Текст книги "Собственность и государство"
Автор книги: Борис Чичерин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 67 страниц)
Если же самое начало ложно, продолжает Вагнер, то столь же неверны и все выводимые из него последствия, а именно: что основанный на свободной конкуренции промышленный быт, будучи произведением естественной необходимости, удовлетворителен, неизменен и оправдывается в себе самом; что конкуренция, доставляя победу способнейшим, тем самым производит справедливое, то есть согласное с достоинством каждого лица распределение народного богатства; что свобода и стремление к собственной пользе, которую каждый понимает лучше всех других, составляют необходимое требование народного хозяйства; что поэтому единственная здравая хозяйственная политика состоит в предоставлении промышленности самой себе, всякое же вмешательство государства не только вредно, но несправедливо и противоестественно; что задача государства в области народного хозяйства заключается единственно в защите от насилия, порядок же в промышленном мире должен установляться самою свободною конкуренциею, которая в результате своем приводит к полной гармонии хозяйственных интересов, вследствие чего в ней одной следует искать лекарства от всех зол.
Этот оптимистический взгляд на систему свободной конкуренции основан, по мнению Вагнера, на ложных и недоказанных аксиомах и положениях. Кроме того он выведен чисто умозрительным путем, без всякого внимания к действительности, и совершенно упускает из виду невыгодные последствия конкуренции, между тем как приложимость его к явлениям промышленного мира должна быть доказана опытом, путем наведения, причем неизбежно должны будут оказаться и те вредные последствия системы, которые здесь остаются в тени.
Сам Вагнер противополагает этому воззрению следующие положения: 1) что личный интерес не один определяет действия человека в промышленной области, но что рядом с ним являются и другие, нравственные побуждения, частью хорошие, частью дурные; 2) что система свободной конкуренции сама производит в промышленном обороте многие неправильности, бедствия и дисгармонии, которые вытекают из самой ее природы; 3) что система частного хозяйства вообще, и еще более при свободной конкуренции, не в состоянии удовлетворить всем потребностям, а именно, она или вовсе не удовлетворяет, или недостаточно удовлетворяет потребностям общественным.
Что касается в особенности до вредных последствий свободной конкуренции, то они, по мнению Вагнера, состоят в следующем: 1) победа способнейших при всех своих выгодах заключает в себе, с одной стороны, опасность фактической монополии, а с другой стороны, нередко покупается ценою значительного вреда для массы населения. В оправдание ее нельзя ссылаться на необходимость, проистекающую из естественного неравенства сил, ибо в человеке естественное неравенство сил может быть в значительной степени сглажено воспитанием. Кроме того в человеческих обществах к естественному неравенству присоединяется чисто искусственное, происходящее от неравенства умственного развития и имущественного положения. При таких условиях задача государства состоит именно в том, чтобы защитить слабых против сильных, а не предавать первых без разбора на жертву конкуренции, в которой они должны погибнуть. 2) При системе конкуренции побеждают не только способнейшие, но часто и бессовестнейшие, которые пользуются всеми средствами, чтобы нажиться, а это ведет к общему падению нравственности, ибо не только дурные делаются еще хуже, но и совестливые, чтобы держаться на общем уровне, принуждены за ними следовать и им подражать. 3) В системе свободной конкуренции крупное производство побеждает мелкое, что особенно ярко проявляется в обрабатывающей промышленности. Вследствие этого уменьшается число самостоятельных хозяев, и общество разделяется на противоположные классы крупных предпринимателей и наемных рабочих. Таким образом, неравенство идет возрастая, и установляются вредные для общества отношения подчинения и господства. В общем итоге, заключает Вагнер, и принимая особенно во внимание, что слабейшие элементы составляют огромное большинство народа, нельзя не прийти к заключению, что свободная конкуренция не должна обсуждаться исключительно со стороны ее выгод для производства и что во всяком случае на нее нельзя смотреть как на окончательное завершение промышленного развития. Она требует и поправки и восполнения.
Такова критика Вагнера. Тут прежде всего представляется вопрос: следует ли признать свободную конкуренцию естественным состоянием народного хозяйства, или она является только искусственным произведением известного промышленного быта? Этот вопрос сводится к следующему: вытекает ли свобода из самого естества человека или она составляет случайный и мимолетный плод известной исторической эпохи? Конкуренция не что иное, как явление свободы на промышленном поприще; следовательно, если мы свободу считаем принадлежностью самой природы человека, то мы конкуренцию должны считать естественным состоянием человеческих обществ; если же мы в конкуренции будем видеть только временное историческое явление, то мы и свободу должны будем признать не более как историческою категориею. Возражение Вагнера, что конкуренция фактически является плодом новейшего развития, совершенно одинаково прилагается к свободе. Одно начало держится и падает вместе с другим. Поэтому, если мы в свободе, а не в рабстве видим завершение человеческого развития, то то же самое мы должны сказать и о конкуренции.
Сам Вагнер говорит, что «признание личной свободы всех людей в государстве одно соответствует нравственному существу человека и составляет для общежития первостепенное требование гуманности и культуры» (§ 216). Но он утверждает, что это не более как формальное начало, которого содержание и объем должны определяться историческим развитием. Характеристическая же черта новейшей системы конкуренции состоит, по его мнению, в том, что здесь свобода является безграничною, чего в общественном интересе допустить нельзя (§ 217).
Но разве в самом деле система конкуренции есть господство безграничной свободы? Разве тут, напротив, свобода одного не ограничивается совершенно одинаковою свободою других? Производитель весьма охотно взял бы за свои произведения высшую цену, но так как он не может помешать другому продавать свой товар дешевле, то он сам принужден сообразоваться с положением рынка. Единственная свобода, которая предоставляется здесь человеку, есть право производить лучше и дешевле других, и эта свобода в одинаковой степени принадлежит всем. Производитель, вступающий в состязание с другими, никого не насилует, никого не прогоняет с рынка, никого не заставляет покупать свой товар: он только предлагает свои произведения, и от покупателя зависит купить их у него или у другого. Говорить при таких условиях о безграничной и анархической свободе значит заменять мысль фразою.
В этой системе не отрицаются и нравственные побуждения. Видеть в конкуренции естественное состояние человеческих обществ вовсе не значит признавать, что она действует, как и физическая сила, помимо человеческой воли и без всякой ответственности человека за свои действия. Свобода составляет принадлежность не физической силы, а именно воли; это не физическое, а нравственное начало, и где есть свобода, там есть и ответственность. Поэтому, когда Вагнер системе конкуренции противополагает существование в человеке нравственных побуждений, то это возражение бьет совершенно мимо. Производить лучше и дешевле других вовсе не есть безнравственный поступок. Если же на этом поприще допускаются безнравственные побуждения, то это происходит не от того что этого требует конкуренция, а от того что человек как свободное существо сам является судьею своих побуждений, и всякое вмешательство государства в эту область составляет ничем не оправданное насилие совести. Возражение Вагнера тогда только имело бы силу, если бы мы, по его примеру, допустили возможность принудительной нравственности. В этом случае действительно уничтожилась бы конкуренция, но единственно вследствие того, что этим самым уничтожилась бы свобода.
Наконец, система конкуренции не исключает в известных случаях и вмешательства государства. Благодетельные последствия этой системы оказываются только там, где конкуренция фактически возможна; если же вследствие исключительных условий конкуренция исчезает, и вместо ее на деле водворяется монополия, то исчезают вместе с тем и благодетельные ее последствия. Тогда вмешательство власти может сделаться необходимостью. Но виновата в этом не конкуренция, а напротив, отсутствие конкуренции. Как характеристический пример полного устранения конкуренции посредством сделок, слияний и фактических монополий Вагнер, вслед за другими, приводит историю частных железных дорог в Северной Америке, Великобритании и Франции (§ 128, примеч. 8). Но именно к железным дорогам система конкуренции по самым условиям дела неприложима. По одному и тому же направлению нормальным образом может быть проложена только одна железная дорога. Если будут построены две, то это будет совершенно бесполезная трата капитала, которая должна быть возмещена доходами с публики. Во всяком случае две дороги легко могут слиться или вступить в сделку, а для третьей нет уже места. Железные дороги по существу своему не допускают безграничного производства; это общественное предприятие, которое неизбежно должно составлять монополию. Последняя установляется вовсе не вследствие конкуренции, а силою вещей. Поэтому вмешательство государства здесь совершенно необходимо.
Точно так же уместно оно и во всех тех случаях, где дело идет об удовлетворении потребностей общества как целого, ибо удовлетворение этих потребностей лежит именно на обязанности государства. Если на деле оказывается, что система конкуренции достаточна для достижения этой цели, то государство может ею пользоваться, и это делается в огромном большинстве случаев; но оно всегда вправе изыскивать другие пути. И это не составляет нарушения конкуренции, точно так же как не нарушает конкуренции право всякого потребителя удовлетворять своим нуждам по собственному усмотрению, покупать произведения на рынке, заказывать их искусному мастеру или делать их у себя дома. Конкуренция есть право предлагать другим свои произведения, а отнюдь не право заставлять других приобретать произведения тем, а не другим путем. Поэтому, когда Вагнер системе конкуренции противополагает недостаточность ее для удовлетворения общественных потребностей, то это опять возражение, которое теоретически бьет мимо; практически же оно противоречит всему тому, что нам известно из опыта. В этом отношении можно сослаться на самого Вагнера. «Насколько вещественные блага нужны, как прямое средство для государственных целей, – говорит он, – настолько в развитом народном хозяйстве, как общее правило, лучше, чтобы государство покупало их в свободном обороте или приобретало их по заказу от частных лиц. Ибо здесь, как удостоверяет опыт, государство редко с успехом соперничает с частными хозяйствами в обыкновенном промышленном производстве, и частная промышленность охотно поставляет эти произведения по заказу. Поэтому государству большею частью выгодно отказаться от собственного производства этих предметов». Вагнер делает исключение лишь для тех случаев, когда государству нужны специальные вещи, которые потребляются только им, или же когда надобно сделать опыт или, наконец, когда конкуренция частных лиц очень мала, а контроль затруднителен. «Однако и тут, – замечает он, – а тем паче в большей части других областей, развитая частная промышленность с выгодою заменяет государственное хозяйство»[218]218
Wagner A. Finanzwissenschaft. § 88 (1877).
[Закрыть]. Таким образом, частная промышленность при системе конкуренции, как удостоверяет опыт, не только не оказывается недостаточною для удовлетворения государственных потребностей, но удовлетворяет их лучше самого государства даже там, где она, по-видимому, всего менее к тому способна. Зачем же, спрашивается, делать такие возражения, которые сам автор признает несостоятельными?
Совершенно иное значение имеет та критика, которая направлена против конкуренции на собственной ее почве. Если бы действительно оказалось, что конкуренция разоряет массу в пользу немногих, что она подрывает нравственность и ведет к большему и большему неравенству между людьми, то следовало бы признать, что темные ее стороны перевешивают ее выгоды и что это начало во всяком случае должно быть ограничено. Но при ближайшем рассмотрении легко увидеть, что и эти доводы построены на весьма шатких основаниях.
Нельзя прежде всего не заметить, что Вагнер, ополчаясь против экономистов за то, что они выгоды конкуренции выводят чисто умозрительным путем, не обращая внимания на действительность, сам делает совершенно то же самое, когда говорит о ее недостатках. Он прямо даже в этом признается: «...именно в этих вопросах, – замечает он, – дедуктивная метода, правильно приложенная, достаточно доказательна», причем он обращает внимание на то, что здесь имеется в виду не столько исследование явлений, происходящих от приложения известного начала, сколько указание на стремления, вытекающие из этого начала (§ 134, примеч. 2). Но в таком случае, за что же ополчаться на умозрительные выводы вообще и на экономистов в особенности? Разве только затем, чтобы предварительно набросить на них тень, а затем самому втихомолку идти тою же дорогою? Тут же Вагнер признает, что за недостатком полной и достоверной экономической и социальной статистики невозможно даже сделать строго научного вывода из опыта; поэтому в подтверждение умозрительных выводов надобно довольствоваться ссылкою на «ежедневное наблюдение». Но ведь это значит отказываться от научного вывода. Известно, что все мыслители, которые исследовали и прилагали опытную методу, считают ежедневное наблюдение самым несовершенным научным доказательством. И если уже ссылаться на ежедневное наблюдение, то никак нельзя упрекнуть экономистов в недостаточном к нему внимании. Ежедневное наблюдение громогласно, на всех концах земли подтверждает правильность их умозрительных выводов. Везде конкуренция привлекает промышленные силы к выгодным производствам, понижает цены произведений и доставляет потребителям возможность приобретать товары самым выгодным для них образом. С другой стороны, экономисты вовсе не скрывают от себя темных сторон конкуренции; но они не придают им того преувеличенного значения, какое приписывает им Вагнер. «Повторяю, – говорит Бастиа, – я не отрицаю, не игнорирую и, так же как другие, горюю о страданиях, которые конкуренция приносит людям; но разве это причина закрывать глаза на приносимую ею пользу?... И какое есть в мире прогрессивное начало, которого благодетельное действие не было бы, особенно в начале, перемешано с многими страданиями и бедствиями?»[219]219
Bastiat F. Указ. соч. X.
[Закрыть]
Взглянем же на те темные стороны конкуренции, на которые указывает Вагнер.
Не станем распространяться о странном мнении, будто неравенство сил и способностей не составляет естественной принадлежности человеческой природы и, насколько оно существует, должно по возможности сглаживаться культурою. Сам Вагнер указывает на то, что не только это неравенство не исчезает вследствие культуры, но напротив, к естественному неравенству присоединяются еще другие, проистекающие из чисто человеческих отношений. Неравенство на высших ступенях развития несомненно больше, нежели на низших. Достигнет ли когда-нибудь человечество такого идеального состояния, где все будут равны и по способностям, и по развитию, и по имуществу, об этом бесполезно говорить; это значило бы предаваться праздным фантазиям. Факт тот, что неравенство всегда было и есть, что оно составляет плод всего исторического развития человечества и что уничтожить его нет никакой возможности. Спрашивается: как же должно относиться к нему государство? Должно ли оно защищать слабых против сильных, как требует Вагнер?
Несомненно должно, как скоро сильный хочет насиловать слабого. В этом и состоит задача права, и это именно делается в системе конкуренции, которая допускает только свободное состязание и исключает насилие. Единственное право, которое она дает человеку, состоит в том, чтобы производить дешевле и лучше других. При таких условиях ограничить конкуренцию во имя защиты слабых значит помешать способнейшим производить лучше и дешевле, нежели другие. Есть ли в этом малейший смысл?
Существуют два способа уравнения неравных сил: можно стараться слабейших поднять к уровню сильнейших или можно сильнейших низвести до уровня слабейших. Когда государство старается поднять уровень слабейших юридическою защитою, распространением образования, устранением препятствий приобретению материальных средств, наконец введением вспомогательных учреждений, находящихся в общем пользовании, то против этого ничего нельзя сказать. Подобный образ действия везде принят и совершенно совместен с системою конкуренции. Но если бы государство захотело поступать наоборот, и вместо того чтобы поднимать общий уровень слабейших, вздумало бы способных низвести на степень неспособных, ограничивая свободную их деятельность и их производительность, то это было бы чудовищное посягательство и на свободу человека, и на общественные интересы, и на требования развития. Общество подвигается вперед единственно через то, что есть в нем способнейшие люди, которые идут впереди других и тем самым заставляют остальных следовать за собою. Задерживать их значит останавливать развитие. В настоящем случае представляется к этому тем менее поводов, что вся деятельность этих лиц, хотя она движется личным интересом, обращается однако силою вещей на общую пользу. Высшая способность оказывается в том, что производитель лучше других умеет удовлетворить потребностям публики. Выигрывает от этого масса потребителей, которые при ограничении конкуренции принуждаются покупать дороже и хуже, нежели при свободе.
Отсюда ясно, что уверение Вагнера, будто конкуренция нередко влечет за собою большой материальный вред для массы народонаселения, идет наперекор очевидности. Дешевизна произведений и даровое действие сил природы на пользу человека бесспорно полезны для массы. Пострадать от этого могут некоторые производители, которые не в состоянии держаться на высоте общего уровня. Эти производители несомненно должны или разориться или отказаться от своего производства. Но продолжение дорогого производства не может быть выгодно ни для них самих, ни для массы потребителей. Самостоятельным хозяином может быть только тот, кто в состоянии удовлетворить наличным потребностям общества. Если же он производит дороже и хуже других, то он должен отказаться от самостоятельного производства и искать себе иного, более подходящего занятия. Конкуренция устраняет здесь именно то, что невыгодно для народного хозяйства. И это устранение совершается не насильственным путем, а силою вещей. Судьей является здесь потребитель, который дает предпочтение лучшему и дешевейшему товару. Поэтому всякое ограничение конкуренции есть вместе с тем ограничение прав потребителя и замена суждения лиц, пользующихся произведениями, суждением власти. Это подать, налагаемая на массу в пользу немногих.
Таковым представляется ограничение конкуренции даже и в том случае, который может найти себе оправдание в потребностях народного развития, именно, когда ограничивается конкуренция иностранцев в пользу туземного производства. Такого рода меры вызываются стремлением поднять уровень народной производительности, которая без защиты от соперничества иностранцев, находящихся в лучших условиях, не могла бы пустить корни и подняться на надлежащую высоту. Зреющая промышленность, как несовершеннолетний, нуждается в опеке. Но и тут эта опека водворяется в ущерб потребителям, которые должны уплачивать не только таможенную пошлину за иностранные товары, но и лишнюю цену туземного товара, получающего характер монополии. И тут это ничто иное как подать, налагаемая на массу в пользу немногих. Это становится совершенно очевидным, когда пошлиною облагаются предметы общей потребности, например железо. Все потребители железа, то есть масса народа, должны платить лишние деньги за потребляемый товар, и эта лишняя плата идет в пользу владельцев рудников. Государство в видах развития народного хозяйства может прибегать к такого рода ограничениям; но оно не должно скрывать от себя настоящего их характера.
Итак, ущерб, наносимый промышленным состязанием масс народонаселения, ничто иное как фикция. Вывести его из начала конкуренции, как пытается делать Вагнер, нет возможности.
Столь же несостоятельно и другое возражение, будто конкуренция ведет к победе худших элементов над лучшими, а вследствие того к падению нравственности в народе. Приводимый Вагнером пример относится к биржевой игре, где нередко люди обогащаются весьма нечистыми путями. Но биржевая игра и конкуренция – две разные вещи. Неправильное обогащение может происходить всякого рода путями, как при конкуренции, так и без конкуренции. Не на биржевой игре, а на правильной торговле основано народное хозяйство, а потому существенный вопрос состоит в том, кто в общем итоге является победителем в правильной торговле: те ли, которые обманывают потребителя, поставляя ему плохой товар, или те, которые честно ведут свое дело? На этот вопрос едва ли может быть два ответа. Честность в торговле составляет силу; она привлекает доверие. Потребитель охотно платит дороже купцу, когда он уверен, что всегда получит от него хороший товар. Те же, которые ищут обогащения обманом, весьма часто собственным опытом убеждаются, что бесчестность есть вместе и плохой расчет. И чем шире конкуренция, тем необходимее становится честное ведение дела. Подобно тому как она вытесняет с рынка неспособных, она вытесняет и тех, которые действуют обманом. Отсюда общее явление, что чем ниже промышленность, чем меньше в ней состязания, тем более господствует в ней обман. Наоборот, чем выше промышленное развитие народа и чем шире состязание, тем правильнее ведется дело. Конкуренция не только не влечет за собою упадка нравственности, а напротив, она всего более способствует водворению в торговом мире честных привычек, без которых правильное ведение крупных оборотов совершенно немыслимо. С развитием торговли нравственный элемент доверия становится все более и более преобладающим, а доверие все основано на честности.
Наконец, совершенно неверно положение, будто конкуренция непременно дает победу крупным производствам над мелкими. Сам Вагнер признает, что это явление обнаруживается не во всех отраслях, а главным образом в промышленности обрабатывающей или, вернее, в фабричной. Но почему же оно оказывается именно тут? Потому что это требуется самым развитием промышленности и совершенствованием техники. Невозможно продолжать первобытное ручное производство, когда можно производить в тысячу раз лучше и дешевле с помощью паровых машин. Конкуренция только обнаруживает это положение дел, и не на ней лежит вина. Можно устанавливать какие угодно ограничения, они не в состоянии сделать, чтобы невыгодное производство было выгодным, а выгодное невыгодным. Это признают даже те писатели, которые, вообще, вовсе не являются друзьями конкуренции. Так например, Брентано, говоря о законодательных попытках старых цехов защитить ремесленное производство против конкуренции крупных капиталов, прибавляет: «...но ни этот закон, ни все другие старания цехов не могли задержать хода развития, которое, особенно вследствие целого ряда технических изобретений, перевело всю промышленность в руки крупных капиталов. Ремесла, а с ними и цехи, более и более теряли свое значение, и в своем стремлении изменить естественное течение вещей они делались только предметами ненависти и презрения»[220]220
Brentano L. Die Arbeitergilden der Gegenwart. I. S. 87 (1871). Любопытно при этом, что Брентано постоянно выставляет конкуренцию как политику сильнейших, действующим в ущерб слабым (стр. 12, 88), а между тем он тут же, излагая развитие цехового устройства, повествует, что политика сильнейших состояла именно в том, чтобы исключить конкуренцию и установить для себя монополию (стр. 85). В этом можно видеть то весьма обыкновенное в настоящее время явление, особенно у писателей с социалистическим или социал-политическим опенком, что в теории принимается одно, а рядом с этим излагаются факты, которые говорят совершенно противоположное.
[Закрыть].
Поэтому и относительное уменьшение числа самостоятельных хозяев в обрабатывающей промышленности следует приписать не конкуренции, а изменению условий производства. А так как это изменение выгодно для народного хозяйства, то об этом нечего и жалеть. Нет никакой нужды, чтобы в обществе было как можно более самостоятельных хозяев. Приказчики, смотрители, техники и высшие рабочие на фабриках столь же полезны и могут иметь такое же, если не еще более обеспеченное положение. Социалисты, стремящиеся к уничтожению всех частных хозяйств и к сосредоточению всей промышленности в руках казны, всего менее вправе делать подобный упрек конкуренции. Вредное действие на народное хозяйство оказалось бы единственно в том случае, если бы действительно конкуренция вела, с одной стороны, к большему и большему сосредоточению богатства в руках немногих, а с другой стороны, к большему и большему обеднению массы; но именно этого мы не видим. В подтверждение своего взгляда ни Вагнер, ни другие писатели, разделяющие его теорию, не приводят никаких фактов. Напротив, факт тот, что конкуренция понижает барыши предпринимателей и разливает благосостояние в массах. Временные бедствия, проистекающие от изменения условий производства, исчезают, как скоро промышленность входит в правильную колею, и именно под влиянием конкуренции уступают место широкому развитию народного богатства. Мы подробнее увидим это ниже, когда будем говорить о распределении богатства.
Частных бедствий, конечно, отрицать невозможно, и никто не думает их отрицать. Где есть борьба, там неизбежны и страдания. В конкуренции проявляется не только борьба различных промышленных сил, но и борьба старого порядка с новым. В этой борьбе старое неминуемо должно погибнуть, ибо оно не соответствует более потребностям времени; новое обыкновенно водворяется только ценою страданий. Но когда говорят, что конкуренция рядом с гармониею интересов производит и дисгармонию, то надобно спросить: каков же окончательный ее результат? К чему она ведет? Ответом на этот вопрос служит самая цель конкуренции. Из-за чего соперничают производители? К чему они стремятся? К тому, чтобы производить как можно дешевле и лучше. Каждый из них старается приманить к себе потребителей высшим качеством и большею дешевизною произведений. Цель, следовательно, состоит в удовлетворении потребителя, и победителем в борьбе остается тот, кто лучше других достигает этого результата. Но этот результат и есть цель всей хозяйственной деятельности человека. В удовлетворении потребителей заключается именно та высшая гармония интересов, к которой стремится все промышленное развитие. Борьба является здесь только средством. Таким образом, в системе конкуренции противоположность интересов составляет лишь преходящий момент; окончательный результат состоит в высшем их соглашении.
Нельзя ли однако достигнуть этого результата иным путем, минуя ненавистную борьбу и избавляя человечество от страданий? Никоим образом. Борьба составляет необходимое последствие свободы, а вместе и необходимое условие всякого человеческого совершенствования; уничтожить ее можно только уничтоживши как свободу, так и развитие. Все, что можно и должно требовать, это то, чтобы борьба была мирная, а не насильственная, а в этом и состоит система конкуренции. Только этим путем на промышленном поприще может быть достигнута цель человеческой деятельности. Для того чтобы потребитель был удовлетворен, необходимо соперничество производителей, из которых каждый, наперерыв перед другими, старается доставить ему то, что ему нужно. При такой системе, которая есть система свободы, потребитель является высшим судьею всей промышленной деятельности; он может выбирать себе то, что ему потребно, и в этом состоит гармония интересов. Как же скоро этот порядок устраняется и заменяется другим, так потребитель теряет свое выгодное положение. Он перестает быть судьею, а должен довольствоваться тем, что ему дают. Следовательно, он остается неудовлетворенным, и гармония интересов не достигается. С устранением соперничества становится невозможным достижение цели промышленного производства. Потребитель ставится в положение невесты, которая берет жениха не по собственному выбору, а получает его из рук опекуна.
Все эти столь очевидные положения делаются, если можно, еще доказательнее, если мы сравним конкуренцию с противоположным ей началом, то есть с монополиею. Всякое ограничение конкуренции есть в большей или меньшей степени установление монополии. Монополия же, как известно, ведет к эксплуатации потребителя производителем. Последний, не имея соперников, лишается всякого побуждения к совершенствованию. Ему не за чем стараться угодить потребителю, ибо он знает, что потребитель принужден брать то, что ему дают. Таким образом, отношения здесь совершенно меняются: если в системе конкуренции потребитель был судьею производителя, то здесь он становится в зависимость от последнего, и чем более стеснено соперничество, чем шире монополия, тем эта зависимость больше. Если бы все промышленное производство сосредоточивалось в руках одного монополиста, то потребители сделались бы полными рабами.
К этому именно ведут все социалистические системы. Они стремятся установить величайшую из всех монополий, монополию государства. Тут исчезает всякая конкуренция; потребителю негде взять что бы то ни было, иначе как из казенных магазинов. Он не только принужден довольствоваться тем, что ему дают, но самые его потребности определяются государством. Из верховного судьи всего промышленного производства он превращается в страдательное орудие чужой воли. Государство, с своей стороны, не имеет никакого интереса в возможно лучшем и дешевейшем производстве. Убытков оно не терпит, ибо, если оно сделало неправильный расчет, то оно потерю распределяет на работников или на потребителей. Доходы свои оно получает из общей массы, взимая сперва все для себя нужное и затем предоставляя остальное производителям, которые должны довольствоваться остатками. Единственная узда состоит в опасении возбудить неудовольствие публики. Но через это всякий мелкий вопрос промышленного производства возводится на степень политического события. При системе конкуренции плохое или слишком дорогое произведение просто не покупается; потребитель может искать в другом месте. Здесь же всякий другой путь ему прегражден, и он принужден вести войну с казенным управлением. Вместо мирной борьбы свободного состязания, на всех пунктах должна возгореться политическая борьба из-за экономических интересов. Если ко всему этому прибавить, что эта монополия неизбежно должна находиться в руках господствующей партии, то сделается очевидным, что подобное устройство представляет нечто чудовищное, несовместное ни с какими гарантами права и ни с какими промышленными успехами. Можно, по примеру Шеффле, мечтать о замене существующей конкуренции системою испытаний и премий: эти мечты доказывают только, что сами социалисты не видят возможности обойтись без состязания, которое одно напрягает все человеческие силы и способности; но они естественное состязание хотят заменить искусственным, при котором судьею является не потребитель, имеющий ближайший интерес в деле, а чиновник, равно чуждый интересам производства и потребления. Как уже было указано выше, подобная система неизбежно ведет к господству бюрократического формализма, личных искательств и, наконец, неразлучного с владычеством чиновничества непотизма.
