Текст книги "Серебряный остров"

Автор книги: Борис Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Искать – тоже нужен шнур, – пробурчал Цырен.

– Начнем без него, там видно будет.

– Вас послушать, так и беды никакой не произошло.

– Не надо паниковать, Цырен. Беды и правда не произошло.

– Ладно, – решительно поднялся Цырен и обвел всех лучом фонаря. – Ладно. Но все-таки предлагаю: за утерю бдительности и ценного оборудования Цырену Булунову объявить выговор. Кто «за», прошу голосовать.

– Я бы ограничилась предупреждением на первый случай, – почти ласково сказала Валюха и подняла руку. За ней проголосовали Рудик и Санька. – А сейчас давайте-ка спать. Подумаешь, гроза!

* * *

Утро встретило их неприветливое, хмурое. Низкие черные тучки беспорядочным стадом мчались с запада на восток. Обычно такая погода не улучшает настроения. Но утро и принесло приятные известия. Оказалось, лодка целехонька, стоит себе в укромном местечке, только полна воды. А кроме того, ночной ветер обломал несколько веток у сосны, одну прямо с оглоблю.

– Вот это нам на руку, – обрадовался Санька. – Значит, будет чай. А то что за еда сухомяткой?

– Не только чай, будет вам и суп, – пообещала Валюха. – Будто я вас не знаю: без супа не работники…

Почаевничав, ребята прежде всего проверили, что за дыра в потолке, нельзя ли до нее как-нибудь добраться. Три луча сошлись в одной точке. Это оказалась узкая щель между двумя плитами, такая узкая, что о лазе и говорить не стоило. К тому же находилась она на десяти-двенадцатиметровой высоте, тут и шнур не помог бы. Однако дыра доказывала, что западная сторона пещеры выходит в тайгу.

– Ну что ж, будем стукать, – сказал Цырен. – На трех уровнях: у пола, на высоте груди и на высоте вытянутой руки. Кто услышит гулкий звук, вроде как в пустой бочке, – премия.

– Какая премия?

– Первым осмотреть сокровища Чингисхана.

И пещера наполнилась стуком. Беспрерывным, упорным в две кирки. Под сводом перестук множился, спутывался, падал сверху уже сплошной дробью не то пулемета, не то отбойного молотка. Если бы и таились в пещере какие-нибудь злые духи, приставленные охранять клад, вмиг разбежались бы.

Вечером, когда уже руки опускались от усталости, Цырен в досаде отбросил кирку и возмутился, будто его обманули:

– Вот черт! Монолит! Никаких просветов!

– Ну, захотел в первый же день найти! Мы еще постукаем, – утешил его Санька. – Давайте-ка, братцы, ужинать, от грохота брюхо подвело. Как пустая бочка.

Так буднично и заурядно окончился этот день, которому Цырен прочил стать великим. Назавтра предстояло простукивать стены на высоте трех и четырех метров. Нечего было и думать, сладить с этой работой без лестницы. Не рубить же ступени на каждом шагу.

– Эх, сожгли большую летку, – огорчился Санька. – Я бы из нее лестницу смастерил.

– Из одной-то? – не поверила Валюха.

– А из двух сможешь? – хитро прищурился Цырен.

Санька отвернулся, решил – опять его разыгрывают.

– Чудак, будут тебе ветки. Только, может, малость кривые.

И Цырен начал разуваться. Дождь шел вторые сутки, кора сосны намокла, и Валюха, тревожно глянув вверх, нахмурила брови.

– Могу я попросить тебя об одном одолжении?

– Конечно, Валя. Все, что угодно.

– Не лазь туда, Цырен. Скользко же! Сорвешься – и больница не понадобится. Подождем, пока перестанет дождь…

Цырен уже начал было натягивать снятый сапог – и расхохотался.

– Ты гляди, едва не уговорила! Да для меня это… Рудик, Санька, скажите-ка! К тому же по мокрой коре босиком даже лучше. Так что не из-за чего беспокоиться. А ну, гоп-гоп!

Странно, внизу виднелась не земля, а крохотные волны, кипящие в береговых утесах. Пожалуй, ему было бы страшновато, если бы не Валюха. Ее присутствие делало ствол шероховатым, сучки – надежными, руки – сильными. Много ли надо человеку – несколько добрых слов! Ему нравилось, что Валюха переживает за него, хотя, может быть, точно так же переживала бы и за Рудика. А вчера Цырен приметил: она старается не оставаться с Санькой наедине. Чуткая. У них даже сами собой сложились две бригады. Валюха с Рудиком и Санька с Цыреном.

Он вспомнил, как утром Санька уговаривал: «А что, Валюта, может, опять супчиком нас побалуешь? Страсть люблю супчик, особенно когда ты, готовишь». – «Вари сам, если охота. Мне и дома надоело». – «Ну, пожалуйста, Валюшенька!» – и украдкой погладил ее руку. Она обернулась, увидела Цырена и ответила сердито: «Не подлизывайся! Каждый день суп – жирный будешь!»

Наконец он достиг первой капитальной ветки.

– Ау, Санька, лови! – Цырен сбросил вниз связку из разных тоненьких веревочек, шнурков и ремней, и Санька привязал к ней топор. – Буду рубить ветку, на которой сижу.

Рубить на весу было неудобно, а тут еще, как назло, первая ветка, самая толстая, ухнула мимо уступа.

– Может, заодно и дровишек наломать? – крикнул он вниз. – Для супчика?

– Никаких дровишек, слезай! – отозвалась Валюха.

– Без супчика пробьемся, – подтвердил Санька. Когда Цырен ступил на землю, Валюха вздохнула и, ни слова не сказав, ушла в пещеру. Вскоре Санька соорудил классную лестницу. А обрубков от нее хватило-таки на костер. Агитировал ли Санька еще раз, Цырен не знал, но суп на обед был.

К вечеру простукивание закончили – безрезультатно. На лица легли первые следы разочарования. Больше всех был обескуражен Цырен: великий день открытия ускользал. А дождь все лил и лил, теперь вода уже не капала в кружку – бежала сплошной струйкой. Ребята не знали еще, что дождь им не враг, а союзник. Они узнали об этом лишь на утро четвертого дня.

Цырен снова завел речь о поездке за веревками, с помощью которых надеялся достичь дальних углов пещеры, Валюха отговаривала его, Санька и Рудик молчали. Настроение было кислое.

– Ну зачем тебе веревка, где ты ее там зацепишь? – наседала Валюха. – Покажи, где!?

И она чиркнула фонариком по стене. Что-то показалось ей подозрительным, она вскочила, направила сноп света вверх. Под сводом, на высоте пяти-шести метров, расплывалось серое пятно. Посреди пятна сверкнула искра – и холодной каплей упала на лицо Валюхи. Из стены сочилась вода!

Ребята бросились к лестнице. Но даже Санька, самый длинный из всех, не смог дотянуться киркой до серого пятна. В ход пошли камни, валявшиеся в пещере, остатки дровишек, рюкзаки, куртки. Лестница поднялась на полметра, с последней ее ступеньки Санька рубанул по стене – к ногам щедро посыпалось каменное крошево. После третьего удара в углублении показался сгнивший корешок. Санька потянул за него, корешок оборвался – и лестница поползла в сторону. Цырен едва успел подставить плечо.

– Нет, братцы, так не пойдет. Надо натаскать камней.

Наконец лестницу надежно установили на каменной пирамидке, укрепленной грунтом, и Цырен взялся за кирку. Углубление в стене постепенно увеличивалось, земля сыпалась из него все более сырая, все чаще попадались гнилые корешки. И вот какой-то удар Цырена достиг цели – грунт отвалился пластом, потом сам по себе пополз неширокой струйкой. Цырен отстранился, ждал.

– Да ты вдарь посильнее, – посоветовал снизу Рудик.

Цырен вдарил – и целый поток воды обрушился вдруг на испуганных друзей, – воды, смешанной с песком, с прелыми листьями. – Ребята отскочили, отряхивались, отплевывались. Когда поток иссяк, Цырен снова вскарабкался на лестницу, сунул голову в образовавшуюся дыру – и пещеру огласил восторженный вопль:

– Вижу небо!

Через полчаса, кое-как расширив новый, очень сырой лаз, решили рискнуть. Как самый худенький, на роль первопроходца опять был избран Рудик.

Томительно тянулись секунды. Валюха нервно похрустывала пальцами. Санька стоял на лестнице, подстраховывал Рудика. А Цырен едва не бегал по пещере: наконец-то, кажется, пробил час, настал «великий день».

Прошла целая вечность, когда в дыре показалась подкованная подметка сапога.

– Держите! – предупредил глухой голос Рудика.

Он стоял мокрый, весь в глине, с круглыми от изумления глазами и не мог вымолвить ни слова. Три фонарика уставились на него в упор.

– Что?! Сокровища?! – закричал Цырен.

– Д-дом, – заикаясь, выдавил из себя Рудик. – 3-зимовье…

ДОЛИНА СРЕДИ СКАЛ

Санька ждал каких угодно слов, только не этих. Было бы куда больше похоже на правду, если бы их ждал снаружи караван верблюдов или даже дикарь в шкурах, с каменным топором в руке. Но дом…

До того как Рудик произнес это слово, Санька; представлял себе узкую расщелину, повдоль разрезавшую утес, и мрачную противоположную стену; они выйдут – и сразу увидят вход в другую пещеру, теперь уж в ту самую! Не может же эта каменная громадина, внутри которой они находились, быть такой узкой, всего в две пещеры шириной. Значит, она продолжается и дальше в сторону тайги, а коли так, почему бы не здесь затеряться пещере Чингисхана? Где еще нашел бы он столь потаенное местечко? Рудик сказал «дом»! Санька не верил ушам, он должен был увидеть все своими глазами.

Против ожидания, лаз оказался довольно крутым. «Ни дать ни взять, воронка. Естественная воронка, по которой первобытные выбирались в тайгу, – соображал Санька, карабкаясь по камням. – Видать, засыпало грунтом самое горлышко, а после дождей вода скопилась на дне и просочилась в пещеру. Не дожди – пришлось бы нам возвращаться восвояси».

Первое, что он увидел, были тучи, бегущие над головой. Потом бросились в глаза ярко-зеленые вершины лиственниц, и, наконец, взору открылся окружающий пейзаж – тесный и мрачноватый. Но Санька не успел ничего разглядеть, его внимание приковала покосившаяся и вросшая в землю избушка, крыша которой густо схватилась мхом. Зимовье как зимовье, он немало встречал таких на бесконечных охотничьих тропах. Но здесь…

Это был замкнутый самостоятельный мирок, со всех сторон отгороженный от белого света отвесно уходящими вверх скалами. Оазис среди скал. Нет, не ущелье, не трещина, скорее чаша, даже стакан, и на дне – два десятка стройных, как по линейке, лиственниц, зеленая лужайка, заросли кустарника с теневой стороны, родничок в камнях и сама избушка. Больше ничего. А вокруг мрачно-серые, точно топором обрубленные скалы. Площадка, на которой стоял Санька, находилась сравнительно высоко над долиной, лиственницы вздымались выше, но еще выше громоздилась скала, тяжело нависшая над всем этим крохотным мирком. Едва он успел осмотреться, сзади раздался голос Валюхи:

– Саня, помогай!

И вот они остановились перед спуском в долину, Валюха удивленно вскинула ресницы, быстро, как белочка, огляделась по сторонам, покачала головой. А Цырен разом схватил обстановку своими узкими, зоркими, всевидящими глазами и тут же нашел меткое слово: «провал». Действительно, как еще угораздило крохотный пятачок земли, едва ли двести метров на триста, так опуститься по сравнению с окружающими горами?

– Провал. Там была пустота, огромная пещера – продолжение нашей. Выходит, и сокровища того… провалились.

– Не выдумывай, – остановил его Рудик. – Если это и провал, ему никак не семьсот лет, а, по крайней мере, миллион.

– Пусть миллион. Но все равно это провал, – угрюмо настаивал на своем Цырен. – Избушке тоже не семь сотен лет, самое большее – сто. Значит, будем считать, с сокровищами уважаемого Чингисхана мы потерпели провал. – Он помолчал и закончил как можно бодрее: – Но экспедиция продолжается. Узнаем хоть, что за избушка. Авось да и найдем что-нибудь интересное.

– Едва ли, – скептически заметил Рудик. – Это я от неожиданности обалдел, а таких зимовьюшек в тайге ой-ей-ей сколько.

– Если зимовье строил охотник, – рассмеялась Валюха, – богатый был человек. На вертолете на охоту летал; Иначе сюда не забраться.

– Ладно, вниз! – скомандовал Цырен. – Исследователь глазам не верит.

…Вход зарос высокой травой. Когда ее примяли, оказалось, что дверь, осевшая и подгнившая, приперта колом. Обошли избушку вокруг – она скособочилась, обомшела, между бревнами зияли щели. Крыша, крытая прочной лиственничной дранкой, тоже, кое-где прохудилась. В чурбаке неподалеку торчал ржавый топор с остатками гнилого топорища. Крошечное оконце затянуло пылью. Ничем, буквально ничем не выдавало зимовье своих секретов.

Наконец Цырен отпнул кол. Дверь жалобно скрипнула, приоткрылась. Цырен втиснулся в нее до половины – и сразу подался назад. Глаза его заблестели.

– Братцы, пулемет!

Общими усилиями дверь распахнули во всю ширь, Санька протер оконце пучком травы. На грубом, топором рубленном столе стоял пулемет – тот самый, который они столько раз видели в фильмах про гражданскую войну. Только за много лет облетела с него защитная краска, и от ржавчины стал он рыжим.

– «Максим»! – узнал Рудик.

– Ветеран, – сказал Санька, погладив шершавый кожух.

Под колесом пулемета Валюха обнаружила записку – полуистлевший клочок желтой бумаги с почти выцветшими буквами. Человек, писавший ее, то ли вообще не привык держать карандаш, то ли старался из последних сил: буквы были крупные, перекошенные, наполовину письменные, наполовину печатные. С трудом удалось разобрать:

«Товарищи!

Открылас рана, чуфствую плох, боюс не дождаца. Оружие наготове, до конца остаюс на посту. Если не дождус, прошу щитать меня большевиком. Да здравствуит Республика Советов!

Михаил 14 марта 19… г».

Звонкий голос Валюхи, читавшей записку, смолк – и невольно все четверо склонили головы перед памятью безвестного красного партизана Михаила, до конца оставшегося на посту, перед памятью всех тех, кто отдал жизнь молодой Республике Советов.

– Я все понял, – тихо сказал Цырен, не поднимая головы. – Это знаменитая партизанская база. Каратели целый год не могли ее найти. А потом партизаны ушли в рейд, многие погибли, если не все… вот и затерялись следы. Дед рассказывал… – И добавил после паузы, – Константин Булунович.

Долгое молчание прервал Санька.

– Возвращаться в пещеру нет смысла. Надо обследовать зимовье. Не одним же пулеметом были богаты партизаны.

– Верно, – согласился Рудик, – давайте располагаться, готовить ужин.

– Крыша-то протекает. Надрать бы корья, да прикрыть на ночь.

– Правильно, Санька, займись крышей, – вступил в свои командирские права Цырен. – Рудик – в распоряжение Валюхи. Уборка и ужин. А я дровишек натаскаю, печь затоплю.

Через час, когда в долине стемнело, над крышей зимовья вился дымок. Внутри жарко топилась сложенная из камней печь, сквозь щели виднелся огонь, жадно пожирающий хворост. Булькал котелок, постукивал крышкой чайник. На подметенных нарах ворохом громоздился пахучий пихтовый лапник – привычная постель таежника. Валюха зачерпнула из котелка, подула на ложку, попробовала, причмокнула – и пригласила:

– Ну, прошу к столу. Только добавки не просите, котелок маленький. Налегайте на сухари.

Под утро опять хлынул ливень, наспех залатанная крыша протекла, на нары как из лейки бежала вода. Уже в половине седьмого все были на ногах.

– Вот что, братцы, – растапливая печь, заявил Санька. – Это зимовье, да и вся Долина Партизан – прекрасный экспонат для нашего музея. Только перенести нельзя. Так что предлагаю открыть здесь филиал.

– А экскурсанты будут на парашютах прыгать?

– Ну, во первых, над сделать фотографии. А во вторых… кто захочет, доберется. Не так уж сложно.

– Вот я и предлагаю, – продолжал Санька, – оставим все как было. А чтобы музейное имущество не испортилось, подремонтируем зимовье. Дверь наладим, крышу кое-где перекроем.

– Так уж перекрывал вчера.

– Какое там, я наспех перекрыл, шалашным методом. А теперь сделаем по уму, дранки надерем.

Ключ бил в двадцати шагах от избушки, узеньким ручейком пересекал лужайку и терялся в камнях. «Из земли вышел, в землю же ушел, – подумал Санька. – Да и то, куда ему больше деться, выхода-то из долины нет.»

Он еще раз оглядел рваные края глубоченного «стакана», и вдруг его осенило: «Как же попали сюда партизаны? И как ушли? Вход в пещеру был завален, значит, только через верх. Но ведь скалы совершенно отвесные. разве что все партизаны были альпинистами? И все-таки зимовье – вот оно, стоит себе…»

Он набрал воды в чайник, в котелок – и невольно мысли его перескочили с партизан на дела экспедиции. Чего уж тут о высоких материях рассуждать, когда сами-то, можно сказать, попали в ловушку. Понадеялись, что выход из пещеры ведет в тайгу, стало быть, домой. А он привел в долину. Из долины им не выбраться, значит остается один путь – через пещеру. А ведь в прошлом году Цырен не рискнул слезть. Теперь еще хуже – камни ослизли и дождь, похоже, надолго зарядил. Правда, Цырен предлагал спуститься, съездить домой за веревками, но дело это рисковое. Да и Валюха не позволит.

«Валюха! – у него защемило в груди. – Съестного осталось всего ничего, скоро опять на голодную диету. Мы-то ладно, нам не привыкать, ее жалко – девчонка!» Однако он тут же одернул себя. Чего, в самом деле, запаниковал? Дождь рано или поздно перестанет. К тому же знают дома, куда они поехали, потеряют – наверняка приедет кто-нибудь попроведовать. Надо только дежурить в пещере, пост учредить…

Он даже подпрыгнул: пост в пещере! А ведь и правда, где больше быть посту! Записка лежала на столе, значит после Михаила никто в избу не заходил. А пост, если понимать это слово буквально, как, наверное, понимали его партизаны, – значит наблюдательный пост!

Вспомнилось первое утро в пещере, раскопки и череп. Санька и тогда не поверил, что это череп первобытного: столько веков прошло! Скорее всего, у очага первобытных погиб человек нашего времени. Им мог быть только Михаил. А если так, не оставалось сомнений: партизаны знали о пещере, через нее пробирались в долину. А «воронку» завалило позднее. Вот так открытие!

Может, пост был где-нибудь на вершине окружающих долину скал? Чей же тогда череп лежал в пещере? А если партизаны проникали в долину через пещеру – как они попадали в тайгу? И как ходили на охоту первобытные? И те, и другие не смогли бы жить без тайги, без охоты, без дров. Как ни верти, все упирается во второй выход из долины. Вот бы его найти! Кстати, для них это – вопрос вовсе не теоретический. Очень даже практический вопрос…

Санька решил пока не сообщать друзьям о своей догадке – засмеют, чего доброго, – а посоветоваться с Валюхой. Валюха – голова, мигом все уяснит и найдет ошибку. Вот только поговорить с ней наедине стало последнее время проблемой…

Однако на этот раз ему повезло. После завтрака Валюха нагрела чайник воды и объявила:

– Мальчишки, вы как хотите, а я голову мыть. Саня, польешь?

Взяла мыло, полотенце и направилась к ручейку. Санька с чайником последовал за ней. Они остановились, когда избушка скрылась за невысокими кустами. Ручей делал здесь последний прыжок по камням и нырял в невидимую расселину.

– Тебе не кажется, Валюха, что ты стала хуже ко мне относиться? – напрямую спросил Санька.

– Не кажется, Санечка! – она прислонилась к его плечу, но все-таки успела оглянуться: не видно ли от избушки.

– Вот-вот, ни шагу без оглядки! И позавчера, едва я притронулся, ты уж сразу…

– Ничего-то ты не понимаешь! Совсем здесь не место…

– Почему? Он же все равно знает.

Валюха вздохнула, как вздыхают над непонятливым ребенком.

– Мало ли что знает. Попробуй поставь себя на его место.

– И что же?

– А вот что, – Валюха выпрямилась, вскинула голову, будто приготовилась выступать на собрании. – У каждого человека, Санечка, есть своя натура, с детства определяющая характер. И если эта натура не позволяет тебе обидеть маленького, нагрубить старику, пройти мимо упавшего – ты этого и не сделаешь. Даже не раздумывая. Это у тебя в крови.

– Согласен. Только – какое отношение имеет это к Цырену?

– Самое прямое! Чуткость или равнодушие тоже идут от натуры. Ты к нему хорошо относишься, так? Разве ты хочешь, чтобы он руку сломал? Или опрокинул на ногу вот этот чайник?

– Да при чем тут чайник!

– Очень даже при чем. Значит, с помощью чайника ты не хочешь причинить ему боль? А другую боль, в сто раз сильнее, – не возражаешь? Не возражаешь, да?

Санька ошарашенно молчал.

– По натуре ты добрый. Только чуткости тебе не хватает. Вот, например, при коммунизме все будут счастливы, так? Забудутся войны, голод, болезни, каждый найдет себе работу по душе, так? А как же быть с этим: он любит ее, а она другого? Ведь это останется? Значит, опять кто-то…

– А ведь правда, так получается.

– Вот и не получается! Потому что оба, он и она, научатся уважать этого третьего, не давать ему повода для переживаний. Натура не позволит. А сама «зубная боль», если не раздувать ее нарочно, – не такое уж несчастье. Скорее наоборот! – Валюха рассмеялась. – Ну, что глаза вылупил? Понял что-нибудь?

– А пока давай-ка к делу, не то чайник остынет. Лей, да помаленьку.

«Вот она какая!» – с обожанием подумал Санька. – И как-то сразу померкло его открытие. Детские дела, детские заботы. А она совсем другим живет. Взрослым. И все-таки, когда она обматывала голову полотенцем, Санька решился и рассказал Валюхе о своей догадке. Нет, не ошибся – ей это было интересно.

– Очень похоже на правду, только… в самом деле чего-то не хватает. А ты заметил – тебе слово «пост» помогло. Вот что значит одно правильно понятое слово! Сделай сообщение. Одна голова хорошо, а четыре лучше. Да, Саня… Вы тогда, в прошлом году, что с этим черепом сделали?

– Мы же не знали, что партизан. Думали, первобытный…

– Так и оставили?

– Нет, похоронили. И камень сверху положили.

Вот это молодцы! Неважно кто, важно, что человек.

Он хотел сразу же «сделать сообщение», но едва они вошли, в избушку, Рудик выпалил:

– Смотрите, что мы нашли!

В углу стояло семь винтовок, настоящие, внушительные, с примкнутыми трехгранными. штыками. Все металлические части винтовок проржавели, зато деревянные выглядели как новенькие: гладкий приклад, отполированное чьими-то руками ложе.

– Вот это да! Где были?

– Под полом. Рудик сдвинул половицу…

– А больше там ничего нет?

– А еще чугунок, – сообщил Рудик. – Глядите, какой вместительный. Принимай, товарищ кок!

– Спасибо. На ваши аппетиты в самый раз, – сдержанно отозвалась Валюха. – Было бы что варить.

– Хотя это и экспонат, мы с Рудиком решили использовать его под суп. Конечно, если директор музея не возражает.

– Не возражаю. А знаете, одну винтовку мы все-таки прихватим. Я вот думаю: есть пулемет, есть винтовки, должны же быть патроны! Даже если запасы кончились, хоть немного они обязательно оставили бы. Для обороны.

– Будем искать, – ответил Рудик. – Времени у нас вдоволь.

Патронов они все же не нашли. Зато нашли другое. Видно, это был день – счастливых находок. А о своем открытии Санька так и не «сделал сообщения». Не довелось.

После обеда ребята собрались драть дранку. Санька с Рудиком залезли на чердак, чтобы определить, где подсыпать земли на потолок, где подновить крышу. Цырен с топором в руках стоял внизу. В полумраке чердака Санька то и дело натыкался на какие-то трухлявые жерди, ноги тонули в мусоре.

– Давай-ка сбросим этот хлам, – предложил Рудик, – иначе никакой работы не будет.

И слеги, чурбачки, сгнившие мотки веревки, остатки конской сбруи, дырявые валенки и подметки от сапог полетели вниз. В самом темном углу Санька обнаружил ветхий горбовик – фанерный короб, в котором носят за спиной ягоду из тайги.

– Цырен, лови! Пригодится сокровища Чингисхана грузить!

Ящик ударился о землю и развалился. Из него выкатилось что-то похожее на старый березовый туесок.

– Забавно! – заинтересовался Цырен. – Чует мой нос еще одну находку. А ну, свистать всех вниз!

Санька сиганул с чердака в траву. На шум выбежала Валюха, прибиравшая со стола.

Действительно, это был длинный узкий туес, закупоренный с обеих сторон. Но почернел он не от времени, а от смолы. Кто-то когда-то его засмолил. Зачем? Осторожно действуя ножом, Санька вскрыл туесок. На колени упала свернутая трубочкой рукопись – десятка два листов, вырванных из тетради. Санька развернул скрутившиеся листы – они были исписаны знакомым стремительным почерком…

– Да это же дневник Федора Копытова! – воскликнула Валюха. – Те самые страницы, недостающие! Кто бы мог подумать…

ЗАПИСКИ ФЕДОРА КОПЫТОВА (Продолжение)

«8 февраля 1919 г.,

Что-то опять потянуло к дневнику. Оно и понятно, как наступает в моей жизни полоса затишья – влечет к бумаге. Так было в «гостинице» у Лысого Кабана, так было в «госпитале» у Михаила, так и теперь на базе. Выпало мне два месяца сидеть в зимовье своего часа ждать. Далеконько загнали нас каратели. Зато здесь надежно. И что еще важнее – к Лене близко: Не отсиживаемся – готовим поход на Иркутск по Лене-реке, через Качуг. Потихоньку сколачиваем партизанскую армию, вооружаем, обучаем, в ряды выстраиваем. Чтобы с тылу Колчака «щекотать».

А пока отсыпаюсь, душой и телом отхожу, омульком и сохатиной откармливают меня мужички. Днем кой-какая работа по хозяйству: дровишек заготовить «наверху», рыбалка, охота, кашеваренье. Зато по вечерам – песни, частушки да байки разные. Впору садись протоколистом на наших вечорках, на посиделках и слово в слово записывай. Какая книга получится! По частушкам у нас вне конкуренции Еремеев Иван, а уж по байкам первым номером идет Михаил. Занятный мужик. Неграмотный, кое в чем темный, а ума палата.

«Чего ж ты, – спрашиваю, – дядя Михайло, в партию большевиков не запишешься?» – «Да неграмотный же я, Комиссар, сынок.» – Так он меня называет с тех пор, как из преисподней вызволил. Комиссар для него – имя. Все равно что «Федор, сынок». – «Давай, я тебя за неделю выучу».

Три вечера с ним позанимался – и уже читает прилично и пишет, правда, кое-как. Рука не удерживает перо, к веслу, топору да ружью привыкла. Но за три вечера выучиться грамоте в его-то годы – это же способности иметь надо! И такие истории сыплет, такие бывальщины – аж слеза прошибает. Он и долину нам открыл, и пещеру с диковинными рисунками, и пути указал. Охотник, рыбак бесподобный, все тайные тропы на Байкале знает. А еще врачеватель, каких поискать. Я бы не поверил, что обмороженного и простуженного насквозь можно вытащить из бреда, из жара с помощью одних только травок. Не поверил бы, коли не со мной это произошло. Для меня он всевластный волшебник, из опыта поколений черпающий силы для излечения недугов. Не нашептываниями врачует, не молитвами, не святой водицей – целебными веществами, что травы корнями своими извлекли из земли. Вот бы соединить его знания с наукой!

Многое, многое надо сделать, когда освободим страну, когда станем хозяевами своей земли. А я теперь заправский сибиряк, и все мои помыслы о будущем связаны с Сибирью. Сибирский простор, сибирские богатства плюс самая передовая наука – вот где неисчерпаемый кладезь силы нашего народа. И нет для меня большого счастья, чем посвятить жизнь этому краю…

Коптилка догорает, пора спать. За окном пурга, пламя коптилки мечется туда-сюда. И откуда такая пуржина в нашей яме?

16 февраля

Вернулся с задания Булунов. Рассказал: партизанским трибуналом расстрелян Лысый Кабан. Ярый, убежденный враг… На следствии с гордостью даже признал целый ряд лично им совершенных преступлений. Выяснилось, что рули на «Святом Иннокентии» повредил он, собственной рукой. За одно это мало расстрела!

Булунов попросил отпустить с ним на несколько дней Михаила – поврачевать заболевшего братишку. Их родители жили в Чернореченске, и, пока Семен Булунов партизанил, вся семья – отец, мать и старшая сестра – умерла в тифу. Костьку Семен застал до предела истощенным после сыпняка. Перевез на Байкал, в ближайший к базе поселочек, устроил у верных людей. Но дорогой парнишка простудился. Михаил взял мешок с травами, мазями и настойками, Семен – револьвер. Ушли налегке вокруг бродят мелкие банды белых. Удачи вам, друзья!

24 февраля

Много историй слыхал я в тайге за время скитаний. Эта – одна из самых странных.

Готовя операцию по выходу партизанской армии через Лену в тылы белых, встретился я с представителем племени эвенков, кочующего в районе северный Байкал – Киренга. Нам нужны будут их олени, чтобы оперативно перебазироваться на Качугу, а эвенки готовы помочь Советской власти, но с условием вернуть им оленей, потому что для них олени не только транспорт, но и пища, и одежда, и теплый чум. Словом, переговоры затянулись. А когда дело, наконец, сладилось, потребовал старик Прокопий скрепить договор клятвой на амулетах.

«Пожалуйста, – говорю, – поклянемся, коли такой обычай.»

Достал я мандат Сибревкома – какой еще амулет может быть у большевика? А Прокопий достал из-под своих шкур… почерневший от времени клочок пергамента с полустершимися, неизвестными мне буквами. Клочок из старинной книги. Такие книги видел я еще гимназистом в темном, пропахшем пылью веков подвальчике, отделе древних рукописей. Поклялись мы честь по чести договор исполнить, и тут я поинтересовался, откуда эта вещь попала к Прокопию. Нахмурился старик, насупился, в обратный путь засобирался. Кое-как упросил его Михаил, бывший при этом переводчиком, хоть чайку на дорогу испить да трубку выкурить. А коли чай да трубка, то и разговор.

Оказывается, лежит где-то на земле эвенков древний клад, оставленный будто бы грозным владыкой покорившим полмира. И среди злата-серебра и драгоценных камней покоится там древняя книга, в которой сосредоточена собранная в походах мудрость. Прочесть ее нельзя, книга заколдована, но кто положит в карман кусочек той мудрости, то есть, попросту говоря, клочок пергамента, того не покинут здоровье, ум и удача. Потому-то и осталось от книги всего несколько листов – вся ушла на амулеты.

Старик Прокопий запалил новую трубку и умолк, а Михаил от себя добавил, что и – он слыхал, будто припрятан где-то в северном Прибайкалье клад. И будто привез его на верблюдах, и захоронил в пещере грозный хан Чингис. Михаил не впервые встречает у эвенков пергаментные амулеты; вырезанные из древних книг, а раз видел в одном чуме, как младенец играл старинной золотой монетой, явно заморской.

Загорелся я, давай расспрашивать Прокопия, что за клад да где он припрятан. Растолковал, какое значение для науки имеют древние книги. Сгоряча даже предложил свой револьвер за клочок пергамента. Михаил объяснил, что я тут представляю Советскую власть, которая всем народам, и эвенкам тоже, дала свободу. Усмехнулся старик: «Нехорошо говорят белые лючи. Ладно, оленей дам, поклялся. Ладно, прогоняй царя, купца, буржуя – хорошо. Ладно, устраивай Советскую власть – хорошо. Однако зачем обманывал, что свободу эвенкам дал? Прокопий знает, кто дал свободу. От дедов и прадедов шел нам завет: хранить клад и вручить тому человеку, кто принесет эвенкам свободу. Зачем спрашивал, где клад? Свободу эвенкам дал белый лючи Ленин. Пусть Ленин приезжает – накормим похлебкой из оленины, в лучшие одежды нарядим, лучших оленей подарим и откроем клад. Пусть только сам приедет…»

На том и расстались. Ну разве не удивительная история!? Слово здесь даю, клянусь кровью, пролитой в борьбе за свободу русских и эвенков, киргизов и башкир: добьем белых – непременно разыщу клад Чингисхана и доставлю по назначению, лично Ильичу.