Текст книги "Собственность и государство"

Автор книги: Борис Чичерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 67 страниц)

Из этого видно, что если местное самоуправление служит некоторою поддержкою политического права, то еще в гораздо большей степени политическое право служит опорою местного самоуправления. Которое из этих двух начал является преобладающим, это зависит от характера всего государственного строя. Преобладание местной автономии было господствующим началом в средние века: в то время общество дробилось на бесчисленные местные центры с самостоятельною жизнью. Преобладание центрального элемента составляет, напротив, отличительную черту государственной жизни нового времени. Здесь поэтому местное самоуправление отходит на второй план, иногда даже в слишком значительной степени. И чем упорнее в историческом движении местная жизнь сопротивлялась требованиям центра, тем беспощаднее она была подавлена. Отсюда развитие централизации на европейском материке. В Англии, напротив, местные центры никогда не стремились к обособлению; с самого начала королевская власть имела первенствующее значение, и вопрос шел не об отношении центра к областям, а об отношении центральной власти к центральному представительству. Именно потому политическая свобода пустила здесь прочные корни.

В настоящее время при громадном развитии государственной деятельности не может уже быть речи о том, чтобы основать политическую свободу на местных правах. Задача заключается лишь в соглашении обоих элементов, и в этом отношении местный элемент должен сообразоваться с центральным, а не центральный с местным. Последний может получить настолько развития, насколько это может быть допущено характером и значением центральной государственной власти.

Наибольший простор может быть предоставлен местному самоуправлению в федеративной республике. Здесь государственная деятельность доводятся до наименьших размеров, все идет снизу и по возможности предоставляется личной инициативе. Тут самое государство является не более как союзом отдельных местностей. Таким образом, и в центре, и на местах господствует один и тот же элемент, проникнутый одним и тем же духом. Однако и тут неизбежно является противоположность направлений. И в федеративной республике общее государственное начало имеет существенное значение, а с развитием общественной жизни это значение возрастает. Поэтому здесь рано или поздно возгорается борьба между двумя противоположными течениями, центральным и местным. На этом вращалась вся политика партий в Соединенных Штатах с самой первой поры их существования. История привела наконец к победе центра, однако же без уничтожения местной самостоятельности, которая при таком устройстве всегда остается одним из коренных начал политической жизни. То же самое явление повторилось и в Швейцарии.

Широкое развитие местное самоуправление может получить и при господстве аристократии. Связующим элементом государства служит здесь владычествующее сословие, которое, смыкаясь в центре, имеет преобладающее влияние и на местах. И тут опять местная автономия возможна потому, что и здесь, и там господствует один и тот же элемент, вместо противоположности направлений является взаимная поддержка. Можно сказать, что аристократия есть по преимуществу сословие, опирающееся на местное влияние. Главную его материальную опору составляет крупное землевладение, которое делает его средоточием областной жизни. Иногда этот местный характер получает перевес над государственными стремлениями, и тогда он ведет к разложению государства. Отсюда историческая борьба королей с аристократиею, борьба, которая в значительной степени оправдывается противогосударственными стремлениями последней. Если же аристократия, вместо того чтобы стремиться к обособлению, сохраняет политический дух и пользуется своим местным значением только как опорою для своей государственной деятельности, то она может сделаться преобладающею и в центре, и на местах, и тогда широкая местная автономия служит ей самым крепким оплотом как против вторжений бюрократических начал, так и против натиска демократии. Но для этого необходимо, чтобы местное управление носило аристократический характер. Здесь приложимо то начало, которое Гнейтс считает нормою для всякого местного самоуправления, именно, безвозмездное отправление общественных должностей высшим классом. С одной стороны, этим самым устраняются низшие слои, не обладающие достаточными средствами для того, чтобы посвящать себя общественной деятельности без вознаграждения, а с другой стороны, добросовестным исполнением общественных обязанностей аристократия приобретает себе право на преобладающее общественное положение. В свободном государстве она не может держаться ничем другим.

Типом подобного устройства является Англия, и заслуга Гнейста состоит в том, что он вполне это разъяснил. Но именно в этой типической форме обнаруживается свойство этой организации. Выборное начало, которым обыкновенно характеризуется самоуправление, здесь совершенно устранено или является элементом, разлагающим установленный веками порядок. Главный центр местного управления в английских графствах составляют мировые судьи, которые определяются правительством по представлению назначаемого пожизненно лорда-лейтенанта. Мировые судьи, безвозмездно отправляющие свою должность, заведуют и местными податями, и администрациею, и судом. А так как их может быть неопределенное количество, то в этом учреждении соединяется центр местной аристократии, которая таким образом держит все областное управление в своих руках. Понятно однако, что подобный порядок возможен только под двумя условиями: во-первых, чтобы деятельность государственной власти ограничивалась наименьшими размерами и, во-вторых, чтобы центральное правительство было устроено так, чтобы назначения всегда делались в духе преобладающего класса. Последнее достигается тем, что в центре владычествует тот самый элемент, который господствует и на местах. И тут, следовательно, ключ лежит в политической свободе, без нее все это здание обратилось бы в орудие центральной власти. Но политическая свобода должна иметь здесь аристократический характер, с ослаблением же аристократического элемента весь этот порядок неизбежно изменяется. Это мы и видим в Англии. Стремление новейшего законодательства состоит в том, чтобы управление мировых судей заменить выборным началом. А с другой стороны, с усилением государственных потребностей развивается деятельность центрального правительства, которое мало-помалу подчиняет областные власти своему контролю. Прежняя широкая местная автономия оставляла в запущении многие существенные стороны управления, вследствие чего потребовалось более энергическое действие сверху. Таким образом, областное управление в Англии постепенно приближается к тому типу, который господствует на европейском материке, именно, к сочетанию выборного начала с правительственным, хотя еще в значительной степени сохраняются старые аристократические учреждения. Пока аристократия сильна, эти учреждения продолжают быть необходимым звеном местной жизни.

В некоторых других государствах сохранились также следы аристократического самоуправления, но при отсутствии политической свободы они приняли иной характер. В Пруссии ландраты первоначально были выборные от дворянства для заведования местными делами, но правительство воспользовалось ими для своих целей, вследствие чего они превратились в коронных чиновников, однако с местным значением, ибо кандидаты на эту должность представляются землевладельцами или окружными собраниями, и при небольшом жаловании должность считается более почетною, нежели доходною. Через это ландратам обеспечивается некоторая независимость и сохраняется связь их с местною жизнью. Это учреждение оказало государству существенные услуги.

Еще более независимый характер имеют наши предводители дворянства. И на них правительство возлагает многие служебные обязанности. Можно сказать, что в настоящее время на предводителях дворянства лежит главным образом управление уездов. Но это должность чисто выборная и вполне безвозмездная. Аристократическое ее значение сохранилось неприкосновенным. С этим неизбежно соединены некоторые неудобства, ибо от безвозмездной и почетной службы нельзя требовать того же, что требуется от службы коронной. Тем не менее подобными остатками исторического права следует дорожить. Пока есть сословие, выставляющее среди себя людей, готовых бескорыстно нести общественную службу, его услугами надобно пользоваться. Тут есть элемент независимости и местного влияния, который дает местному самоуправлению особенный вес и который нельзя заменить ничем другим.

В особенности там, где выборные учреждения еще недостаточно окрепли, эти исторические элементы играют весьма важную роль. Они связывают прошедшее с будущим.

Но если этого рода должности, носящие аристократический характер, важны и как выражение исторических начал и как форма, в которой проявляется участие аристократического элемента в самоуправлении, то не в них все-таки лежит главный центр местных учреждений нового времени. Эти учреждения как в республиках, так и в монархиях слагаются из двух начал: выборного и правительственного. От правильного их сочетания зависит в значительной степени достоинство управления.

Это сочетание может быть двоякого рода: или управление остается нераздельным в руках государства и учреждаются только выборные советы при назначаемых правительством администраторах, или же дела разделяются между правительственными и выборными органами, так что последним предоставляется особый круг действия. В первом случае все исполнение сосредоточивается в руках правительственных чиновников, выборные же получают совещательный или решающий голос по делам, касающимся местности, причем иногда права их ограничиваются изданием общих постановлений, исходящих от временно созываемых собраний, как было в прежнее время во Франции, иногда же им предоставляется и участие в исполнительных действиях, в каком случае при местном правителе учреждается постоянный выборный совет, как установлено ныне во Франции по примеру Бельгии. При второй системе, то есть при раздельности ведомств, выборные представители, заведуя местными делами, сами выбирают из себя исполнительные органы, но круг их действия неизбежно теснее, ибо все, что составляет правительственный интерес, от них отходит. Таковы наши земские учреждения.

Которая из этих двух систем заслуживает предпочтение? Первая обеспечивает большее единство управления, вторая дает более самостоятельности местным элементам, суживая однако их круг действия. Перевес той или другой точки зрения зависит от местных и временных условий, но главным образом от развития политической свободы. В странах, где установилось облеченное широкими правами народное представительство, из которого исходит самая правительственная власть, нет необходимости разъединять местное управление. Здесь правительственный элемент и выборный не являются противоположными друг другу, ибо оба истекают из одного начала. При зависимости бюрократии от центрального представительства существенный интерес ее состоит в том, чтобы жить в согласии с представительством местным. А с другой стороны, при полной независимости местных учреждений они легко могут сделаться средоточием враждебной правительству оппозиции. Поэтому здесь французско-бельгийская система совершенно уместна. Напротив, там, где нет политической свободы, совместное заведование делами чиновничеством и земством неизбежно должно повести к преобладанию первого и к умалению последнего. Чтобы дать выборному началу некоторую самостоятельность, необходимо отвести ему особый круг действия. Но этот круг не может идти далее местных хозяйственных дел. Расширение ведомства будет иметь своим последствием не усиление, а опять же умаление местного самоуправления, ибо этим необходимо вызывается вмешательство правительственной власти, следовательно, подчинение выборного начала бюрократическому. Те, которые при таких условиях мечтают о возможно большем расширении местного самоуправления, упускают из виду самые существенные потребности государственной жизни. Правительство не может отказаться от заведования делами, которые принадлежат ему по самой природе государства, оно не может предоставить свою власть местным учреждениям. Правительство, бессильное на местах, будет бессильно и в центре. И если бы нашелся государственный человек, который решился бы на такую уступку, то за этим, как и за всякою ложною мерою, неминуемо должна последовать реакция. В конце концов, выборные убедятся, что, захотевши большего, они лишились меньшего.

Когда в обществе, обладающем уже достаточною долею местного самоуправления, является стремление к расширению свободы, то это стремление должно искать себе исхода не в местном самоуправлении, которое при развитии государственной жизни необходимо ограничивается более или менее тесными пределами, а единственно в политическом праве. Последнее составляет верховную цель для всех друзей свободы, понимающих потребности государства; но тут возникает вопрос иного рода: надобно знать, достаточно ли общество к этому приготовлено и не поведет ли подобный переворот к ослаблению власти, а вследствие того к анархическому состоянию, которое в свою очередь неминуемо должно вызвать сильнейшую реакцию?

Когда дело идет о признании свободы личной, для граждан не требуется особенного приготовления. Каждый взрослый человек вправе располагать собою, как ему угодно, и если он причиняет себе зло, то другим до этого нет дела. Однако и при водворении гражданской свободы необходимо переходное положение, для того чтобы не порвать установившихся отношений и постепенно перевести один экономический порядок в другой. Политическая же свобода требует гораздо большего. Мы видели, что тут нужна способность, а способность не приобретается по желанию, она вырабатывается жизнью. И чем выше государственный строй, чем сложнее отношения, тем самая способность должна быть больше. Поэтому свобода, пригодная для низших ступеней развития, оказывается непригодною для высших. Вследствие этого мы замечаем, что в историческом своем движении политическая свобода не идет равномерно упрочиваясь. За периодами процветания следуют периоды упадка. Иногда в течение целых веков политическая свобода исчезает, пока жизнь не подготовит новой, высшей ее формы. Беглый взгляд на историю покажет нам причины этих явлений.

Политическая свобода была и в древности, и в средние века, и в новое время. Мы находим ее даже у первобытных народов. Участие граждан в общественных делах свойственно человеческому общежитию, и когда эти дела весьма несложны, то ничто не мешает каждому подавать свой голос при их решении. Но вопрос состоит в том, до какой степени возможно согласовать это право с потребностями высшего государственного порядка, и тут мы видим, что для приготовления к этому человеческих обществ требуется долгий исторический процесс. Развитие государственной жизни начинается на Востоке, но Восток политической свободы не знал и доселе не знает. Она появляется только у классических народов, как результат всей предшествующей истории человечества. И здесь еще она заключается в весьма тесных границах. Это свобода городская, она основана на непосредственном участии каждого в общих делах. А так как в государственном строе для этого требуется высшая способность, то гражданин является лицом, специально посвящающим себя этим занятиям. Он всецело живет для государства, удовлетворение же частных потребностей возлагается на рабов. Политическая свобода в древних республиках вся покоилась на рабстве. Но самый этот узкий ее характер делал ее пригодною только для известной ступени развития. Она могла процветать, пока государственная жизнь вращалась в тесном городском кругу, и самые интересы при простоте отношений были несложны. Как же скоро неудержимое течение истории вывело классические государства на более широкое поприще, как скоро осложнились и интересы и отношения, так политическая свобода древнего мира оказалась неспособною к исполнению своей задачи. Римские граждане могли управлять Римом, но они не в состоянии были управлять целым завоеванным ими миром. При изменившихся условиях политическая свобода не могла удержаться, она по необходимости пала и уступила место единовластию.

Снова она возникла в средние века, но опять при иных условиях. Средневековая жизнь гораздо ближе подходила к тому, что могли дать люди при весьма невысокой степени образования. Государство разложилось, и на место его установился порядок, основанный на взаимных отношениях частных сил. Политическое право возникло здесь не из государственных требований, а из частного права. Но по этому самому это было право сильнейшего. Оно носило преимущественно аристократический характер, ибо военная аристократия завоевала себе высшее положение в обществе. Мало-помалу рядом с нею, хотя и на втором плане, становятся города, которые силою оружия умели отстоять свою независимость. А так как и землевладельцы, и города были рассеяны по всей земле, то для совокупных решений необходимо было представительство. Но представительное начало было здесь не более как сделкою между частными элементами. Каждый считал себя верховным владыкою у себя дома; подчинение общему центру, королю, основывалось не на государственных требованиях, а на частных отношениях и привилегиях. Вся средневековая жизнь состояла таким образом в бесконечных частных сделках и соглашениях. Вследствие этого Монтескье, который в необходимости сделок между независимыми элементами видел существо конституционного правления, утверждал, что эта система была изобретена в лесах Германии. Основанный германцами средневековый быт действительно представлял тому зачатки, но зачатки свойственные не государственному, а противогосударственному порядку. Система частных сделок, без высшей владычествующей над всеми власти, могла повести лишь к всеобщей анархии; и точно, такова картина, которую представляют нам средние века. Но именно поэтому подобный порядок не мог быть прочен. Политическая свобода, основанная на частном праве, в свою очередь пала и уступила место новому единовластию. Снова она возникла в средние века, но опять при иных условиях. Средневековая жизнь гораздо ближе подходила к тому, что могли дать люди при весьма невысокой степени образования. Государство разложилось, и на место его установился порядок, основанный на взаимных отношениях частных сил. Политическое право возникло здесь не из государственных требований, а из частного права. Но по этому самому это было право сильнейшего. Оно носило преимущественно аристократический характер, ибо военная аристократия завоевала себе высшее положение в обществе. Мало-помалу рядом с нею, хотя и на втором плане, становятся города, которые силою оружия умели отстоять свою независимость. А так как и землевладельцы, и города были рассеяны по всей земле, то для совокупных решений необходимо было представительство. Но представительное начало было здесь не более как сделкою между частными элементами. Каждый считал себя верховным владыкою у себя дома; подчинение общему центру, королю, основывалось не на государственных требованиях, а на частных отношениях и привилегиях. Вся средневековая жизнь состояла таким образом в бесконечных частных сделках и соглашениях. Вследствие этого Монтескье, который в необходимости сделок между независимыми элементами видел существо конституционного правления, утверждал, что эта система была изобретена в лесах Германии. Основанный германцами средневековой быт действительно представлял тому зачатки, но зачатки свойственные не государственному, противогосударственному порядку. Система частных сделок, без высшей владычествующей над всеми власти, могла повести лишь к всеобщей анархии; и точно, такова картина, которую представляют нам средние века. Но именно поэтому подобный порядок не мог быть прочен. Политическая свобода, основанная на частном праве, в свою очередь пала и уступила место новому единовластию.

Потребность усиления монархического начала была вызвана государственными стремлениями нового времени. Возрождающееся <государство> вело борьбу против анархических средневековых сил и наконец подчинило их себе. Очевидно, что это подчинение могло совершаться только в ущерб политической свободе. Вследствие этого первый период в истории нового времени характеризуется развитием абсолютизма.

Этот период для различных европейских народов был более или менее продолжителен, смотря по тому, насколько общественные элементы были подготовлены к государственной жизни, а с тем вместе и к политической свободе. Ранее всего он прекратился и наиболее поверхностные следы он оставил там, где уже в средние века вследствие дружного действия сословий успело сложиться прочное центральное представительство. Так было в Англии. Мы видели уже, что здесь аристократия была наиболее проникнута государственным духом и менее всего дорожила своими частными правами. Она не отделялась от народа, не стремилась к местной власти, а вкупе с городами отстаивала общие права против королевской власти. Поэтому здесь даже во времена самого сильного развития единодержавия, при Тюдорах7, представительные учреждения не исчезли совершенно. И когда наконец установившийся государственный порядок дозволил снова возвратиться к завещанным веками началам политической свободы, аристократия в союзе с городами сломила стремившуюся к абсолютизму королевскую власть и водворила то парламентское правление, которое поныне господствует в Англии. Но именно вследствие этого раннего развития политической свободы и связи ее с средневековыми учреждениями государственная жизнь Англии всего более сохранила следов средневекового порядка. Свобода водворилась в ущерб равенству; перевес аристократического начала повел к обездолению низших классов, и только громадное богатство, приобретенное всемирным владычеством на морях, могло служить противовесом этому злу.

Совершенно иной был ход политического развития во Франции. Здесь в аристократии преобладали противогосударственные стремления, усиливающаяся королевская власть вела против нее борьбу в союзе с горожанами. Борьба кончилась полною победою королей. Основанная на средневековых привилегиях политическая свобода рушилась окончательно, и когда она возникла снова, то уже на совершенно иной почве и из иной среды. Представителями ее явились прежние союзники королей, средние классы, которые во имя общих начал свободы и равенства требовали для народа политических прав. За средними классами последовали и низшие, вооруженные тем же началом общего права. Это и привело окончательно к водворению республики.

Наконец, в Германии, преобладание средневековой аристократии повело к полному бессилию центральной власти, вследствие чего Империя превратилась в союз разнородных владений. Но здесь сами местные владельцы, восторжествовавшие над центром, сделались представителями нового государственного начала. Вследствие этого и тут водворился абсолютизм, однако с сохранением исторических прав, насколько они были совместны с новым порядком. Отсюда двоякое течение жизни, которым определяется новейшее развитие политической свободы в Германии. С одной стороны, так же как во Франции, являются новые требования политической свободы, исходящие из средних классов, в 1848 г. эти стремления получили наконец верх и повели к повсеместному установлению конституционного порядка на почве общей гражданской свободы. С другой стороны, представители исторического права оказывают противодействие этому движению, и если они не в состоянии его остановить, то они в значительной степени могут его ослабить. Отсюда происходит шаткость политической свободы в Германии[345]345
   Более подробное изложение истории представительных учреждений см. в моем сочинении «О народном представительстве».


[Закрыть].

Таков всемирно-исторический ход развития свободы. Из него нетрудно усмотреть тот закон, которым управляется это движение Государство имеет свои требования, и политическая свобода может быть допущена в нем настолько, насколько она в состоянии им удовлетворить. Первое требование заключается в единстве управления, без которого общество распадается. Именно эту задачу призвана исполнить господствующая в государстве верховная власть. Наибольшим единством она несомненно обладает, когда она сосредоточивается в одном лице. Отсюда всемирное значение монархического начала для государственной жизни. Политическая же свобода может заменить его лишь в той мере, в какой она способна создать из себя требуемое государством единство управления. Иначе власть, разделяясь, слабеет, и в обществе водворяется анархия.

В некоторой степени политическая свобода всегда приносит с собою внутреннее разделение. Власть в свободных государствах распределяется между различными органами, и это служит важнейшею гарантиею свободы, ибо взаимное ограничение властей воздерживает произвол. С политическою свободою неразлучно связана и борьба партий, ибо здесь неизбежно обнаруживается различие взглядов на государственное управление, и от победы того или другого направления зависит самый ход государственных дел. Но эта борьба может быть плодотворна или пагубна смотря по тому, какой характер она на себе носит. Она плодотворна, если она выражает собою только неизбежное разномыслие при стремлении совокупными силами достигнуть общей государственной цели. Напротив, она становится источником неисцелимого разлада, как скоро она доходит до размеров крайнего ожесточения, и в особенности если она касается не подробностей управления, а самых основ государственного или общественного строя. Именно в свойствах этой борьбы проявляется политическая способность общества, от которой зависит и возможность политической свободы. Для того чтобы необходимое в государственной жизни единство управления не разрушилось приобщением к нему свободных элементов, надобно, чтобы в самых этих элементах единство преобладало над различиями. Где этого нет, там водворение политической свободы немыслимо. Из этого можно вывести общий закон, что чем меньше единства в обществе, тем сосредоточеннее должна быть власть. Этим законом управляется все государственное развитие древних и новых народов.

Отсюда ясно, почему в больших государствах водворение политической свободы встречает более препятствий, нежели в малых. Чем обширнее пространство, чем рассеяннее народонаселение, чем разнообразнее местные условия и общественные элементы, тем труднее установление внутренней их связи. Недостаток внутреннего единства должен заменяться единством внешним. Вследствие этого Монтескье утверждал, что большим государством свойственно деспотическое правление.

Ясно также, почему политическая свобода скорее водворяется там, где государство состоит из одной народности, нежели там, где их несколько. Господство одной народности над другими легче совмещается с самодержавием, нежели с представительным порядком, который призывает к политической деятельности подчиненные элементы. Конечно, если господствующая народность имеет значительный перевес и количеством и образованием, то она справится с своею задачею. Но там, где свободные учреждения еще юны и политическая жизнь еще не окрепла, сплоченное и враждебное государству меньшинство может причинить неисчислимый вред.

Наконец, тем же законом объясняется и отношение к политической свободе различных общественных классов. Последний вопрос – самый существенный из всех. Давно повторяют, что политическая свобода не висит на воздухе, что она должна иметь корни в народной жизни. Это сделалось даже общим местом. Но почва, на которой произрастают эти корни, не составляет однородной массы, она разделяется на слои, и каждый из этих слоев дает им особое питание. Наслоение же зависит от распределения собственности, которое, в свою очередь, определяется движением промышленных сил. Мы приходим здесь к вопросу о влиянии промышленного быта на государство и об отношении гражданской свободы и ее последствий к свободе политической.

Всякое общество вследствие естественного движения промышленных сил и происходящего отсюда неравенства разделяется на возвышающиеся друг над другом слои, все равно, смыкаются ли эти слои в определенно организованные сословия или остаются они в виде общественных классов с неопределенными и подвижными границами. Таков общий закон человеческой жизни, закон, которого действие может прекратиться только при совершенно немыслимом всеобщем уничтожении свободы. Пока на земле существует свободная промышленная деятельность и порождаемая ею собственность, до тех пор будут и различные общественные классы, каждый с своим особенным характером, проистекающим из его положения. Не только количество, но и виды собственности влияют на этот характер. Из различных деятелей производства землевладение имеет значение по преимуществу аристократическое, капитал и умственный труд свойственны средним классам, наконец, физическая работа составляет принадлежность демократической массы. Как же скоро существуют в обществе различные классы с определенными свойствами, так необходимо принять их в расчет и уделить им сообразное с этими свойствами место в государственном организме. Только поверхностная теория делает свои вычисления с отвлеченными единицами. Истинная наука, равно как и здравая практика, отправляются от конкретных явлений; там, где есть различие элементов, они признают различие и в их действии, а равно и в той роли, которая уделяется им в общем движении. Сама жизнь ведет к этому неудержимо. История руководствуется не отвлеченным схематизмом: деятелями в ней являются различные классы с их особенностями, из которых рождается различное их отношение как друг к другу, так и к политической свободе.

Из этих классов наиболее государственное значение имеет аристократия. Это сословие по преимуществу политическое, и таковым оно было во все времена истории. Аристократия способна иметь в себе и наиболее внутреннего единства. Состоя из относительно небольшого количества лиц, связанных общими интересами, а нередко и общею организациею, она представляет такую среду, которая при всегда господствующем в ней охранительном духе является самою твердою опорою государственного порядка. Вместе с тем она составляет независимую силу, сдерживающую произвол административных властей. Аристократия, проникнутая истинно политическим духом, не отделяющаяся от других сословий, а напротив, подающая им руку, становится вождем народа в приобретении политических прав. Такую роль она играла в Англии, и именно при таком условии политическая свобода всего легче может водвориться в обществе.