Текст книги "Собственность и государство"

Автор книги: Борис Чичерин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 67 страниц)

Поэтому, если в том или другом случае приобретение или потеря являются незаслуженными, то взявши совокупность предприятий человека, мы в значительном большинстве случаев найдем, что успех или неуспех был заслужен. Терпением, постоянством, умением переносить удары судьбы и пользоваться благоприятными обстоятельствами человек подвигается вперед на промышленном поприще, так же как и на всяком другом. И именно эти превратности всего более изощряют и поднимают человеческие способности, как умственные, так и нравственные. В них развиваются предусмотрительность, бережливость, внимание к малейшим внешним обстоятельствам, могущим влиять на успех предприятия; отсюда и побуждение знать дело во всех его подробностях, без чего невозможно рассчитывать шансы. Посредством страхования человек обеспечивает себя от таких случайностей, которых нельзя ни предвидеть, ни предотвратить; но затем остается громадное количество случайностей, в большей или меньшей степени подлежащих исследованию и расчету. А так как от этих случайностей зависит судьба человека, то он напрягает все свои силы для того, чтобы из благоприятных обстоятельств извлечь наибольшую для себя пользу и по возможности уберечься от дурных.

Конечно, бывают примеры незаслуженного счастия или несчастия, распространяющегося на целую жизнь. Но именно в промышленном мире эти примеры реже, нежели где-либо. Здесь заслуга заключается не в нравственных качествах, которые получают вознаграждение совершенно иного рода, а в промышленном таланте, который составляет источник прибыли. Промышленный же талант редко остается без материального вознаграждения. Трудно даже сказать, когда это бывает, ибо самое существование таланта обнаруживается успехом.

Во всяком случае, постигающие человека незаслуженные бедствия вызывают частную помощь, а не общие меры. Не в виду отдельных несчастий можно изменять целую систему общежития или строить новую. В общем же итоге не может быть сомнения, что указанное выше действие случайностей именно на частные промышленные силы в высшей степени полезно для народного хозяйства. Только этим путем поднимаются и изощряются промышленные способности человека. Обеспеченный от случайностей, он теряет главное побуждение к постоянно напряженному вниманию, к расчетливости, предусмотрительности, к соображениям всякого рода. Если бы справедливо было положение Лассаля, что чем вернее расчет, тем менее шансов успеха, то личная выгода всякого заключалась бы в том, чтобы ни о чем не думать и по возможности превратиться в идиота. К тому же должно привести и отнесение случайностей на счет государства. Человек сделается подчиненным звеном общей системы, а потому непременно будет иметь наклонность погрузиться в рутину и апатию. Народное хозяйство лишится всей той суммы ума и энергии, которая обращена была на предотвращение дурных шансов и на извлечение пользы из хороших. Оно превратилось бы в чистый механизм, где дурные шансы разлагались бы на всех, но именно вследствие этого встречали бы гораздо менее отпора, а потому имели бы несравненно большую силу, точно так же как и наоборот, благоприятные условия, разлагаясь на всех, ни для кого не составляли бы предмета усиленной предприимчивости.

Если бы государство вздумало путем налогов обратить случайности в свою пользу, оно не в состоянии было бы даже различить, что произошло от случайности и что от расчета. Есть, бесспорно, случаи, когда обогащение падает на человека совершенно неожиданно. Но обыкновенно предприимчивость обращается туда, где ожидается удача, и если успех венчает предприятие, то кто может сказать, какая тут доля принадлежит счастию и какая расчету? Так например, поднятие цен на квартиры и на городские земли обыкновенно выставляется как один из самых ярких примеров конъюнктуры, обогащающей людей помимо их деятельности. Но именно в этом случае, когда город растет и ожидается прилив народонаселения, предприниматели скупают земли и строят дома ввиду будущей прибыли. Нельзя сказать, что их ожидания всегда сбываются; случается, что целые компании разоряются. Но другие могут получить и прибыль. Скажет ли государство, что эта прибыль принадлежит ему, так как цены поднялись не вследствие личной деятельности строителей, а в силу общественных соотношений? В таком случае предприимчивость не будет вознаграждена, что равно противоречит справедливости и общественной пользе. А с другой стороны, государство должно будет вознаградить и неудачные предприятия, разложивши на всех убытки от плохой спекуляции, что еще более противоречит справедливости и общественной пользе. На деле государство теперь получает от конъюнктуры соответственную прибыль, ибо соразмерно с возвышением цен на предметы обложения возрастает и налог. Если же оно хочет иметь больше, если оно хочет присваивать себе всю прибыль от конъюнктуры, то рационально это возможно сделать лишь одним способом: оно само должно стать хозяином предприятия. Тогда оно будет равно нести и прибыль и убыток. В этом выражается истинное начало как юридического, так и экономического порядка, именно, что случайности падают на хозяина.

С юридической, так же как и с экономической, точки зрения, пока предприятие находится в частных руках, государство не имеет даже никакого права присваивать себе прибыль, проистекающую от случайностей. Положение социалистов, что человеку принадлежит в произведении лишь то, что он сам сделал, независимо от внешних влияний, лишено всякого основания. Человек всегда работает под влиянием окружающих его условий, от которых в значительной степени зависит успех его предприятия; но эти влияния, отражаясь на его произведении, не мешают ему быть хозяином своего произведения. Земледелец пашет и сеет; но не он ниспосылает солнечный свет и дождь, от которых зависит урожай. То же самое имеет место и относительно общественных условий, создаваемых государством или возникающих из общественных соотношений. Доход земледельца зависит не только от солнца и дождя, но и от требования на его произведения. Если в соседнем государстве неурожай или понижены таможенные пошлины, и вследствие этого ценность его произведений возвышается, то этот избыток дохода принадлежит ему, и никому другому, ибо вещь его, а не чужая. Цена произведений составляет нераздельную принадлежность самых произведений; она выражает собою то, что покупатель готов дать за вещь, потому что она ему нужна. Если потребность усилилась, он дает за нее больше, и этот избыток составляет прибыль хозяина, а не покупателя, и еще менее общества.

Противоположный взгляд ведет к чистой нелепости. Если мы скажем, что возвысившаяся ценность вещи принадлежит не ее хозяину, а тому, кто причинил возвышение, то мы должны будем сказать, что этот избыток принадлежит не продавцам, а покупателям, ибо возвышение произошло именно от усилившейся потребности покупателей. То есть мы должны признать, что кто готов заплатить за вещь больше, потому что она ему нужна, тот имеет право требовать этот излишек обратно от хозяина, что очевидно нелепо. Если же ближайшая причина возвышения цен, потребность, не рождает права на избыток дохода, то еще менее это право может возникнуть из более отдаленных причин, действующих на самые потребности. Если при усилении спроса на квартиры вследствие умножения народонаселения квартиранты, своим спросом поднимающие цены, не имеют права требовать от хозяев, чтобы они возвратили им избыток своих доходов, то еще менее имеет подобное право город, привлекающий квартирантов, или государство, в котором происходят эти экономические изменения. Идя этим путем, мы на каждом шагу будем наталкиваться на нелепости. Мы должны будем сказать, например, что государство, понижающее у себя таможенные пошлины, имеет право требовать от производителей тех стран, откуда оно получает товары, чтобы они отдавали ему проистекающий от этой меры избыток доходов. Для них это не более, как конъюнктура, а чужое государство – автор этой конъюнктуры.

И все это бесконечное шествие от нелепости к нелепости мы должны будем совершить для того, чтобы избежать самой простой и очевидной истины, именно, что цена вещи, будучи платою за уступку вещи, принадлежит хозяину и никому другому, а потому и все отражающиеся на цене случайности падают на хозяина, а не на посторонних. Римские юристы выражали это известною поговоркою: «случайности несет хозяин» (casum sentit dominus). Поэтому, если бы государство присваивало себе право на все конъюнктуры, то оно тем самым объявило бы себя хозяином всех вещей. К этому именно клонится социализм.

Глава X. РАСПРЕДЕЛЕНИЕ БОГАТСТВА

Мы видели, что при господстве промышленной свободы, или, как выражаются социалисты, при обороте, предоставленном самому себе, доход каждого определяется взаимными отношениями различных деятелей производства, отношениями, которые вправляются законом предложения и требования. Таков вытекающий из экономической свободы способ распределения богатства. Спрашивается: справедливо ли подобное распределение?

Социалисты и социал-политики утверждают, что нет. По их мнению, богатство должно распределяться по достоинству или по заслугам каждого; свободные же отношения ведут к тому, что сильные имеют перевес над слабыми: вследствие этого имущие получают значительный доход, ничего не делая, тогда как неимущие, трудясь без устали в течение всей своей жизни, едва приобретают насущное пропитание.

Эта теория впервые была развита сен-симонистами, которые свои требования выразили в известной формуле: «каждому по способности и каждой способности по ее делам». Как прямое последствие такого взгляда сен-симонисты отвергали наследство и предоставляли государству право распределять орудия производства между способнейшими лицами. Этим однако далеко не достигалась предположенная цель: вместо справедливого распределения благ установлялось искусственное превосходство таланта, которому предоставлялось не только произведенное им самим, но и произведенное другими. А с другой стороны, этою системою водворялся безграничный деспотизм государства, которое становилось единственным судьею всех способностей и распределителем всех материальных благ. Мнимая справедливость сопровождалась полным подавлением свободы.

Защитники равенства не замедлили восстать против этого учения: «Появляется ли на свет неравенство, мать тирании, во имя успехов ума или во имя побед силы, —. писал Луи Блан, – не все ли это равно? В обоих случаях любовь исчезает, эгоизм торжествует и человеческое братство попрано ногами». Если принять за правило, что каждый должен быть вознагражден по способностям, то что делать с увечными, престарелыми, идиотами? А как скоро мы считаем себя обязанными помогать последним, так мы приходим уже к иному началу. Государство, по мнению Луи Блана, должно брать пример с семейства, где отец распределяет все блага между своими детьми сообразно с их нуждами, а не с их способностями. Поэтому формула сен-симонистов должна быть заменена другою: «каждый должен производить сообразно с своими силами и способностями, а потреблять сообразно с своими нуждами».

В этой новой теории о справедливости очевидно уже нет речи. Здесь господствующим началом является любовь. Каждый получает не то, что он произвел, а то, что произвели другие – система чисто коммунистическая. Но коммунизм, как заметил Прудон, не что иное, как эксплуатация сильного слабым. В формуле сен-симонистов способность являлась исключительно преобладающим началом; у Луи Блана, напротив, она становится в чисто служебное положение, порождая для лица только обязанность усиленно работать для других. Ясно, что на такой системе нельзя построить ни промышленности, ни государства.

Сам Прудон, как мы уже видели, признавал справедливость истинным основанием промышленного порядка; существо же справедливости, которую он отождествлял с общественностью, он полагал в равенстве, не пропорциональном, как сен-симонисты, а арифметическом. Правда, говорит он, состоит в признании за другим равной с нами личности. Это равенство составляет основание всякого общения. А так как все люди находятся в общении между собою, то все должны получать одинаковое вознаграждение под условием одинаковой работы. Ни способность, ни собственность не могут дать одному какое бы то ни было преимущество перед другими. Единственным мерилом получаемого дохода должно служить количество положенного в произведения труда.

Мы уже разбирали эту теорию с юридической точки зрения и видели всю ее несостоятельность. Экономически она столь же мало выдерживает критику. Промышленное общество может существовать между лицами совершенно неравными, и по имуществу и по способностям. Справедливость не только не отвергает принадлежащей имуществу и таланту доли в произведенных ценностях, а напротив, требует для них соответственного вознаграждения, согласно с формулою: каждому свое. По закону правды распределение общественных благ должно совершаться не поголовно, а сообразно с тем, что каждый внес в общество. Поэтому производители могут требовать участия в произведениях не только по количеству, но и по качеству труда, а равно и по количеству своего материального вклада. Как заметил уже Аристотель, несправедливо, чтобы тот, кто в товарищество вкладывает одну долю из ста, получал столько же, сколько тот, кто вложил все остальное[243]243
   Аристотель. Политика. Кн. III. Гл. 5.


[Закрыть]. Последовательно проводя свою теорию, Прудон должен бы был отвергать даже лишнюю плату за большее количество труда, ибо, если высшее качество не имеет права на высшее вознаграждение, то в силу чего можно требовать высшего вознаграждения за большее количество? Как скоро признается, что товарищи получают равное вознаграждение только «под условием равной работы», так участие их в полученных произведениях определяется уже не отвлеченным качеством товарищей, или равных членов общества, а различным вкладом их в общество. Но в таком случае, если один приносит высший талант, а другой только обыкновенный труд, если один вкладывает капитал, а другой ничего, то один может требовать большего вознаграждения, нежели другой, и тогда уже о равенстве нет речи. Этого шага Прудон не решился однако сделать, вследствие чего его теория разрушается внутренним противоречием.

Из социалистических школ фурьеристы ближе всех подошли к истинному понятию о справедливом распределении богатства. Признавая в производстве участие трех деятелей, труда, таланта и капитала, Фурье закон распределения формулировал так: «каждому по его капиталу, труду и таланту». Но Фурье ошибался, когда он полагал, что можно раз навсегда определить долю каждого деятеля. В своей системе он назначал 5/12 труду, 4/12 капиталу и 1/12 таланту. Эти цифры совершенно произвольны. С изменением экономических условий изменяется и значение различных деятелей в производстве, а с тем вместе и участие их в произведениях. Ничего постоянного и определенного тут не может быть.

Это признается и новейшими социалистами кафедры. А как скоро это признается, так оказывается совершенная невозможность установить какое бы то ни было начало для распределения богатства, исключая свободы. Вследствие этого социалисты кафедры поставлены в значительное затруднение, когда им приходится формулировать то, что они считают требованиями справедливости. Так, Адольф Вагнер постоянно восстает против незаслуженного дохода; он осуждает существующее распределение, которое, по его мнению, противоречит справедливости, возвышая доход капиталиста на счет других; он прямо даже заявляет, что принадлежащий отдельным лицам капитал часто не что иное, как доход рабочих, несправедливо у них отнятый. Но тут же он сознается, что при подобных суждениях можно руководствоваться «только неопределенным критерием, который в отдельных случаях оставляет нас совершенно на мели». Если капиталисты иногда притесняют рабочих, то случается и наоборот, что рабочие притесняют капиталистов; а так как доля каждого в производстве не составляет нечто определенное и не может быть принципиально выведена, то и здесь остается только довольствоваться «необходимым мерилом справедливой оценки». При этом однако Вагнер замечает, что в общем итоге, руководствуясь воззрениями известного времени или страны, а также беспристрастным взвешиванием заслуг и интересов противоположных сторон, наконец, даже совестью отдельных лиц и целого народа, можно найти достаточные точки опоры для решения[244]244
   Lehrbuch der politischen Oekonomie... Grundlegung. § 301-304.


[Закрыть].

При таких неопределенных основаниях можно, конечно, вывести все, что угодно; но будет ли это иметь малейшее научное значение? И когда признается, что доля каждого деятеля не есть нечто постоянное и не может быть определена, то возможно ли рядом с этим утверждать, что капитал часто не что иное, как доход рабочих, несправедливо у них отнятый? Говоря о договоре, мы уже заметили, что Вагнер основывает свои требования на том самом начале, которое он отвергает, ибо на практике воззрения времени и справедливая оценка руководствуются средними, установляющи-мися в жизни отношениями, а последние определяются свободою. Без этого всякое практическое мерило исчезает, и мы обретаемся в полном тумане.

Еще сбивчивее Шмоллер, который ратует за господство «распределяющей правды» в народном хозяйстве. Он видит в этом необходимое требование нравственности, причем он ссылается даже на Аристотеля. Шмоллер формулирует это начало так, что «доход и имущество должны соответствовать добродетелям и заслугам». Это та самая теория, замечает он, «которую уже Аристотель развивал в своей этике, когда он настаивал на том, что распределяющая правда еще важнее правды уравнивающей. Все, говорит он, (то есть Аристотель – Б.Н.), согласны в том, что распределение наслаждений должно производиться по достоинству лиц; в этом состоит правда; но в чем заключается достоинство, об этом идет спор. Демократы указывают на свободу, олигархи – на богатство или на благородное происхождение, приверженцы аристократии – на добродетель. Следовательно, – заключает Шмоллер, – добродетель должна господствовать». И этот, по уверению Шмоллера, выставленный Аристотелем и другими мыслителями идеал представляется необходимым не только с нравственной, но и с экономической точки зрения, ибо чем более человек имеет уверенности, что добродетель награждается и в этой жизни и что трудолюбие не пропадает даром, тем более он напрягает свои силы для деятельности. Шмоллер соглашается однако, что практическое осуществление этого идеала возможно лишь в самых общих чертах (nur ganz unge-lahr), и это, по его мнению, составляет самое сильное оружие против социалистов. Он признает также, что это мерило должно прилагаться не к отдельным лицам, а к целым семействам, и даже не к отдельным семействам, а к целым классам. Поэтому оно не противоречит существованию наследственного права, сохраняющего имущество постоянно в одном и том же классе. Началу распределяющей правды, с этой точки зрения, противоречит лишь такое распределение имущества, которое даже и приблизительно не соответствует добродетелям, знаниям и заслугам различных общественных классов[245]245
   На стр. 61 Шмоллер прибавляет, впрочем: «...и отдельных лиц», хотя на стр. 63 он утверждает, что тут речь идет вовсе не об отдельных лицах, а лишь о целых классах. См.: Schmoller G. Ueber einige Grundfragen des Rechts und der Volkswirthschaft. IV.


[Закрыть].

При такой постановке вопрос, конечно, становится довольно невинным. Когда сен-симонисты провозглашали начало распределяющей правды в экономическом порядке, они смело и открыто вывели прямо вытекающее из него последствие, именно, отрицание наследства. У Шмоллера же всякая последовательность исчезает. Выставляется начало, которое должно владычествовать в промышленном мире, но рядом с этим объявляется, что оно к отдельным лицам неприложимо и вообще осуществимо лишь в самых общих чертах. В таких пределах оно существующему порядку не угрожает, ибо всегда можно с достаточным правдоподобием утверждать, что доходы взятых в совокупности классов землевладельцев, капиталистов и предпринимателей «в самых общих чертах» соответствуют их добродетелям и заслугам. При отсутствии всякого мерила доказать противное невозможно. Представляется даже совершенно невероятным, чтобы целый класс, не обладающий ни нравственными, ни экономическими качествами, соответствующими его положению, мог на нем продержаться: он быстро придет в упадок просто силою вещей, а не вследствие приложения начала правды распределяющей. Непонятно только, какое побуждение к труду может извлечь отдельное лицо из такого начала, которое к отдельным лицам неприложимо. Мысль, что и в этой жизни добродетель и трудолюбие приблизительно, в самых общих чертах награждаются в приложении к целым классам, едва ли кого-нибудь может подвинуть к деятельности или утешить в несчастии.

Непонятно также, какую роль тут должна играть добродетель. Становясь на нравственную точку зрения в политической экономии, Шмоллер последовательно делает нравственное начало мерилом распределения богатства. Но именно тут оказывается, что это мерило совершенно неприложимо. Человеколюбие, самоотвержение составляют источник не дохода, а скорее расхода. Тот, кто продает имение и раздает деньги нищим, приобретает сокровище на небе, но никто никогда не утверждал, что он этим самым приобретает сокровище на земле. Шмоллер ссылается на Аристотеля; но именно Аристотель мог бы предохранить его от подобного смешения понятий. Аристотель прямо обличает ложное умозаключение тех, которые, опираясь на какое-нибудь превосходство, требуют себе того, что к этому превосходству вовсе не относится. Во всяком распределении, говорит греческий философ, надобно принимать в соображение именно то превосходство, которое относится к делу. Так например, если кто-нибудь лучше других играет на флейте, но ниже других красотою и благородством рождения, то несмотря на то что красота и благородство рождения суть высшие качества, нежели игра на флейте, ему все-таки следует предоставить лучшую флейту[246]246
   Аристотель. Политика. Кн. III. Гл. 7.


[Закрыть]. То же самое прилагается и к добродетели. Из того, что один человек добродетельнее другого, вовсе не следует, что он должен получать более дохода. Начало правды распределяющей отнюдь этого не требует.

Вообще, ссылка Шмоллера на Аристотеля весьма неудачна. Надобно полагать, что почтенный профессор и социал-политик мало знаком с греческим философом, ибо даже цитаты приведены у него совершенно превратно. Аристотель, как мы видели, разделял правду на два вида: на правду уравнивающую и распределяющую. Первая следует арифметической пропорции, когда равное меняется и на равное, вторая – пропорции геометрической, когда те или другие блага распределяются соразмерно с достоинством лиц. Именно в том самом месте «Никомаховой этики», на которое указывает Шмоллер, Аристотель говорит, что во всех гражданских обязательствах, то есть в области промышленного оборота, господствует не распределяющая, а уравнивающая правда, причем совершенно все равно, добрый ли человек взял лишнее у злого, или злой у доброго: судья исправляет неправильность, не обращая никакого внимания на нравственные качества лиц. Распределяющая же правда прилагается там, где распределяются блага, общие всем в государстве, и тут распределение совершается сообразно с теми качествами, которые имеют значение в государстве[247]247
   См.: Аристотель. Никомахова этика. Кн. V. Гл. 2-4.


[Закрыть]. Когда Шмоллер в приведенной выше цитате говорит, что Аристотель стоит за распределение наслаждений сообразно с добродетелью, то надобно заметить, что слово «наслаждение» есть не более как вставка, происшедшая вероятно по недоразумению, но во всяком случае неуместная в писаниях ученого[248]248
   У Аристотеля просто стоит: έν ταίς διανoμαίς.


[Закрыть]. Из самой приводимой им фразы Шмоллер мог бы видеть, о чем тут идет речь. Демократия, олигархия и аристократия спорят не о распределении наслаждений, а о распределении государственной власти, как явствует еще более из «Политики», где можно видеть и о какой добродетели говорит Аристотель. Добродетель зла, на которую ссылаются аристократы, есть добродетель гражданина, на основании которой можно требовать преимущественного участия в государственной власти, в силу того что она более всех других качеств имеет значение для государственного благоустройства. О распределении же наслаждений тут нет и помину. А потому нет ни малейшего повода приписывать Аристотелю тот нравственно-экономический идеал, который носится в смутном уме нынешних социал-политиков.

Теория Аристотеля с юридической стороны совершенно верна. Как юридическое начало, в гражданском обороте господствует правда уравнивающая, а не распределяющая. Тут идет дело не о распределении общего всем имущества, а о взаимных отношениях свободных, следовательно самостоятельных и равных между собою лиц. Мена есть отдача равного за равное по оценке сторон. Так как эта оценка существенно определяется потребностью и расчетом, а то и другое имеет характер субъективный, то решающим началом является здесь воля лиц. Поэтому сделки, основанные на обоюдном соглашении, охраняются правом. Если же одна из сторон помимо воли другой присваивает себе лишнее, например путем обмана, то судья обязан исправить. Таковы с юридической точки зрения требования справедливости, и ни одно общество, признающее свободу своих членов, не может руководиться иными правилами.

Однако за этою формальною стороною скрывается другая. Воля юридически признается решающим началом, но чем на деле руководится эта воля в своих решениях? Она ищет своей выгоды; но возможность достижения выгоды зависит не от ее произвола, а от общих экономических условий среды и управляющих ими законов. Таким образом, субъективное начало в своих действиях определяется объективными факторами, от которых в сумме случаев зависит приобретаемая каждым польза. Через это мена превращается в орудие общего распределения богатства между различными классами производителей. Как же скоро является распределение, так вместе с тем возникает вопрос о справедливости этого распределения. Но справедливость должна рассматриваться здесь не с юридической, не с нравственной, а чисто с экономической точки зрения. Смешение этих различных сфер ведет к бесконечной путанице понятий, от которой происходит значительная часть социалистических фантасмагорий.

Что же такое справедливость с экономической точки зрения? Общее начало справедливости выражается в известной формуле: каждому свое. Если приложить эту формулу к распределению дохода между различными деятелями производства, то справедливым мы должны признать такое распределение, которое дает каждому деятелю доход сообразный с его значением в производстве. На этом основании социалисты, приписывающие производительную силу единственно труду, последовательно признают несправедливым такое распределение, которое известную часть дохода предоставляет другим деятелям: с их точки зрения, это доля, похищенная у рабочих. Но мы видели, что это воззрение не выдерживает критики. Нет сомнения, что и другим деятелям нельзя отказать в известном значении в производстве, а потому и им должна принадлежать своя доля дохода. Спрашивается: какая это доля и чем она определяется?

Цель всего производства состоит в удовлетворении потребностей. Следовательно, значение каждого деятеля в производстве определяется способностью его содействовать достижению этой цели, то есть способностью его удовлетворять потребностям. Эта способность зависит 1) от степени самой потребности; 2) от количества сил, могущих доставить ей удовлетворение. Чем больше потребность, тем большее экономическое значение имеет то, что может ее удовлетворить; наоборот, чем больше количество соперничающих сил, тем очевидно меньше значение каждой из них. А так как оба эти фактора бесконечно изменчивы, то ясно, что никакой определенной цифры тут быть не может; доля каждого деятеля должна повышаться или понижаться соответственно изменению, с одной стороны, потребностей, с другой стороны количества тех сил, которые способны дать им удовлетворение.

Мы приходим здесь с другой точки зрения к тому самому закону предложения и требования, которым управляется весь экономический порядок при господстве свободы. Этот закон оказывается чистым выражением распределяющей правды в промышленном производстве.

Против этого возражают, что при таком порядке господствует не справедливость, а сила, ибо сильнейшие в борьбе естественно имеют перевес над слабейшими, вследствие чего является возможность несправедливых вымогательств как с той, так и с другой стороны. Некоторые прямо даже говорят, что установление заработной платы есть вопрос силы (eine Machtfrage) между работниками и предпринимателями, вследствие чего и взаимные их договоры должны рассматриваться как договоры двух независимых держав[249]249
   Brentano L. Die Arbeitergilden der Gegenwart. II. S. 215-216.


[Закрыть].

Для решения этого вопроса надобно спросить: о какой силе идет тут речь? Не о физической конечно, которая сдерживается юридическим законом, а об экономической силе, то есть о способности удовлетворять потребностям. Но экономическая сила как деятель производства и есть именно то, что дает право на соответствующий доход с производства. Чем больше сила, тем больше она производит и тем больше должна быть ее доля в произведениях. А с другой стороны, чем меньше количество потребных сил, тем больше значение каждой. Если капиталист получает много, а работник мало, то это происходит оттого, что капиталистов мало, а работников много. Обратное явление происходит там, где количественное отношение изменяется. Из этого уже можно видеть, до какой степени неверны все эти аналогии с воюющими державами и вообще уподобление экономических отношений физическим. В самом деле, возможно ли представить себе, чтобы воюющая держава была тем слабее, чем больше у нее войска? А между тем именно в таком положении находятся рабочие, когда есть избыток рук. Если они не в состоянии выдержать борьбу, то это происходит оттого, что капитала мало, и требование его со стороны рабочих рук сильнее, нежели требование рабочих рук со стороны капитала. Наоборот, когда капитал умножается и вследствие того увеличивается требование рабочих рук, с чем вместе повышается заработная плата и поднимается благосостояние рабочих, то последние весьма легко могут выдерживать борьбу, ибо капиталистам при остановке работы грозит неминуемое разорение. Говорить о вымогательстве можно в отдельных случаях, когда есть мерило для сравнения, именно, установившийся в силу предложения и требования размер платы; но самый этот размер установляется не путем вымогательства, а вследствие естественного отношения экономических деятелей, которым определяется экономически справедливое распределение между ними дохода.

Нет сомнения, что при таком порядке существующая заработная плата может иногда быть недостаточна для удовлетворения нужд рабочих. Тот предприниматель, который ее повышает, делает хорошо; но это вопрос не экономической справедливости, а человеколюбия и благотворительности. Предприниматель может значительную часть своих доходов употребить на улучшение быта рабочих; он волен даже раздать им все свое имение. Все это чрезвычайно похвально; но при этом не следует упускать из вида, что он раздает то, что принадлежит ему, а не им. Смешение нравственной точки зрения с экономическою и тут ведет к путанице понятий. Благотворительность смешивается с справедливостью, и то, что может быть только свободным даром, выдается за право, которое можно вынуждать даже насилием.