Текст книги "Серебряный остров"

Автор книги: Борис Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Это ты меня разыскивала, очень симпатичная лисичка?

– Отпусти меня, Буратино! – завопил какой-то пятиклашка. – Я потерял свой класс!

Следующая лисичка была ростом повыше и как будто в женском пальто. Цырен и ее сцапал за руку:

– Это ты меня разыскивала, лисичка?

Лисичка рассмеялась и бегло заговорила по-английски.

– Ой, простите, Александра Степановна, я думал…

Больше Цырен не решился останавливать лисичек, да и столько их мелькало вокруг – всех не остановишь.

Наконец, он отыскал свой класс. Волки, зайцы, медведи, совы и матрешки, столпившись в кружок, слушали частушки, которые пел, подыгрывая на балалайке, добродушный слоненок. Завидев Цырена, он запел знакомым голосом Кешки:

 
На горе собака лает,
На луну беснуется…
Наш Цырен такой сурьезный —
Постоянно хмурится!
 

Ребята подхватили припев, захлопали в ладоши, а Цырен отобрал у слоненка балалайку и, невпопад тринькая по струнам, запел частушку, которая тут же сама собою сложилась в голове:

 
Хорошо ты, слон, поешь,
Славно веселишься,
Только в Африку не езди —
В Кешку обратишься!
 

Кешка остался недоволен.

– Давай-ка сюда инструмент, носатик. Всю настройку сбил! Это тебе не фортепьяны какие-нибудь…

И тут между ними возникла лисичка. Без сомнения, та самая «очень симпатичная лисичка». Она бесцеремонно подхватила Цырена под руку и отвела в сторону.

– Ты не выполнил условие, – сказала она приятным низким голосом, явно измененным. – «С собой обязательно иметь: а)…»

Цырен ухмыльнулся.

– А ты откуда знаешь, длиннохвостая?

– У лисы нюх острый, все знает!

– Зачем же ты меня искала, очень симпатичная лисичка?

– Кто тебе сказал? – в голосе ее прозвучала досада.

– Снегурочка.

– Вот трепуша! – Цырену показалось, под маской блеснули чьи-то знакомые глаза. Впрочем, может быть, их цвет исказили вспыхнувшие в этот момент красные лампочки на елке. – Я намерена поделиться с тобой одной потр-р-рясающей тайной, Буратино…

– Какой еще тайной?

– Тайна будет под конец.

– Хитришь, рыжая.

– Я вовсе и не рыжая!

– Лисица в старости слаба глазами стала…

– Во-первых, не лисица, а мартышка.

– Почти одно и то же. А во-вторых?

– Во-вторых, у лисицы глаз зоркий. Я тебя на сквозь вижу.

– Вот и брешешь! Ну-ка, о чем я сейчас думаю?

– Ты думаешь: кто же, черт побери, эта лиса?

– Шибко нужно! Я тебя давно узнал, – соврал Цырен.

– Если бы узнал! – рассмеялась лисичка. – Если бы…

Они прогуливались по кругу, и лиса крепко вцепилась в его руку. Сначала ему было просто весело – хоть поболтать с кем-то, душу отвести. Потом стало интересно. Незаметно Цырен и сам разошелся – болтал, шутил, сыпал цитатами из басен и стихов, непременно приплетая к месту и не к месту лису, совсем забыв про свои недавние переживания.

– А ты, лиса, не боишься в лес ходить?

– С какой стати? Я в лесу родилась.

– А что ты больше всего любишь?

– Конфеты люблю, шоколадные. В кино комедии люблю, чтоб смеяться до упаду. Рыбачить люблю. Танцы люблю. Пошли танцевать, Буратино! Слышишь, «Енька»!

И она, не дожидаясь согласия, потащила Цырена туда, где уже прыгали по вытоптанному снегу две шеренги плясунов. После «еньки» был казачок, потом еще что-то, Цырен развеселился, разгулялся, скакал и дурачился больше всех, а когда спохватился, лисички рядом не было.

Ему стало скучно. Так скучно, хоть убегай с елки. Оказалось, она нужна ему, эта говорунья. Может, завтра выяснится, что это самая обыкновенная девчонка, вовсе не веселая и не красивая. Однако он уже почувствовал в ней родственную душу и понял, что готов подружиться с нею. Но даже если не подружится, даже если никогда не узнает, кто водил его за нос весь новогодний вечер, все равно сегодня она нужна ему, «очень симпатичная лисичка».

Он пошел искать ее и наткнулся на Кешку, который успел потерять где-то свой хобот, одни слоновьи уши-лопухи торчали.

– Не видал лисичку?

– Балда! Здесь столько лисичек – легче иголку в стоге сена найти. Айда лучше чай пить.

После чая Кешка заманил его на конкурс чтецов. Какая-то сова читала стихи на английском языке. Среди членов жюри стояла англичанка Александра Степановна, уже без маски. Они пошли дальше, Цырен то и дело вертел головой по сторонам, присматривался к встречным лисичкам, но ни одна не обратила на него внимания. Зато Дед Мороз без лишних разговоров сгреб друзей и включил в свою команду по перетягиванию каната. Их команда называлась «медведи», и все-таки они проиграли «зайцам» со счетом два-три. В итоге Цырен так взмок, что пришлось снять шапку.

И тут снова появилась лисичка. Она стояла в сторонке совсем одна и, кажется, изо всех сил скучала.

– Ну, развеселился, Буратино? Это я тебе свое веселье передала. Себе ни капельки не оставила.

Голос у нее был грустный. Она поежилась и запрятала руки поглубже в карманы.

– Да ты замерзла! Пойдем погреемся у костра.

Они болтали о разных разностях: о контрольных работах и об учителях, о порядках в интернате и о новых фильмах, о фигурном катании и о дельфинах. Выяснилось, что их мнения почти во всем совпадают, Цырену это показалось почти неправдоподобным, он привык спорить, «ершиться», как говорил Кешка, и было очень приятно, когда с тобой соглашаются. Однако еще приятнее оказалось – чего уж он никак не ожидал – соглашаться самому. Но лисичка говорила вещи такие дельные, разбиралась в людях, фильмах и даже в хоккее так тонко, что Цырену оставалось лишь восторгаться новой нечаянной знакомой – и соглашаться во всем.

Они ходили круг за кругом и болтали без умолку. Несколько раз лисичку приглашали танцевать, но она отрицательно качала головой и лишь сильнее прижимала локтем руку Цырена. Порой, отвлекшись на минуту от разговора, не вникая в смысл слов, он слышал только ее голос – и тогда казалось, он знает этот голос давным-давно. Но нет… Было в нем что-то новое, взволнованное и волнующее. Он смотрел на. ее модные сапожки, украшенные пряжками, на ничем не примечательное пальто, на мужскую шапку с опущенными ушами – нет, он их никогда ни на ком не видел. Он попытался задать несколько «хитрых» вопросов, но лисичка была бдительна. Лишь однажды проговорилась, что жаль ей уезжать из Горячих Ключей, а придется – надо учиться дальше. Цырен сделал вывод: восьмиклассница. Но кто именно, так и не догадался, хотя перебрал всех девчонок из восьмого.

– Айда подарки получать, скоро конец мероприятию! – крикнул Кешка.

Подарки вручал Дед Мороз, вытаскивая их из своего бездонного мешка.

– Это тебе, лисичка-сестричка! Носи на здоровье, будь всегда такой же красивой и умной, как сегодня.

– Спасибо, Дедушка Мороз!

Она развернула пакет – на снег выпала полупрозрачная косыночка. Лисичка ловко присела, подхватила воздушный подарок и тихонько рассмеялась, точно ранним весенним утром посыпались с крыши на лед звонкие хрустальные сосульки.

– Держи, Буратино! – Дед Мороз протянул Цырену маленькую пластмассовую коробочку – карманные шахматы. – Игра мудрая и поучительная. А главное, все в ней как в жизни: и жертвы, и атаки, и «вилки», и коварные кони, и прямолинейные ладьи. И король. И даже королева.

Они снова отошли к костру, Цырен осторожно раскрыл коробочку. Все черные фигуры были расставлены по своим гнездам, из белых же возвышался в гордом одиночестве один король. «Единоличник», – вспомнилось Цырену.

– Воспитывают? – засмеялась лисичка.

– Поздно хватились. Вещь только испортили.

– Да брось ты черные мысли! Смотри-ка, записка! – Она запустила тонкие пальчики в коробку, достала свернутую бумажку и прочла: – «Важное для тебя сообщение спрятано в уключине лодки Андреева». Что бы это значило? Чушь какая-то!

Она собралась порвать записку, но заинтригованный Цырен припрятал бумажку в карман.

– Ну что, лисичка, народ уже расходится. Потопали, что ли?

– Нет, нет! Ты иди, я обещала девчонкам… Пока, Буратино!

– А как же «потр-р-рясающая тайна»?

– Какая еще тайна? Ах, тайна! Завтра придешь – расскажу.

– Где же я тебя найду?

– Разве ты меня не узнал? – Она опять рассмеялась своим особенным смехом. – А говорил…

Цырен попробовал сдернуть с нее маску – лисичка увернулась.

– Ну, это уж совсем не по правилам! Не узнал– попытайся выяснить, новый год длинный. – Она отбежала немного, остановилась, помахала варежкой – Смотри же, не проколи носом андреевскую лодку! – и затерялась в толпе.

– Очень нужно, – проворчал Цырен, направляясь по натоптанной тропинке вниз. Он решил сегодня же отыскать это «важное сообщение». Пока закончится елка, он еще три раза успеет сбегать до причала и обратно.

Записка в лодке отослала его на другой конец поселка, к старой дуплистой сосне. В дупле обнаружилось новое послание: «Чрезвычайно важное письмо спрятано в ошейнике Пирата». Этого еще не хватало! Пират – здоровенный и не очень-то общительный пес, чуть что – запросто руку оттяпает. Цырен хотел уже плюнуть, идти домой, но любопытство взяло верх. Кое-как выманил Пирата из теплой конуры, и пока тот потягивался, достал из ошейника письмо, прочел при тусклом свете луны: «Секрет хранится в консервной банке, закопанной в снегу в 25 шагах от крыльца промтоварного магазина, курс: норд-норд-ост». Цырен поплелся к магазину, отсчитал шаги, нашарил в снегу банку и, отогревая дыханием озябшие руки, прочитал: «Все узнаешь, когда в ножке своей кровати найдешь последнюю записку».

Вот так шуточки! Разве нельзя было с этого начать? Взбрело же кому-то в голову гонять человека с конца на конец поселка среди ночи! А в последней записке окажется, как обычно, «Цырен – дурак» или еще что-нибудь в том же духе.

Ребята уже спали. Он приподнял подушку – под ней лежала горстка белых шахматных фигурок. «Странно, – подумал Цырен. – Как у Шерлока Холмса». Записка, засунутая в ножку кровати, гласила: «Сведения крайне секретные, доверить бумаге не могу. Сообщу лично 2 января в заброшенном зимовье в Крестовке, 7 км севернее Сохоя. Твой неизвестный друг».

Цырен еще раз перечитал записки, от первой до последней. Они были написаны карандашом печатными буквами на обычной бумаге в клетку. Цырен вздохнул – выяснение тайны снова откладывалось. Одно было ясно: все это проделки лисы, сразу видно – ее стиль.

ЗИМОВЬЕ В КРЕСТОВКЕ

А утром уже наступил новый год и долгожданные каникулы.

Возле школы стоял вместительный леспромхозовский автобус, в двенадцать он отходил в маршрут, чтобы развезти ребят по домам. Цырен прикинул: а не махнуть ли на своих двоих? Опередить бы автобус, примчаться к обеду – то-то дед удивится. «С Новым годом тебя, Константин Булунович! Получай подарок – новые очки, о которых мечтал!»

В Сохой лежало три пути. Первый – по Байкалу, заберегами вокруг Длинного мыса, километров двадцать, на коньках за пару часов добежишь. Но неизвестно еще, везде ли по берегу лед. А вдруг вода? Или непроходимые торосы громоздятся? Другой путь – напрямик через перевал, всего девять километров, но каких километров! Крутизна, скалы, осыпи. На лыжах плохо и без лыж нельзя – то голые камни, а то снег по пояс. Да и скучно без попутчиков. Но Санька и Рудик уже там, в Сохое, собираются в экспедицию. Даже на елке не были. Завтра едут с Фаиной Дмитриевной на поиски Серебряного острова. И наконец, третий путь, кружной, через все леспромхозовские поселки – километров шестьдесят, зато автобусом. Благодать, сиди да в окошко поглядывай. И, пораздумав, Цырен выбрал последний вариант.

У окна расположилась Валюха Рыжова, хмурая, чем-то озабоченная. Цырен подсел к ней. Темно-серое ее пальтишко с коричневым цигейковым воротником показалось ему знакомым.

– Здорово, очень симпатичная лисичка! Повеселилась вчера?

– Лисичка? – удивилась Валюха. И вдруг рассмеялась будничным деловитым смехом. – Вон оно что! Ты же весь вечер с лисой ходил. Теперь целый год будут лисички мерещиться.

– А мне показалось… – неуверенно начал Цырен.

Да нет, конечно, показалось. Лисичка ничем, ну абсолютно ничем не походила на Валюху Рыжову. И голос не тот, и смех, да и слова у Валюхи сухие, казенные, а у лисички – душевные. Только вот пальто. Хотя, наверное, половина девчонок в Горячих Ключах носят такие пальто.

– Показалось – протри глаза… – порекомендовала Валюха. – Между прочим, я знаю, кто тебя морочил. Неужто не догадался?

– По-моему, восьмиклассница какая-то.

– Восьмиклассница! – презрительно поморщилась Валюха. – Тоже мне, следопыт! Восьмиклассниц много.

– Ну так кто же? Выручай товарища.

– А ты у Деда Мороза спроси.

– Я и Деда Мороза не узнал.

– Ну да! – не поверила она. – Тогда конечно. Околдовала тебя твоя лисичка. Это же Павел Егорович был!

Цырен лишь головой покачал. Не делиться же было с Валюхой своими сомнениями насчет нелепых запивок и еще более нелепой встречи в зимовье, назначенной на завтра. Он был почти уверен, что его надули, и все же решил пойти. Будь, что будет!

…Дорога в Крестовку шла заберегами по чистому, зеркальному льду, лишь кое-где припорошенному снежком. Под ногами лениво колыхались водоросли, стремительно проносились стайки рыб. Цырен лег на лед, рукавицами прикрыл глаза от света и начал медленно погружаться в зеленоватую пучину.

Когда они были пацанами, вот так же выбегали на Байкал в погожий зимний денек, падали на лед и смотрели «подводное кино». Однажды Рудик сказал: «А у меня полное впечатление: погружаюсь, погружаюсь…» Потом и Цырен с Санькой научились погружаться: ничего особенного, глаза постепенно привыкают к подводному сумраку, и дно точно приближается. Тогда же они взбирались на многоэтажные нагромождения торосов на берегу, отыскивали дорожку среди глыбин льда – и выносило их, казалось, аж на середину Байкала.

Наконец показалась Крестовка, вернее, не сама падь, а гора с черным крестом на вершине. Этот массивный лиственничный крест в два человеческих роста стоит здесь еще с прошлого века в память о каком-то подгулявшем купце, вместе с тройкой лошадей ухнувшем под лед. Купчину так и не нашли, «на тройке с бубенцами укатил к богу в рай» – говорили старики. А падь с тех пор стали звать Крестовкой.

Уже завидев зимовье, Цырен тщательно обследовал все выходы со льда на берег. Следов не было, снег лежал белый, пушистый, никем, даже птицами, не тронутый. Что ж, яснее ясного, его разыграли, обидно и неостроумно разыграли, хоть домой возвращайся. Но он все же направился к зимовью – просто так, назло себе.

За кустами притаилась чуть не по крышу заваленная снегом крохотная избушка, с одним подслеповатым оконцем. Много лет назад срубили ее любители подледного лова. И сколько помнит Цырен, она всегда была такой ветхой. Теперь же и вовсе скособочилась, вот-вот рухнет. Он поднял голову – над заброшенной зимовьюшкой курчавился тонкий, почти прозрачный дымок!

Цырен бесшумно подскочил к избушке, дернул скрипучую дверь, ворвался внутрь. Было тепло, пахло жилым духом: березовыми дровами, печеной картошкой. Он подождал, пока глаза привыкнут к сумраку, заглянул за печку, под нары – никого! Ветерок из неплотно прикрытой двери шевелил космы почерневшего мха между бревнами. На плите стоял чей-то котелок – и больше ничего, что могло бы рассказать о поселившемся здесь человеке.

«Вот так купили меня! – разозлился Цырен. – Прав дедушка, тайны до добра не доведут. А тут, наверное, охотник или рыбак остановился. Только что был в зимовье – котелок еще совсем горячий. Допустим, если он ночевал здесь, вчерашнюю тропу успело замести. Но уходя, должен же он оставить след!»

Задумавшись, Цырен вышел на крылечко. И тут из-за спины с громким рычанием набросилось на него… что-то лохматое, пахнущее зверем… схватило и сильными лапами, повалило в снег.

«Медведь! – только и успел подумать он. – Ну все, конец!»

До слуха его донесся знакомый смех, точно хрустальные сосульки зазвенели о лед ранним морозным утром…

Он открыл глаза – и увидел… Валюху. В толстом сером свитере, в огромной заячьей шапке, она стояла подбоченясь, закинув голову, и смеялась. Из ее рта вместе с тоненькими клубами пара вылетали те самые звоночки. Рядом на снегу валялся вывернутый наизнанку черный полушубок.

– Так это ты!? – удивился Цырен. – Ты все подстроила? И записки – ты? – Испуг мгновенно сменился разочарованием, разочарование – яростью. – Ну и накостыляю я тебе за такие шуточки!

Словно не слыша, она дружелюбно протянула ему руку.

– Вставай, Буратино, пойдем чай пить. Я картошки напекла. Значит, недоволен, что это оказалась я? Думал, восьмиклассница? – и колокольчик опять зазвенел. – А еще говорил: очень симпатичная лисичка!

Цырен стоял озадаченный. Значит, все-таки Валюха Рыжова, которую он знал давным-давно и недолюбливал – и есть та самая лисичка с новогодней елки? А Валюха была сегодня какая-то особенная: оживленная, взбудораженная, под румянцем ни единой веснушки. Из-под лихо заломленной шапки падают на плечи толстые косы с белыми нарядными бантами, свитер сидит на ней ловко, на ногах расшитые оленьи унтики. Смелая, самостоятельная, отчаянная девчонка! Цырен впервые видел ее такой, впервые посмотрел глазами неравнодушными, заинтересованными – и наконец-то разглядел.

– А ты, оказывается, красивая. Красивей даже Маринки Большешаповой.

Она приняла это как должное.

– А ты и не замечал? Эх ты, наблюдательности не хватает!

– Интересно все-таки, зачем я сюда приглашен?

– Очень просто. Захотелось увидеть тебя. И поговорить кое о чем. Имею право? – спросила она с вызовом.

– Имеешь. Только к чему такая таинственность?

– Я тебя немножко знаю, Цырен. Без таинственности ты не пришел бы.

– Это верно. А в интернате… или дома не могла поговорить?

– Не могла. Мне хотелось здесь. Смотри, какая здесь прелесть. А теперь – лить чай, а то картошка сгорит. Разговоры разговаривать потом будем. Я тут рыбачила, трех харюзков поймала, поди-ка разбей.

– Ты… рыбачила?

– Ну. Лунку топориком продолбила, лед тоненький. Только плохо шла рыба, четыре раза всего брала, и то один сорвался.

– На что же ты ловила, на бормаша?

И сам Цырен, и большинство подледников ловят обычно на «бормаша», крохотного рачка – любимое лакомство голодной зимней рыбы. Этих бормашей уйма в мелких прибрежных озерках. Так уж водится среди рыбачьего племени: если ты добыл хоть одну рыбешку, непременно спросят, на что ловил, иначе– невежливо.

Валюха замотала головой, белые бабочки бантов заметались по плечам.

– Не-е, не на бормаша. На мушку. Сама придумала. Безотказно берет, в любую погоду. – На ее ладони лежал крючок, кое-как обмотанный грубой шерстяной ниткой. – Хочешь, тебе наделаю?

Цырен расколотил харюзков обухом топорика, так что шкурка и косточки отделились от мякоти, Валюха застелила стол газетой, достала хлеб, соль, сахар, кружки, выгребла из печи два десятка дымящихся поджаристых картофелин.

– В самый раз картошка. Точно же я рассчитала, когда ты появишься. Ну, с Новым годом, Буратино!

Цырен перекатывал в ладонях горячую картофелину с хрустящей корочкой, смачно жевал студеную, тающую во рту «расколотку».

– Как же ты рыбачила, если нигде никаких следов?

– Это было не так-то просто, – призналась она, глядя лукаво и доверительно. – Я же знала, – ты будешь следы проверять. Вот и пришлось не по тропе идти, а через гору. – Она закатала рукав свитера и доказала изрядно ободранный локоть. – Раз даже сорвалась…

Цырен оценивающе прицокнул:

– Молодец! Ну, а если бы я не стал носиться за твоими записками? Или просто не нашел одну? Так бы и сидела тут до вечера со своими хитростями?

– Хариус был бы не хариус, если бы не шел на бормаша, – мимолетно улыбнулась Валюха. – А знаешь, что было самое трудное во всей этой истории про сыщиков и разбойников?

– Пират?

– Пират, конечно, тоже. Три пирожка ему скормила, пока позволил погладить. Но самое трудное – первая записка. Помнишь, в коробке с шахматами? Кое-как упросила Маринку допустить меня к подаркам. Я ей за это свою шапку на вечер уступила.

– Ничего себе, сколько хлопот! И все из-за меня?

– И всё из-за тебя, – вздохнул Валюха. – Ой, что же это я чаем-то не угощаю? Пей, Цырен! Сахар бери.

Он уже знал, что прямо сейчас, здесь, в зимовье, расскажет Валюхе все, чем никогда ни с кем не делился. Чего не мог рассказать даже Саньке – их дружба сложилась так глупо, что всякие душевные излияния показались бы смешными и плаксивыми. Расскажет и об отце, и о тетке, которая присылает подарки, и о своем одиночестве, и о том, каким плохим он оказался внуком и товарищем. И про верблюдов Чингисхана расскажет, и про сокровища Отрара, и про карту, похрустывающую на груди. И уже знал, что в будущей экспедиции, которую он условно назвал «По следам верблюдов Чингисхана», не будет у него товарища надежнее, чем эта бедовая девчонка с белыми бантами в косах!

В глубине души он понимал, что Валюха не очень-то годится на роль искательницы кладов, человек она трезвый, рассудительный, не могла же она так измениться за несколько дней. Но именно эти последние дни открыли ему совсем другую Валюху. Раньше он даже не замечал, что она девчонка. И вдруг из активистки, все уши прожужжавшей на собраниях, она превратилась в лисичку с новогоднего бала, без которой белый свет ни мил. Немудрено, что он не узнал ее на елке! И теперь Цырен не мог свыкнуться с мыслью, что никакой лисички вообще не существует, а есть только Валюха Рыжова. Но он должен был довериться кому-то, поделиться своими переживаниями, своей тайной, которую уже не в силах был нести один. И он выбрал Валюху, потому что… Ну, хотя бы потому, что она ему нравилась.

– Валь! – Цырен тронул ее за руку. – Но ведь какой-то секрет ты все-таки хочешь мне открыть? По глазам вижу.

– Хочу. Только секрет я и в школе могла открыть. Раз даже письмо написала, длиннющее, да вовремя одумалась, порвала. Эх ты, Буратино, деревянный ты человечек! Неужели так ничего и не понял? Ладно, получай секрет. Я хочу… дружить с тобой…

Ресницы ее дрогнули и опустились.

– Только и всего?

– Разве мало – дружить по-настоящему? – с затаенной обидой спросила Валюха.

– Ну… не то что мало. Но какой же тут секрет? Подошла бы в школе да сказала.

– И ничего не вышло бы! – горячо возразила она. – Ты бы ответил: «хорошо, давай», и на этом все кончилось бы. Я же знаю, как ты ко мне относился. И вижу, как теперь… Разве не правда?

– Правда.

– А потом… Когда вы, мальчишки, дружите…. или мы между собой – это одно. А тут другое. Это же почти как… как…

– Понимаю, понимаю, – торопливо перебил Цырен, чувствуя, что краснеет. – Тут уже в самой дружбе вроде как тайна…

Он понимал, о какой дружбе речь, только сказать не умел, не хватало слов. Как тайна, возникшая между ними на елке. Блистающий разноцветный снег… Праздничная музыка посреди затаившейся тайги… Загадочный взгляд из-под маски… Да, это был праздник, самый большой в его жизни. И в то же время только начало чего-то огромного.

Но как же так? Ведь Валюха всегда относилась к нему если не критически, то равнодушно, и вдруг… Неужели разом изменила мнение о нем? Или просто впервые разглядела, как и он ее? И что же увидела, чем заинтересовалась? А если… если всего лишь пожалела: один, всеми заброшенный, друзья от него отвернулись? Да нет, она не такая, не из жалостливых. Принципиальная, чуть что, так отбреет – только держись! И еще неизвестно, как она посмотрит на некоторые его «подвиги». Может, сразу расхочет дружить. Но уж тут нужно честно. Чтобы не получилось, как с Санькой, – не дружба, одно приятельство. Значит, разговор предстоит серьезный…

Он решительно встал.

– Ладно, Валюха! Дружба так дружба! Только для начала я расскажу о себе. Чтобы ты знала, с каким типом дружишь.

Но Валюха почему-то не была настроена так же серьезно.

– Для началу, – усмехнулась она, – допьем чай. И доедим картошку. – И вдруг спросила, не скрывая лукавства: – А правда, что я красивее Маринки? Или тебе показалось?

ТРИНАДЦАТЬ СЕРЕБРЯНЫХ СТАТУЙ

Чтобы попасть на противоположный берег, пришлось обогнуть с юга пол-Байкала, побывать в Слюдянке, где добываются мрамор и слюда, в Иркутске и Улан-Удэ. Семьдесят «прямых» километров обернулись семью сотнями «окольных».

После поезда они полдня ехали автобусом. Сначала дорога шла долиной степной красавицы Селенги, потом, после перевала, – вдоль заливов Байкала. Берега здесь были низкие, уютные, точно это и не Байкал вовсе, а сельский пруд. Наконец автобус остановился в большом поселке.

– Приехали, – сказала Фаина Дмитриевна. – Что-то я волнуюсь, ребята. Будто в молодость возвращаюсь. А вдруг ничего не найдем? Все-таки уж четверть века прошло….

– Ничего, Фаина Дмитриевна, – попробовал приободрить ее Санька. – Это было бы уж слишком– с первой же попытки найти остров. Хотя бы след… Нам ведь важно нить не потерять.

– Какую нить? – не поняла Маринка.

– Путеводную! – рассмеялся Рудик. – Не вышивальную же!

Поселок за эти годы разросся. Не сразу отыскала Фаина Дмитриевна улочку старинных изб, выходивших окнами на Байкал, пришлось порядком поплутать среди кварталов, застроенных одинаковыми двухэтажными домами. И лишь когда вышли на пригорок, откуда просматривался Байкал, Фаина Дмитриевна сориентировалась.

– Вот здесь жила моя тетка! Теперь считаем: первый, второй, третий… Четвертый домик!

На крыльце их встретила неприветливая женщина с поджатыми губами и, не пригласив войти, объяснила, что да, жил здесь когда-то старик Мункоев, но уже лет пятнадцать-двадцать, как уехал из поселка, а куда – неизвестно.

У Саньки руки опустились, показалось – это конец всему. Фаина Дмитриевна, тоже расстроенная, решила обратиться в сельсовет. В сельсовете внимательно выслушали, но помочь не смогли, никто даже фамилии Мункоева не знал. Толкнулись в школу – она оказалась на замке по случаю каникул. И путешественникам ничего не оставалось, кроме как повернуть восвояси. Однако на автостанции Рудик взбунтовался.

– Вы как хотите, а я не поеду! Такой шанс выпал, может, никогда больше не удастся здесь побывать, а вы…

– Это же последний автобус! – возразила Фаина Дмитриевна.

– И где ты ночевать думаешь? – добавила Маринка. – У тебя что, номер в гостинице заказан? Или, может, двоюродный твой дедушка здесь живет?

Рудик стоял на своем:

– Люди не исчезают бесследно. Должен же кто-то помнить Мункоева! Мы с молодыми говорили, а если стариков поспрашивать…

Санька чувствовал, что Рудик прав. Эта, как говорит Цырен, «настырность» не раз и не два выручала Рудика. Но и Фаина Дмитриевна права: куда им деваться в чужом, поселке? Нет, видно, придется уезжать ни с чем.

Подошел автобус. Маринка уже влезла, уже место заняла, – и тут хватились, что исчез Рудик. Санька помчался искать его, не нашел, а когда, запыхавшись примчался на остановку, автобуса и след простыл.

А Рудик, как выяснилось позднее, без всякого злого умысла бродил вокруг автостанции, свернул в соседнюю улочку, заглянул за угол и увидел бабку, тянувшую санки с мешком. Бабка была такая старенькая, что впору не везти санки, а самой на них ехать. Вдруг на мостках через канаву санки сковырнулись и мешок вывалился в снег. Рудик бросился на помощь.

Через несколько минут он появился сияющий:

– От ворот поворот! Вон в том доме с белыми ставнями, вон, в конце переулка, живет один старик, он с детства дружил с Бату Мункоевым, так что в курсе всех дел. А вы уезжать хотели!

Ругать его язык не повернулся.

Узнав, что приехали из школьного музея и разыскивают чеканщика Бату Мункоева, высокий безбородый старик в старинных железных очках, бывший бухгалтер пароходства, заставил ребят раздеться и, сколько ни отказывались, усадил пить чай. Сам он спешил на совет пенсионеров.

– Кушайте, отогревайтесь, располагайтесь по-домашнему. Дочь с внуком придут – пельмени организуем. А вечерком поговорим.

– Вы уж заодно посоветуйте, пожалуйста: к кому обратиться насчет гостиницы? – спросила Фаина Дмитриевна. – А то нам и переночевать негде.

– Как так негде? – удивился старик. – Разве вы не у меня в гостях? Живите, изба большая, семья маленькая. Какие разговоры!

– Видали! – подвел итог Рудик, когда хозяин ушел. – А некоторые паниковали. У меня правило: стоит не испугаться первых трудностей – и все само собой пойдет. Санька, давай хоть дровишек наколем.

– А я, пожалуй, посуду перемою, – сказала Маринка.

Это было совсем на нее непохоже, даже Фаина Дмитриевна улыбнулась.

* * *

– Так значит, Бату Мункоев… Что я могу о нем сказать? Добрый был человек, душевный. Но с точки зрения житейской – какой-то неустроенный, со странностями. Как и все здесь, омулем жил. Однако иной раз в путину, когда омуль косяком идет, запирался Бату у себя в пристрое, несколько дней кряду не выходил. Потом наверстывать приходилось в самое неподходящее время. Ну и понятно, сети почти пустые. Люди подсмеивались: чудной человек, вроде как не в своем уме малость.

Знали мы, немногие его друзья, что в свободные часы он чеканкой балуется. Но сказать, чтобы серьезно… Да, удивили вы меня, молодежь. Удивили и порадовали. Видел я в музеях бурятскую чеканку. Какой труд вложен в эти изделия, какое вдохновение! А на табличке – «неизвестный мастер». Несправедливо это, само выражение «неизвестный мастер» не справедливо.

Одно в нем утешение: богата земля талантами. Повнимательнее бы только относились люди к мастерам!

Не раз показывал Бату свои творения – вроде как медальки с медвежонком, с оленями, стрельба из лука, другое разное. Но ни о каком Серебряном острове я и слыхом не слыхивал. Скрытен был Бату, себе на уме. Однако едва заговорили вы об острове, я сразу понял, о чем речь. Потому что был, можно сказать, свидетелем, как этот остров дружка моего Бату с детства в самое сердце ранил. И оказалось– на всю жизнь.

Было это давно, ой как давно! Минуло нам тогда не то по тринадцать лет, не то по четырнадцать, сейчас уж не вспомнить. Мы с Бату в соседях жили. Был он парнишка боевой, задиристый. Все рвался в город уехать, работу найти, чтобы книжки читать и учиться. Да не судьба, так и остался с начальной грамотой.

А в тот год сделался Бату кормильцем в семье. Отец его купил билет на пароход и поехал по каким-то своим делам на север. Дела обделал, точно известно, а на обратном пути как в воду канул. Никто больше о нем не слыхал – то ли нехорошие люди из-за угла кокнули, то ли в Байкале утонул. Поплакали, повздыхали, да ничего не поделаешь – жить дальше надо.

А тут слух прошел: затонул где-то вышедший как раз в те дни из тех северных мест старинный еле живой пароходик «Святой Иннокентий». До самого ледостава искали следы погибшего парохода – напрасно! Да и кто ему велел выходить в сильнейший шторм, тому «Иннокентию», коли и так-то одним святым духом на воде держался? Поискали, поискали – и рукой махнули.

А пришла весна, снежок начал подтаивать, теплый ветер шелонник лед на Байкале отполировал до блеска – отправились мы с Бату в соседний поселок, дело там обнаружилось. Рано поутру сели на санки, мешковину парусом натянули, и так нас разогнало по тому гладкому льду – аж слезы из глаз.