Текст книги "Осень в Пекине (др.перевод)"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

II

Анжель медленно продвигался, скользя по горячему песку; он чувствовал, как песчинки, проникавшие сквозь кожаные сплетения его сандалий, струились у него между пальцами ног. В ушах его еще стояли слова Анна, он слышал его голос, а перед глазами было юное, нежное лицо Бирюзы, склонившейся над пишущей машинкой в кабинете Амадиса Дюдю, изящный изгиб ее бровей, ее влажные губы.

Далеко впереди возвышалась первая темная полоса. Гладкая и ровная, она падала на землю, как занавес, врезаясь в песок прямой неумолимой темной чертой, плотно прилегающей к изгибам дюн. Он шел настолько быстро, насколько позволял неровный песчаный грунт; на подъеме расстояние между отпечатками его ступней с каждым шагом уменьшалось на несколько сантиметров, зато на спуске он очень быстро сбегал по покатым склонам вниз, испытывая физическое наслаждение от того, что его нога ступает первой на нехоженый желтый путь. Постепенно боль у него в груди стихла, она ссыхалась под воздействием пористой девственности природы, впитывалась алчной, всепоглощающей пустыней.

Теневая полоса все приближалась и приближалась, она возвышалась голой, унылой, уходящей вдаль стеной, но была, однако, притягательнее настоящей тени, ибо являла собой скорее отсутствие света, непроницаемую пустоту, иную, несокрушимую материю.

Еще несколько шагов, и Анжель оказался бы в полном мраке. Он остановился у подножия стены и робко протянул руку вперед. Рука исчезла в темноте, и он ощутил леденящий холод черной зоны. Не колеблясь ни минуты, он сделал шаг вперед, и темная пелена мгновенно объяла его целиком.

Анжель медленно продвигался вперед. Было холодно; сердце его беспокойно билось в груди. Он порылся в кармане, вынул спички и зажег одну из них. Ему показалось, что она загорелась, однако темнота оставалась нерушимой. Встревожившись, он выпустил спичку из рук и протер глаза. Достав еще одну, он старательно чиркнул ее покрытым фосфором кончиком о шероховатую поверхность коробка. Услышав, как она воспламенилась, он нащупал карман, сунул туда коробок и наугад попытался дотронуться указательным пальцем свободной руки до горящей деревяшки. И тут же, отдернув обожженную руку, уронил вторую спичку наземь.

Медленно и осторожно он повернул назад и попытался тем же путем выйти из темной зоны. Ему показалось, что обратно он шел дольше, чем туда, а кругом была все та же кромешная тьма. Он снова остановился. Кровь быстрее забилась в его жилах, но руки оставались ледяные. Он сел: надо было перевести дух; чтобы согреть руки, он сунул их под мышки.

Анжель ждал, пока успокоится сердцебиение. Все его члены сохраняли память о совершенных им с момента вхождения во мрак движений. Спокойно, без лишней суеты он попытался сориентироваться снова и уверенным шагом направился к солнцу. Через несколько секунд нога его ступила на горячий песок, а застывшая желтая пустыня так ярко вспыхнула перед его глазами, что он зажмурился. Вдалеке виднелось марево над плоской крышей гостиницы Барридзоне.

Он отошел от темной стены и упал на сыпучий песок. Лежа на земле, он увидел в траве маленькую ампочку, лениво скользящую по длинному изогнутому стебельку, который она обволакивала тонкой прозрачной пленкой, отсвечивающей всеми цветами радуги. Анжель улегся поудобнее, сделав небольшую впадину для каждой части своего тела, полностью расслабил мышцы, попытался ни о чем не думать и выровнял дыхание. Он был спокоен и печален.

III
ЗАСЕДАНИЕ

1

Войдя в здание, председатель Совета Урсус де Жанполен нахмурил брови, поскольку швейцара на месте не было. Он тем не менее пересек порог, а затем проник и в зал заседаний. И тут же нахмурился снова: за столом не было ни одного человека. Совместными усилиями указательного и большого пальцев ему удалось дотянуться до кончика своих золотых часов, являвшего собой цепочку из того же металла, и извлечь их наружу. Тут случилось нечто невероятное: сей безукоризненный механизм показывал ту же конфигурацию, что и несколькими минутами ранее, заставившую его тогда прибавить шагу. Тут он понял, чем объясняется случайное, а не, как он предполагал до этого, заранее спланированное отсутствие швейцара и членов Совета, бегом ринулся вниз к своему лимузину и приказал преданному водителю отвезти его куда подальше, дабы не случилось так, что председатель Совета директоров прибыл на заседание первым, нет уж, черт возьми, не будет этого никогда!

2

Швейцар с искривленным от усталости ртом вовремя выполз из кабинета задумчивости, чтобы без промедления залезть в большой шкаф, где хранилась коллекция открыток непристойного содержания. На лице его блуждала усталая ухмылка, руки дрожали, брюки промокли вокруг ширинки – ибо это был тот самый «его» день. Оно еще немного сочилось, аритмичные угасающие молнии простреливали ему низ живота, напрягая дряхлые ягодичные мышцы, утомленные годами трения о сиденье стула.

3

У маленькой собачки, задавленной Аграфеном Марионом, который вел машину как всегда не глядя, легкие были, как констатировал дворник, ловкая метла которого столкнула трупик в люк канализации, странного зеленого цвета. Отверстие вскоре затошнило, вследствие чего пришлось на несколько дней перекрыть движение по этой улице.

4

После разного рода перипетий, вызванных как порочностью рода человеческого и мира материального, так и неумолимыми законами Случая, все члены административного Совета или, по крайней мере, подавляющее их большинство встретились у дверей зала заседаний, а затем и проникли в оный после принятого в цивилизованном обществе взаимного потирания верхних конечностей и распыления в окружающую атмосферу слюнных выделений – ритуалов, которые в среде военных заменяются поднятием руки к виску, сопровождающимся звонким пощелкиванием каблуков, а также в некоторых случаях краткими, выкрикиваемыми издалека междометиями, так что, учитывая всю ситуацию в целом, можно считать, что военные ритуалы гигиеничнее, мнение, с которым, однако, вряд ли можно будет согласиться, посетив хоть раз тамошние туалеты, за исключением, разумеется, туалетов американских, ибо америкашки срут, выстроившись в шеренгу, и содержат какашечные комнаты в чистоте, отдающей дезинфекцией, как это обычно и бывает в странах, где уделяется большое внимание пропаганде и где жители выказывают податливость такого рода воздействиям, что, впрочем, только естественно при условии, разумеется, что пропаганда не ведется как попало, а формируется с учетом пожеланий граждан, зафиксированных в различного рода учреждениях, занимающихся предсказанием будущего и профессиональной ориентацией, а также принимая во внимание результаты референдумов, которыми счастливые правители щедро одаривают своих подопечных, ко всеобщему удовлетворению ликующей нации.

Итак, Совет приступил к работе. Отсутствовал только один его член, который не явился по уважительной причине и пришел с извинениями двумя днями позже; швейцар, однако, был с ним очень сдержан.

5

– Господа! Предоставляю слово нашему любезнейшему секретарю.

– Господа! Перед тем как сообщить вам вкратце о результатах первых недель работы, позвольте зачитать отчет, присланный нам из Экзопотамии, ибо сам докладчик отсутствует. К счастью, отчет прибыл вовремя, и следует отдать должное предусмотрительности его автора, к чести его прозорливости будь сказано, ибо никто не застрахован от разного рода случайностей.

– Совершенно верно!

– А о чем речь?

– Будто не знаете!

– А! Припоминаю!

– Господа, зачитываю текст.

– «Несмотря на самые разнообразные препятствия и благодаря усилиям и необыкновенной находчивости технического директора Амадиса Дюдю в Экзопотамию было завезено и там отлажено все необходимое оборудование; нет нужды лишний раз доказывать преданность, самоотверженность, а также мужество и профессионализм технического директора Дюдю, ибо огромные трудности, встретившиеся на его пути, равно как малодушие, коварство и недобросовестность работников вообще и инженеров в частности, за исключением бригадира Арлана, свидетельствуют о том, что эта почти неразрешимая задача была по плечу лишь одному Дюдю…»

– Совершенно верно!

– Прекрасный отчет!

– Что-то я не понял. О чем речь?

– Ну что вы! Будто не знаете!

– Ах, да! Дайте-ка мне ваши открытки.

– Господа, тут речь идет об одном обстоятельстве, которое нельзя было ни предвидеть заранее, ни изменить заблаговременно. Прямо на пути прокладываемой железной дороги находится гостиница под названием «Гостиница Барридзоне», которую наш директор Дюдю предлагает экспроприировать, а затем и частично снести с привлечением соответствующих технических средств.

– Вы когда-нибудь ампочек видели?

– Какая поза! Лечь и не встать!

– Я считаю, надо одобрить.

– Господа, проголосуем поднятием руки.

– В этом нет необходимости.

– Все и так «за».

– Господа! Таким образом, гостиница Барридзоне будет экспроприирована. Наш секретарь самолично возьмет на себя оформление экспроприации. Поскольку речь идет о здании общественного пользования, процедура будет предельно проста.

– Господа! Предлагаю проголосовать! Надо высказать благодарность автору зачитанного мною отчета, коим является не кто иной, как наш технический директор Амадис Дюдю собственной персоной.

– Господа! Полагаю, никто не будет возражать, если мы, как предложил уважаемый коллега Марион, вышлем Амадису Дюдю письмо с благодарностью.

– Господа! Судя по тому, что сообщается в отчете, подчиненные Дюдю ведут себя не самым лучшим образом. Думаю, будет разумно уменьшить им жалованье на двадцать процентов.

– Сэкономленные средства можно перечислить на счет господина Дюдю в качестве надбавки к причитающейся ему премии за работу в пустыне.

– Господа, я уверен, что Дюдю откажется от этих денег.

– Безусловно!

– Нечего сорить деньгами!

– А Арлану тоже прибавлять не будем?

– Это было бы совершенно неуместно. Они работают не за честь, а за совесть.

– Всем остальным зарплату, разумеется, понизим.

– Господа! Все эти соображения будут занесены секретарем в протокол. Замечаний по повестке дня больше нет?

– А как вам эта поза?

– Просто лечь и не встать!

– Господа, объявляю заседание закрытым.

IV

Медь и Афанарел, держась под ручку, мерно вышагивали по направлению к гостинице Барридзоне. Брис и Бертил остались в подземелье. Они заявили, что не выйдут до тех пор, пока полностью не очистят огромный зал, обнаруженный ими несколькими днями ранее. Машины не стихали ни на минуту, и перед ними открывались все новые и новые проходы, залы, связанные друг с другом широкими галереями с колоннами; там можно было обнаружить превеликое множество ценных предметов, как то: заколок для волос, фибул из мыла или ковкой бронзы, фигурок святых – с нимбами и без оных, а также целые залежи горшков. Для молотка Афы работы было предостаточно, однако археологу хотелось немного отдохнуть и отвлечься. Медь пошла вместе с ним.

Окутанные золотистой пеленой солнечного сияния, они то шли вверх, то спускались по округлым склонам дюн. Взобравшись на очередную возвышенность, они увидели прямо перед собой гостиницу Барридзоне с красными цветами на окнах и строящуюся неподалеку железную дорогу. Рабочие суетились вокруг огромных штабелей рельсов и шпал, а Меди даже удалось разглядеть худенькие фигурки Дидиша и Оливы: они сидели на куче опилок и во что-то играли. Не останавливаясь более нигде, археолог и девушка направились прямо в гостиницу к стойке бара.

– Привет, Пипок, – сказал Афанарел.

– Bon giorno, – откликнулся Пиппо. – Facci la barba a six houres с’to matteigno?

– Нет, – сказал Афанарел.

– Чертова nocce cheigno Benedetto!.. – воскликнул Пиппо. – И вам не стыдно, начальник?

– Нет, – сказал Афанарел. – Как дела? Все в порядке?

– Да что вы! Сплошное убожество! От всего этого с ума сойти можно! – воскликнул Пиппо. – Когда я работал главным нарезчиком на кухне в городе Спа, вот это была жизнь!.. А здесь… Они же просто ссссвиньи!

– Кто-кто? – переспросила Медь.

– Сссссвиньи! Ну… Поросята, что ли.

– Дай выпить, – сказал археолог.

– Нет, я все-таки поговорю с ними, влеплю им этакую дипломатическую плюху – они у меня в Варшаве с ветерком приземлятся, – бормотал Пиппо.

Жестикуляция при этом у него была соответствующая: правая рука с прижатым к ладони большим пальцем была поднята вверх.

Афанарел улыбнулся:

– Дай нам два коктейля «Турин».

– Сию минуту, начальник, – сказал Пиппо.

– А что вы на них так сердитесь? – спросила Медь.

– Что сержусь? – переспросил Пиппо. – Они дом мой хотят разнести в пух и прах. Все кончено. Считайте, гостиницы больше нет.

И он запел:

 
– Как понял Вильгельм, что Витторио уходит,
Бюлова он в Рим сей же день снарядил:
«Найди мне его, он ведь там где-то ходит,
Скажи, чтобы принял сей дар…»
 

– Красивая песня, – сказал археолог.

 
– «Ему отдаю и Триест я, и Тренте,
И даже все то, что у Тренте вокруг,
Все это его…»
А Д’Аннуцио в окно,
Пел как птичка, ел зерно…
Chi va piano va sano…
 

– Я это уже раньше где-то слышал, – сказал археолог.

 
– Chi va sano va lontano.
Chi va forte va a la morte.
Evviva la liberta!
 

Медь захлопала в ладоши, а Пиппо все пел и пел, надрывая свой и без того хрипловатый тенорок. Сверху послышались глухие удары по потолку.

– Что это? – спросил археолог.

– Та самая ссссвинья! – сказал Пиппо. Вид у него был, как обычно, и довольный, и разъяренный. И добавил: – Амаполис Дюдю. Ему не нравится, когда я пою.

– Амадис, – поправила его Медь.

– Амадис, Амаполис, Акачурис – один черт! Какое это все имеет значение?

– А что вы говорили насчет этого дома? – спросил Афа.

– Это все чертова Амаполисова дипломатия, – сказал Пиппо. – Он хочет меня экстерьеризировать… Черт! У этого борова только такие слова на языке! Он сказал, что это входит в его планы.

– Экспроприировать гостиницу? – переспросил Афа.

– Вот именно, – подтвердил Пиппо. – Точно так он и сказал.

– Ты сможешь отдохнуть, не работать, – сказал Афа.

– На хрена мне сдался их отдых! – возмутился Пиппо.

– Выпей с нами, – сказал Афа.

– Спасибо, начальник.

– Твоя гостиница их железной дороге помешала? – спросила Медь.

– Да, – сказал Пиппо. – Их, блядь, железной дороге. Ваше здоровье!

– Ваше здоровье, – откликнулась Медь, и они втроем осушили бокалы.

– А Анжель сейчас здесь? – спросил Афа.

– По-моему, у себя, – сказал Пиппо. – Но я не уверен. Мне так кажется. Наверное, снова рисует.

Барридзоне нажал на кнопку за стойкой бара.

– Если он здесь, он спустится.

– Спасибо, – сказал археолог.

– Этот Амаполис – сущая сссссвинья, – повторил в заключение Пиппо.

И он опять что-то запел, протирая стаканы. Анжель так и не появился.

– Сколько я должен? – спросил археолог.

– Тридцать франков, – сказал Пиппо. – Какое убожество!

– Вот, пожалуйста, – заплатил археолог. – Пойдем посмотрим, чего они там делают. Анжеля явно дома нет.

– Да что вы! Я не могу! – воскликнул Пиппо. – Они все, как мухи, кружат вокруг бара. Только я уйду, они тут все выпьют.

– Тогда пока, – сказал археолог.

– До свиданья, начальник.

Медь одарила Пиппо широкой улыбкой, от которой тот начал заикаться, затем вслед за Афой вышла из гостиницы, и они пошли туда, где строилась железная дорога.

Воздух был пропитан запахом смолы и цветов. Неаккуратно срезанная зеленая трава была навалена кучами с обеих сторон неровной проложенной выравнивателями трассы. На жестких стебельках медленно выступали прозрачные ароматные капли: они падали на песок и катились по нему, обрастая желтыми песчинками. Железная дорога должна была идти по трассе, проложенной машинами, – так решил Амадис. Афанарел и Медь с неясной печалью смотрели на жесткую траву, разбросанную без всякого намека на изыск по обеим сторонам дороги, на обезображенную земельными работами поверхность дюн. Они поднялись вверх по склону, спустились, потом поднялись снова, и тут наконец перед ними открылся вид на строящийся участок железной дороги.

Сгорбившись под палящим безликим солнцем, раздетые по пояс Карло и Моряк, вцепившись что было сил в отбойные молотки внушительных размеров, от которых кругом стоял оглушительный грохот, накладывающийся на гул работающих неподалеку компрессоров, трудились не покладая рук. Песок, бьющий из-под молотка, ослеплял их и налипал на влажную кожу. Часть дороги была уже выровнена: контуры краев тут были жестко очерчены. Трасса шла сквозь дюну, и уровень ее соответствовал среднему уровню по всей пустыне, вычисленному Анном и Анжелем по предварительно собранным топографическим данным, а этот средний уровень располагался значительно ниже песчаной поверхности, по которой они привыкли вышагивать. Весь этот участок пути должен был проходить в глубокой траншее, и по обеим сторонам дороги уже вырастали огромные кучи вырытого песка.

Афанарел нахмурился.

– Как некрасиво… – пробормотал он.

Медь промолчала. Они подошли к рабочим.

– Здравствуйте, – сказал археолог.

Карло поднял голову. Это был высокий блондин с налитыми кровью голубыми глазами. Он посмотрел на Афанарела ничего не видящим взглядом.

– Привет!.. – пробормотал он.

– Вы очень быстро прокладываете дорогу… – Медь была под впечатлением от увиденного.

– Это тяжело дается, – сказал Карло. – Грунт непробиваемый. Как камень. Только верхний слой песчаный.

– Иначе и быть не может, – объяснил Афанарел. – Здесь ветра не бывает, вот песок и окаменевает.

– Отчего же на поверхности не затвердел? – спросил Карло.

– До тех пор пока солнце прогревает почву, окаменелости не образуются, – объяснил археолог.

– А… – сказал Карло.

Моряк в свою очередь прекратил работу.

– Если мы хоть на минуту бросим молотки, эта сволочь Арлан тут же на нас накинется, – сказал он.

Карло снова запустил свой отбойный молоток.

– Вы что тут, одни работаете? – спросил Афанарел.

Ему приходилось кричать, чтобы хоть как-то быть услышанным. Длинный острый стальной клинок вгрызался в песок, но из-под него вырывалась лишь синеватая пыль, а жесткие руки Карло с отчаянием сжимали горизонтальные рукоятки молотка.

– Одни… – сказал Моряк. – Остальные ищут щебенку.

– Вы о тех трех грузовиках? – заорал Афанарел.

– Да, – проорал ему в ответ Моряк.

У него были косматые темные волосы, волосатая грудь и лицо изможденного ребенка. Он отвел глаза от археолога и уставился на молодую женщину.

– Кто это? – спросил он у Афы, в свою очередь отключив молоток.

– Меня зовут Медь, – сказала девушка и протянула ему руку. – Мы делаем то же самое, только под землей.

Моряк улыбнулся и нежно сжал тонкие нервные пальцы Меди в своей сухой, потрескавшейся ладони.

– Привет… – пробормотал он.

Карло продолжал работу. Моряк с грустью посмотрел на Медь:

– Из-за этого Арлана нам нельзя ни на минуту прерывать работу, а то бы мы пошли с вами в бар выпить по стаканчику.

– А как же жена?.. – закричал Карло, отодвинув молоток в сторону.

Медь рассмеялась:

– Что, ревнует?

– Да нет же, – сказал Моряк. – Она знает, я человек серьезный.

– Тяжело тебе здесь придется, – заметил Карло. – Выбирать особенно не из кого…

– Увидимся в воскресенье, – пообещала Медь.

– После утренней мессы, – пошутил Моряк.

– Здесь в церковь ходить не принято.

– А неподалеку, между прочим, живет отшельник, – заметил Афанарел. – Мы в принципе собирались к нему в воскресенье.

– Еще чего! – рассердился Моряк. – Лучше мы с малышкой выпьем в баре.

– Аббат придет и все вам объяснит, – сказал археолог.

– Ох! Черт! – воскликнул Моряк. – Терпеть не могу этих священников.

– А чем еще в воскресенье заниматься? – возразил Карло. – С женой и детьми гулять?

– Я тоже священников особо не жалую, – сказал Афанарел. – Но это – случай особый.

– Знаю, – кивнул Моряк. – Только сутану-то он носит!

– Он страшный шутник, – сказала Медь.

– Это еще хуже.

– Давай скорее, Моряк, – сказал Карло. – А то эта сволочь Арлан опять к нам прицепится.

– Ладно, ладно… – пробурчал Моряк.

Отбойные молотки снова вгрызлись в почву, и струи желтого песка опять взметнулись вверх.

– До свиданья, ребята, – попрощался Афанарел. – Сходите выпейте у Барридзоне. Скажите ему, что я потом за все заплачу.

И они пошли дальше. Медь обернулась и помахала рукой Карло и Моряку.

– До воскресенья! – крикнул Моряк.

– Заткнись! – сказал Карло. – Девушка уже пристроена.

– Ты об археологе? Он просто старый дурак, – заявил Моряк.

– Нет, – сказал Карло. – По-моему, он мужик хороший.

– Хороший старый дурак, – повторил Моряк. – Такие тоже бывают.

– Как ты мне надоел со своими глупостями! – сказал Карло.

Тыльной стороной ладони он вытер пот со лба. Их массивные тела давили всей своей тяжестью на плотный грунт. Твердые пласты почвы отделялись и падали к их ногам, а песок жег им горло. Они настолько привыкли к грохоту, что могли разговаривать друг с другом даже шепотом. Обычно Моряк и Карло беседовали во время работы, чтобы не было так тошно от того, что ни конца ни края этому видно не было. И вот теперь Карло начал мечтать вслух:

– Когда мы закончим работу…

– Этого не будет никогда…

– Но должна же эта пустыня когда-то кончиться…

– Тогда будет другая работа.

– Мы сможем наконец поваляться, отдохнуть…

– Больше не работать…

– И никто нам не будет мешать…

– А вокруг только земля, вода, деревья, а рядом – та красивая девушка.

– Бросить к черту этот молоток…

– Мы никогда с этим не разделаемся.

– Еще эта сволочь Арлан…

– Бездельничает целый день, а зарабатывает больше, чем мы.

– Этого не будет никогда.

– А вдруг пустыне нет конца…

Их жесткие пальцы не выпускали молотка ни на минуту, кровь высыхала у них в жилах, голосов почти не было слышно – только тихий шепот, томительный, едва различимый за грохотом молотков, стон, витающий вокруг их потных лиц, у уголков обожженных губ. Под грубой потемневшей кожей выступали напряженные узловатые мышцы – твердые бугорки, перекатывающиеся по руке в согласованных звериных прыжках.

Глаза у Карло были полуприкрыты, всей рукой своей – от кисти до плеча – он ощущал движения стального клинка и вел им не глядя, полагаясь всецело на свой инстинкт.

Прямо за ними располагался длинный, уже прорытый, затененный проход сквозь дюну, грунт был грубо выровнен, а они все глубже и глубже уходили в ее каменную плоть. Наконец, порушив очередной затвердевший слой, они вновь увидели близлежащие дюны, а вдали на соседнем склоне промелькнули крошечные фигурки археолога и оранжевой девушки. Позади послышался грохот оседающих пластов. Скоро им придется прекратить работу, чтобы расчистить скопившийся грунт; грузовики еще не возвращались. Частые удары стального поршня об окаменевшую почву и свист выхлопных газов чудовищным эхом отражались от стен выемки, но ни Моряк, ни Карло уже не слышали этого: перед их взором расстилались зеленые, залитые солнцем просторы и крепкие обнаженные девушки ждали их, раскинувшись в прохладной мягкой траве.