Текст книги "Собственность и государство"

Автор книги: Борис Чичерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 67 страниц)

Столь же несостоятельны возражения Спенсера против присвоения земли путем труда. То магическое действие, посредством которого усваивается взрыхленная почва, есть проявление человеческой свободы и соединение ее с обработанным пространством. Конечно, если принять во внимание одни только физические операции, как делает Спенсер, то ровно ничего в этом не поймешь. Свобода есть духовное начало, и усвоение есть духовная, а не материальная связь человека с вещью. Во имя своей свободы человек вправе усваивать себе все, что не усвоено уже другими, и считать своим то, на что он положил свой труд. Этого права даже Спенсер не решается отрицать в отношении ко всякому другому отдельному человеку, который вздумал бы предъявлять притязание на вещь, усвоенную чужим трудом; но он утверждает, что подобное право не может перевесить предшествующего права всех людей взятых вместе[181]181
   Spencer H. Social Statics. Ch. X. § 1.


[Закрыть]. Покинутым домом можно владеть, только пока не явился настоящий хозяин, а настоящий хозяин земли – человеческий род, которому земля дана Богом. Где же однако доказательство этого предшествующего владения? Реалистическая философия вдается тут в чистую мифологию. «Непознаваемое» Спенсера вдруг, когда нужно, превращается в личное Божество, дарующее известные права совокупности созданным им существ. Всего любопытнее, что Спенсер отрицает при этом у человечества право учинить раздел и требует, чтобы оно показало свое полномочие; но ведь и отдельное лицо, у которого хотят отобрать усвоенный им участок, может потребовать, чтобы человечество показало ему свои документы, как сделал бы и владелец покинутого дома, если бы кто-нибудь вдруг объявил себя хозяином. Какую же данную Богом хартию предъявит человеческий род?

На практике, если мы должны дожидаться, чтобы весь человеческий род предъявил свои притязания на известный участок земли, то частная собственность может считаться вполне обеспеченною. Человеческий род никогда не предъявлял подобного притязания и никогда его не предъявит, по той простой причине, что человечество как целое есть общий дух, который никаких юридических претензий не имеет и не может быть собственником чего бы то ни было. Вследствие этого и Спенсер не думает присваивать землю всему человечеству. По его теории "страна" должна принадлежать "корпоративному телу – обществу", то есть государству. Но почему же государство имеет преимущественное право перед отдельным лицом? Где его полномочие? На эти вопросы нет ответа. Вместо того чтобы сделать прямой логический вывод из своих посылок, реалистический философ сначала строит здание в облаках, а затем делает скачок на землю, но попадает уже, куда Бог приведет. Твердого основания нет никакого.

Такое же смешение всяких начал мы видим и у Лавелэ. Историческое исследование, которое должно служить фактическим подтверждением его теории, указывает на общинное владение, как на первоначальную форму собственности; одобряемый же им план национализации поземельной собственности состоит в присвоении земли не общине, а государству; наконец, теоретическим основанием его взгляда служат естественные права человека. Лавелэ не замечает, что одно вовсе не вяжется с другим. Община, а равно и государство, может поделить землю между своими членами; как собственники они имеют на то полное право. Между тем во имя естественных прав человека, они обязаны давать землю всякому пришельцу. Допустим ли мы подобное юридическое начало? Скажем ли мы, например, что всякий, кто желает поселиться около Неаполитанского залива, имеет право требовать, чтобы ему отвели там клочок земли, и что общество не имеет права ему отказать, так как земля принадлежит всем людям, и всякий в силу своего естественного права имеет в ней участие? Очевидно, это было бы Нелепо. Как же скоро мы признаем, что общество имеет право отказать требующему, так о естественном праве на землю не может уже быть речи, и тогда вся основанная на ней теория рушится.

С присвоением земли обществу естественное право человека будет даже в большем накладе, нежели при частной собственности. Возьмем приведенный у Лавелэ нелепый пример потерпевшего крушение, которого приходится бросить обратно в море, потому что никто не хочет его принять. Положим, что на острове живут сто человек, из которых каждый имеет свой участок земли. Для того чтобы бросить потерпевшего крушение обратно в море, надобно, чтобы ни один из этих ста не согласился его принять. Но будет ли ему какая-нибудь выгода от того, что остров, вместо того чтобы находиться в частном владении, будет составлять совокупную собственность всех? Напротив, в таком случае, для того чтобы отказать ему в пристанище, а тем паче в участке земли, достаточно бы было, чтобы из ста человек не согласились пятьдесят один. Что же он выиграл? Когда говорят о юридическом решении задачи, надобно по крайней мере ясно понимать, что такое юридическое решение и каковы его условия.

Все принципиальные возражения против поземельной собственности основаны на такого рода туманных юридических представлениях, которые рассеиваются, как скоро мы прилагаем к ним логику. Философов и экономистов, предъявляющих подобные возражения, можно просто отослать к изучению права.

Не более основательны возражения, которые делаются с точки зрения чисто экономической. Они собраны Замтером, который, пытаясь согласить социализм с индивидуализмом и общественную собственность с частною, пришел к заключению, что общественную собственность должна составлять именно земля, тогда как движимый капитал должен оставаться собственностью частных лиц.

Замтер отправляется от положения, что высшая задача государства заключается в том, чтобы возможно большему количеству лиц открыть самостоятельную хозяйственную деятельность. Для этого оно должно иметь значительную собственность в своих руках. Всего более этой цели соответствует именно поземельная собственность; 1) потому что здесь действуют производительные силы природы, на которые все члены общества могут иметь притязание; 2) потому что, в отличие от движимой собственности, она не может быть произвольно умножаема, и увеличение производительности может быть получено только с помощью все возрастающих издержек; и 3) потому что она постоянно растет в цене, и притом независимо от деятельности владельцев, а просто вследствие "общественных соотношений", то есть вследствие умножения народонаселения и увеличения потребностей[182]182
   Samter. Das Eigenthum. S. 447, 453 и след.


[Закрыть].

Каковы истинные задачи государства, это мы увидим впоследствии. Здесь дело идет о разборе тех оснований, в силу которых поземельная собственность может быть передана в его руки. Нет сомнения, что с землею главным образом соединена независимая деятельность сил природы. Но и тут эти силы действуют не одни. Чем выше производство, тем более, как мы видели, участвуют в нем другие элементы. Только на низших ступенях, имение там, где земли вдоволь и где она всего менее имеет ценности, силы природы являются преобладающими. С уменьшением же количества свободных земель земля поглощает все более и более капитала, труда и предприимчивости, так что наконец нет возможности определить, что принадлежит одному деятелю и что другому. Приложением человеческих сил бесплодные почвы обращаются в плодородные, и земле постоянно возвращается то, что у нее было отнято. Самое обстоятельство, на которое ссылается Замтер, именно, что издержки растут в большей мере, нежели произведения, указывает на то, что силы природы слабеют и отходят на второй план, уступая первое место силе капитала. Если же капитал и все, что составляет произведение труда и предприимчивости, справедливо признается собственностью лица, а не общества, то и неразрывно связанная с ними поземельная собственность несомненно должна быть присвоена лицу.

Это признается и Миллем. "Хотя самая почва, – говорит он, – не произведена хозяйственною деятельностью человека, однако это можно сказать о большей части ценных ее качеств. Труд необходим не только для пользования ею, но почти в равной степени и для приготовления этого орудия производства. Часто с самого начала требуется значительная работа, чтобы сделать землю пахотного. Даже когда она обратилась в пашню, производительная ее сила во многих случаях вполне является действием труда и искусства... Таковы, – заключает Милль, – основания, которые с экономической точки зрения оправдывают собственность в приложении к земле"[183]183
   Mill J. S, Principles of Political Economy. II. Ch. 2. § 5, 6.


[Закрыть].

Мало того: самые силы природы, будучи усвоены человеком и переходя из рук в руки, приобретаются на деньги, нажитые собственною деятельностью лица. Поземельная собственность представляет известное помещение капитала. Мы видели, что Спенсер признает это вполне. Поэтому, если государство хочет перевести все земли в свои руки, оно должно выкупить их у владельцев, заплативши последним настоящую цену. Возможна ли и выгодна ли будет подобная покупка?

Конечно, государство может произвольно облагать землевладельцев податями и затем, на их же деньги, покупать у них земли. Вот это будет замаскированная конфискация. Оно может так же, как предлагает Лавелэ, ограничивать права боковых наследников и переводить выморочные имения в свои руки. Но это будет нарушением коренных оснований семейного и наследственного права, нарушением, которое притом не приведет ни к чему, ибо бездетные будут переводить свои имения в частные руки иными способами, путем продажи или завещания. С первого взгляда самым рациональным способом разрешения задачи был бы заем с целью выкупа поземельной собственности. Но к чему приведет подобная операция? Фосетт, возражая против национализации земли, указал на то, что если приложить эту меру к Англии, то государство должно будет занимать деньги по 3 1/2 процента, с тем чтобы тот же капитал поместить по 2 1/2. Поземельная собственность, независимо от большей или меньшей ее выгодности, имеет для частных лиц такую притягательную силу, что они готовы платить за нее цену несоразмерную с ее доходом. Но это возможно только тогда, когда у человека есть свой собственный лишний капитал. Если бы частное лицо захотело при таких условиях покупать землю на занятые деньги, оно бы разорилось, ибо оно должно бы было платить более, нежели оно получает. То же самое будет и с государством.

Против этого нельзя возразить, что государство может иметь в виду будущее, а так как цены на земли постоянно растут, то оно впоследствии вознаградит себя за настоящие потери. В действительности цены на земли не растут в бесконечность. Есть периоды, когда они растут, и есть периоды, когда они падают. Они растут, пока в известной стране умножаются капиталы и народонаселение, и этот избыток остается в ее пределах. Но как скоро умножившийся капитал переходит на обработку пустынных земель, лежащих в других странах, а рядом с этим все более и более уменьшаются издержки перевозки, так цены на земли начинают падать. Это именно мы видим в настоящее время в Англии и во Франции. Следовательно, если бы государство, рассчитывая на будущее возвышение цен, решилось на невыгодное помещение капитала в настоящем, то оно разорилось бы вдвойне. В экономическом отношении, выкуп поземельной собственности нельзя назвать иначе, как чудовищною операциею.

Еще более веса получают эти доводы, если мы сообразим, что этим самым неизбежно должна уменьшиться производительность земли. Когда утверждают, что все члены общества могут иметь притязание на производительные силы природы, то это решительно ни на чем не основанное положение. Силы природы как таковые не служат непосредственно удовлетворению человеческих потребностей, а потому для членов общества совершенно все равно, в чьих руках они находятся, в частных или общественных. Существенный интерес общества состоит в том, чтобы от этих сил получалось как можно более произведений, ибо чем более произведений, тем ниже их цена, и тем они доступнее массе. В чьих же руках земля производительнее: в руках частных лиц или государства?

В этом отношении даже склоняющиеся к социализму экономисты принуждены уступить очевидности. "Хотя, – говорит Милль, – самая земля не есть создание человеческих рук, однако таковыми являются ее произведения, и для того чтобы получить их в достаточном количестве, надобно, чтобы кто-нибудь приложил к ней много труда, а для поддержания этого труда надобно, чтобы он при этом потребил значительное количество прежней сбереженной работы. Между тем опыт удостоверяет нас, что огромное большинство людей гораздо усерднее работает для себя и для своих непосредственных потомков и приносит для них гораздо большие денежные жертвы, нежели для общества. Поэтому в видах наибольшего содействия производительности признано было полезным присваивать отдельным лицам исключительное право собственности на землю, с тем чтобы они получали возможно большую прибыль, делая землю как можно более производительною и не подвергаясь опасности встретить препятствие в вмешательстве других. Таково основание, которое обыкновенно приводится в пользу дозволения обратить землю в частную собственность, и это – лучшее основание, которое может быть приведено"[184]184
   «Examiner», 19 июля 1873 (приведено у Лавелэ).


[Закрыть].

Еще категоричнее выражается Адольф Вагнер. По своему обыкновению, он не допускает абсолютного решения вопроса; но он признает, что "действительно нередко настоятельные исторические основания целесообразности, а отнюдь не сила, привели во имя частного и общественного интереса к установлению права частной собственности на землю, в особенности пахотную". И это учреждение, говорит он, на деле оказалось целесообразным, почему его можно считать "хорошо оправданною категориею исторической жизни". Конечно, замечает он, этим оно еще не оправдывается на веки веков. "Но тяжесть доказательств относительно целесообразности его устранения должен нести тот, кто этого требует. Эта тяжесть, – говорит Вагнер, – не легка. Тот, кто берет ее на себя, должен прежде всего не только отрицательно вооружаться против частной собственности во имя народнохозяйственных и социал-политических невыгод этого учреждения, но вместе с тем положительно доказать, что иная форма владычества человека над землею и специально пахотною может быть хозяйственно столь же производительна и что она может быть практически применима. Но здесь-то именно оказывается указанный уже выше великий недостаток всех критиков этого учреждения: нет положительного доказательства в пользу возможности обойтись без права частной собственности на пахотную землю и особенно на крестьянскую пашню, не подвергая опасности первейшего интереса народного хозяйства в отношении к производству" (Grundlegung, § 334).

Казалось бы, что это суждение достаточно определительно. Но нам известно уже, что последовательность не составляет характеристической черты исследований Вагнера. Поэтому мы не удивляемся, когда через несколько страниц находим и совершенно противоположные взгляды. Тут Вагнер утверждает уже, что "даже полное уничтожение частной поземельной собственности и не так трудно вообразимо, как подобная же мера в отношении к капиталу, и не столь трудно исполнимо и, наконец, не представляется необходимо столь опасным для интересов производства, и все это просто потому, что оно могло бы осуществиться без такого полного изменения и преобразования всей организации народного хозяйства, какое требуется отменою капитала". В доказательство Вагнер ссылается на то, что земледелие процветает и там, где обработка земли самими собственниками заменяется фермерским хозяйством. "Где, следовательно, на деле преобладает уже фермерское хозяйство, как в Англии, или где оно, как в наших государственных имуществах, оказывается выгодным при сравнении их с соответствующими крупными владениями, там, – говорит Вагнер, – вообще и специально уже представлено фактическое доказательство возможности обойтись без учреждения частной собственности в видах интересов производства" (§§ 344, 345).

Еще легче разрешает этот вопрос Лавелэ. Он просто ссылается на то, что если государство способно управлять железною дорогою, то почему же ему не взимать поземельной ренты посредством своих сборщиков?

На это весьма хорошо отвечает Леруа-Болье: "Г-н Лавелэ предается иллюзиям, – замечает он, – когда он воображает, что можно заменить инициативу этих тысячей поземельных собственников медленною, однообразною и педантическою бюрократиею государства. Землевладелец не есть то праздное, беспечное, нейтральное существо, каким его представляют, fmges consumere natus. У него своя существенная роль рядом с фермером, и когда он ее не исполняет, земля страдает или истощается. В чем состоит эта роль? В том, чтобы представлять будущее или постоянные интересы имения, тогда как фермер представляет только интересы настоящие и исчезающие. Во имя этого начала землевладелец противится всякой хищнической обработке, которая уничтожила бы или уменьшила производительные силы почвы; во имя этого начала он становится или должен быть двигателем, деятелем или помощником во всех улучшениях, рассчитанных на долгий срок. Идет ли дело о дренаже или орошении, о распашке новых земель или о перемене культуры, о возведении строений, которые дозволяют либо менее дорогое, либо более обильное производство, землевладелец должен вступиться; обыкновенно, он охотно на это идет. Кроме того, по своему происхождению землевладелец имеет иные качества, которыми обыкновенно не обладает фермер: ум его более просвещен; с меньшим знанием хозяйственной техники он обыкновенно лучше понимает широко интересы земледелия; он есть или должен быть для фермера советником и руководителем. Притом и капиталы его обильные; он часто получает их из других источников, нежели поземельный доход; уверенный в постоянстве владения и в передаче земли семейству, он не скупится на жертвы в настоящем в видах возвышения цены имения в будущем. Таким образом, заблуждаются те, которые в землевладельце видят только подкладку или паразита фермера; такова была некогда роль получавшего десятину, но не такова роль землевладельца. Тот, кто до такой степени унизил бы свое призвание, не замедлил бы разориться; достаточно свободы сделок, чтобы в короткое время земля нерадивого владельца перешла к владельцу предприимчивому"[185]185
   Leroy-Beaulieu P. Essai sur la repartition des richesscs et sur la tendance a une moindre inegalite des conditions. Ch. I. P. 72-73.


[Закрыть].

И точно, невозможно ожидать одинаково успешного производства там, где исчез один из самых существенных в нем деятелей, именно, хозяйский глаз. И если такова роль собственника в крупном хозяйстве, где он сохраняет за собою только роль надзирателя, то еще более это прилагается к мелкому. Относительно того упорства в труде и того умения извлекать выгоды из малейших обстоятельств, которые порождаются в мелком владельце чувством собственности, кажется, нет даже спора. Только с помощью этого чувства мелкое хозяйство может соперничать с крупным. Поэтому исчезновение крестьян собственников, так же как и образованных землевладельцев, было бы незаменимою потерею и для государства, и для народного богатства.

Но не только в виде настоящего владения частная поземельная собственность служит сильнейшим побуждением к производительному труду, а еще более как цель. Приобретение в собственность хотя бы клочка земли составляет высшую мечту земледельца. Для этого он работает упорно, неутомимо, и сберегает копейку за копейкою в течение всей своей жизни. Примером в этом отношении может служить французский крестьянин. У нас те же свойства имеет малоросс. И это составляет важнейшее условие для развития в крестьянстве самодеятельности и для поднятия его благосостояния. Там, где массе земледельцев не открыта эта перспектива, тщетно думать о прочном улучшении их быта. Там самые успехи земледелия зависят исключительно от более или менее образованного класса.

Но и последнему необходима приманка поземельной собственности, для того чтобы побудить его к предприимчивости. Любимая цель среднего и крупного землевладельца состоит в том, чтобы увеличить, округлить и улучшить свое имение. Эта цель наполняет его жизнь; в ней он находит центр всей своей хозяйственной деятельности. Самые капиталисты нередко мечтают о том, чтобы купить себе землю и стать в ряды землевладельцев, до такой степени поземельная собственность имеет в себе притягательную силу для человека. Отсюда то явление, что в странах, где капитал приносит до пяти процентов, поземельная собственность приносит не более двух или трех. Владелец крупного капитала соглашается поместить его менее выгодным образом, лишь бы сделаться землевладельцем. Он довольствуется меньшими материальными выгодами, с тем чтобы вознаградить себя выгодами идеальными, которые с точки зрения народного хозяйства не менее ценны, ибо они служат сильнейшим побуждением к труду.

Между тем все это должно исчезнуть с переходом земель в руки государства. У народного хозяйства отнимается приманка поземельной собственности, и граждане лишаются одной из существенных целей своей промышленной деятельности. Насколько расширяется государственная собственность, настолько стесняется частная промышленность. Прибавим, что чем выше стоит народное хозяйство, тем государственная собственность становится менее выгодною. Пока земли много, пока цена ее вследствие этого низка и в будущем предстоит значительное ее возвышение, до тех пор государство может оставлять значительную часть земель в своих руках, переводя в частную собственность лишь такое количество, какое потребно для частной предприимчивости. Но как скоро частный человек готов дать за землю более, нежели она стоит, так государству выгодно ее продать. Государство не имеет тех идеальных наслаждений, которыми вознаграждает себя частный собственник; в материальном же отношении ему прямой расчет заменить землю капиталом, приносящим более дохода, или уплатить долги, за которые оно платит больший процент, нежели оно получает за свои земли.

Против этого нельзя возразить, что государство обязано охранять интересы будущих поколений. Вообще говоря, интересам будущих поколений не следует жертвовать интересами настоящих: новые поколения являются наследниками существующих ныне и имеют право единственно на то, что им передается последними. Но тут и это соображение не имеет места. Если требуют, чтобы земля сосредоточивалась в руках государства, то это делается вовсе не с тем, чтобы будущие поколения сами стали собственниками, а напротив, с тем чтобы никто не был собственником. Интересы всех равно умаляются; всем заграждается путь к высшей цели хозяйственной деятельности. Единственный результат подобной меры будет тот, что вследствие уменьшения производительности земель и побуждений к труду будущие поколения получат меньшее наследие, нежели они получили бы без того. Бедность, а не богатство сулит им национализация земли, которая не что иное, как останавливающийся на полдороге социализм.

Наконец, невозможно не обратить внимания и на то, что поземельная собственность имеет не только экономическое, но также нравственное и политическое значение. На ней зиждется тот элемент, который составляет одну из существеннейших основ человеческой жизни, элемент, который древние считали святынею и который ныне легкомысленно ставится ни во что – домашний очаг. Все теории социалистов клонятся к уничтожению домашнего очага, так же как и к поглощению лица обществом. Их высший идеал состоит в том, чтобы превратить целый народ в чиновников, которым отводятся казенные квартиры[186]186
   См.: Schajfle A. Bau und Leben des socialen Korpers. III. S. 123, 144.


[Закрыть]. Между тем с домом связаны самые высокие начала, одушевляющие человека: семейные предания, связь поколений, воспоминания детства, успокоение старости, забота об отдаленном потомстве, наконец, любовь к родине и ко всему тому, что соединяется с нею в человеческом сердце. Бесспорно, все эти чувства могут развиваться и на казенной квартире; но что с приобретением собственного, домашнего очага они получают бесконечно большую прочность и силу, что здесь они обретают центр, с которым связано все, что наиболее дорого человеку, это могут отрицать только те, которые или вовсе не знают человеческой души или в угоду предвзятой мысли хотят отвергать самые очевидные истины. В особенности для земледельческого быта домашний очаг имеет первенствующее значение. Без него сельская жизнь теряет половину своей возвышенной прелести и своего нравственного влияния на человека. Арендатор не имеет прочного домашнего очага; он сегодня здесь, а завтра там. На самую землю, которую он возделывает, он смотрит исключительно с точки зрения хозяйственного барыша. Только собственник и к своему дому, и к земле привязывается всем сердцем; на них сосредоточивается забота всей его жизни. Для него к хозяйственной цели присоединяется нравственная связь. В этом заключается существенная часть тех идеальных выгод, во имя которых он готов платить за землю более, нежели она стоит. Не всем, конечно, дано пользоваться благами поземельной собственности. Но для общества в высшей степени важно, чтобы она была распространена в возможно широких размерах и чтобы для каждого она составляла идеальную цель, достижимую работою, если не одного, то нескольких поколений. К этому должно стремиться государство, а не к тому, чтобы всю землю перевести в свои руки и превратить землевладельцев, прочно связанных с почвою, в случайных и временных арендаторов, лишенных домашнего очага и не имеющих к земле иного отношения, кроме получения выгоды.

Такое стремление противоречит и здравой политике. Ниже мы увидим, какой существенный элемент политической жизни составляет класс землевладельцев. В нем государство находит самую крепкую охрану общественного порядка и вместе независимую силу, способную противостоять всяким разрушительным влияниям, как сверху, так и снизу. Уничтожить его значит дать перевес всем бродячим стихиям, которые быстро приведут общественный строй к полному разложению.

Таковы, можно сказать, неопровержимые доводы против передачи поземельной собственности в руки государства. Большая часть из них имеет силу и против общинной собственности. И в этом вопросе, так же как и в вопросе о государственной собственности, дело идет не о существовании некоторых общинных земель рядом с частною собственностью, что весьма может быть допущено, а о сосредоточении, если не совокупности, то по крайней мере, значительнейшей части поземельной собственности в руках общин, так чтобы их члены являлись только арендаторами. Такое устройство многим представляется идеалом общественного быта. У нас эта теория некоторым образом находит практическое приложение в настоящем нашем крестьянском землевладении. Поэтому для нас этот вопрос имеет особенную важность.

Общины бывают двух разрядов: городская и сельская. Мы должны рассмотреть каждый из этих видов особо.

Против частной собственности в городах в последнее время сильно ополчаются некоторые экономисты. Так например, Адольф Вагнер, хотя он вообще не стоит за перевод всей поземельной собственности в руки государства, признает, однако, что городская собственность имеет особенности, которые делают оставление ее в частном владении нежелательным. Указывают на то, что выгодное положение в городе дает земле и построенным на ней домам чистый характер монополии. Ценность участков растет непомерно, вовсе не по вине владельцев, а просто вследствие умножения народонаселения и развития торговли. Владелец же пользуется случайно доставшимся ему привилегированным положением, для того чтобы высасывать деньги из нанимателей, с которых он берет монопольную цену. Отсюда развивающаяся в больших городах "квартирная нужда", которая особенно тяготеет над бедным населением и ставит массу жильцов в полную зависимость от немногих домохозяев. В свою очередь этим пользуется спекуляция, которая, рассчитывая на быстрое возвышение цен, скупает земли и делает постройки, с тем только чтобы получить барыш на разности цен. По всем этим причинам Вагнер считает полезным присвоение общине не только земельных участков, но и построенных на них домов, ибо только этим путем может быть уничтожена монополия частных лиц. Община должна от себя раздавать взаймы квартиры и пользоваться выгодами, проистекающими из развития городской жизни[187]187
   Lelirbuch der politischen Oekonomie... Grundlegung. § 352-362.


[Закрыть].

Нельзя не удивляться тому, что такой трезвый экономист, как Леруа-Болье, хотя он и не соглашается с заключением Вагнера, признает однако же за этою критикою значительную долю правды[188]188
   Leroy-Beaulieu P. Essai sur la repartition des richesses... Ch. VII. P. 186.


[Закрыть]. При внимательном разборе приводимых в пользу этой теории доводов, за ними едва ли можно признать какую бы то ни было силу.

Действительно, в больших городах выгодное положение имеет характер монополии, вследствие чего цены на землю и на кварталы растут иногда непомерно. Но самый этот рост с экономической точки зрения представляется выгодою, а не ущербом. Он составляет единственный противовес неудержимому стремлению народонаселения к большим городам. Те, которые хотят пользоваться преимуществами и удобствами городской жизни, естественно должны платить за это дороже; иначе никто не останется жить в провинции. В особенности стечение бедного населения в столицах составляет зло, которое именно в возвышении цен находит себе естественное противодействие. Без сомнения, при быстром росте городов, домовладельцы могут обогатиться в силу независящих от них обстоятельств; но кто же от этого теряет? За квартиры платят дорого, потому что иметь помещение на хорошем месте или выгодно, или удобно. Кто решается платить дорогую цену, тот находит в этом свой расчет, а так как никого не принуждают нанимать квартиру здесь, а не там, то ни о каком высасывании денег не может быть речи: подобное выражение не что иное как декламация. Притом и доходы домохозяев далеко не всегда верны. Известно, что расчеты на возвышение цен при подстройке домов часто не оправдываются. Даже в самых больших городах домохозяева нередко получают весьма небольшой процент на затраченный ими капитал. Общества, предпринимающие значительные постройки, вместо того чтобы пользоваться крупными дивидендами, разоряются и принуждены бывают ликвидировать свои дела. Спекуляция на дома, как и всякая другая спекуляция, может принести или барыш или убыток; и то и другое совершенно законно. Здесь всего менее желательно ее устранить, ибо именно она ведет к значительным постройкам, а вследствие того к уменьшению цен на квартиры. Выгодна та спекуляция, которая удовлетворяет общей потребности; невыгодная же разорительна для одних акционеров, а для города и для нанимателей возведенные постройки все-таки остаются барышом.

Во всяком случае замена множества мелких домовладельцев одним всеобщим домовладельцем, городом, нисколько не уменьшит проистекающего от монополии зла. Выгодное положение все-таки останется выгодным положением, а потому за него придется платить дороже. Если бы город вздумал брать одинаковую плату за помещения на бойком месте и в глухом и отдаленном переулке, он этим предоставил бы только чрезмерные преимущества одним нанимателям перед другими. Всякий захотел бы получить дешевую квартиру на хорошем месте, а так как на всех не достало бы помещения, то пришлось бы или метать жребий, или прибегать к каким-нибудь другим искусственным способам распределения. Сам Адольф Вагнер признает, что не в удовлетворении нанимателей заключается польза предлагаемой им меры, а в устранении тяжелой зависимости частного лица от другого частного лица, в присвоении выгод от возрастающих цен не праздному домохозяину, а деятельной общине, наконец, в уничтожении одного из самых дурных видов спекуляции, какие встречаются в народном хозяйстве.