Текст книги "Собственность и государство"
Автор книги: Борис Чичерин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 67 страниц)
Глава VI.РАВЕНСТВО
Равенство издревле считалось отличительным свойством правды. Аристотель, которого учение в этом отношении может считаться классическим исследованием вопроса, говорит, что справедливое в собственном смысле есть равное, то есть среднее между излишним и недостаточным; последние же начала соответствуют несправедливому. Но так как равенство может быть двоякого рода, числительное и пропорциональное, одно управляющееся началом арифметической, другое началом геометрической пропорции, то и правда разделяется на два вида, которые Аристотель называет правдою уравнивающею и правдою распределяющею. Первая прилагается к обязательствам, как вытекающим из договоров, так и происходящим от преступлений. В договорах меняется равное на равное; в случае преступлений, ущерб, нанесенный одному, уравнивается пенею, взыскиваемою с другого. Правда же распределяющая есть закон, управляющий распределением общественных благ, как то: имущества, чести, власти, сообразно с заслугами или достоинством каждого члена общества. Таким образом, всякое отношение правды заключает в себе четыре термина: два лица и два предмета, причем равенство предметов должно соответствовать равенству лиц. Отсюда следует, что равенство предметов тогда только справедливо, когда оно прилагается к равным лицам; равное же присвоение предметов неравным лицам есть несправедливость. Из этого ясно, что и неравное может быть справедливо, именно, когда оно соответствует неравным лицам. Те, которые упускают это из виду, говорит Аристотель, судят криво, главным образом вследствие того, что они являются судьями в собственном деле.
Именно это прилагается к политическим партиям, из которых ; каждая берет известную сторону правды, умалчивая о самом существенном. Так олигархи, будучи неравны с другими в имуществе, воображают, что они должны быть неравны во всем. С своей стороны демократы, будучи равны другим в свободе, утверждают, что они должны быть равны во всем остальном. И то и другое неверно, ибо известного рода равенство или неравенство определяет только распределение тех предметов, к которым оно относится, а не всех вообще. В демократии основные начала суть свобода и числительное равенство. Вследствие этого бедные имеют такое же право голоса, как и богатые. А так как их больше, то решение зависит от них. Но это неизбежно ведет к несправедливости, ибо богатые устраняются от власти и бедные могут поделить между собою их имущества. С своей стороны, олигархия ведет к тирании. Правильное государственное устройство, заключает Аристотель, состоит в сочетании обоих начал. Там, где есть два элемента, справедливость требует, чтобы каждый из них имел участие в правлении[113]113
См.: Аристотель. Никомахова этика. Кн. V. Гл. 3 и 4; Аристотель. Политика. Кн. III. Гл. 5; Кн. VI. Гл. 1.
[Закрыть].
Таково учение Аристотеля, учение, в котором ясно, верно и глубокомысленно излагаются основные определения равенства и правды. Отсюда видно, что начало равенства имеет различное значение, смотря по тому, в какой сфере оно прилагается. В гражданских обязательствах господствует равенство числительное; здесь люди рассматриваются просто как свободные лица, и в этом качестве они равны между собою. В области политической, напротив, основное начало должно быть равенство пропорциональное. Одна демократия и тут, хотя не всегда последовательно, держится числительного равенства.
Это свойственное демократии смешение гражданского равенства с политическим в значительной степени господствует и в стремлениях нового времени. Индивидуалистическая философия XVIII века рассматривала людей как отвлеченные, равные друг другу единицы. С этой точки зрения, Французская революция, в которой идеи XVIII века нашли высшее свое выражение, провозгласила свободу и равенство основными и неотъемлемыми правами человека. С тех пор эти два начала сделались лозунгом не только демократической, но и значительной части либеральной партии в Европе.
Взглянем на учение этой школы. Разбирая его, мы яснее увидим, в чем состоит истинное существо равенства и какое оно должно находить приложение в человеческом общежитии. Для исследования этих вопросов мы должны прежде всего обратиться к тем законодательным памятникам, в которых Французская революция высказала свой взгляд.
Статья 3-я "Объявления прав человека и гражданина" гласит: "люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут быть основаны только на общей пользе". В статье же 6-й мы читаем: "закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют право, лично или через представителей, участвовать в его составлении. Он должен быть один для всех, и тогда, когда он охраняет, и тогда, когда он наказывает. Все граждане, будучи равны в его глазах, одинаково имеют доступ ко всем общественным почестям, местам и должностям, сообразно с их способностью и без всякого иного различия, кроме их добродетели и талантов".
Эти начала были приложены к конституции 1791 г. В предисловии говорится, что "Национальное собрание, желая утвердить французскую конституцию на тех началах, которые оно признало и провозгласило, уничтожает безвозвратно учреждения, нарушающие свободу и равенство прав. Нет более ни дворянства, ни перии, ни наследственных отличий, ни сословных различий, ни феодального порядка, ни вотчинного суда, ни каких-либо проистекавших отсюда титулов, названий и преимуществ, ни рыцарских орденов, ни корпораций или знаков отличия, которыми доказывалось дворянство и которые предполагали различие рождения, ни какого-либо превосходства, кроме того, которое принадлежит общественным должностным лицам в исполнении их обязанностей. Нет более ни продажи, ни наследственности какой-либо общественной должности. Нет более, ни для какой части народа и ни для какого лица, привилегии, или изъятия из общего права всех французов. Нет более цехов, ни корпораций для занятий, промыслов и ремесел. Закон не признает более ни религиозных обетов, ни какого-либо другого обязательства, противного естественным правам и конституции".
Затем, в 1-м титуле говорится, что "конституция обеспечивает следующие естественные и гражданские права: 1) доступ всех граждан к местам и должностям, без иного различия кроме добродетелей и талантов; 2) равное распределение налогов между всеми гражданами, сообразно с их средствами; 3) приложение одинаковых наказаний к одинаковым преступлениям, без различия лиц".
Таким образом, весь средневековой порядок, основанный на неравенстве, на сословных преимуществах, на привилегиях был разом отменен и заменился полным равенством граждан, не только в гражданской, но и в политической области. Но это было равенство прав, а не состояний. Собственность, наравне с свободою и равенством, была объявлена "неприкосновенным и священным правом, которого никто не может быть лишен, разве этого явно требует общественная необходимость, законным путем признанная и под условием справедливого и предварительного вознаграждения" (ст. 17 "Объявления прав").
Позднейшие революционные конституции подтвердили эти начала. В "Объявлении прав", которое было поставлено во главе конституции 1793 г., самой радикальной из всех, равенство, даже прежде свободы, было признано прирожденным и неотчуждаемым правом человека и гражданина (ст. 2). "Все люди, – говорится далее, – равны по природе и перед законом" (ст. 3). "Закон есть свободное и торжественное выражение общей воли; он один для всех, и тогда, когда он охраняет, и тогда, когда он наказывает" (ст. 4). "Все граждане имеют одинаковый доступ к общественным должностям. Свободные народы не знают иных причин предпочтения в своих выборах, кроме добродетелей и талантов" (ст. 5). Однако и тут нет речи об ином равенстве, кроме равенства прав. Собственность, как и прежде, объявляется неприкосновенною. Она определяется как "принадлежащее каждому гражданину право пользоваться и располагать, по своему усмотрению, своими имуществами, доходами, плодами своего труда и своей промышленной деятельности" (ст. 16). "Никто не может быть лишен даже малейшей части своей собственности без своего согласия, разве этого требует общественная необходимость, законным путем признанная и под условием справедливого и предварительного вознаграждения" (ст. 19). "Никакой род работы, промышленности и торговли не может быть воспрещен гражданам" (ст. 17). "Всякий человек может отдавать внаймы свои услуги и свое время" (ст. 18).
Конституция 1795 г., поставивши, согласно с логическим порядком, равенство после свободы в исчислении прав, дает, вслед за тем, и определение равенства. Оно "состоит в том, что закон один для всех, и тогда, когда он охраняет, и тогда, когда он наказывает. Равенство не допускает никакого различия рождения, никакой наследственности власти" (ст. 3).
Таковы постановления конституций, выработанных Французскою революциею. Согласно с демократическою теориею, здесь равенство распространяется одинаково и на политическую, и на гражданскую область. Но и здесь и там признается только равенство прав, или равенство перед законом, вытекающее из равенства людей, как свободных лиц. Равенство имуществ не имелось в виду законодателями.
Эти начала подверглись весьма строгой критике со стороны Бентама. В своих "Анархических софизмах" знаменитый юрист, разбирая "Объявление прав человека", говорит по поводу 1-й статьи: "Все люди остаются равными в правах. Все люди, то есть все существа, принадлежащие к человеческому роду. Итак, ученик равен хозяину; он имеет такое же право направлять и наказывать своего хозяина, как хозяин направлять и наказывать своего ученика. Он имеет такие же права в доме своего хозяина, как и сам хозяин. То же самое прилагается и к отношениям родителей и детей, опекунов и опекаемых, мужа и жены, солдата и офицера. Сумасшедший имеет такое же право запереть своих сторожей, как и те его. Идиот имеет такое же право управлять своим семейством, как и семейство управлять им. Если все это не заключается вполне в этой статье, то она не означает ничего, решительно ничего. Я очень хорошо знаю, – замечает Бентам, – что авторы "Объявления", не будучи ни сумасшедшими, ни идиотами, не думали установить такое безусловное равенство. Но чего же они хотели? Невежественная толпа должна ли была понимать их лучше, нежели они сами себя понимали?"
Эта критика несомненно заключает в себе верную мысль. Безусловного равенства, какое здесь провозглашается, быть не может.
Люди не суть только отвлеченно свободные лица; они имеют и разные другие свойства и отношения, которые должны приниматься во внимание законом и которые, вследствие того, видоизменяют вытекающее из свободы равенство прав. Но за этими видоизменениями и исключениями не надобно упускать из виду самого начала, как делает Бентам. С своей утилитарной точки зрения он за частностями не видит существенного.
Чтобы оценить начала, провозглашенные Французскою революциею, надобно прежде всего отличить политическое равенство от гражданского. Когда в "Объявлении прав" говорится, что общественные различия могут быть основаны единственно на общей пользе, то этим самым признается, что равенство в политической области не имеет безусловного значения. Это именно оказывается в приложении к общественным должностям: хотя все граждане имеют к ним доступ, однако самые должности занимаются сообразно с добродетелями и способностями. Тут установляется уже не числительное, а пропорциональное равенство. В гражданских обязательствах, напротив, добродетель и способности не принимаются в расчет: здесь граждане рассматриваются просто как свободные и равные друг другу лица. Точно так же пропорциональное равенство прилагается и к уплате податей: не все платят одинаково, но сообразно с своими средствами. Наконец, когда Учредительное Собрание, провозгласивши, что все граждане имеют право участвовать в составлении закона, несмотря на то установило ценз, хотя и небольшой, и отняло право голоса у людей, состоящих в личном услужении, то оно опять же признало, что равенство прилагаемое к политической области, не абсолютное, а условное. Юридически всем дается доступ к правам, но для получения их требуются условия, которые не для всех исполнимы. В позднейших французских конституциях ценз был значительно увеличен, так что выборное право сосредоточилось в весьма небольшом количестве избирателей; но кроме чистых демократов, никто из приверженцев начал 1789 г. не считал это нарушением равенства.
Самое устранение наследственных преимуществ не может быть признано непременным требованием равенства в политической области. Как скоро допускается, что во имя общей пользы могут быть установлены общественные различия, так признается вместе с тем и правоверность наследственных преимуществ, если они требуются здравою политикою. На этом основании само Учредительное Собрание сохранило наследственную монархию. Если в обществе существует наследственное сословие, обладающее высшею политическою способностью, то самая справедливость требует, чтобы оно имело и высшие политические права. Во Франции, во времена Реставрации, была учреждена наследственная верхняя палата, которая, по общему признанию, оказала значительные услуги стране, и когда в 1831 г. наследственность империи пала перед демократическими стремлениями народа, то весьма либеральные люди, приверженцы идей 89-го года, например Тьер, защищали начало наследственности верхней палаты. Все это объясняется тем, что в политической жизни, согласно с учением Аристотеля, должно господствовать равенство не числительное, а пропорциональное, условия же политической способности могут быть весьма разнообразны. Мы возвратимся к этому вопросу впоследствии.
Совершенно иное значение имеет равенство в гражданской области. И тут есть отношения, к которым это начало не прилагается. Таковы отношения семейные. Семейство, так же как и государство, есть нравственно-юридический союз, в котором каждый член имеет свое место и свое особое назначение. Здесь люди относятся друг к другу не как свободные только лица, а как муж и жена, как родители и дети, как опекун и питомец. К отвлеченному, равному во всех признаку свободы присоединяются различные конкретные качества, из которых вытекают и различные юридические отношения. Поэтому здесь нельзя сказать, что права у всех одинаковы и что закон один для всех. Можно спорить об объеме прав, которые должны быть предоставлены тому или другому члену семьи, но невозможно держаться отвлеченного начала свободы, упуская из виду различное назначение членов. Никому еще не приходило в голову утверждать, что права детей в отношении к родителям должны быть те же самые, как и права родителей в отношении к детям. Иное положение людей собственно в гражданских обязательствах. Здесь они относятся друг к другу как свободные, следовательно, как равные лица. Подчинение одного человека другому в частной области может быть только добровольное. Обязательное подчинение есть крепостное состояние, которое противоречит природе человека как разумного существа. Стеснение свободы одних в сравнении с другими является несправедливостью. Равноправность составляет нормальный порядок, к которому пришли или должны прийти все образованные общества.
И тут, конечно, неизбежны исключения. Естественные или гражданские условия могут ограничивать правоспособность лиц. Несовершеннолетний, безумный, не могут пользоваться своими гражданскими правами наравне с другими. Но исключения подтверждают, а не уничтожают правило. Коренным началом гражданского порядка является все-таки равенство перед законом. В этом отношении дело Французской революции было громадным шагом вперед в развитии общественной жизни; оно сделалось прочным достоянием человечества. Так понимают его все сколько-нибудь значительные философы и публицисты, которые становятся на почву начал нового времени. Даже главный корифей феодальной партии в Германии, Шталь, признает, что все неравенства, вытекающие из естественных и гражданских условий, "должны сохранять существенное равенство прав как свою основу, лежащую в самой сущности лица. В этом, – говорит он, – заключается истина в заблуждениях революции. Есть общая гражданская правоспособность и честь, которая должна быть субстанциею юридического порядка. Неравенства же должны быть только привходящим признаком (accidens)"[114]114
Stahl F.-J. Philosophie des Rechts. II. 3 Buch, § 14.
[Закрыть]. Тех же начал держатся и новейшие законодательства.
Между тем еще в XVIII веке, рядом с учением о равноправности граждан, развилось иное понятие о равенстве. Идеалом человеческого общежития выставлялось не равенство прав, а равенство состояний.
Начало этому направлению положил Руссо в своей "Речи о происхождении и основаниях неравенства между людьми". Сообразно с духом философии XVIII столетия, которая истинную природу человека искала в отдельном лице, отрешенном от всяких внешних условий, а в свойствах, проистекающих из общественных отношений, видела только ее искажение, Руссо обращается к состоянию, Предшествующему общежитию, чтобы в нем найти указания природы. Здесь, по его понятиям, люди пользуются полною свободою, и вместе господствует совершенное равенство, ибо потребностей почти нет; здесь физические силы при одинаковом образе жизни получают одинаковое развитие, а умственные способности, составляющие источник всех человеческих бедствий, вовсе еще не развиты. В этом состоянии люди наслаждаются внутренним миром и телесным здоровьем, а потому эту пору надобно представить себе как время полнейшего блаженства человеческого рода. Оно продолжается и тогда, когда люди, соединяясь, находятся еще на степени диких. Первым шагом из этого состояния, по мнению Руссо, был переход к земледелию, который повлек за собою установление собственности. "Первый, кто, оградивши участок земли, вздумал сказать: это мое, – говорит Руссо, – и нашел людей довольно глупых, чтобы ему поверить, был истинным основателем гражданского общества". С установлением собственности явилось различие между богатыми и бедными – первый источник неравенства среди людей. Отсюда проистекли раздоры, которые, в свою очередь, повели к новому неравенству. Для охранения спокойствия установлены были правительства, а с тем вместе явилось различие между правителями и подданными. Но и это новое неравенство, вместо того чтобы упрочить мир, сделалось источником новых смут. Последствием их было то, что вместо первоначального народного правления водворился деспотизм; с тем вместе явилось и третье различие между людьми, различие господ и рабов. Таким образом, первый шаг повлек за собою остальные. Неудержимым ходом событий естественный человек постепенно искажался. Установленный природою порядок заменился соединениями людей с искусственными наклонностями, страстями и отношениями[115]115
Для этого и следующего см. мою «Историю политических учений», часть 3-я, где подробнее излагаются теории Руссо и Мабли.
[Закрыть].
Едва ли нужно заметить, что в этом фантастическом изображении хода истории природа человека понимается совершенно превратно. Как уже было замечено выше, истинная природа развивающегося существа раскрывается не в исходной точке, а в том, к чему ведет его развитие. Сам Руссо считал невозможным возвращение к первобытному состоянию. В своем "Общественном договоре" он прямо признает, что равенство, которое должно составлять цель законодателя, не означает одинаковой степени власти и богатства. Нужно только, чтобы власть никогда не доходила до насилия, а мера богатства была такова, чтобы, никто не был в состоянии подкупить другого, и никому не было бы нужды себя продавать. Цель тут ставится чисто политическая. Все стремление Руссо состояло в том, чтобы личную свободу заменить свободою политическою, а потому и равенство имело для него главным образом политическое значение.
Далее пошел Мабли. Извращая истинное отношение свободы и равенства, он последнее признавал коренным свойством человека, а в свободе видел только средство для охранения равенства. Природа, по его учению, прежде всего предназначила людей к тому, чтобы быть равными между собою. Доказательство Мабли видел в том, что для человека необходимо общежитие, а между тем, вступая в общество, он должен жертвовать своею свободою, тогда как равенство он может сохранять постоянно, и только в равенстве он может обрести внутреннее и внешнее согласие и счастие, между тем как неравенство, извращая естественные чувства человека, возбуждает в нем пагубные для него потребности и пороки. Тем, которые утверждали, что неравенство лежит в самой природе вещей, ибо люди рождаются с различными наклонностями, силами и способностями, Мабли возражал, что мы об истинной природе человека не должны судить по настоящему его состоянию. Различие способностей происходит главным образом от искусственного воспитания; при одинаковом же воспитании у всех были бы почти одинаковые таланты, а тот, кто возвышался бы над другими, находил бы себе вознаграждение в большем почете. Различие сил точно так же не может вести к неравенству, ибо силы одного далеко перевешиваются соединенными силами других. Что же касается до наклонностей, то их различие ведет лишь к теснейшему сближению между людьми, заставляя их искать помощи других. Самое установление правительств, пока они основаны на выборном начале, не может водворить постоянного неравенства между людьми, ибо каждый гражданин, при таком устройстве, имеет одинаковые права с другими, одинаково остается участником верховной власти и в свою очередь может занимать все общественные должности. Одна только собственность неизбежно ведет к неравенству; но было ли установление собственности необходимо для общежития? Мабли полагает, что нет. В первобытные времена могло существовать и действительно существовало общение имуществ, что же мешало ему сохраниться и позднее? Утверждают, что такого рода устройством отнимается побуждение к труду; но опять же не следует приписывать неиспорченному человеку тех чувств, которые развиваются только в развращенных обществах. Более трудолюбивые могут награждаться почетом. К сожалению, говорит Мабли, вместо того чтобы прибегнуть к этому средству, люди, негодуя на ленивых, положили правилом, что каждый должен жить плодами своего труда. Этот безрассудный шаг повлек за собою и другие. Как скоро установлена была собственность, так неравенство неудержимо распространилось на все общественные отношения.
Однако и Мабли, подобно Руссо, понимал невозможность осуществления своего идеала. Поэтому он предлагал только паллиативные меры. Законодатель должен стараться уменьшать, по возможности, потребности людей и более или менее уравнивать состояния посредством регламентации, охватывающей всю частную жизнь граждан. Эта цель достигается строгими законами о роскоши, ограничением наследства, стеснением торговли, наконец, аграрными законами, определяющими дозволенный каждому размер собственности. Мабли понимал вместе с тем, что материальное равенство немыслимо без равенства умственного и нравственного. Поэтому он требовал, чтобы воспитание было общее и равное для всех. Он требовал и установления общественной религии, с которою законодатель должен соглашать философию. Нетерпимость, по его учению, должна составлять основное правило законодательства; терпимость же, равно как и право собственности, является не более как уступкою извращенному человечеству.
При таком гражданском порядке, очевидно, о свободе не может быть речи. Отсюда оставался только один шаг до полного общения имуществ. Если философы XVIII столетия, жившие среди веками установленных учреждений, считали невозможным возвращение к первобытному состоянию, то людям, прожившим Французскую революцию, такого рода затруднения должны были казаться ничтожными. Почему, в самом деле, не разрушить разом все существующее экономическое здание, также как был разрушен старый политический быт? Если равенство состояний представляется идеалом человеческого общежития, то почему же не осуществить его на земле даже в настоящее время? Такова именно была цель заговора Бабёфа, которым ознаменовался последний период движения 1789 г.
Заговорщики исходили от того положения, что природа дала каждому человеку одинаковое право на вкушение всех жизненных благ. Отсюда требование равенства. Но для того чтобы равенство не осталось пустым словом, недостаточно одной равноправности, надобно уничтожить всякие преимущества одного человека перед другим. Поэтому не только материальные средства должны быть у всех равны, что достигается общением имуществ, но и умственный уровень должен быть одинаковый у всех.
Иначе дух неравенства неизбежно поведет к разложению общества, с этою целью все должны получить одинаковое воспитание, ограничивающееся самым необходимым. Читать, писать и считать, знать немного истории и законы отечества, вот все, что нужно гражданину. Все остальное есть роскошь, которая ведет к развитию искусственных потребностей и к искажению естественных свойств человека. Свобода мысли, разумеется, не допускается; все бесполезные занятия изгоняются из государства. Человеческие потребности сводятся к наименьшей мере. Сообразно с этим промышленность ограничивается земледелием и немногими ремеслами. Работа становится обязательною. Одним словом, установляется общая, принудительная мерка, приноровленная к незатейливым потребностям массы, и все, что возвышается над этим уровнем, отсекается как зло.
Более последовательного проведения начала равенства невозможно представить. Но в результате оказывается, что для этого необходимо совершенное подавление свободы. Противоречие между этими двумя началами обнаруживается в полном свете. И точно, если равенство формальное или равенство прав составляет логическое последствие одинаковой для всех свободы, то равенство материальное является прямым отрицанием свободы. Последняя состоит в возможности располагать по собственному усмотрению своими силами и средствами. Но так как силы и средства у людей неравны, то и плоды человеческой деятельности будут разные. Сильный приобретает более, нежели слабый, умный более, нежели глупый, трудолюбивый более, нежели ленивый; а если у них есть дети, и мы не захотим насиловать естественные человеческие чувства, то они и детям передадут неравное достояние.
Невозможно ссылаться, как делает Мабли, на то, что мы по развращенному человеку не должны судить о том, чем он был, когда он вышел из рук природы. Конечно, если мы умственно откинем все жизненное разнообразие и путем отвлечения будем восходить к состоянию полного безразличия, то мы получим наконец иного человека, нежели тот, которого мы знаем; но это будет не более как пустая единица, которая потому только равна другой, что у нее нет никакого содержания. Как же скоро эта единица начинает жить и наполняется содержанием, так неизбежно проявляется неравенство, и тогда приходится принимать искусственные меры, чтобы его устранить. Мабли, не надеясь осуществить свой идеал, предлагает паллиативные меры; Бабёф последовательно проводит свое начало до конца; но оба сходятся в одном, именно в том, чтр материальное равенство немыслимо, если предоставить человеку свободу. Чтобы осуществить материальное равенство, надобно не только уравнять имущества, ограничивши право человека распоряжаться приобретенным или даже отнявши у него всякую собственность и превративши его работу в обязательный урок, но необходимо подавить в человеке всякие возвышающиеся над общим уровнем потребности и стремления; надобно, посредством воспитания, влить его, как мягкий воск, в общую форму, в которой бы могло вмещаться самое обыкновенное содержание и таким образом сделать его неспособным подняться над толпою. Греки этот способ действия изобразили в замысловатом мифе о разбойнике Прокрусте, который свои жертвы клал на железную кровать, и затем у одних обрезывал слишком длинные оконечности, а других насильственно вытягивал до указанной мерки. Но греки за такое изобретение осуждали Прокруста на вечные страдания в Тартаре; социалисты же нового времени выставляют эту адскую пытку идеалом человеческого общежития.
Во имя чего же, однако, водворяется такая неслыханная тирания? Мабли уверяет, что не свобода, а равенство составляет естественный закон для человека; свобода же является только средством для охранения равенства. Мы уже заметали, что это значит совершенно извращать истинное отношение этих двух начал. Люди не равны друг другу ни относительно физических, ни относительно умственных и нравственных сил и способностей. Все конкретные свойства у них бесконечно разнообразны. Они равны только как люди вообще, отвлеченно взятые, то есть как разумно-нравственные, а потому свободные существа. Следовательно, равенство вытекает из свободы, а не наоборот. Но принадлежащее свободе равенство есть равенство прав и ничто другое, ибо действительные проявления свободы опять же бесконечно разнообразны. Свобода состоит в том, что каждый действует по собственному усмотрению, а не по чужой указке. Следовательно, у каждого результата будет свой, и никакого приравнивания одного к другому быть не может. Требовать, чтобы произведенное свободою было одинаково у всех, значит уничтожить свободу в самом ее корне и подчинить лицо общей, извне наложенной мерке.
Еще менее можно сказать, как Бабёф, а за ним и многие другие социалисты, что все люди имеют одинаковое право на пользование всеми жизненными благами. Здоровье, ум, красота, суть несомненно жизненные блага; скажем ли мы, что все должны пользоваться одинаковым здоровьем? что все должны быть одинаково умны? что всякая женщина имеет право быть также красивою, как и другая? Скажем ли мы, что никто не имеет права пользоваться большим семейным счастием, нежели его сосед? что все должны иметь одинаковое количество детей? наконец, что все должны наслаждаться одинаковым климатом и одинаковыми красотами природы? Все это очевидно нелепо, но эта нелепость заключается в основном положении. Если же нельзя требовать равенства в благах, присущих самому лицу человека и окружающей его обстановке, то еще менее можно требовать равенства в материальных благах, которые состоят в зависимости от первых. Можно ли сказать, не нарушая самых первых оснований справедливости, что тот, кто ленился, должен пользоваться одинаковыми благами с тем, кто работал; кто расточал свое достояние с тем, кто его сберегал; кто не умел ничего приобрести с тем, кто умел приобретать? С какой бы стороны мы ни взяли этот вопрос, равное пользование жизненными благами везде оказывается чистою химерою, противоречащею и природе человека и свойству человеческих отношений. Не право на пользование жизненными благами, а право на свободную деятельность для приобретения этих благ, принадлежит человеку; то есть ему может быть присвоено равенство формальное, а никак не материальное. Действительное же осуществление этого права, будучи предоставлено свободе, столь же разнообразно, как самые свойства, наклонности, чувства, мысли и положения людей.
