Текст книги "Осень в Пекине (др.перевод)"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

X

Если вы показываете фокусы за столом, незачем брать грифельную доску слишком больших размеров.

(Брюс Эллиот. Искусство фокуса. Краткий курс. Изд. Пейо, с.223)

Первым в медпункт зашел Анжель. Там не было никого, кроме распластанного на операционном столе практиканта и Членоеда, одетого в белый халат хирурга-ветеринара; профессор стерилизовал скальпель в голубом пламени спиртовки, перед тем как окунуть его в азотную кислоту. На электрической плитке в квадратных никелированных стерилизаторах кипятились инструменты, а из стеклянного круглого сосуда с красной жидкостью вырывались клубы пара. Обнаженный практикант вздрагивал, лежа с закрытыми глазами на столе, к которому он был привязан прочными ремнями, глубоко врезавшимися в его дряблую, ослабленную бездельем и дурными привычками плоть. Он лежал молча, а профессор Членоед насвистывал мелодию Black, Brown and Beige, но не целиком, а только часть мелодии, ибо остальное вспомнить не мог. Он обернулся на шаги Анжеля. В ту же минуту появились Афанарел и аббат Иоанчик.

– Здравствуйте, доктор, – сказал Анжель.

– Привет! – отозвался Членоед. – Как дела?

– Все в порядке.

Профессор поздоровался также и с археологом, и с аббатом.

– Вам помочь? – спросил Анжель.

– Нет, – сказал профессор. – Это минутное дело.

– Он уснул?

– Еще чего… – сказал Членоед. – Давать тут еще наркоз по пустякам… – Вид у него был обеспокоенный, и он все время поглядывал на дверь. – Я ему дал стулом по голове – вот вам и все обезболивание, – сказал он. – Когда вы сюда шли, вам полицейский инспектор по дороге не попадался?

– Нет, – ответил Афанарел. – Мы никого не видели, профессор.

– Они должны меня арестовать, – сказал Членоед. – У меня лишний покойник.

– Вы боитесь? – спросил аббат.

– Нет, – сказал Членоед. – Но я терпеть не могу инспекторов полиции. Вот отрежу этому дураку руку, а потом уеду отсюда.

– Рука-то как? – спросил Анжель.

– Смотрите сами.

Анжель и аббат подошли к столу. Афанарел стоял в нескольких шагах у них за спиной. Рука являла собой зрелище ужасающее. Перед операцией профессор вытянул ее вдоль тела. Обильная пена, бьющая из середины зияющей ярко-зеленой раны, расходилась к теперь уже обожженным и рваным ее краям. Жидкие выделения струились у больного между пальцами и пачкали плотную простыню, на которой покоилось его бьющееся в ознобе тело. Иногда вдруг большой пузырь всплывал на поверхность и лопался, отчего на теле практиканта оставалось множество неровных мелких пятнышек.

Иоанчик отвернулся первым. Ему было неприятно все это видеть. Анжель же пристально всматривался в дряблое тело практиканта, рассматривал кожу с серым отливом, вялые мышцы и несколько жалких черных волосков на груди. Он осмотрел бугорчатые коленки, кривые берцовые кости и грязные ноги, потом сжал кулаки и повернулся к Афанарелу. Тот положил ему руку на плечо.

– Он был совсем другой, когда сюда приехал… – пробормотал Анжель. – Неужели все мы здесь такими станем?

– Нет, – сказал Афанарел. – Не расстраивайтесь, милый юноша. Операция – дело неприятное.

Аббат Иоанчик прошел по длинной комнате к окну и выглянул наружу.

– Кажется, идут забирать Барридзоне, – сказал он.

Карло и Моряк шли по направлению к гостинице, в руках у них было что-то вроде носилок.

Профессор Членоед тоже подошел к окну и в свою очередь выглянул наружу.

– Да, – подтвердил он. – Это рабочие. А я думал, полицейские.

– Полагаю, им не нужна посторонняя помощь, – сказал Анжель.

– Нет, конечно, – успокоил его Иоанчик. – Теперь всем необходимо сходить к отшельнику. Кстати, профессор, мы как раз решили зайти за вами.

– Я вас долго не задержу, – сказал Членоед. – Инструменты уже готовы. Однако с вами я пойти не смогу. Сразу после операции я уеду. – Он засучил рукава. – Сейчас я отрежу ему руку. Если вам неприятно, не смотрите. Но сделать это необходимо. Я думаю, он от этого умрет, поскольку он вообще в очень плохом состоянии.

– Ему уже ничем нельзя помочь? – спросил Анжель.

– Ничем, – отозвался профессор.

Анжель отвернулся. Аббат и археолог последовали его примеру. Профессор перелил красную жидкость во что-то вроде кристаллизатора и схватился за скальпель. Вскоре послышался скрежет лезвия о кость запястья, а затем все стихло – дело было сделано. Практикант больше не вздрагивал. Профессор промокнул кровь клочком ваты с эфиром, затем схватил практиканта за руку и сунул ее окровавленным концом в кристаллизатор. Жидкость тут же застыла вокруг культи, образовав нечто вроде корки.

– Что вы делаете? – спросил Иоанчик, наблюдая за ним исподлобья.

– Это воск с реки Байу, – сказал Членоед.

Никелированными щипцами он осторожно положил отрезанную кисть на стеклянную тарелку, затем облил ее азотной кислотой. От нее пошел рыжий дым, и от ржавых паров с Членоедом случился приступ кашля.

– Я закончил, – сказал он. – Теперь его можно отвязать и будить.

Анжель развязывал ремни на ногах, а аббат – ремень, затянутый на шее. Практикант все еще лежал без движения.

– Наверное, умер, – сказал Членоед.

– Как это могло случиться? – спросил археолог.

– Обезболивание… Я, должно быть, слишком сильно его ударил. – Он рассмеялся. – Шутка, – сказал он. – Посмотрите, он приходит в себя.

Веки практиканта вдруг резко пошли вверх, как цельные ставни, и он приподнялся на операционном столе.

– Почему я голый? – спросил он.

– Не знаю… – протянул Членоед, расстегивая халат. – Я и раньше всегда считал, что у вас склонность к эксгибиционизму.

– Вы еще долго будете говорить мне гадости? Что, без этого нельзя? – злобно выкрикнул практикант. Он посмотрел на то, что осталось от его руки: – И это называется чисто сработано?

– Хватит! – сказал Членоед. – Не нравится, сделали бы сами.

– В следующий раз я так и поступлю, – заверил его практикант. – Где моя одежда?

– Я все ваши вещи сжег… – сказал Членоед. – Незачем здесь заразу разводить.

– Значит, я как голым был, так голым и останусь? – спросил практикант. – Нет уж, увольте! Не дождетесь!

– Хватит, – сказал Членоед. – Вы мне вконец надоели.

– Не ссорьтесь, – произнес Афанарел. – Одежду мы вам раздобудем.

– А ты, старикашка, не встревай, – сказал практикант.

– Довольно! – воскликнул Членоед. – Вы замолчите, наконец?

– Что это с вами? – обратился к практиканту аббат. – Камень, ножницы…

– Стиляга, – подхватил практикант. – Идите в жопу со своими глупостями. Мне на всех на вас насрать, слышите?!

– Между прочим, не стиляга, – сказал Иоанчик, – а бумага.

– Не разговаривайте с ним, – сказал Членоед. – Он просто бешеный какой-то, невоспитанный хам.

– Лучше уж быть хамом, чем убийцей… – сказал практикант.

– Тут уж вы не правы, – возразил Членоед. – Сейчас я вам сделаю укол.

Он подошел к операционному столу и снова быстро пристегнул ремни, придерживая рукой пациента, не оказывавшего, впрочем, никакого сопротивления из страха повредить свою новенькую восковую культю.

– Остановите его… – простонал практикант. – Он хочет меня убить. Сволочь старая!

– Мы-то тут при чем?! – сказал Анжель. – Против вас мы ничего не имеем, но пусть уж он вас долечивает.

– Кто? Этот старый убийца? – простонал практикант. – Как он меня изводил с этим стулом! Кто там еще смеется?

– Я, – ответил Членоед. И быстро воткнул ему иглу в щеку.

Практикант взвизгнул, после чего тело его расслабилось и он застыл без движения.

– Ну вот, – сказал Членоед, – теперь мне надо драпать отсюда.

– Он поспит и успокоится? – спросил аббат.

– У него вся вечность впереди! – сказал Членоед. – Это карпатский цианид.

– Активная разновидность? – поинтересовался археолог.

– Да, – ответил профессор.

Анжель с недоумением посмотрел на них.

– Как?.. – пробормотал он. – Он умер?

Афанарел потащил его к двери. Аббат Иоанчик проследовал за ними. Профессор Членоед снял халат, затем наклонился над практикантом и ткнул пальцем ему в глаз. Тело не подавало признаков жизни.

– Все равно он был обречен, – сказал профессор. – Посмотрите.

Анжель подошел к столу. Со стороны обрубка бицепс практиканта треснул и раскрылся. Плоть вокруг трещины покрылась зеленоватыми бугорками, и миллионы пузырьков в вихре заструились из темных глубин зияющей раны.

– Пока, ребята, – сказал Членоед. – Очень жаль, что все так получилось. Я не думал, что дело дойдет до этого. И вообще, если бы, как мы предполагали вначале, Дюдю сразу отсюда уехал, ничего бы не случилось и Барридзоне с практикантом были бы живы. Но нельзя повернуть колесо истории вспять. Оно слишком тяжелое, и вообще… – Он посмотрел на часы. – И потом, когда человек стареет…

– До свиданья, доктор, – попрощался Афанарел.

Профессор Членоед грустно улыбнулся.

– До свиданья, – сказал Анжель.

– Не беспокойтесь, – сказал аббат. – Обычно эти инспектора такие недотепы! А вы, случайно, не хотите стать отшельником?

– Нет, – ответил Членоед. – Я устал. Пусть все будет так, как есть. До свидания, Анжель. Бросьте валять дурака. Забирайте мои желтые рубашки.

– Я буду их носить, – сказал Анжель.

Он и археолог вернулись, чтобы пожать профессору Членоеду руку. Затем вслед за Иоанчиком стали спускаться по скрипучей лестнице вниз. Анжель шел сзади. Он обернулся в последний раз – Членоед помахал ему на прощание. Только опущенные уголки рта выдавали его смятение.

XI

Афанарел шел посередине. Левой рукой он обнимал за плечи Анжеля, а справа, взяв археолога под руку, вышагивал аббат. Они направлялись к лагерю Афанарела, чтобы забрать Медь и вместе с ней навестить Клода Леона.

Сначала все трое молчали, но Иоанчик долго этого вынести не мог.

– Никак не могу взять в толк, почему профессор Членоед отказался от места отшельника, – сказал он.

– По-моему, ему просто все надоело, – сказал Афанарел. – Всю жизнь лечить людей, чтобы прийти к такому результату…

– Но ведь все врачи в конечном счете именно к этому и приходят… – сказал аббат.

– Но не всем грозит тюрьма, – возразил Афанарел. – Обычно они скрывают истинное положение вещей, а профессор Членоед никогда факты не подтасовывал.

– А как же это можно скрыть? – спросил аббат.

– Обычно врачи передают безнадежных больных более молодым и неопытным коллегам как раз, когда больные должны умереть. Доктора помоложе, в свою очередь, тоже стараются их кому-нибудь спихнуть.

– Одного не могу понять: если больной умирает, то это обязательно отражается на судьбе его лечащего врача?

– Часто в таких случаях больной выздоравливает.

– В каких случаях? – спросил аббат. – Извините, я что-то не понимаю.

– Ну, когда старый врач передает больного более молодому… – сказал Афанарел.

– Но ведь доктор Членоед совсем не старый… – заметил Анжель.

– Ему лет сорок… сорок пять… – прикинул аббат.

– Да, – сказал Афанарел. – Не повезло человеку.

– Да ну! – махнул рукой аббат. – Все мы постоянно кого-то убиваем. Только я все-таки не понимаю, почему он отказался от места отшельника. Религия была создана для того, чтобы пристраивать преступников. Так в чем же дело?

– Вы правильно сделали, что предложили ему это, – сказал археолог. – Но он слишком порядочный человек, чтобы пойти на такое.

– Дурак он, – отозвался аббат. – Кому нужна его порядочность? И что он теперь будет делать?

– Этого я не могу вам сказать… – пробормотал Афанарел.

– Уедет, – сказал Анжель. – Он не хочет сесть в тюрьму. Забьется в какую-нибудь дыру…

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, – предложил археолог.

– Прекрасная мысль, – сказал аббат Иоанчик.

Анжель промолчал. Все трое шли теперь молча.

Время от времени кто-то из них наступал на улитку, и тогда из-под подошвы вздымались вверх желтые песчаные струйки. Тени всех троих шли рядом с ними, маленькие и вертикальные. Их можно было увидеть, широко расставив ноги, однако странным образом тень аббата поменялась местами с тенью археолога.

XII

Луиза:

– Да.

(Франсуа де Кюрель. Ужин льва. ИздЖ.Гре, акт 4, сцена 2, с.175)

Взгляд профессора Членоеда скользнул вокруг, как радиус по кругу. Казалось, ничего необычного не происходит. Тело практиканта, покоившееся на операционном столе, продолжало лопаться то тут, то там и пускать пузыри, и это, собственно, было единственной проблемой, которую надо было разрешить немедленно. В углу стоял большой чан, выложенный свинцом. Членоед подкатил к нему операционный стол, разрезал скальпелем ремни и столкнул туда тело практиканта. Затем вернулся к шкафу с бутылями и флакончиками, взял оттуда две бутыли и вылил их содержимое на полураспавшийся труп. После чего открыл окно и вышел.

Придя к себе в комнату, он переодел рубашку, причесался перед зеркалом, проверил, на месте ли бородка, и почистил ботинки. Затем он открыл шкаф, нашел стопку желтых рубашек, осторожно вынул ее и отнес в комнату Анжеля. После чего, не возвращаясь к себе и даже ни разу не обернувшись, одним словом, без всяких сожалений он начал спускаться вниз по лестнице. Вышел он через черный ход. Здесь стояла его машина.

Анн работал у себя в комнате, а директор Дюдю диктовал письма Бирюзе. Услышав гул мотора, все трое вздрогнули и повысовывались из окон. Но машина была с другой стороны. Заинтересовавшись происходящим, они тоже заспешили вниз по лестнице. Правда, Анн тут же вернулся наверх – боялся, что Амадис сделает ему втык за то, что он оставил свое рабочее место в рабочее время. Перед тем как тронуться с места, машина Членоеда совершила полный оборот вокруг своей оси. Скрежет сцепления не позволил профессору услышать то, что кричал ему вдогонку Амадис. Членоед только помахал им всем рукой и, разогнавшись, взял первую дюну. Юркие колеса выделывали кренделя на песке, который фонтаном хлестал из-под них в разные стороны; против света эти струи песка напоминали изящные разноцветные радуги. Членоед наслаждался этим многоцветием.

На вершине дюны он чуть не столкнулся с потным велосипедистом в легкой куртке-безрукавке из полотна табачного цвета, являвшей собой форменный мундир, и обутого в большие высокие ботинки, подбитые гвоздями. Из ботинок выглядывали верхушки серых шерстяных носков. Фуражка была завершающим аккордом в его костюме. Это был инспектор, который должен был арестовать Членоеда.

Они поравнялись, и Членоед на ходу дружески поприветствовал велосипедиста, а затем съехал вниз по склону дюны.

Профессор смотрел на столь подходящий для испытаний моделей ландшафт и очень явственно вдруг вспомнил, как в руках его мощно вибрировал «Пинг-903», когда, вырываясь из его объятий, пускался в свой единственный удачный полет.

От «пинга» осталось одно воспоминание, тела Барридзоне и практиканта где-то медленно разлагались, а он, Членоед, драпал от инспектора, который должен был его арестовать, поскольку в маленькой записной книжке профессора в правой колонке было на одну фамилию больше, чем надо, а в левой – на одну меньше.

Он старался не давить колесами блестящую траву, чтобы не нарушать гармонию пустыни с ее мягкими изгибами, пустыни без теней из-за вечно пребывающего в зените солнца – не жаркого, а только теплого, теплого и рыхлого. Он ехал быстро, но ветра почти не чувствовалось, и если бы не шум мотора, тишина была бы всеобъемлющей. Подъем, спуск. Спуск, подъем. Ему нравилось въезжать на дюну по косой. Непредсказуемая и капризная черная зона то вдруг возникала где-то совсем рядом, то подкрадывалась с назойливой медлительностью – все зависело от выбранной профессором траектории. Однажды он на минутку прикрыл глаза и чуть туда не въехал. В последнее мгновение он успел повернуть руль на четверть оборота вправо и отъехал по длинной кривой, чья извилистость точно передавала ход его мысли.

Его взгляд остановился на двух маленьких фигурках вдали, и вскоре профессор узнал в них Оливу и Дидиша. Сидя на корточках, они во что-то играли в песке. Членоед нажал на газ, подъехал и остановил машину прямо рядом с ними.

– Здравствуйте… – сказал он. – Во что играем?

– Ампочек ловим… – ответила Олива. – Уже миллион наловили.

– Миллион двести двенадцать, – уточнил Дидиш.

– Прекрасно! – сказал профессор. – На здоровье не жалуетесь?

– Нет, – ответила Олива.

– В общем, нет… – Дидиш, казалось, колеблется.

– А что с тобой такое? – спросил Членоед.

– Дидиш ампочку проглотил.

– Очень глупо, – сказал профессор. – Ощущение, должно быть, омерзительное. Зачем ты это сделал?

– Просто так, – ответил Дидиш. – Посмотреть, что будет. Кстати, это совсем не так ужасно.

– Ненормальный! – сказала Олива. – Теперь я за него замуж не выйду.

– И правильно… – одобрил профессор. – Представляешь, если он и тебя заставит ампочек есть?

Он погладил девочку по белокурой головке. Волосы ее выгорели на солнце, а кожа отливала красивым темным загаром. Стоя на коленях перед корзиной с ампочками, дети, казалось, с нетерпением ждали, когда он наконец продолжит свой путь.

– Ну что же, давайте прощаться, – предложил Членоед.

– Вы уезжаете? – удивилась Олива. – А куда?

– Не знаю, – ответил профессор. – Можно, я тебя поцелую?

– Нельзя ли без этого?.. – сказал мальчик.

Членоед рассмеялся:

– Что? Боишься? Раз уж она раздумала выходить за тебя замуж, думаешь, она со мной уедет?

– Да вы что! – возмутилась Олива. – Вы слишком старый!

– Она предпочитает того, другого, с собачьим именем.

– Вовсе нет, – сказала Олива. – Глупости все это. Того, с собачьим именем, зовут Анн.

– А тебе больше нравится Анжель? – спросил Членоед.

Олива густо покраснела и уставилась в землю.

– Дура она, – сказал Дидиш. – Он тоже слишком стар для нее. А она воображает, что он будет возиться с такой малявкой.

– Тебе-то не многим больше, чем ей, – напомнил профессор.

– Я на полгода ее старше, – гордо сказал Дидиш.

– А… – протянул Членоед. – В таком случае…

Он наклонился и поцеловал Оливу. Потом поцеловал и Дидиша – тот даже немного удивился.

– До свиданья, доктор, – сказала Олива.

Профессор Членоед снова сел за руль. Дидиш подошел к машине и начал ее разглядывать.

– А вы дадите мне сесть за руль? – спросил он.

– В другой раз, – сказал Членоед.

– А куда вы едете? – спросила Олива.

– Туда… – Членоед кивнул в сторону темной полосы.

– Черт! – воскликнул мальчик. – Отец мне пообещал, что, если я туда сунусь, он меня так отдубасит!

– Мне тоже запретили туда ходить! – сказала Олива.

– А вы не пробовали? – спросил профессор.

– Вам-то мы можем сказать… Пробовали, но так ничего и не увидели…

– А как вы оттуда выбрались?

– Олива туда не входила. Она держала меня за руку.

– Больше так не делайте! – сказал профессор.

– А чего там хорошего, – сказала Олива. – Все равно ничего не видать. Смотрите! Кто это?

Дидиш обернулся.

– Кажется, на велосипеде кто-то едет.

– Ну, мне пора, – сказал Членоед. – До свидания, дети.

Он поцеловал Оливу еще раз. Она никогда не противилась, когда это делали ласково и осторожно.

Мотор застонал и взвизгнул, Членоед резко нажал на газ. Машина фыркнула у подножия дюны и рванула вверх по склону. На сей раз Членоед поворачивать руль не стал. Он удерживал его твердой рукой в одном положении, не сбавляя скорости. Ему казалось, что машина сейчас врежется в стену. Черная зона обступала его со всех сторон, заслонив собою все вокруг, и автомобиль внезапно погрузился в ее холодный тяжелый мрак. В том месте, где машина въехала в ночь, осталась неглубокая вмятина, которая постепенно выравнивалась. Медленно, как сдавленная пластмасса, непроницаемая поверхность возвращалась в прежнее идеально ровное состояние. Двойная колея на песке была единственным напоминанием о машине Членоеда.

Велосипедист тем временем остановился в нескольких метрах от глазевших на него детей. Он подошел к ним, толкая велосипед перед собой. Колеса наполовину увязали в песке, а пропесоченные стальные части велосипеда ослепительно сияли в солнечных лучах.

– Здравствуйте, дети, – сказал инспектор.

– Здравствуйте, месье, – отозвался Дидиш.

Олива спряталась за спину Дидиша. Ей не нравилась фуражка инспектора.

– Вы, случайно, не видели человека по имени Членоед?

– Видели, – ответил мальчик.

Олива толкнула его локтем в бок.

– Видели, но не сегодня, – уточнила она.

Дидиш открыл было рот, но она не дала сказать ему ни слова.

– Он вчера уехал. Я видел, как он шел к автобусной остановке.

– Ты что-то не то говоришь, – сказал инспектор. – Только что тут с вами был человек на машине.

– Это молочник, – объяснила Олива.

– Хочешь за ложные показания в тюрьму сесть? – спросил инспектор.

– Я вообще не хочу с вами разговаривать, – отрезала Олива. – И потом, я вам правду сказала.

– Так кто это был? – обратился инспектор к Дидишу. – Скажи мне правду, и я дам тебе покататься на велосипеде.

Дидиш покосился на Оливу, а велосипед тем временем сиял всеми своими стальными частями.

– Это был… – начал он.

– Инженер один, – сказала Олива. – Еще имя у него собачье.

– Неужели? – удивился инспектор. – Инженер с собачьим именем? Не может быть!

Он подошел к Оливе. Вид у него был угрожающий.

– Врунишка! Того, с собачьим именем, я только что видел в гостинице!

– Неправда, – сказала Олива. – Это был он.

Инспектор замахнулся так, будто хотел ее ударить, а она рукой загородила свое лицо. При этом стали видны ее маленькие округлые груди, а инспектор, между прочим, был не слепой.

– Сейчас я испробую другой метод, – сказал он.

– Вы мне надоели, – сказала Олива. – Это был инженер.

Инспектор подошел к ней поближе.

– Подержи велосипед, – попросил он Дидиша. – Если хочешь, можешь покататься.

Дидиш посмотрел на Оливу. Вид у нее был испуганный.

– Отстаньте от нее, – сказал он. – Не трогайте Оливу. – И он выпустил из рук навязанный ему инспектором велосипед. – Не трогайте Оливу, – повторил он. – Все только и думают, как бы ее поцеловать, как бы ее ущипнуть. Мне это, в конце концов, надоело!.. Это моя подружка, и если вы будете приставать к ней, я сломаю ваш велик!

– Послушай! Ты! – прорычал инспектор. – Что? В тюрьму захотел?

– Да, это был профессор, – произнес мальчик. – Теперь я вам все сказал. И оставьте Оливу в покое.

– Я оставлю ее в покое, если сочту это нужным, – возразил инспектор. – Я могу бросить ее за решетку за лжесвидетельство.

Он схватил Оливу за локти. Но тут Дидиш разбежался и изо всех сил врезал ногой по переднему колесу велосипеда прямо в спицы. Получилось шумно.

– Оставьте ее в покое, – сказал он. – А то я и вам ногой поддам.

Побагровев от гнева, инспектор отпустил Оливу. Он пошарил в кармане и извлек оттуда увесистый прошиватель.

– Если ты сейчас же не прекратишь, я буду стрелять.

– А мне все равно, – сказал мальчик.

Олива кинулась к Дидишу.

– Если вы будете стрелять в Дидиша, я такое здесь устрою, что вы на тот свет отправитесь, – закричала она. – Оставьте нас в покое. Вы просто старый дурак. Убирайтесь отсюда со своей дурацкой фуражкой! Вы гадкий, и не трогайте меня. Если вы ко мне только прикоснетесь, я буду кусаться!

– Я знаю, что я сделаю, – обозлился инспектор. – Я убью вас обоих, а потом буду тебя трогать, сколько влезет.

– Вы мерзкая старая задница, – сказала Олива. – Вы со своей работой не справляетесь! Какой же вы легавый после этого? Вашей жене и вашей дочери будет стыдно за вас. Значит, теперь полиция стреляет в кого попало, и все тут! А кто будет помогать старушкам и маленьким детям улицы переходить? Тут на вас рассчитывать не приходится! Кто будет подбирать раздавленных собак? У вас и прошиватели есть, и фуражки, а вы даже не можете без посторонней помощи арестовать этого несчастного профессора Членоеда!

Инспектор опешил, потом убрал прошиватель в карман и отвернулся. Постояв так несколько секунд, он поднял велосипед и поставил его на колеса. Переднее колесо заклинило. Оно все изогнулось. Инспектор схватился за руль и начал выискивать что-то на песке. Прямо под его ногами четко просматривалась колея машины Членоеда. Инспектор тряхнул головой и взглянул на детей. Вид у него был пристыженный. Затем он отбыл в том же направлении, что и Членоед.

Олива и Дидиш остались одни. Им было страшно. Они смотрели вслед уходящему инспектору, наблюдая за тем, как он поднимался и спускался по склонам дюн, волоча за собой теперь уже никому не нужный велосипед. В конце концов фигурка полицейского стала совсем маленькой. Шел он ровным шагом, не замедляя ход, ровно посередине между колеями от колес машины Членоеда. Затем он набрал полную грудь воздуха и вошел в черную зону. Последним, что они увидели, было красное стеклышко, прицепленное к щитку велосипеда, которое погасло, как глаз, по которому дали кулаком.

Олива побежала к гостинице, Дидиш бросился ей вдогонку, он звал ее, но она ничего не слышала и только плакала. Они даже забыли в пустыне коричневую корзину с копошащимися на дне ампочками, а Олива все спотыкалась и спотыкалась, ибо взор ее был обращен в себя.