Текст книги "Серебряный остров"

Автор книги: Борис Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Ребята заполнили зал за час до начала встречи. Дежурные носили стулья из кабинета физики. А в первом ряду оставалось два свободных места – их оберегала Валя Рыжова.

Павел Егорович снова стал у окна своего кабинета. Теперь он ждал не только Матвеева, беспокоил и Санька Медведев. Дойдет ли? А если дойдет, как притащит Цырена? Может, лучше было не рисковать, отговорить? Ведь случись что – головой отвечать придется. Все-таки тайга, мороз, метель, а они – мальчишки. Дети…

Без пятнадцати пять к школе подкатили широкие легкие санки. Запыхавшийся, обессиленный Санька выронил веревку и, не снимая лыж, повалился на крыльцо. Опираясь на лыжные палки, которыми всю неближнюю дорогу изо всех сил помогал другу, вылез из саней Цырен и на одной ноге запрыгал к двери.

К Саньке робко подошла Валя, хотела помочь снять лыжи, однако Санька отмахнулся от нее рукавицей, даже разговаривать не стал. А Цырен, наоборот, весь так и потянулся ей навстречу. Но Валя этого не заметила. И, видно, огорчила Цырена, Дело понятное, в их возрасте не больно-то деликатничают с чувствами друг друга.

Когда Павел Егорович спустился вниз, Санька уже рассказывал товарищам, как браво перемахнули, перевал и какой там, в горах, ураган. Цырен нехотя поддакивал. А в темном уголке возле лестницы молча глотала слезы Валя Рыжова. Подойти к ней Павел Егорович не решился.

«Вот тебе и дети, – думал он. – Мальчишки и девчонки… Выходит, не вся их жизнь как на ладони, И не все ты знаешь, директор. А может, кое-что и не нужно знать».

Время приближалось к пяти, а Матвеева все не было. И Павел Егорович усомнился: не напрасно ли понадеялся на земляка? Будь ты хоть семи пядей во лбу – как преодолеешь эти проклятые заносы? Ох, нехорошо будет, если…

И тут его ухо уловило знакомый звук. Танк! Незабываемый, навеки родной звук. Для человека, прошедшего всю войну под броней, нет лучшей музыки, чем гул приближающегося танка! Забыв про метель, раздетый, выскочил он на улицу. Это был не танк. Это был трактор. Мощный и быстроходный трелевочный трактор…

В семнадцать ноль-ноль в зал вошел высокий полковник с золотыми погонами, с маленькими танками в петлицах, в орденах, с золотой звездочкой Героя. Все встали и зааплодировали, а он растерянно улыбался, оглядывался по сторонам, словно надеясь, что это не его так встречают, кого-то другого, более достойного почестей… Наконец и он смущенно зааплодировал.

Санька увидел его руки – и едва не вскочил с места. Два пальца на левой руке не разгибались, оставались скрюченными, как зубья на граблях. Два пальца, безымянный и мизинец…

Полковник Матвеев спрыгнул со сцены в зал и бережно обнял пожилую женщину с белой головой.

– Мама! – это было первое слово, которое услышали от Героя затаившие дыхание ребята.

…Поздно вечером, когда все улеглись спать, в комнату заглянул Павел Егорович, поманил Саньку в коридор. На его ладони лежал старый, позеленевший от времени винтовочный, патрон.

– Получай, – сказал Павел Егорович. – Заслужил. И всегда помни о настоящей мужской дружбе Выше ее нет ничего на свете.

Санька уже хотел идти, когда на плечо легла тяжелая рука. Это был полковник Матвеев.

– Молодец! – похвалил он. – Значит, махнул за другом в Сохой, не забоялся метели? Ну что ж, знай наших, у нас в Горячих Ключах все молодцы!

– Я из Сохоя, – честно признался Санька.

– Тем более! – расхохотался полковник. – Тем более! Я тоже наполовину из Сохоя. А патрон береги, он тебе счастье принесет. И не вздумай сдавать в музей. Это тебе лично. Понял? Лично! А то я тебя знаю…

АРГАЛЫ, ЧЕРНЫШИ, КУМАТКАНЫ

Сухие березовые поленья горели жарко, без треска, почти без пламени. Лишь изредка резвый ветерок, прокравшись в укрытие между торосами, вздувал ленивые красноватые язычки, и тогда слабый отсвет костра на мгновение вырывал из тьмы горой загруженные сани и силуэт лошади. Странно все это выглядело посреди Байкала за десятки километров от берега: и костер, и пристроившиеся вокруг люди, и особенно лошадь, как ни в чем не бывало жующая сено. Словно где-нибудь на полюсе. Уж на что бывалым охотником считал себя Санька, а здесь никак не мог уснуть от обилия впечатлений. Ночевать посреди Байкала ему еще не приходилось. И охотиться на нерпу тоже не приходилось.

Отец долго не соглашался взять их на нерповку, на все доводы отвечал:

– Байкал – не тайга. Подо льдом – пропасть. А лед по весне слабый, полынья на полынье. Сверху не видно, ледком затянуло, снежком запорошило, а ступишь – и поминай как звали. Нужна шкура – будет вам шкура, а судьбу пылать ни к чему.

– Не в шкуре же дело! – не унимался Санька. – Мы должны все экспонаты своими руками добыть.

– Своими руками будете чучело набивать.

– Правильно, папа, – вмешался Гринька, во все уши слушавший разговор. – Возьми меня, я легонький, не провалюсь.

– Час от часу не легче! И откуда вы свалились на мою голову, такие бравые охотники? Ты, Гринька, покормил соболюшку?

– Да она сама сгущенку сперла, всю морду измазала.

– Ты ей мяса дай. От сгущенки зверь ноги не потянет.

Когда Гринька ушел, отец сказал:

– Тебя еще взял бы. Случись что, сам ответчик, винить некого. Да и парень ты рассудительный. А вот Цырен… Больно горяч! Прежде шаг ступит, после подумает.

– Кто же тогда фотографировать будет? – в отчаянье привел последний довод Санька. – Рудик простыл, кашляет.

– Ладно, – согласился отец. – Посоветуюсь с Константином Булуновичем. А пока ничего не обещаю…

Идея добыть нерпу родилась, когда музей был уже почти готов. До этого долго спорили, как лучше разместить экспонаты в кабинете истории, где Павел Егорович разрешил оборудовать музей. Все получалось вроде бы хорошо: в одном углу экспозиция, посвященная древним людям на Байкале, в другом – борьба за Советскую власть и история колхоза, в третьем – наши дни. Четвертый же угол был занят шкафом с наглядными пособиями. Три воскресенья работали ребята в столярке, потом по вечерам собирали, сколачивали и красили витрины. И когда все уже было готово, когда взялись размещать экспонату, выяснилось: некуда девать белку, глухаря и огромные рога марала, подаренные директором леспромхоза. Тут-то и возникла мысль выделить самостоятельный отдел природы. Но Фаина Дмитриевна запротестовала, ни за что не хотела убирать свой шкаф. Кое-как выкроили для него место в коридоре.

Однако отдел природы получился жидковатым– явно не хватало экспонатов. И прежде всего, конечно, чучела нерпы. Как-никак нерпа – главная загадка Байкала. Конечно, и медвежонок пригодился бы и лисица, и соболь, но эти потерпят до следующей зимы, теперь уж поздно, зверь в линьку пошел, а нерпу добыть – самое время весной. И начал Санька исподволь подготавливать отца. Почти месяц подготавливал…

Как ни тепло казалось среди торосов, холод проникая под ватник, приходилось поворачиваться то лицом, то спиной к огню.

– Чего не спишь? – спросил отец, подкладывая в костер пару поленьев. – Замерз, что ли?

– Я сплю, – ответил Санька. – Почти уже сплю.

Багровые отсветы блеснули на отполированных ветром боках причудливо вздыбленных льдин. Лошадь обернулась на человеческий голос – и снова принялась за свое извечное дело. Поленья почернели, взялись огнем, нагорели, подернулись пеплом, а Санька так и не мог уснуть. И о чем бы ни думал, мысли в конце концов возвращались к Валюхе: что же все-таки происходит?

А происходило действительно нечто странное. С того дня, когда они дежурили по кухне, Валюха ни с Санькой, ни с Цыреном не разговаривала. Не отвечала на вопросы – и только. Время шло, и Санька все больше убеждался, что дело, наверное, не в Цырене. Да и Цырен вел себя так, будто он тут ни при чем. А может, и верно ни при чем? Во всяком случае, теперь, помирившись с Цыреном, Санька чувствовал себя куда спокойнее: все-таки в чем-то и он был виноват. А уж перед Валюхой не виноват нисколько. Сама что-то мудрит.

Когда он примчался в метель за Цыреном, все сладилось так буднично и просто, будто они и не ссорились никогда, будто заранее договорились, что он примчится. В первые же дни после примирения Санька рассказал ему о поездке в Слюдянку, о разговоре со стариком-бухгалтером, и Цырен искренне заинтересовался Серебряным островом. Постепенно втянулся в музейные дела, помогал мастерить витрины, а теперь и нерпу фотографировать вызвался. Конечно, дружба их восстановилась еще не полностью, какая-то трещинка осталась. О Валюхе, например, не было сказано ни слова…

«Сколько можно! – одернул себя Санька и перевернулся на другой бок. – И без того уж на сто рядов передумано. Давай-ка лучше о чем-нибудь приятном. О нерповке…»

Да, вот когда, им с Цыреном повезло. Подфартило, как говорит Кешка. Не только предстоящая охота – даже сборы оказались делом увлекательным. Сколько всякого снаряжения понадобилось для нерповки! Целый воз нагрузили, думали, лошадь с места не сдвинет. Перво-наперво дрова, добрых три вязанки тяжеленных березовых поленьев, а к ним растопку. Потом три огромных, до земли, тулупа – спать-то прямо на льду. Да еды на два дня. Да ружья и бинокль. Да багор, без которого на нерпу лучше не ходи. Да специально приспособленные санки. Да белые маскировочные халаты на каждого. Да волосяные наколенники и налокотники. Понятно, на себе все это добро не увезешь, нужна лошадь. А коли лошадь, то и сено ей требуется, и овес, и попона.

Весь день шли вдоль берега на север, добираясь до того неближнего места, где зимует нерпа. Идти по льду – совсем не то, что по земле. Чувствуешь себя чуть ли не канатоходцем. У Саньки уже ноги начали подламываться от усталости, когда впереди показались черные точки крошечных островков и отец сказал:

– Вот оно, нерпичье лежбище. Земля аргалов. Теперь бы торосы найти, от ветра спрятаться.

Пока готовили ужин, отец рассказал кое-что про нерпу. Нерпа – морской зверь, детенышей молоком выкармливает, без воды жить не может, но и под водой больше двадцати минут не продержится, потому что дышит, как все звери, воздухом. Питается она рыбой, в основном бычком и голомянкой, но и омульком не побрезгует, если зазевается омулек. Зазеваться может, конечно, только больной, так что нерпа для омуля вроде как санитар. Лишь на суше кажется она неуклюжей, точно мешок с ластами по бокам, а под водой быстрая, стремительная. Летом нерпы прячутся в береговых расщелинах, а зимой протаивают лунки во льду, «пропарины», и через них спускаются в воду. В таких же «пропаринах», занесенных сверху снежком, выращивают детенышей. Детеныш у нерпы беленький или чуть желтоватый, и зовут его куматкан – малыш. А как подрастет, сбросит пух – чернышом станет. Живут они небольшими стадами, каждое стадо возглавляет аргал, опытный и осторожный отец семейства. Иногда такой аргал полтора центнера тянет, как добрый бычок, хотя мяса в нем едва половина, остальное жировая шуба.

– Ну, а главное, ребятки, – наверное, уже в десятый раз предупредил отец, – помните: где нерпа, там лед коварный. В крепком она не гнездится, ни к чему ей крепкий-то…

«Повезло мне, здорово повезло, – уже сквозь дрему думал Санька, ощущая на лице приятное тепло от костра. – И что на Байкале живу, и что отец охотник, и что на нерповку взял. Значит, никак нельзя опозориться. Промажу – вся школа узнает, засмеют ребята, скажут: тебе только по воронам стрелять.»

Лошадь фыркнула, потрясла головой, хвостом обмахнулась, словно паута во сне увидела. Санька потеплее завернулся в тулуп, пробормотал: «Аргалы, черныши, куматканы..» – и уснул…

– Вставай, засоня! Спишь, как медведь в берлоге, только пар из-под тулупа, – растолкал его Цырен.

Ослепительное солнце резало глаза. Белая пустыня окрест, нестерпимо сверкала. Вдали прорисовывалась синяя гряда гор.

Чай был готов. Отец прикрепил к санкам спереди белый маскировочный парус.

– Ну, нерповщики, быстро завтракать – и в путь, пока солнышко в лицо светит.

– А кто же на таборе останется? – спросил Цырен.

– Да лошадка. Привяжем к торосине, сенца подкинем, пущай монатки караулит. Значит, план такой. Как заметим лежбище – ни звука. Ползем цепочкой. Из-за паруса носа не высовывать, выкажем себя – пиши пропало. Вперед будем фотографировать, потом стрелять. После стрельбы она позировать не станет, дело ясное. Аппарат настраивай здесь, Цырен, там некогда будет.

– Уже настроил.

– Наколенник покрепче затяни, свалится. А ты, Санька, халат застегни донизу, ее все черное пугает. Вот еще что, ближе чем на шестьдесят метров добрый аргал не подпустит. Значит, стреляй в голову. Подранишь – уйдет в воду. Ну и самое главное – после выстрелов ни с места, что бы ни случилось. Понятно?

Забавно было смотреть на Цырена в длинном белом балахоне, с капюшоном на голове, из-под которого лишь очки торчали. Как привидение, если бы не фотоаппарат с. длиннофокусным объективом. Эту «пушку» одолжил ребятам Маринкин отец. Тяжелая труба объектива действительно смахивала на пушку, сам аппарат казался второстепенной деталью. Вместе с «пушкой» получили кучу инструкций и предостережений, которые пришлось терпеливо выслушать– обычным-то объективом нерпу не возьмешь, слишком далеко. А вообще любят же взрослые по десять раз одно и то лее твердить, хотя и без того все ясно.

Прошли с полчаса, когда отец глянул в бинокль и сказал, азартно посмеиваясь:

– Вот они, на солнышке греются.

Санька поднес бинокль к глазам. На льду лежало несколько темных мешков, большие и маленькие. Вдруг один из. мешков вытянул шею, и Санька невольно отпрянул, совсем рядом различив усатую морду с удивленными круглыми глазами.

Отец упал на лед и проворно пополз, толкая впереди себя санки, замаскированные парусом. За ним пополз Цырен, позади всех – Санька. Вот когда пригодились волосяные наколенники и налокотники! Без них наверное, сразу ткнулся бы носом в лед. Минут через десять пот уже застилал глаза.

Но охотники ползли и ползли, не поднимая головы, не сворачивая. А чуть изменишь направление – рядом появляется яркая черная тень, которую нерпы могут заметить и всполошиться. Санька совсем выбился из сил. Казалось, лежбище давным-давно осталось позади.

Но вот отец остановился возле заснеженных ледяных кочек, скользнул в сторону и слился со снегом. Санька глянул в прорезь паруса: нерпы были метрах, наверное, в восьмидесяти. Ближе всех, чуть поодаль от других, лежал крупный темный аргал. Цырен подтянулся к «пушке», приник к видоискателю, отрицательно покачал головой – и они поползли дальше.

Примерно через двадцать метров снова остановились. Аргал настороженно водил головой на толстой шее, но как будто совсем не с их стороны ждал опасности. Цырен сделал первый снимок – в этой напряженной тишине слабенький щелчок спуска прозвучал неестественно громко. Однако нерпы не обратили на него внимания, привыкли к потрескиванию льда. «Еще немного», – показал Цырен. Но они не успели сдвинуться с места, как над притихшим Байкалом разнесся вопль – не то плачь, не то смех. Друзья переглянулись и разом припали к прорези. Кругленькая серебристая нерпа ласково почесывала подругу ластой, и обе радостно ворковали. Цырен несколько раз щелкнул затвором.

– Где же куматканы, их беленькие малыши?» – вспомнил Санька.

Наверное, пора было стрелять, и без того прокопались слишком долго. Но не увидеть куматкана! Санька еще раз глянул в прорезь. Аргал, перебирая ластами и нервно вертя головой, улегся так, словно хотел собой заслонить семью. Один черныш сладко жмурился на солнце, другой спал. И тут рядом с ними Санька заметил желтое пятно. Пятно открыло глаза, помотало усатой мордочкой и захныкало. Тотчас же мать погладила его ластой, но малыш не успокоился. Неуклюже переваливаясь с боку на бок, нерпа-мать проползла несколько шагов и вдруг исчезла. А через полминуты появилась совсем в другом месте, подковыляла к своему куматкану и выронила на лед серебристо сверкнувшую рыбешку. Малыш мгновенно проглотил ее и снова превратился в желтоватое пятно на снегу.

Пора было действовать. Санька прижал приклад к плечу, поймал на мушку усатую морду старого аргала и вдруг понял, что не сможет выстрелить. Ему было жаль нерп. Но ему было жаль и белку, и косулю, и красавца-глухаря, однако там оставался охотничий азарт, который в конце концов побеждал. Здесь же он не чувствовал никакого азарта, только смущение.

Эти неповоротливые нерпы напоминали человеческую семью. Они так же любили друг друга, и нянчили малышей, и готовы были в случае опасности собой заслонить остальных. А главное, они говорили, пусть на своем нерпичьем языке, но абсолютно понятно! Говорили, смеялись, плакали… И Санька подумал, отводя палец от спуска: «А если они как дельфины? Никто ведь их еще не изучил толком. Если они разумные? Не как собаки, а как самые первые люди? И вдруг – выстрел…»

Усатая голова аргала выскочила из-под прицела, в нерпичьей семье произошло какое-то молниеносное движение, и Санька с ужасом понял, что момент упущен. Он торопливо вел ружье за аргалом, но аргал был проворнее. И в тот момент, когда можно сказать «все кончено», сзади грохнул выстрел.

Санька вскочил на ноги. Всех нерп как ветром сдуло – лишь аргал остался лежать на льду.

«Мы убили у них отца, – тупо думал Санька. – Убили отца…» Он ничего не соображал, только эта горькая фраза ворочалась в голове. И не обратил внимания, как Цырен с победоносным воплем бросился вперед. Пробежал десять метров… двадцать… тридцать… Вдруг под ногами у него затрещало, в стороны метнулись паутинки трещин.

– Ложись! – раздался хриплый крик отца. Распластав руки, Цырен упал на лед. Это его и спасло. Там, где он только что бежал, проступали темные лужицы воды.

Отец схватил багор и осторожно, стороной, подбежал к Цырену. Ухватившись за рукоять багра, Цырен выполз на твердое, встал и машинально отряхнулся. Выражение лица у него было даже не испуганное – скорее, растерянное. Что-то они там сказали друг другу, отец ударил багром по льду – и перед ними открылась зияющая чернь полыньи.

Санька опустился на снег и понурил голову. Странное дело, он даже ужаснуться не успел. А если бы… Тут же все решало мгновение! И помочь не успеешь! Выходит, не зря им твердят одно и то же по десять раз. Не зря…

Отец с Цыреном подволокли к саням огромную тушу, что-то кричали, пересмеивались, а он сидел, уставившись в лед, и сам не понимал, отчего так скверно на душе. Оттого, что не смог выстрелить и едва не сорвал охоту? Оттого, что Цырен чуть не провалился в полынью? Или оттого, что аргала все-таки убили?

Отец пристроился покурить возле стены торчащей ледяной глыбы. Здесь, за ветром, было тепло, по-весеннему припекало солнце. Цырен распахнул ватник, бросил шапку на лед.

– Не выйдет из меня охотника, – признался Санька, резонно ожидая, что сейчас его как следует отчитают, а то и высмеют.

– Почему же, совсем наоборот, – огладив бороду, ответил отец. – Больно уж симпатичная семейка попалась. Если бы не ваш музей, я, однако, тоже того… воздержался бы.

– Правда? – не поверил Санька.

– А то как же! Нет, сынок, кто бездумно стреляет в зверя, тот еще не охотник.

– А я, знаешь, о чем подумал в этот момент? – тронув аргала носком унта, проговорил Цырен. – А вдруг они разумные, вроде дельфинов? Ну, цивилизация подводная: еще не люди, но уже не звери. И все понимают. А тут мы с ружьями…

– Но бреши, это я подумал! Потому и выстрелить не смог.

– Нет, серьезно. И еще подумал: ни за что бы не выстрелил на месте Саньки. Удивительно, правда?

– Совпадение.

– Не совпадение, а ми-ро-воз-зре-ни-е, – раздельно, по слогам произнес Цырен. – Мы же с тобой похожи, как, как…

– Как два куматкана, – посмеиваясь, вставил отец. – А все же, братцы куматканы, больше я с вами на нерповку не ходок.

ПОД ЗВЕЗДНЫМ НЕБОМ

Солнце опустилось за горы. Некоторое время по синему льду еще гуляли багровые блики, но вскоре поблекли, растаяли, и над Байкалом повисла обычная серая мгла.

С моря тянуло пронизывающим ветром, а Рудик вот уже час стоял на высоком берегу и вглядывался вдаль. Он решил спрятаться от ветра за сосной неподалеку, но едва тронулся с места – увидел внизу, там, где дорога спускается к Байкалу, маленькую ссутулившуюся фигурку. По огромной шапке Рудик узнал Валюху. Он сбежал с откоса, бесшумно подкрался сзади – и залился отчаянным собачьим лаем.

– Рудик? Фу, напугал!

– Ты чего здесь бродишь? Замерзла вся.

– Да вот вышла погулять. В избе у нас ужас как натоплено.

– Оно и видно, аж зубы стучат от жары. '

– А ты что туг позабыл? Да еще простуженный?

– Я-то? – потерялся Рудик. – На закат решил посмотреть.

Она понимающе усмехнулась:

– Конечно, из окна у тебя заката не видно! Ладно уж, пошли по домам, чего там…

Рудик, не раздеваясь, выпил стакан молока, уплел горбушку, обогрел руки над плитой и снова поспешил на берег. Маленькая фигурка стояла на том же месте.

– Вот теперь верю, что в избе у вас жарко, – сказал он, спустившись. – Что-то не сидится дома.

Она глянула на него мельком и ничего не ответила. Несколько минут молча всматривались в темноту. Потом Валюха сказала:

– Еще час не появятся – пойду папу звать. Искать надо.

– Появятся! – неуверенно ответил Рудик. – Заблудиться негде.

Он уже давно хотел поговорить с нею, да случая не представлялось. Не так-то это просто – вмешаться в чужую жизнь. Однако с некоторых пор он понял, что обязан вмешаться, потому что дружба трех Робинзонов начала катастрофически расклеиваться. Сначала Цырен обиделся, что обошли его с музеем, – и откололся от компании. Потом у Валюхи с Санькой начались нелады, тоже как будто связанные с Цыреном. Тогда Рудик не понимал, в чем тут дело. Но вот Санька с Цыреном помирились – и это ровным счетом ничего не изменило, дружба не восстанавливалась. И Рудик, окончательно сбитый с толку, решил, если Валюха сумела запутать их простые и ясные отношения, лишь она одна способна их распутать.

– Я тоже беспокоюсь весь день, – издалека начал он. – Жду, жду… Слушай, а ты кого больше ждешь, Саньку или Цырена?

– Лошадку, – насмешливо отрезала она. – Почему я должна кого-то ждать больше?

– Помнишь, перед Новым годом ты обещала привлечь Цырена, чтобы организовал встречу с полковником Матвеевым?

– Ну, помню.

– А ты зачем-то это дело замудрила, голову ему закружила записочками. Тебе что, нравится Цырен?

– Конечно, – призналась она, прямо глядя в глаза. – И ты, и Санька, вы мне все нравитесь. Мы же друзья.

Говорить с ней было трудно, казалось, она наперед знает все, что он скажет. И Рудик пошел напролом.

– Опять ты не о том, Валюха! Нечего меня за нос водить!

– Ну так не суй свой нос куда не следует.

– Значит, куда не следует? А что из-за тебя вся наш дружба распалась, это, по-твоему, ничего?

Наверное, зря он взял так круто, Валюха и без того нервничала, а тут еще он со своими дурацкими расспросами.

– Из-за меня!? Ну и грош цена вашей дружбе, если она из-за первой же девчонки распалась!

В голосе ее уже слышались слезы, но Рудик не мог остановиться – задело за живое.

– Дело не в девчонке. А в том, как эта девчонка себя ведет.

– Он еще указывает, как мне себя вести да с кем дружить!

– Значит, ты это нарочно?

– Нарочно?! Да что ты понимаешь! – И она набросилась на него, замолотила кулаками куда попало. – Как ты смеешь! А еще друг! Я бы вас всех троих исколотила! Тоже мне, отважные рыцари! Я им всю дружбу испортила! А что я переживаю, это нм наплевать! Разве ты не видишь, несчастный робинзон, я тут полдня стою на морозе, жду, как дура? А ты спрашиваешь… да еще говоришь…

И она уткнулась в холодные, залубеневшие на ветру варежки.

Рудик перепугался. Он ожидал чего угодно, только не этого. Но он предпочел стоять на своем до конца.

– Валюха… Ты сказала, ждешь. А кого?

Она ответила, все еще всхлипывая:

– Не видно? Ну, я пойду, Рудик, а то дома потеряют. Да, я виновата перед вами. Хотела растормошить Цырена. А получилось… Хуже некуда получилось. Санька подумал бог знает что и… В общем, все это неважно. Оказалось, дело не во мне… Рудик, если через час они не вернутся… Ты зайдешь, да? Я пока не буду отцу говорить.

Она ушла, а Рудик так и остался ни с чем на берегу Байкала. Прояснилось лишь одно: Валюха тоже страдает от всей этой неразберихи. И кто тогда виноват во всем, если не она? Было над чем поломать голову. —

Валюха вернулась через полчаса.

– Иди погрейся, я постою.

– Что ты, я не замерз!

– Иди, иди! Ты хороший друг, Рудик, но рассуждаешь как ребенок. Ничего не понял. Иди, а то опять продует.

Он хотел обидеться, но не успел. Совсем близко послышались неразборчивые голоса, веселое конское ржание – и в сотне метров от берега Рудик различил движущееся темное пятно. Валюха сорвалась с места и запрыгала вниз по откосу, прямо по снежной целине, а вслед за нею покатился к Байкалу восторженный серебристый перезвон:

– Сань-ка! Сань-ка! Са-а-а-неч-ка-а-а-а!..

* * *

Лошадь медленно взбиралась в гору. Там, впереди, скрипели полозья по накатанной дороге, о чем-то спорили Рудик и Цырен, покашливал отец, а Санька с Валюхой поотстали, и Валюха, оживленная, взволнованная, тараторила без умолку:

– Ты знаешь, Рудик такой надежный друг, так он за вас переживал, целый вечер ждал на откосе… А большой аргал? Куда же мы его поставим? Надо было поменьше нерпу выбрать… Только наивный до невозможности. Считает, вы с Цыреном из-за меня поссорились. Но вы же помирились, правда? Значит, не из-за меня. Я, конечно, тоже виновата. И перед тобой, и перед Цыреном. Морочила ему голову почем зря, хотела растормошить, а то совсем скис парень. Нельзя же оставлять человека одного в таком состоянии… Ты замерз, да? Ничего, сейчас напьешься чаю с малиновым вареньем. У вас есть малина? А то я принесу, у нас еще три банки осталось… Нет, Санечка, я себя не оправдываю, я поступила легкомысленно – эти записочки, елка, зимовье… В общем, безответственно. А Цырен такой интересный человек, ты даже не представляешь! Я думала он… ну, гордый, что ли, надутый, а он очень хороший. И мне показалось… только на минуточку… на несколько дней… что он мне нравится. То есть не показалось, на самом деле. Но все равно только на несколько дней. Пока не поняла, что теряю тебя… Видишь, сама же и поплатилась… А ты, значит, не выстрелил, пожалел? Вот такой ты и есть, я это в тебе больше всего ценю. Ты душевный. Цырен интересный, Рудик справедливый, а ты… Ну, а потом оказалось, все это, с Цыреном, сплошная блажь. Ты мне ее одним словом вышиб…

– Каким словом, Валюха?

– Забыл! Все забыл!. Конечно, тебе не до меня. А я все помню. Каждое твое словечко, каждую буковку.

– Постой, постой! – Санька даже остановился, когда постиг наконец смысл услышанного. – Так значит… это у тебя прошло?

– Сразу же! А теперь понимаю: и не было ничего. Глупости – переувлеклась общественным поручением.

– Нет, серьезно? Это же здорово, Валюха!

– Здорово, – кисло согласилась она. – А как у тебя с Маринкой?

– С какой Маринкой? – Он совсем забыл про Маринку, только сейчас вспомнил и расхохотался. – Это я так… Обиделся на тебя – и ляпнул. Я ведь, тогда сразу вернулся. Тот вечер мне на всю жизнь запомнится. У тебя еще иголка была вколота в куртку. Маленькая иголочка с ниткой. И я тут же– пожалел, что оставил тебя с такими мыслями. А выскочил в коридор – никого…

– Значит, проучил ты меня. И правильно проучил. Если бы ты знал, как я переживала!

От полноты чувств Санька загоготал на всю улицу, – и нахлобучил Валюхе шапку на глаза.

– Бежим! Отстали мы с тобой.

И они во весь дух припустили в горку мимо темных вечерних домов. С разбегу Санька ухватился рукой за электрический столб, привалился к нему, плечом и ни с того ни с сего заявил:

– Это же уравнение с тремя неизвестными! Два неизвестных мы определили. А третье?

– Какие еще неизвестные?

– Мне сейчас одна мыслишка в голову залезла. А Цырен?.. Он ведь знал, что нравится тебе? Знал, да? И все-таки…

– Вот и врешь. Эта мыслишка у тебя с Нового года сидит…

– Ладно, согласен. Но все-таки знал или нет?

– А как же ты с ним помирился? Если думаешь, что знал?

– Ну, это совсем другое. Я подумал… Случись со мной такое, как тогда с Павлом Егоровичем, кто со мной ночью в степь пошел бы? Снегирь? Кешка? Едва ли. Разве что Рудик. А Цырен точно, пошел бы. Вот я и решил: дружба должна быть выше. Так знал он?

– Допустим, знал. Ну и что? По-твоему, он из-за этого в степь с тобой не пошел бы? Или куда там… в разведку?

– Да не в разведке же дело, Валюха!

– Смешной ты, – прошептала она. – Какое имеет значение: знал, не знал. Сам же говоришь, разведка одно, а это… совсем другое. Тут у всех права одинаковые. И каждый должен за себя стоять. Знал, наверное. Но еще больше был благодарен, что хоть кто-то оказался рядом. Потому и поделился тайной…

– И обещал взять тебя с собой сокровища Чингисхана искать?

– Не совсем так. Он сказал не «со мной» – «с нами».

– «С нами»? – Санька на минутку задумался и признался чистосердечно: – Дурак же я все-таки! Неисправимый дурак, правда? Постой, а какое это было слово?

– Какое слово?..

– Которым я из тебя дурь вышиб? Надо же мне знать… на следующий раз.

– Следующего раза не будет, – ответила она серьезно. – Да я тебе все равно не поверила бы в следующий раз. Это слово – Маринка…

– Фьюить! – присвистнул Санька. – Вот уж не подумал бы. Все. Точка. Конец разговору.

Нерповщиков они догнали уже у ворот. Гринька с матерью вышли во двор встречать охотников.

– Ну, слава богу, все живы-здоровы. Уж не спрашиваю, с добычей, нет ли, ладно хоть сами вернулись.

– С добычей, Настя! Доброго аргала привезли. Ставь кастрюлю побольше, угостим ребят нерпятинкой.

– Ну ее, нерпятинку, варить долго. Я блинов гору напекла. Валюша, Рудик, Цырен, заходите, будем чай пить!

– Правда, ребята, давайте на блины. Цырен, Рудик!

– Мы всегда – пожалуйста, – сказал Цырен.

– Валюша!

Санька впервые назвал ее так, да еще при всех и сам испугался собственной смелости. Но она нисколько не смутилась, ответила звонко, будто нарочно, чтобы все слышали:

– Спасибо, Санечка. С удовольствием.

* * *

Уже слипались глаза от усталости, когда Рудик сказал:

– Ребята, заскочим ко «мне на минутку. Увидите кое-что…

– Ложились бы лучше спать, – посоветовала тетя Настя. – Завтра вставать чем свет.

– Да нет, еще рано, – поддержал Рудика Цырен.

Он и сам хотел показать товарищам «кое-что», да раньше обстановка не благоприятствовала, а теперь вроде бы снова все уладилось в их компании, даже Санька с Валюхой помирились. Потайной карман, где хранилась восковка, словно жег Цырена, постоянно напоминая о себе.

Рудик плотно прикрыл дверь, задернул штору и только тогда достал из-за шкафа завернутый в газету лист ватмана. Это был Байкал, а по его голубому полю, по зелени тайги, по коричневым складкам гор тут и там пестрели яркие разноцветные знаки.