Текст книги "Серебряный остров"

Автор книги: Борис Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Пришел прощаться Кабан. Никто ему руки не подал. Ухмыляется, иуда: «Счастливого плаванья! Пользуйтесь своей свободой на здоровьице!»

Черен был Байкал, когда выходили в море из нашей тюремной гавани. «Не захлебнется твой святой?»– спрашиваю Гаврилова. – «Ничего, и не такие шторма видали. Суденышко хоть и старинное, латаное-перелатаное, зато экипаж надежный: три бывших ссыльных поляка, два бурята из «сочувствующих» и украинец, нюхнувший пороху. Словом, полный интернационал». В последний момент взяли на борт еще одного пассажира, симпатичного бурята, рыбака. Как оттолкнулся он ногой от стенки, так и отвалил «Святой Иннокентий». Гаврилов засмеялся: «Однако и здоров ты, паря! С виду-то тщедушный, в чем только силенка прячется, а пароход единым духом с места сдвинул!» «А человек в три раза самого себя сильнее», – тот бурят говорит. Очень верная мысль. Теперь-то я убедился. Только не в три раза – в тридцать три.

Слаб еще, рука онемела, болят помороженные ноги. Хозяин отпаивает какими-то целебными травами, какими-то душистыми горькими чаями. Остальное в другой раз.

12 ноября

Вышли поздно вечером. Всю ночь пароходик изрядно трепало волной, так что мы хлебнули мурцовки. Впрочем, кое-кто из команды тоже. А назавтра к обеду началось… Что тут началось! – Точно семь знаменитых байкальских ветров сорвались с привязи и затеяли свою дикую шаманью пляску. Буря играла суденышком, как кошка с мышонком, швыряла с волны на волну, подбрасывала, вертела, и если сразу не прихлопнула своей тяжелой лапой, так только затем, чтобы дольше потешиться. Волны перехлестывали через палубу, вода заливалась в трюмы. Самые высокие волны касались самых низких туч. Бортовая качка усилилась, казалось, вот-вот нас опрокинет. Но капитан не дрогнул. Не впервой выходил он один на один против Байкала. Только раз усмехнулся в усы: «Выбрал же времечко Лысый Кабан, когда вернуть вам свободу. В самую точку попал.

Но мы еще посмеемся над ним, Комиссар!»

Да не суждено было посмеяться над ним Гаврилову. Через час ударил настоящий ураган, затрещали снасти, жалобно застонали обледеневшие борта, забеспокоилась команда. Нас понесло на утесы. Бросились шуровать топки, подняли пар сверх всяких возможных пределов, и только начали обходить опасное место – пароход потерял управление. Прибегает матрос: «Рули заклинило!» Побледнел капитан, старый байкальский моряк. Понял, чьих это рук дело. Зараз избавился Кабан и от нас, освобожденных политических, и от команды, «чересчур свободомысленно настроенной». Вот что значила его прощальная ухмылочка!

«Шлюпки на воду! – скомандовал капитан. Но было уже поздно. Нас несло к скалистой гряде. Оставалась единственная надежда – сесть на мель. Но капитан был бессилен что-нибудь предпринять: судном управляла стихия. Однако он не потерял мужества до последней минуты, до той минуты, когда «Святой Иннокентий» вдруг остановился – прямо на нас несся страшный черный утес. «Кто сможет – на скалу!» – успел крикнуть Гаврилов.

Раздался треск – нас расшвыряло кого куда. Меня, потерявшего сознание от удара, подняли сильные руки капитана. Последнее, что я увидел, уже вцепившись в мокрый, холодный гранит: по накренившейся палубе Гаврилов волок Молдаванина. В ту же секунду пароход ухнул – и погрузился в бездну. Молдаванин каким-то чудом выбрался на скалу.

Гаврилов не успел…

14 ноября

Мы, четырнадцать человек, вскарабкались на камень. На голый камень, разбивший наш пароход. Тянулся по камню уступ – десять шагов в длину, полшага шириной. Сесть нельзя, упадешь. Лечь можно, но если лечь, пятеро уместятся, а нас четырнадцать. Пришлось стоять. Так и стояли, поддерживая друг друга, как положено людям в трудную минуту. А ветер пытался сбросить нас в море, и волны бушевали под ногами, обдавая ледяными брызгами.

Вот где я до конца, до глубины души осознал: люди – братья! Да, мы были родными братьями: украинец, поляки, буряты, русские. У кого-то из команды отыскалось немного хлебца – поделили между изнуренными голодовкой политическими. Две последние цигарки обошли карниз – каждому по затяжке. Мы поддерживали, подбадривали, согревали друг друга. Моряки говорили, скоро должен пройти пароход. Конечно же, все рейсы обходили стороной этот опасный участок. Но надежда важнее хлеба, Я складывал стихи. Нравились они мне, лучше всех прежних были. Жаль, не могу вспомнить ни строчки.

Ветер постепенно притих… Зато повалил беспросветный снег, мокрый и скользкий. Он сек лицо, залеплял нос и глаза. Мы соскребали его с лица одеревеневшими пальцами, а ветер снова и снова швырял в нас пригоршни этого липкого снежного теста, и так без конца.

Чтобы согреться, мы пробовали петь. Мы старались перекричать ветер, но он и тут не давал нам пощады, срывал с губ слова и уносил в море. Мы пели «Дубинушку», «Варшавянку», старинные сибирские песни. И вскоре охрипли. Тогда каждый затянул свое сиплым шепотом. Лишь бы слышал сосед, лишь бы знал, что не одинок.

А снег все хлестал и хлестал, припечатывал нас к граниту. И мы поняли: это благо. Теперь мы уже наполовину вросли в ледяную глыбу, можно было не держаться.

Мы поняли: ветер не страшен, потому что мы стали частью скалы.

Лоб горит, хочется пить. Кажется, опять теряю сознание…

19 ноября

Хозяин говорит – едва я выкарабкался. Но теперь уж выкарабкаюсь! Если не замерз на скале, ничего мне в жизни не страшно.

Сколько же простояли мы на скале? День, два? Думаю, не больше. Мы потеряли счет времени, утратили чувство реальности. Стоя на утесе, я пережил несколько жизней. Одну из них – в прекрасном мире завтрашнего дня в коммуне. Странно, я был счастлив, уносясь мыслью в будущее, совершенно счастлив. Оно предстало передо мною рельефным, почти ощутимым.

Куда кинематографу – я жил там!

Если когда-нибудь напишу поэму о нас, ледяных, пленниках, главным в ней будет не боль и страх, а братство и мечта о будущем.

Мой сосед, молодой матрос с «Иннокентия», поседел за это время. Мороз начал брать свое, мы все чаще теряли сознание. Но никто не упал в море. Сначала поддерживали друзья, потом лед. Кто-то из нас закоченел раньше, но и мертвым оставался в строю, прикованный льдом к скале, к живым товарищам. И уже зная, что многие замерзли, я мучительно думал: каково же будет тому, кто последним останется в живых?

До сих пор не понимаю, почему этим последним оказался я. Два года тюрьмы, две подряд голодовки… Разве что был моложе других? Нет, не в этом дело! Многие, почти все, были крепче, закаленнее, с детства привыкли к суровому здешнему климату. Но я понимал – только воля может спасти. Только воля!

А воле и выдержке меня научили скитания, тюрьмы, подпольный рабочий кружок. Не зря же друзья звали меня Комиссаром. Я должен был жить, чтобы сполна рассчитаться с гадами за погибших товарищей, за Папашу, а теперь еще за пароход, за капитана Гаврилова, за наше маленькое братство посреди Байкала. И я твердил: «Держись, Федор! Человек в три раза сильнее самого себя!»

Меня снял рыбак. Зовут его Михаил. Отчества и фамилии не знаю. Он рассказал, что все остальные были уже мертвы. У меня изо рта выходил едва заметный парок. Но я ничего не помню. Очнулся в жарко натопленной избе. Болели помороженные руки и ноги. Болело все. Я закричал. Он наклонился надо мною: «Молчи, сынок. Терпи. Отца и мать благодари – крепким родили тебя на свет. И ни звука – обыски кругом. Сам сгинешь и меня погубишь». Каким горьким чаем он меня отпаивал! Какой вонючей мазью растирал!

Однажды я пришел в себя, чувствую: нет ни рук, ни ног. Нет, и все тут! Я заплакал от бессильной ярости: зачем тогда жить? Мне во что бы то ни стало нужна правая рука! Хотя бы одна правая, чтобы стрелять из винтовки, а когда победим – держать перо!

Но теперь могу шевелить пальцами, ходить по дому, даже писать могу! Спасибо Михаилу. Какое это удивительное чувство – снова ощутить руки и ноги, с которыми уже распростился!

24 ноября

Ура!!! Только сейчас дошла запоздалая весть – в Питере власть взяли Советы! Ленин провозгласил Российскую Советскую Республику! Вот она, коммуна нашей мечты! Теперь – в Иркутск, Все еще у нас впереди…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПО СЛЕДАМ ВЕРБЛЮДОВ ЧИНГИСХАНА

КАРТА ЗАГОВОРИЛА

Весна в Прибайкалье поздняя, затяжная. Еще в марте зазвенят капели, затрезвонят ручьи по распадкам, а в апреле сойдет снег и зазеленеет на крутоярах молодая травка, в мае заполыхают горы фиолетовым пламенем багульника, а по берегам Байкала все еще будут лежать почерневшие глыбины льда и зябко постукивать над ними голые ветви деревьев. Только в июне распустятся листья, голубым ковром незабудок уберутся таежные поляны и наконец-то расцветет черемуха. Это значит, весна взяла, свое, началось лето.

Может, кому-нибудь и по вкусу такая длинная весна, только не участникам экспедиции. С первыми подснежниками были они готовы к походу и на трудных контрольных работах с тоской поглядывали за окна: как, мол, там весна, вперед движется или опять отступает?

Но день тянулся за днем, месяц за месяцем, раннюю теплынь прогоняла метель, и даже когда все вокруг зазеленело, нет-нет да садились на траву, на яркие желтки одуванчиков белые мухи.

Общими стараниями предстоящую экспедицию оснастили что надо. Запаслись фонарями, скобами, крючьями, достали капроновый шнур. Рудик получил в подарок от отца «взрослый» фотоаппарат с блицем-вспышкой, а Саньке дядя-геолог прислал из города компас. Помня о жажде и голоде в пещере, ребята составили длинный список, что взять с собой, и уж теперь помимо лесок, крючков и поплавков, помимо термоса и чайника были предусмотрены и сухари, и консервы, и даже шоколад.

Едва просохла земля, все четверо после уроков зачастили в каменоломню. Учились пользоваться страховочным шнуром, рубить ступеньки киркой, вбивать в камень крючья и скобы. Поначалу друзья опасались за Валюху: а вдруг у нее голова закружится на высоте, все-таки девчонка? Однако Валюха оказалась молодцом.

Но и уроки скалолазания остались позади, а лето не спешило являться на Байкал. И лишь для одного дела, от которого зависел успех экспедиции, не хватило – затяжной медлительной весны – для расшифровки карты. Два месяца ломал над нею голову Рудик, прикидывал разные варианты, сравнивал с другими загадочными картами, чтобы понять хотя бы принцип расстановки знаков, но карта упорно молчала. Несколько раз, просидев над восковкой до отупения, он умолял Цырена поговорить с дедом, попытаться узнать хоть что-то. И Цырен наседал на Константина Булуновича с вопросами, только задавал их осторожно, исподволь, ни словом не поминая злополучную карту. Но дед, вообще молчаливый последнее время, на вопросы отвечал неохотно – понимал, куда клонит внук, да и крепко запали ему в память переживания, связанные с пещерой, ни о каких походах слышать не хотел. Однако кое-что Цырену удалось выведать.

Однажды, когда дед расклеивал по страницам своей «медицинской книги» вставочки – новейшие наблюдения за описанными ранее растениями, Цырен сказал как бы невзначай:

– Знаешь, дедушка, не мешало бы нам приложить к этой книге карту лекарственных растений Прибайкалья. А то приметы и свойства ты описываешь, а где найти сами растения – неизвестно. Так и затеряются для потомков наши деляны…

Эти «нам» и «наши» выскочили у него случайно, сами собой, но они-то и смягчили старика. Константин Булунович сдвинул очки на лоб, задумался.

– Хорошая мысль, внучек, да невыполнимая. Целебные травы по всей тайге раскиданы. А деляны так малы – ни на какую карту не нанесешь. В одном ты прав – затеряться им никак нельзя. Но для того ты и останешься на земле после меня.

Константин Булунович снова склонился над рукописью, а у Цырена перехватило горло: вот, значит, какие надежды на него возлагаются – дед считает его продолжателем своего главного дела… И все же порадовался добытому: так и есть, лекарственные растения не имеют никакого отношения к карте!

В другой раз, читая газету, Цырен наткнулся на заметку о старинном забайкальском городке Кяхта, через который в давние времена пролегала караванная тропа в Монголию.

– Интересно, – спросил Цырен, – сколько же дней шел караван до Кяхты? Такая даль – все верблюды передохнут…

– А я эти караваны своими глазами видел, – процеживая очередной взвар, заметил Константин Булунович. – И в той же Кяхте. Вот как стар твой дед! Родился в эподу верблюжьих караванов, умер в эпоху межпланетных полетов…

– Да не умер же еще! Не умер! – прикрикнул на него Цырен. – И до межзвездных доживешь.

Но дед не слушал.

– А верблюд – скотина выносливая и поболе может пройти. Почему выносливая? Да потому как не торопится. Не спеша жует, не спеша живет. Исстари известно: верблюд делает в сутки не больше, чем человек. Значит, от силы километров пятьдесят. Вот и считай…

– А лошадь?

– Ну, лошадь – другое дело. Для верхового сто – сто двадцать километров – норма. Только лошадь такого пути не выдержит, ей отдых нужен. А то сегодня сто, завтра ничего.

«Значит, так. и пометим, – радовался Цырен. – Скорость верблюжьего каравана – 50 км, отряда всадников – 100–120 км. Кстати, монгольские лошади выносливые, неделю-то могли обойтись без отдыха. Тем более у Чингисхана были, наверное, запасные лошади.» Несложный арифметический расчет – и циркуль указал точку севернее Сохоя. Не может же быть столько совпадений!

Но самое интересное ждало Цырена впереди.

Он едва дотянул до субботы, места себе не находил – рвался к деду. Что-то эта затяжная весна вовсе доканала старика, прежде он только телом сдавал, а теперь, похоже, и духом пошатнулся, начал о смерти поговаривать. Всю неделю Цырен с нежностью думал о деде, перебирал в памяти его скупые слова, вспоминал несуразное свое поведение и сам себя стыдился. Вроде бы понимал, немыслимо вести себя так с единственным на свете родным человеком, но стоило вернуться домой – все начиналось сначала. Снова Цырен юлил, выпытывал что-то, а дед запирался. Как чужие! «Это все проклятая карта виновата, – думал Цырен. – Верно говорят: коготок увяз – всей птичке пропасть. Но ничего, покончим с картой – я еще успею отблагодарить дедушку. Да я его… на руках носить буду…»

В таком настроении бежал он с друзьями на остановку автобуса. В их распоряжении оставалось минут пять, когда Цырена вдруг словно под локоть кто подтолкнул: загляни в газетный киоск!

Ему сразу бросилась в глаза эта книжечка: «Пещеры Прибайкалья». И первая мысль мелькнула: «Вот дедушка обрадуется!» Только потом, когда выяснилось, что надо разменивать рубль, а сдачи у продавца нет, дошло до Цырена, что книжечка им самим пригодится. И, может быть, наведет старика на нужный разговор.

Конечно же, к автобусу Цырен опоздал, оставалось топать пешком через перевал. И пока отдыхал, подымаясь в гору, всю книжку страница за страницей прочел. Так себе, ничего выдающегося.

Домой он заявился уже в сумерки и первым делом вручил деду подарок. Константин Булунович нацепил очки и тут же принялся за чтение, кое-где желтым стариковским ногтем делая пометки на полях. Про ужин, конечно, и думать забыл. Пришлось Цырену самому пошукать по кастрюлям, кое-как отыскал среди разного несъедобного варева остатки щей. До полуночи Цырен не ложился, ждал что скажет дед по свежему впечатлению. Гляди ведь, как заинтересовался! Но деда книжица тоже разочаровала.

– Все это, внучек, конечно, интересно. Обязательно прочти. А я эти пещеры давно знаю. По крайней мере, в нашем околотке. И еще два десятка знаю, о которых автор не подозревает. Правда, стоянок первобытного человека в них не обнаружено, но тоже есть знаменитые. Да только по другой статье…

– По какой статье!?

Дед снял очки и подозрительно прищурился:

– Ох, Цырен, вселился в тебя шайтан, покоя не дает! Так и зудит, так и зудит. А имя тому шайтану… Сказать, нет?

– Ну, скажи, скажи! – промямлил Цырен, уже поняв, что выдал себя и что из деда ничего больше не выжмешь.

– Сокровища Чингисхана, вот этого злого духа имя.

– Подумаешь, сокровища! Просто мне свой край хочется узнать.

– Если бы, внучек. Если бы! Я бы тогда тебе лучшим помощником был. Есть о чем порассказать, – Но ты решил деда побоку. Сам решил добывать клад. Вот и добывай. Да только помни: еще раз устроишь такую нервотрепку, как тогда с пещерой, – уж не выдержит твой дед.

Цырен умолк, начал было укладываться, но тут его осенило:

– А про нашу пещеру тоже знал?

– Знать-то знал, но сам, понятно, не видел.

– И что же, она тоже знаменитая «по другой статье»?

– Конечно.

– А что за «статья», не скажешь?

– Не скажу, внучек. До поры до времени, пока ума не наберешься. Чтобы «шайтана» твоего еще пуще не раздразнить. Одно скажу: про сокровища Чингисхана ничего не знаю. По мне, если и прятал их Чингисхан, то не на Байкале, на каком-то другом озере. Может, на Алтае, там пещеры познаменитее наших…

– А как же верблюды?

– Да никак! Ты что, видел их следы на песке? Легенда, не подтвержденная исследованиями, – только сказка. Понял?

Ночью Цырен, ворочаясь в постели, еще раз обдумал слова деда и утвердился, что дед намеренно оговаривает легенду. Намеренно, чтобы не – лез Цырен искать сокровища. Да и как не увериться, если в рассуждениях деда вопиющие противоречия? Цырен же прекрасно помнил: «Давно смыло время верблюжьи следы на берегах Байкала, но зоркому глазу много ли надо, чтобы восстановить след?» А в древних книгах своими глазами видел закладки: «Следы», «О пещерах». Следы кого? Да наверняка верблюдов, не случайно же дед про скорость караванов знает! «Древние книги полны отзвуков, и стоит нанести те отзвуки на карту…» Вот дед и нанес их на карту. Чего же ему не хватило, чтобы где-то рядом, возможно даже, на расстоянии дальних делян лекарственных трав, найти тайную пещеру? Явно же: «Этот отрезок берега наиболее вероятен, но там нет ни одной известной пещеры». «Этот отрезок» – без сомнения, наши места. Может, именно поэтому и поселился здесь дед? Действительно, в нашей округе нет больше пещер, кроме Пещеры Трех Робинзонов. Значит, все указывает на нее. И в рассуждениях, и на карте!

Конечно, первым увлечением деда были легенды.

Но почему легенды всегда оборачивались пещерами?

И почему он сам обследовал все известные ученым прибайкальские пещеры? «И здесь, внучек, две легенды сливаются». Да, не иначе! Это не два, это одно увлечение – поиск сокровищ Чингисхана!

И тогда совершенно очевидно, что кружками и крестиками помечены на карте именно пещеры. Кружками – известные науке и описанные в книгах и статьях, а крестиками – те двадцать неизвестных. Или наоборот. Это нетрудно установить по брошюре. Скорее всего, крестиками помечены все-таки неизвестные. Ну да, ну да, наша как раз неизвестная! Что же тогда означают вопросительные и восклицательные знаки? Да только одно: «!» – пещеры, обследованные дедом и отпавшие, а «?»– или не обследованные, или те, на которые еще осталась надежда. Кстати, поставлен ли вопрос возле Пещеры Трех Робинзонов?

Цырен уже готов был вскочить и посреди ночи бежать к Рудику, как вдруг пришла ему в голову отчетливая мысль. Ну. хорошо, допустим, воины Чингисхана сумели найти эту пещеру, расположенную на скале, и поднять туда сокровища. Можно даже допустить, что раньше у подножия стены проходила «узкая береговая полоса, по которой двигался караван. Что же значит тогда стрелка, показывающая путь от пещеры по суше? Уж не этим ли путем возвращался Чингис, ликвидировав с помощью верных стражников свое воинство и ненужных уже верблюдов? Возвращался… через отвесные скалы? На лошадях? Бессмысленно!

Однако эта маленькая неувязка не очень-то встревожила Цырена, Хотя, рассуждай он трезво, легко обнаружил бы противоречие, грозящее опрокинуть всю гипотезу.

Действительно, возвращайся Чингис водой или сушей, стрелок может быть только две. А коли их три… Значит, это не путь Чингисхана? Ерунда!

«Кажется, стрелка, ведущая через горы, пунктирная, а те две сплошные, – вспомнилось Цырену. – Стало быть, она не имеет никакого отношения к верблюдам, а скорее всего отражает какие-нибудь предположения деда. И доказывает, что из пещеры есть второй выход. Безусловно! Иначе первобытные не поселились бы в ней. Значит, надо искать выход в тайгу, и если он будет найден, можно не сомневаться – пещера та самая!»

Почему «та самая», он все же не сумел объяснить себе. Но уснул убежденным, что секрет карты наконец-то разгадан.

Назавтра чем свет Цырен стукнул в окно Рудика. Через минуту заветная восковка лежала на столе, а заспанный Рудик, все еще ничего не понимая, ошалело таращился на Цырена.

– Смотри сюда! И учись, как надо разгадывать карты…

В итоге тщательного анализа было установлено следующее. Первое. Карта отражает многолетние поиски дедом Константином Булуновичем пещеры Чингисхана. Второе. Кружочки – это пещеры, описанные в литературе (все они значились в книжке). Третье. Крестики – это пещеры, неизвестные науке (их на карте было девятнадцать). Четвертое. Восклицательные знаки означают, что Булунов-дед эти пещеры обследовал и что, стало быть, они уже не претендуют на звание Пещеры Чингисхана (таких на карте было тринадцать). Пятое. Пещеры, помеченные вопросом, дедом не исследованы и, стало быть, могут претендовать на звание Пещеры Чингисхана (таких было шесть, причем самый жирный вопрос стоял как раз у Пещеры Трех Робинзонов!). Шестое. Все три пути, ведущие к этой пещере, обозначены не пунктиром, а сплошной линией, что подтверждает наличие второго выхода из пещеры.

Неясными оставались сущие пустяки: обрывки пунктирных стрелок кое-где по берегам да три значка – квадратика. Может, в будущем и эти знаки удастся расшифровать. А пока важно, что карта заговорила. Да еще как заговорила! Прямиком указала: путь к сокровищам Чингисхана лежит через Пещеру Трех Робинзонов!

Наконец мать Рудика усадила исследователей нить чай. На столе красовался букет огненных жарков – первых истинно летних цветов Байкала.

– Лето! – вздохнул Цырен. – Вовремя же она заговорила. Теперь пора о лодке подумать. У кого бы одолжить лодку?

– Лодка не проблема. А что, Константин Булунович отпускает тебя?

– Сначала не хотел. Теперь вроде отпускает. Только не в этом дело… Боязно мне оставлять его, Рудик.

СНОВА В ПЕЩЕРЕ

Костерок выхватывал из темноты круто нависший свод. Но теперь пещера не казалась такой уж угрюмой – или потому, что они вернулись по доброй воле и могли без нужды прожить здесь хоть десять дней, или потому, что под сводами звучал Валюхин смех, блестели в отсветах пламени ее глаза.

Цырен подкладывал в огонь под самый чайник ветку за веткой и рассуждал:

– Конечно, по закону четверть клада полагается нашедшему, но я не взял бы ни копейки. Подумаешь, деньги! На весь же мир прогремит: найдены сокровища Чингисхана! Легендарные! О которых столько спорили! И кто их нашел? Никому неведомые ученики из Горячих Ключей. А для себя… Оставил бы на память какой-нибудь черепок. Чтобы на старости лет вспомнить нашу пещеру, вот этот костер и вас всех. Ну и, конечно, книги – ценность. Мудрость веков, собранная в Отраре. А среди них есть, наверное, и медицинские. Будь моя воля, все их отдал бы деду. Хоть порадовать старика. И загладить свою вину. Что ни говори, это же он нашел клад…

– Погоди, еще никто не нашел, – по обыкновению уточнил Рудик.

– Считай, он у тебя в кармане! – с небрежностью победителя бросил Цырен. – Мы его открыли, как планету Плутон, на кончике пера. Высчитали теоретически. Приходи и бери.

Никто не стал возражать. В этой вековой темноте, в глубине скалы, вознёсенной высоко над Байкалом, да еще накануне дня, когда вот-вот распахнется перед ними некая таинственная дверь, не хотелось высказывать опасения, даже если они и были.

– А по-моему, лучшая награда – сам поиск, приключения, распутывание клубка загадок, – задумчиво сказал Санька.

– Приключений у нас и здесь никто не отнимет, – рассудил Рудик. – Мы только скупили на след. А вот отказываться от денег, по-моему, чистое безумие. Если есть закон, почему мы должны выставлять себя такими умниками? У тебя дед в подшитых-переподшитых валенках ходит. А сам говоришь – его заслуга…

– Дело, мальчишки, не в валенках, – подала голос Валюха. – Мне, например, ничего не нужно. А о чем мечтаю… – Она запнулась на секунду и рассмеялась. – О какой-нибудь брошке, без которой можно обойтись. Да и тебе, Рудик, ничего не нужно, и тебе, Саня. Точно? Ну, допустим, Цырену и Константину Булуновичу. Но это же копейки по сравнению с четвертью клада. А вот кому позарез нужны деньги, так это школе.

– Школе районо отпускает…

– Павел Егорович говорит, отпустили на год столько-то тысяч, точно не помню, а чтобы интернат отремонтировать как следует, требуется втрое больше. Да – его и не ремонтировать – новый строить пора. Школе вот так нужен кинопроектор, два магнитофона, радиоузел. Районо! Знаете, сколько таких школ в районе? Чем старье латать, они капитальные здания строят, сегодня здесь, завтра там. И правильно! Да, на будущий год кабинет химии открывать, а в нем пока одни пробирки.

– Если так вопрос повернуть, конечно, отказываться нельзя, – согласился Цырен. – Голова у тебя варит…

– Какая там голова! – махнула рукой Валюха. – Посидел бы на школьном совете, узнал бы, сколько у Павла Егоровича забот. Надо хоть немножко быть хозяином в своем доме…

– Это называется: делить шкуру неубитого медведя, – напомнил Рудик. – Ты хоть смотришь за костром, Цырен?

– А чего за ним смотреть? Чайник уже закипает. Ну, Валентина свет Петровна, вот тебе заварка, хозяйничай.

– Заваривайте, ребята, сами. Какая разница.

– Ну, нет! Если заваривает хозяйка, у чая и запах другой.

Когда после ужина вышли на уступ, было уже темно, лишь Байкал внизу переливался бликами.

– Двенадцатый час, спать пора, – сказал Цырен. – В семь подъем. Программа напряженная, прохлаждаться некогда.

Прежде чем уснуть, он еще раз вспомнил весь этот день. Как затащили лодку высоко на камни и до бортов загрузили балластом. Довольно легко, за час с небольшим достигли пещеры – все-таки великое дело шнур. Обнаружили в нише забытую прошлым летом кружку, полную чистейшей воды. Едва передохнув, побежали смотреть галерею древних, а потом Санька и Цырен еще раз перекопали стоянку первобытных, а Рудик и Валюха сфотографировали наскальные рисунки. Всем, конечно, не терпелось начать поиски выхода из второго зала, простукивать стены, но сдерживала договоренность: прежде закончить дела, оставшиеся от прошлого года. Иначе когда настанет время искать клад, кто же захочет копаться в золе? «А завтра, – думал Цырен, – самый главный день. Долгожданный! Если ничего не даст простукивание, придется лезть на стены, искать дыру в потолке. Выход из пещеры точно есть, остался пустяк – найти его.»

Он еще не очень-то представлял, как доберутся они до отверстия в потолке, пытался изобрести что ни будь, безвыходных положений не бывает. И вдруг почувствовал смутное беспокойство. Словно недодумал чего-то, забыл сделать что-то важное. Ему бы сосредоточиться, привести в порядок мысли, но вместо этого он вспомнил, как помогал Валюхе взбираться на трудный уступ и как доверчиво обхватила она его шею…

Смутная тревога исчезла, улетучилась, спать не хотелось, перед ним стояло лицо Валюхи, какою она была там, на скале, – внимательно распахнутые глаза, едва заметные веснушки, выбившаяся из-под косынки прядь волос. Весь день он старался не видеть и не слышать ее, даже не думать о ней. И лишь сейчас дал себе волю… Он знал: впереди нет ничего. И позволял себе лишь вернуться назад, в прошлое, на елку, в зимовье – и снова, в который уже раз, переживал эти счастливые часы, находя в них новые и новые подробности.

В эти минуты ему хотелось только одного: подарить ей в знак благодарности что-то огромное, прекрасное, такое, чтобы ахнула. Может быть, сокровища самого Чингисхана.

Мысль о сокровищах Чингисхана всколыхнула в Цырене неясную тревогу. Это было похоже на предчувствие беды, на какое-то подавленное предгрозовое состояние. Что-то он должен был вспомнить. Но он заснул, так и не вспомнив ничего…

Первой проснулась Валюха. Ее сдавленный шепот разбудил всех – шепот, а не грохот, стоявший вокруг.

– Ребята, что это? Землетрясение?

Что-то гудело, трещало и рушилось внизу, в недрах пещеры, и пол время от времени встряхивало. Спросонья ребята не сразу догадались, что же происходит, и, наверное, у каждого мелькнула мысль, о злых духах подземного царства. Уж не специально ли подстроили они какую-нибудь гадость, чтобы отпугнуть экспедицию от клада, который стерегут вот уже семь столетий? Потом вход в пещеру схватился мертвенным фиолетовым пламенем, точно завесили его колышущимся на ветру шелком, и вслед за этим воздух рассадило оглушительным взрывом. Пол в пещере подскочил, все четверо попадали лицом в постели.

– Вот это гроза! – успел выкрикнуть Цырен. – Люблю грозу в начале мая, когда…

Новая вспышка, сопровождаемая таким треском, точно развалился на куски утес, заглушила его слова. И снова вернулось к Цырену чувство тревоги – что-то он забыл сделать. Когда громыхание смолкло на несколько секунд, со стороны входа послышался упругий, надсадный вой. Шквал полоснул по ушам, пошел на убыль, опять вернулся, набирая силу, – и на самых низких, басовых нотах оборвался под новым обвалом грома.

«Лодка? – думал Цырен, стараясь поскорее прийти в себя от этого грохота и воя. – Как будто укрыли надежно. Но с лодкой уже ничего не сделаешь, не лезть же сейчас вниз…»

И тут он вспомнил. Схватил фонарик, метнулся к выходу.

– Шнур! Капроновый шнур!

Вот что не давало ему покоя, вот что он должен был вспомнить вечером: драгоценный капроновый шнур, который с таким трудом удалось достать и без которого экспедиция теряла смысл, остался висеть на сосне. Оба мотка, и основной, и запасной. Вчера казалось, нет места надежнее. А сегодня… Пусть бы они лишились одежды, еды, даже спичек, но шнур…

– Ошалел! Тебя же сдует как соломинку.

– Я только гляну. Только голову высуну.

Он вернулся молча, погасил фонарик и лег. По-прежнему беспрерывно грохотал гром, паузы между его раскатами заполнял свист ветра, но теперь в пещере наступила тишина. Она означала, что ребятам уже не спуститься к лодке, даже если лодка уцелеет, и что поиск сокровищ Чингисхана поставлен под вопрос.

– Моя вина, – подавленно сказал Цырен. – Если лодка в порядке, завтра махну домой. За обычной веревкой.

– Это всегда успеется, – возразил Рудик. – За веревкой можно махнуть и на пятый день. Завтра будем искать.

Голоса ребят звучали нервно, напряженно, точно напитались электрическими разрядами. И вдруг раздался мягкий, чуть насмешливый голосок Валюхи:

– Мальчишки, это уже не завтра. Это сегодня. – Она не сказала как будто ничего существенного, но сразу полегчало.