Текст книги "Осень в Пекине (др.перевод)"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Одним словом, совершенно бессмысленно нести похабщину в адрес девицы, которая…

Профессор Членоед слегка поддал ему кулаком по голове. Анжель вздрогнул.

– Как практикант? – спросил он.

– Гм… – промычал Членоед.

– Что?

– Подожду до завтрашнего вечера, а потом отрежу ему руку.

– Это так серьезно?

– Можно прекрасно прожить и с одной рукой, – сказал Членоед.

– Вы хотите сказать, без руки, – уточнил Анжель.

– Да, – подтвердил Членоед. – Развивая эту мысль с привлечением ряда основополагающих гипотез, неизбежно приходишь к выводу, что можно прекрасно обойтись и без всех остальных частей тела.

– Эти гипотезы неприемлемы, – сказал Анжель.

– В любом случае, должен предупредить вас, меня скоро посадят, – заявил профессор.

Анжель поднялся с земли, и они снова двинулись в обратную от гостиницы сторону.

– За что?

Профессор Членоед достал из левого внутреннего кармана своего сюртука маленький блокнотик и открыл его на последней странице. Там было две колонки фамилий, причем в левой на одну фамилию больше, чем в правой.

– Посмотрите, – сказал профессор.

– Это все ваши пациенты? – спросил Анжель.

– Да. Слева те, кого я вылечил. Справа – покойники. До тех пор пока слева больше, чем справа, я могу жить спокойно.

– Это в каком смысле?

– То есть я могу спокойно гробить людей до тех пор, пока число покойников не сравняется с числом вылеченных.

– Так просто гробить, ни с того ни с сего?

– Ну да, разумеется. Но вот сейчас я угробил Пиппо, и теперь счет сравнялся.

– Неужели вылеченных не намного больше?

– После того как умерла одна моя больная, – начал Членоед, – а было это два года назад, у меня случилась неврастения, и я поубивал массу людей. По-глупому, надо сказать, поубивал: без всякой пользы для себя.

– Но вы же всегда можете кого-нибудь подлечить и спокойно жить дальше, – сказал Анжель.

– Дело в том, что здесь никто не болеет, – сказал профессор. – Кого мне лечить? Кроме того, я вообще не люблю медицину.

– А практикант?

– Тут я сам во всем виноват. Даже если я его вылечу, мне его не засчитают. Если же он умрет…

– А рука? Рука-то не в счет?

– Конечно нет! – воскликнул профессор. – Еще чего! Рука… Тоже скажете!

– Понимаю, – кивнул Анжель и спросил: – Так за что же вас посадят?

– Посадят потому, что есть такой закон. Вам бы следовало об этом знать.

– Понимаете, – сказал Анжель, – обычно никто по большому счету ничего не знает. Даже те, которые должны были бы знать – я имею в виду людей, привыкших работать с идеями, уходить мыслью вглубь, облекать эту мысль в такие формы, что даже им самим она начинает казаться оригинальной, – все время обдумывают одно и то же, не пополняя фонда своих мыслей, так что способ выражения лет на двадцать опережает выражаемое содержание. Таким образом, от них ничего нового узнать невозможно, поскольку они только жонглируют словами.

– Совершенно ни к чему вдаваться в философские рассуждения, сказали бы просто, что законов не знаете, – сказал профессор.

– Вы правы, – сказал Анжель. – Но должен же я хоть с кем-то поделиться своими наблюдениями, если здесь вообще уместно говорить о наблюдениях. По-моему, в данном случае речь идет просто о здоровой реакции нормального человека, способного видеть и понимать…

– Понимать что?

– …Что происходит вокруг и судить об этом объективно, без предрассудков.

– Вы б еще сказали: без буржуазных предрассудков, – сказал профессор. – Это сейчас очень модно.

– Я не против, – сказал Анжель. – Таким образом, люди, о которых я говорил, так долго и так углубленно изучали формы мысли, что эти формы в конце концов заслонили от них сами эти мысли. А когда ловишь их на этом, они тут же тычут тебе в нос новым куском формы. Им, конечно, удалось обогатить форму большим количеством деталей и хитроумных выкладок, но они стараются подменить ими самое мысль, физическая сущность которой – относящаяся скорее к области рефлексов, эмоций, чувственного восприятия – полностью ускользает от них.

– Я совсем перестал вас понимать, – сказал Членоед.

– Это как джаз, – сказал Анжель. – Это транс.

– Теперь понимаю… – кивнул Членоед. – Вы хотите сказать, одни восприимчивы к этому, другие – нет.

– Именно, – сказал Анжель. – Странно видеть, когда впадаешь в транс, как некоторые продолжают рассуждать, жонглируя формами. А ты уже чувствуешь мысль… Ощущаешь ее материальность…

– Все это так туманно, – сказал Членоед.

– А я к ясности и не стремлюсь, – заметил Анжель. – И вообще, зачем пытаться выразить то, что сам так хорошо ощущаешь… Кроме того, мне совершенно безразлично, разделяет кто-нибудь мою точку зрения или нет.

– С вами невозможно разговаривать, – сказал Членоед.

– Да, наверное, – согласился Анжель. – В свое оправдание скажу лишь то, что я впервые пускаюсь с вами в такого рода рассуждения…

– Вы сами не знаете, чего хотите, – сказал Членоед.

– Когда мне хорошо и спокойно, когда у меня не болят ни руки, ни ноги, тогда я точно знаю наконец, что обрел то, чего хотел, потому что могу наконец подумать о том, как бы мне хотелось, чтобы все было, – сказал Анжель.

– Что-то я совсем отупел, – вздохнул Членоед. – Дело в том, что я нахожусь под неминуемой, неотвратимой и неизбежной, простите за аллитерацию, угрозой попасть в тюрьму, и именно поэтому мое бренное тело – тело человека бородатого и далеко не юного, пребывает в состоянии полного упадка, близком к коматозному. Вы бы лучше поговорили со мной о чем-нибудь другом.

– О другом, значит, о Бирюзе, а это тут же разрушит созданное мною с таким трудом интеллектуальное построение. Ибо Бирюзу я хочу трахнуть.

– Понимаю, – сказал Членоед. – Я тоже хочу. И собираюсь сделать это после вас, если вы, конечно, не возражаете и если полиция меня к тому времени еще не арестует.

– Я люблю Бирюзу, – сказал Анжель. – Весьма возможно, что это толкнет меня на необдуманные поступки. Потому что мне уже все надоело. Моя система слишком совершенна, и поэтому вряд ли она сможет быть осуществлена в действительности. К тому же она понятна только мне одному, и претворять ее в жизнь мне придется в одиночку, поскольку никто другой этим заниматься не будет. Исходя из этого, мои необдуманные поступки никакого значения не имеют.

– Что еще за система? – воскликнул Членоед. – Вы мне совсем голову заморочили.

– Система, позволяющая справиться с любой проблемой, – пояснил Анжель. – У меня действительно есть решение для любой проблемы. И притом, оптимальное, всегда приносящее пользу, но знаю его только я, а посвящать в суть дела окружающих у меня нет времени, потому что я слишком занят. Я работаю и люблю Бирюзу. Понимаете?

– Некоторые люди гораздо больше заняты, чем вы, – сказал профессор.

– Да, – согласился Анжель. – Но у меня еще должно хватить времени на то, чтобы, пуская слюну, поваляться на животе. Чем я в ближайшее время и собираюсь заняться. Я связываю с этим большие надежды.

– Если они придут за мной завтра, – сказал Членоед, – позаботьтесь, пожалуйста, о практиканте. Перед отъездом я отрежу ему руку.

– Вас рано забирать, – возразил Анжель. – Вы имеете право еще на один труп.

– Они могут арестовать меня раньше времени, – сказал профессор. – С законами последнее время вообще сплошные неувязки.

VIII

Аббат Иоанчик размашистым шагом шел по пустыне. Через плечо у него была перекинута тяжелая сума, и он лихо помахивал требником, который болтался у него на веревочке, подобно школьной чернильнице. Дабы усладить свой слух (а заодно и освятить себя), он напевал старинный церковный гимн:

 
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана.
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить.
 

Он с силой притопывал каблуком в местах, отмеченных сложившейся музыкальной традицией, и свое физическое состояние, проистекающее из всех этих видов деятельности, счел вполне удовлетворительным. Посередине дороги то тут, то там произрастали кустики жесткой острой травы; нога аббата иногда ступала и на австралийскую колючку, больно покусывавшую его икры под сутаной, но какое это все имело значение? Никакого. Аббат Иоанчик еще и не такое видал, ибо Господь велик.

Мимо него слева направо пробежала кошка, и он решил, что теперь он почти у цели, а потом внезапно очутился в самом центре лагеря Афанарела. Посередине Афанареловой палатки, точнее говоря. Где, кстати, трудился последний: ценой неимоверных усилий он пытался раскрыть очередную заклинившую складную коробочку.

– Привет! – сказал археолог.

– Привет! – сказал аббат. – Что это вы делаете?

– Пытаюсь открыть коробку, – объяснил Афанарел. – Только она не открывается.

– Так и не открывайте, – сказал аббат. – Не надо себя насиловать.

– Она из криплина, – заметил Афанарел.

– Криплин – это что?

– Такая смесь, – сказал археолог. – Слишком долго объяснять.

– И не надо, – смирился аббат. – Что новенького?

– Сегодня утром умер Барридзоне, – сказал Афанарел.

– Magni nominis umbra… – произнес аббат.

– Jam proximus ardet Ucalegon…

– О! He надо верить в приметы, – сказал Иоанчик. – Когда в песок закапывать будем?

– Сегодня вечером или завтра.

– Надо сходить туда, – сказал аббат. – До свиданья.

– Нет, нет, я пойду с вами, – решился археолог. – Секундочку.

– Может, выпьем? – предложил Иоанчик.

– «Куэнтро»?

– Нет!.. Я с собой принес.

– А у меня еще есть древнеегипетское пиво, – сказал археолог.

– Спасибо… Честное слово, не надо…

Иоанчик отстегнул ремень переметной сумы, порылся в ней и извлек оттуда дорожную флягу.

– Вот, – сказал он. – Попробуйте.

– Только после вас…

Иоанчик повиновался и как следует отхлебнул из фляги. Затем протянул ее археологу. Последний поднес ее к губам, запрокинул голову, но тут же снова выпрямился.

– Там больше нет ничего… – сказал он.

– Неудивительно… А я не меняюсь, – заметил аббат. – Все такой же пьяница, лезу в чужие дела… К тому же обжора.

– Да мне не так уж и хотелось, – сказал археолог. – Я бы мог сделать вид, что пью…

– Ничего, ничего, – успокоил его аббат. – Так мне и надо. Сколько маслин в ящике с полицейскими маслинами?

– А полицейские маслины – это что? – спросил археолог.

– Правильный вопрос! – сказал аббат. – И вы имеете полное право задать мне его. Это образное выражение, которое, правда, использую только я, обозначающее пули калибра 7,65 мм, – ими заряжены обычно полицейские прошиватели.

– Это не противоречит объяснению, которое я пытался для себя сформулировать, – заверил археолог. – Ну, скажем, двадцать пять.

– Нет, – сказал аббат. – Это слишком. Черт! Скажите «три».

– Ну, три.

Иоанчик выхватил из кармана четки и три раза прочитал молитву, перебирая их так быстро, что гладкие бусины задымились в его ловких пальцах. Затем он спрятал четки обратно в карман, поднял руки и помахал ими над головой.

– У-у-у! Обжегся!.. – сказал он. – Так мне и надо. И к тому же я наплевательски отношусь к окружающим.

– Тоже мне проблема! – воскликнул Афанарел. – Вас никто не осуждает.

– Как вы хорошо это сказали, – восхитился Иоанчик. – Вы культурный человек. Приятно встретить человека своего уровня в пустыне среди песков и липких ампочек.

– А также элимов, – добавил археолог.

– Да-да, – сказал аббат. – Это вы о маленьких желтых улитках? Кстати, как поживает ваша юная приятельница, эта девушка с красивой грудью?

– Сейчас я вижу ее крайне редко, – пояснил археолог. – Она с братьями ведет раскопки. Но элимы – это не улитки. Это, скорее, трава такая.

– Так значит, мы ее сегодня не увидим? – спросил аббат.

– Сегодня нет.

– Ну, а зачем она вообще сюда приехала? – спросил Иоанчик. – Такая красивая девушка – с такой потрясающей кожей, с такими роскошными волосами, с такой грудью, что самовольно от церкви отлучишься, по-звериному умная и упругая… А теперь, оказывается, с нею вообще невозможно увидеться. Надеюсь, она все-таки с братьями не спит?

– Нет, – сказал археолог. – По-моему, ей нравится Анжель.

– Так в чем же дело? Если хотите, я их поженю.

– Он думает только о Бирюзе, – сказал археолог.

– Вот уж кто совсем меня в восторг не приводит. Сытая такая, откормленная.

– Да, – сказал археолог. – Но он ее любит.

– А любит ли он ее на самом деле?

– Разобраться в этом было бы совсем не безынтересно.

– Может ли он сохранять к ней чувство, наблюдая за тем, как она спит с его другом? – спросил Иоанчик. – Я говорю все это, но вы не подумайте, что это нездоровое любопытство человека с подавленными половыми инстинктами. Знаете, время от времени и у меня стоит.

– А я в этом и не сомневаюсь, – сказал Афанарел. – Можете не оправдываться. Мне кажется, он ее действительно любит. В том смысле, что он готов за ней бегать без всякой надежды на успех. До такой степени, что Медь, которая только о нем и думает, оставляет его совершенно равнодушным.

– Ах! Ах! – воскликнул аббат. – Он, наверное, натирается!

– Что? Что?

– Натирается. Ах, извините, это церковный жаргон.

– Я… Ах, да… понял… – сказал Афанарел. – Нет, я не думаю, чтобы он натирался.

– В таком случае мы сможем уложить его с Медью в постель, – сказал Иоанчик.

– Мне бы очень хотелось, чтобы они были вместе, – поддержал Афанарел. – Они оба такие славные.

– Надо их сводить к отшельнику, – сказал аббат. – Какой все-таки классный мученический акт он себе придумал, черт возьми! Ой! Опять! Ладно! Напомните мне попозже, что мне надо еще пару раз помолиться.

– А что вы такого сказали? – спросил археолог.

– Богохульствую все время, – сказал Иоанчик. – Но это ладно. Я потом помолюсь. Итак, возвращаясь к интересующему нас вопросу, хочу сказать, что мученический акт отшельника – это нечто.

– Я еще не видел, – сказал археолог.

– Ну, на вас это и не произвело бы особого впечатления, – заверил аббат. – Вы довольно-таки старый.

– Да, – сказал археолог. – Меня больше интересуют предметы из прошлого, события давно минувших дней. Но когда я вижу, как два молодых и красивых существа принимают простые и естественные позы, меня это совершенно не шокирует.

– Негритянка эта… – начал Иоанчик. Он не сумел закончить фразу.

– Что в ней такого?

– Она… очень способная. Ну, очень гибкая, понимаете? Вы не будете возражать, если мы переменим тему?

– Нет, разумеется, – отозвался археолог.

– А то я начинаю нервничать, – сказал Иоанчик. – Я не хотел бы, чтобы у вашей юной приятельницы сложилось обо мне дурное впечатление. Ну вот, дайте мне понять, скажем, что можете вылить мне за шиворот стакан холодной воды, или намекните на пытку молотком.

– Что еще за пытка молотком?

– Она часто применялась у индейцев, – сказал аббат. – Мошонку медленно давят на деревянной колоде, до тех пор пока не появятся железы, а когда они наконец выдавливаются, по ним резко бьют деревянным молотком… Ой-ой-ой!.. – добавил он, согнувшись, как бы от боли. – Наверное, это ужасно больно.

– Неплохо придумано, – одобрил археолог. – Кстати, о пытках…

– Не надо, не надо… – сказал сложенный вдвое аббат. – Я и так уже совсем успокоился.

– Прекрасно, – обрадовался Афанарел. – Значит, мы можем идти?

– Что вы говорите? – удивился аббат. – Мы что, еще не ушли? С ума сойти можно! Ну, вы меня и заболтали!

Археолог засмеялся, снял пробковый шлем и повесил его на гвоздь.

– Я готов, – сказал он.

– Один гусь, два гуся, три гуся, четыре гуся, пять гусей, шесть гусей!.. – сказал аббат.

– Семь гусей, – сказал археолог.

– Аминь! – заключил Иоанчик.

Он перекрестился и первым вышел из палатки.

IX

Этих эксцентриков можно привести к общему знаменателю…

(Механика на выставке 1900 года. Изд. Дюно и сын., т. 2, с. 204)

– Так вы говорите, это элимы? – спросил Иоанчик, указывая на траву.

– Это – нет, – отозвался археолог. – Но они здесь часто встречаются.

– И вообще, зачем забивать себе этим голову? – заметил аббат. – Зачем заучивать названия, когда знаешь сам предмет?

– Для поддержания беседы.

– Тогда можно каждый раз придумывать новое название.

– Конечно, – согласился археолог. – Но для разных людей, к которым обращаешься, пришлось бы одно и то же называть по-разному.

– Это солецизм, – сказал аббат. – Не к которым обращаешься, а которых обращаешь. В веру, разумеется.

– Да нет же! – возразил археолог. – Во-первых, сказать такое было бы варваризмом, а во-вторых, это абсолютно не соответствует тому, что я имел в виду.

Они направлялись к гостинице Барридзоне. Аббат доверительно взял Афанарела под руку.

– Я готов с вами согласиться… – сказал аббат. – Но все равно до конца я этого не понимаю.

– Ну, это уж в вас профессиональные, простите, конфессиональные навыки заговорили.

– Да, кстати, как у вас обстоят дела с раскопками?

– Мы очень быстро продвигаемся вперед. Вдоль линии Веры.

– А что она из себя представляет? Ну, в нескольких словах?

– О… – сказал архелог. – Я даже не знаю… Ну, если… – Казалось, он подбирает слова. – Ну, если совсем приблизительно, проходит она недалеко от гостиницы…

– А мумии вам попадались?

– Да, мы едим их на завтрак, обед и ужин. Между прочим, вкусно. Обычно они хорошо препарированы, но иногда специй многовато.

– Мне тоже довелось отведать мумий, но это было давно в Долине Царей, – сказал аббат. – У них это фирменное блюдо.

– Но там они их делают сами. А наши – настоящие.

– Терпеть не могу мясо мумий, – сказал аббат. – Ваша нефть и то лучше. – Он отпустил Афанарелов локоть. – Простите, я сейчас.

Археолог увидел, как аббат разбежался и сделал двойное сальто. Приземлившись на руки, он начал крутить колесо. Сутана развевалась вокруг его тела, прилипая к ногам и обтягивая выпуклые икры. Иоанчик выполнил дюжину оборотов, застыл в стойке на руках, а потом резко приземлился на ноги.

– Я воспитывался у Эудистов, – объяснил он археологу. – Учиться у них тяжело, но потом это благотворно сказывается как на вашей душе, так и на вашем теле.

– Я сожалею, что не вступил на путь веры, – сказал Афанарел. – Глядя на вас, начинаю понимать, сколько я потерял.

– Но ведь вы в целом преуспели в своей области, – сказал аббат.

– Найти линию Веры… В моем-то возрасте… – пробормотал археолог. – Слишком поздно…

– Зато молодежь сможет воспользоваться вашим открытием.

– Наверное.

Взобравшись на холм, они наконец увидели вдали гостиницу Барридзоне. Прямо перед ними пролегала на опорах, сияя в солнечных лучах, новенькая железная дорога. Справа и слева от нее возвышались две высокие песчаные насыпи, а сама она исчезала за следующей дюной. Рабочие вбивали в шпалы последние скобы: сначала был виден отблеск от столкновения молотка с головкой скобы, и только потом издалека доносился шум удара.

– Так они же разрежут гостиницу пополам!.. – ахнул Иоанчик.

– Да… По их подсчетам получается, что без этого нельзя.

– Глупость какая! – воскликнул аббат. – Не так-то много гостиниц в округе!

– Мне тоже так кажется, – сказал археолог. – Но Дюдю решил иначе.

– Этот Дюдю совсем тю-тю… – заключил аббат. – Создается впечатление, что он сделал это нарочно. Однако я-то знаю, что это не так.

Они замолчали, тем более что шум становился невыносимым. Желтое с черными шашечками такси отъехало в сторону, уступая место железной дороге; гепатроли цвели так же пышно, как и прежде. По обыкновению, над плоской крышей гостиницы стояла дрожащая, напоминающая мираж, дымка, а песок оставался по-прежнему желтым, сыпучим и манящим. Что касается солнца, то оно сияло без перемен, а граница темной холодной зоны, простирающейся далеко позади, матовой и безжизненной, уходящей налево и направо, была скрыта от взгляда Афанарела и Иоанчика зданием гостиницы.

Карло и Моряк прекратили работу, во-первых, чтобы дать пройти аббату и Афанарелу, а во-вторых, потому, что надо было сделать перерыв. Чтобы продвинуться дальше, необходимо было снести часть гостиницы, но сначала надо было вынести оттуда тело Барридзоне.

Тяжело ступая, рабочие медленно зашагали к штабелям рельсов и шпал, дабы подготовиться к укладке следующего отрезка пути. Тонкий контур стального подъемника четко вырисовывался над сваленными в кучу строительными материалами, врезаясь в небесную синь черной рамкой треугольника.

Рабочие карабкались по насыпи, подъем был очень крутой, и им иногда приходилось опираться на руки; затем они быстро сбежали с другой стороны по склону вниз, но этого уже ни аббат, ни его спутник не видели.

Афанарел и Иоанчик зашли в большой зал ресторана; археолог закрыл за собой застекленную дверь. Внутри было душно, по полу стлался идущий от лестницы запах лекарств, зависающий на уровне бараньей головы и заполняющий собой все укромные уголки зала. В ресторане было пусто.

Они подняли головы: сверху доносились чьи-то шаги. Аббат направился к лестнице и начал восхождение на верхний этаж. За ним проследовал и археолог. От сильной вони становилось дурно. Афанарел старался не дышать. Поднявшись, они зашагали по коридору второго этажа и по доносившимся голосам определили комнату, где находился труп. Они постучались – им разрешили войти.

Останки Барридзоне покоились в большом ящике: хозяин гостиницы уместился там во всю длину лишь потому, что вследствие происшедшего он стал несколько короче. Осколок черепа покоился на его физиономии – вместо лица у него была масса черных вьющихся волос. В комнате был еще Анжель – он разговаривал сам с собой, но, когда увидел археолога и аббата, замолчал.

– Здравствуйте! – сказал аббат. – Как дела?

– Да так… – отозвался Анжель.

Он пожал археологу руку.

– Мне показалось, вы что-то сказали, – промолвил аббат.

– Я боялся, что он заскучает, – сказал Анжель. – Пытался поговорить с ним. Вряд ли он меня слышал, но в любом случае это должно было успокоить его. Хороший был человек.

– Мерзкая история, – произнес Афанарел. – После такого просто руки опускаются.

– Да, – сказал Анжель. – Вот и профессор Членоед так считает. Он сжег свой самолет.

– Черт! – воскликнул аббат. – А я-то думал, мне удастся посмотреть, как он летает.

– Зрелище ужасающее – сказал Анжель. – Так говорят, по крайней мере…

– Почему?

– Потому что не видно ничего. Этот самолет слишком быстро летал. Только гул было слышно.

– А где профессор?

– Наверху, – сказал Анжель. – Ждет, когда за ним придут.

– А что он такого сделал?

– В списке его пациентов сравнялся счет, – объяснил Анжель. – Он боится, что практикант не выживет. В данный момент, должно быть, он режет ему руку.

– Что, опять самолет? – поинтересовался Иоанчик.

– Мотор его укусил, – сказал Анжель. – Тут же была занесена инфекция. Так что теперь руку надо ампутировать.

– Все это очень неприятно, – сказал аббат. – Наверняка никто из вас еще не был у отшельника.

– Нет, – признался Анжель.

– Тогда тут нет ничего удивительного, – сказал аббат. – Вам предлагают первоклассный мученический акт, способный действительно принести утешение, и никто даже не сподобился посмотреть…

– Мы уже в Бога не верим, – сказал Анжель. – Что касается меня, то я больше думаю о Бирюзе.

– Мне она совершенно не нравится, – сказал аббат. – И подумать только! Вы же можете трахнуть приятельницу Афанарела!.. Какой же вы все-таки зануда с этой вашей мягкотелой женщиной.

Археолог смотрел в окно и не принимал участия в беседе.

– Мне бы очень хотелось с ней переспать, – сказал Анжель. – Я люблю ее так сильно, с таким постоянством и притом без всякой надежды на взаимность. Может быть, вам и смешно, но это самая настоящая любовь.

– Ей на вас трижды наплевать, – заметил аббат. – Черт побери! Если бы я был на вашем месте!..

– Я бы с удовольствием поцеловал Медь, обнял ее, но продолжал бы чувствовать себя несчастным, – сказал Анжель.

– О Боже! – воскликнул аббат. – Мне больно на вас смотреть! Немедленно отправляйтесь к отшельнику, черт побери!.. Там вы быстро прозреете!..

– Мне нужна только Бирюза, – сказал Анжель. – Пора бы ей уже стать моей. А то она все больше и больше портится. Ее руки приняли очертания тела моего друга, взгляд стал совсем пустым, подбородок тяжелым, двойным, а волосы жирными. Она мягкотелая, это правда, но мягкость эта, как у подгнившего персика, от нее исходит запах разогретой плоти, как от перезрелого плода, и она столь же притягательна.

– Все это – литература, – возразил Иоанчик. – Гнилой плод – это гадость. Липкий, с вмятинами…

– Он просто очень спелый… – возразил Анжель. – Переспелый. В каком-то смысле это даже лучше.

– У вас еще возраст не тот, чтобы такое привлекало.

– Возраст – это фикция. Конечно, раньше она мне нравилась больше. Но теперь я все вижу иначе.

– Так раскройте же наконец глаза! – воскликнул аббат.

– Я открываю глаза каждое утро и наблюдаю за тем, как она выходит из комнаты Анна. Вся еще раскрытая, влажная, теплая и липкая, и я хочу ее… Хочу размазать ее по своему телу; кажется, она поддастся, как мастика.

– Омерзительно, – сказал аббат. – Просто Содом и Гоморра, только еще и с закидонами. Вы – великий грешник.

– От нее пахнет водорослями как от разогретой солнцем морской воды, – продолжал Анжель. – Когда уже пошел процесс распада. И делать это с ней – все равно что с кобылой – там просторно, много теплых закутков, вдыхаешь запах пота от немытого тела. Хорошо бы она целый месяц не мылась, каждый день спала с Анном, чтобы ему это вконец опротивело, а потом я бы ее перехватил у выхода и переспал с ней. Еще полной им.

– Хватит! Прекратите! – сказал аббат. – Вы мерзавец.

Анжель посмотрел на Иоанчика.

– Вы меня не поняли, – сказал он. – Вы ничего не поняли. Она – конченый человек.

– Я прекрасно понимаю, что ей пришел конец! – сказал аббат.

– Да, – подтвердил Анжель. – И в этом смысле тоже. Но ведь и для меня все кончено.

– Если бы я только мог вас как следует выпороть, все было бы совсем иначе, – сказал Иоанчик.

Археолог обернулся.

– Пойдемте с нами, Анжель, – сказал он. – Давайте сходим к отшельнику. Зайдем за Медью и пойдем все вместе. Вам надо развеяться, а не сидеть здесь с Пиппо. Для него уже все кончено, но ведь не для вас.

Анжель провел рукой по лбу. Казалось, он немного успокоился.

– Что ж, пойдемте! – согласился он. – Только надо взять с собой доктора.

– Давайте вместе сходим за ним, – сказал аббат. – Сколько ступенек до чердака?

– Шестнадцать, – отозвался Анжель.

– Это уж слишком, – возмутился Иоанчик. – Трех было бы достаточно. Ну, четырех. – Он вынул четки из кармана. – Надо, чтобы Бог простил меня за опоздание, – сказал он. – Прошу прощенья, пойдемте.