Текст книги "Маски"
Автор книги: Борис Егоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Сон Ивана Ивановича
С вечера Иван Иванович съел три порции шашлыка. Шашлыки были очень острые, и он запил их двумя бутылками боржома. Видимо, это и было причиной того, что ночью Ивану Ивановичу приснился страшный сон.
У каждого сны свои. Домашним хозяйкам снятся подгоревшие пироги, студентам – полный провал на экзаменах, управляющим домами – течь в крышах.
Бывают, конечно, и радужные варианты. Тогда все выглядит наоборот: и пироги не подгорели, и экзамены сданы на пятерки, и крыши, как ни странно, не протекают. Но мы говорим о снах кошмарных, поэтому радужный вариант здесь отпадает.
Ивану Ивановичу приснились торговые автоматы: он был работником управления торговли и отвечал за автоматизацию.
А сон был такой.
Сидит Иван Иванович в своем родном, привычном кабинете, настроение у него веселое: автоматов кругом полным-полно. Дверь вдруг открывается. В кабинет входит мужчина. Солидный такой и одет… Впрочем, как он одет, этого Иван Иванович не помнит. Сны тем и отличаются от кинофильмов, что в них кое-что бывает расплывчато.
– Здравствуйте, – говорит мужчина. – Будем знакомы. Я Потребитель.
– Садитесь, – отвечает Иван Иванович, – На Потребителя и работаем. К нему и прислушиваемся.
– Сегодня вы будете не прислушиваться, а слушаться, – произносит Потребитель волевым голосом гипнотизера. – Вы отправитесь в путешествие по городу и весь день будете пользоваться только автоматами. Раз, два…
И вот уже Иван Иванович бредет городскими улицами. День жаркий, и очень хочется пить. Около входа в сквер стоит целая батарея автоматов с газированной водой. А рядом – старый сатуратор и за ним тетя в белом халате. Торгует тоже газированной водой.
Для того чтобы получить стакан воды, надо опустить в автомат трехкопеечную монету. Как на грех, у Ивана Ивановича были одни пятачки.
– Разменяйте, пожалуйста, – обратился он к газировщице.
– Ты что, из автомата хочешь пить? – спросила она тоном, полным ненависти, – Менять не буду. Если хочешь, бери у меня.
– Разменяйте все-таки, – попросил Иван Иванович.
– Сказала: бери у меня. И так план не выполняю…
– А зачем же вы здесь сидите, коли рядом автоматы?
– Как зачем? Смотрю по совместительству, чтобы стаканы не украли.
Иван Иванович вспомнил, что он может пользоваться только автоматом, и побрел дальше. Перед взором его возник павильон «Воды – вина». Автоматы с водой были выключены, зато винные работали исправно.
Дым в павильоне стоял, как и полагается, коромыслом. Посетители нежно объяснялись друг другу в любви и в приподнятом тоне рассказывали о своих житейских подвигах.
– Почему у вас так много пьяных? – спросил Иван Иванович у работницы павильона.
– А я что? Отвечаю за них? – ответила она вопросом на вопрос. – Раньше было меньше.
– Когда это «раньше»?
– А когда автоматов не было. Тут дядя Петя торговал. Бывало, если он видел, кто-то выпил лишнее, говорил: «Нет, дорогой, я тебе больше не отпущу…» А автомат, он человека не понимает. Сколько хочешь дает.
– Ну, это вопрос частный, – сказал Иван Иванович. – Автоматы нужны для того, чтобы быстрее и дешевле обслужить потребителя…
– Какой уж там дешевле, – скептически заметила работница павильона. – Раньше дядя Петя с мензуркой стоял, а я посуду мыла. А теперь тут и заведующий сидит, и два механика по автоматам – потому они портятся часто, – и кассирша, и я же, обратно, осталась…
Иван Иванович продолжил свое путешествие и через несколько минут оказался в «Закусочной-автомате». К этому времени он хотел уже не только пить, давал знать себя и голод. Однако, чтобы утолить его, потребовалось немало времени. У автомата с бутербродами и сосисками не было почти никого, зато в кассу за жетонами стоял длиннющий хвост.
«Получается то ж на то ж, – мысленно заключил Иван Иванович. – Все равно что к буфетчице стоять, что к кассе… С автоматами в общем не быстрее, чем без них».
Он мужественно дождался своей очереди; заветный жетон на сосиски был наконец в его руках.
Казалось бы, все, но сосиски он получил не сразу. Опустил жетон, а долгожданное блюдо появляться не торопилось. Иван Иванович несколько раз нажал аварийную кнопку и, убедившись в том, что она не помогает, деликатно постучал по кожуху автомата. После этого задняя стенка сосисочного агрегата неожиданно открылась и перед Иваном Ивановичем возникла разгневанная физиономия человека в поварском колпаке.
– Чего стучишь, нахал?
– Мне бы сосисок и жалобную книгу…
– А на кого жаловаться хочешь? Тут автоматы… Кончилось ваше время. Это не то что раньше – на буфетчицу писать.
– Конечно, верно, – согласился Иван Иванович. – Автоматы не грубят и не обвешивают, но работают плохо.
– Такая уж техника. Сами маемся.
Кое-как закусить удалось. Конечно, с помощью человека в поварском колпаке. Но тут появилась новая потребность: «Эх, покурить бы!»
– Где тут автоматы с папиросами? – спросил Иван Иванович проходившую мимо женщину.
– А вон, в «Гастрономе».
«Гастроном» оказался закрытым на обед.
И опять подумал Иван Иванович: «Если „Гастроном“ открыт, я и так куплю папиросы, без автомата, в штучном отделе. И даже сортом лучше. А автомат – он ведь нужен на всякий пожарный… Но его почему-то упрятали в магазин. Нет чтобы на улицу выставить…»
По соседству с «Гастрономом» был другой магазин, галантерейный. Галантерейщики с планом, видимо, не справлялись и торговали без перерыва.
– Нет ли в вашем магазине автомата? – спросил Иван Иванович продавца.
– Как же, есть. Одеколонный.
– И многие им пользуются?
– Нет, только мальчишки. Ради озорства. Кто еще найдется, чтобы на него дешевым одеколоном плюнули?.. Целый год эта бандура на стенке висит, и всего три флакончика распродали.
– Не оправдывает?
– Какой там оправдывает! Больше двух с половиной тысяч в старых деньгах стоит.
– А зачем же вы взяли ее?
– Как зачем? По разверстке. Обязали. Говорят: «Вы что, против автоматизации?»
Иван Иванович опустил монетку, и автомат сработал: лицо его оросилось противнейшим одеколоном.
Когда Иван Иванович сел в троллейбус, от него шарахались.
Правильно в общем шарахались: если занимаешься автоматизацией, то делай это не ради моды, а для пользы дела. Иначе от всей этой затеи пахнет очень дешевым одеколоном.
К сожалению, до этой мысли Иван Иванович не дошел: он проснулся. А сон-то ведь был прямо в руку.
Веселый вечер
В субботний вечер, вернувшись с работы и пообедав, инженер Конусов сидел в кресле с книгой.
– Ну вот, так ты и будешь читать до самой ночи? – укоризненно спросила жена. – Может, пошли бы к кому, о людьми встретились?
– Зиночка, если тебе скучно, включи телевизор.
– Спасибо, уже включала. Я хочу видеть живых людей. Знаешь что? Пойдем к Беляшевичам. Они очень приглашали.
– Это кто такие – Беляшевичи?
– Беляшевичи? – удивилась Зина. – Разве не помнишь? Я же о них рассказывала…
– A-а! Это с которыми ты познакомилась в Мисхоре?
– Да-да! Интересные, культурные люди. Мне было с ними так весело! Танцевали, пели, Иннокентий Петрович взял с собой в Мисхор магнитофон и японский транзистор.
Такой маленький-маленький, но все принимает, хоть саму Антарктиду!
– Кто он, этот Иннокентий Петрович?
– Как кто? Человек. Очень положительный. Где работает, не знаю. Жена его Тина – натурщица, манекенщица или как их там называют? В общем, анкету заполнять я их не просила. Ну, сам увидишь: культурные люди, отлично одеваются.
– Что ж, с культурными людьми приятно побеседовать, – сказал Конусов, поднимаясь с кресла. – Пойдем, собирайся.
…Беляшевичи встретили гостей радостно.
– Аа-х, наконец-то! – воскликнул полноватый мужчина с маленькими черными усиками. – Зинаида Васильевна! Это ваш супруг? Рад видеть. Давайте знакомиться. Иннокентий Петрович, или просто Кеша. А это моя жена – Тина.
Хозяйка как можно шире улыбнулась, обнажив все тридцать два зуба, и сказала:
– Проходите в комнату. У нас кое-кто есть…
В полумраке комнаты буйствовал телевизор. Спортивный комментатор пояснял:
– Шайба в зоне! Сейчас ее пробрасывают… нет, вбрасывают.
За столом сидело несколько человек – три женщины и один мужчина. Все три женщины были светловолосы, одинаково причесаны – под копну сена – и одинаково одеты. И вообще они показались Конусову ужасно похожими друг на друга.
– Нина.
– Лина.
– Дина.
Мужчину отрекомендовали Степой, мужем Дины.
– Возьмите вилки! Вооружайтесь! – призвала новых гостей Тина. – Берите, что нравится. Это креветки, это фарш из мидии с рисом, это фрикадельки – как их?
– Фрикадельки в славянском соусе из частиковых рыб, – доложил Кеша, разливая по рюмкам «старку». – Ну что ж, поднимем? Будем!
– Будем! – поддержал Степа и немедленно опрокинул рюмку.
– Сейчас шайбу будут вбрасывать… Нет, ее пробрасывают…
– Слабаки твои торпедовцы, – сказал Кеше Степа. – Такое положение не использовать!
– Посмотрим, посмотрим! – с вызовом ответил Кеша. – Это их новая тактика…
– Вы, мужчины, всё про спорт. Уделите внимание женщинам, – заметила Тина.
– За женщин! – оглушительно воскликнул Кеша, поднимая рюмку. Закусывать он не стал, потому что в игре обозначалась острая ситуация.
– Сейчас шайбу пробрасывают… нет, вбрасывают… Гол!
– Ну что, Степа, убедился? Никуда не годен твой «Спартак».
Комментатор объявил, что второй период хоккейного состязания окончился.
– Теперь можем поговорить, – сказала Тина.
– На днях я простояла целых полтора часа. Хотела достать билет на «Миллионершу», – сообщила Зина. – Но передо мной продали последний…
– Билет? Это так просто! У нашей модельерши администратор театра родственник, – откликнулась то ли Нина, то ли Лина.
– А какие новые модели она подготовила? – спросила то ли Дина, то ли Нина.
– Умопомрачительно! Самый модерн! – с восторгом сказала то ли Лина, то ли Дина. – И, кажется, с выставки будут распродавать…
– Так мы с Игорем хотели достать билеты на «Миллионершу»…
– Билеты? – удивленно спросил Кеша. – Зачем билеты, когда по телевизору всё показывают?
– Сейчас шайбу будут вбрасывать… Нет, пробрасывают.
– Нина, когда, наконец, ты выйдешь замуж?
– Нет подходящего человека, Лина.
– А Инна недавно вышла. Правда, он постарше ее, по хороший человек: сидел…
– За что?
– Вот, правда, не знаю…
– Ну, вы, мужчины! – воскликнула Тина. – Хоть бы анекдот рассказали!
Кеша запротестовал:
– Тиночка, постой. Тут такой момент! Послушай!
– Шайба в зоне! Сейчас ее будут вбрасывать… Нет, пробрасывают…
– А на днях мы с Игорем видели один фильм, – сказала Зина. – По телевизору. Он нам так понравился!
– Это в прошлую субботу? – спросила то ли Нина, то ли Лина. – Кеша, мы вместе у вас смотрели, как называется? Вспомни.
Кеша в это время наливал рюмки, но за разговором он следил:
– Вспомнить? Ну как же? Ах ты, черт! Это про одного композитора, который сначала был бедным, и она его любила…
– Ну да, а потом он стал богатым, но его любила другая…
– Зиночка, мы очень любим музыку. В прошлое воскресенье Кеша объездил всю Москву, в магнитофоне что-то не ладилось, запчасти искал. Пришлось танцевать под транзистор…
– Люблю таких веселых людей. И никто не скажет, что вы уже давно женаты.
– Давно – не то слово. Сын уже взрослый. Сам моет шею…
Диктор телевидения сообщил:
– А сейчас посмотрите передачу о сокровищах Эрмитажа.
Поскольку «старка» была уже выпита, все повернулись к телевизору. Минут десять – пятнадцать молчали, смотрели картины. Потом то ли Дина, то ли Лина сказала:
– Люблю сокровища! С детства!
– Э-э! – протянул Кеша. – Если бы их найти! Я на прошлом месяце видел по телевизору, как про одного рассказывали: нашел целый кувшин золотых монет.
– И что же он с ними сделал? Что купил?
– Отдал даром в местный райисполком.
– Вот дурак!
– Может, потанцуем? – предложила Тина. – Кеша в позапрошлое воскресенье специально ездил в Малаховку к одному приятелю переписать что-то необыкновенное – труба и барабан…
– Уже поздно, – сказал Конусов. – Нам, Зиночка, кажется, пора домой.
– И нам с Диной пора, – поддержал Степа.
– Так ты все-таки проспорил? – спросил Степу Кеша. – Твои-то продули? Не так вбрасывали.
Изрядно захмелевший Степа был возбужден:
– И все равно они будут впереди! Не то что твои мазилы! И вообще ты, Кешка, меня не задевай. Хватит издеваться!
…Когда вышли на улицу, Конусов сказал своей жене:
– Ну вот, мы побывали среди живых людей. Как ты хотела. И ни о чем путном эти Беляшевичи даже слова не сказали.
Шедший позади Степа услышал эти слова, попросил Конусовых остановиться.
– Как ты выразился? «Ничего путного»? А что от них путного узнаешь? Ничего! Им телевизор помогает и магнитофон – время тянут. А если все это электричество выключить, пусто у них, как в барабане! И ни одной мысли в голове!
– А зачем же тогда вы, Степа, к ним пришли? – удивился Конусов.
– Зачем? – переспросил Степа. – Он мне три дня назад пульку проиграл. Должен был поставить…
Вздохи на скамейке
Это рассказ о Морковине. Об очень занятом человеке, ответственном работнике исполкома.
И еще в нем действует пожилая женщина – гражданка Ануфрикова, как она представилась Морковину.
Раньше они никогда не встречались. Наверняка не познакомились бы и сейчас, если бы не одно обстоятельство. Уже целый месяц в квартире Ануфриковой идет капитальный ремонт. Вернее, ремонт не идет, а стоит. Положено только начало: разломана печь, ободраны стены и пробито несколько дыр в потолке.
Усердно выполнив эту разрушительную работу, ремонтники исчезли и больше не появляются…
Может, берут Ануфрикову на измор, чтобы приплатила частным образом? Или их перебросили на другой, более спешный объект? Не исключено также, что произошла ошибка: разломать-то разломали, а потом заглянули в бумаги повнимательнее, и оказалось – квартиру эту ремонтировать по плану предусмотрено лишь через три года. Ну конечно, надо подождать. Пока срок подойдет.
Причина в общем неизвестна. Есть только следствие. И оно особенно ощутимо во время дождя…
Несколько раз приходила Ануфрикова на прием к Морковину, но проникнуть в его кабинет никак не могла. Пыталась решить вопрос с сотрудниками пониже рангом, но они отвечали:
– Ваше дело в компетенции товарища Морковина. Ануфрикова снова в приемной. И опять секретарь говорит:
– Вряд ли, бабуся, сегодня что-нибудь у вас состоится. Приходите послезавтра.
– Нет, – заявляет посетительница, – Буду сидеть, пока не дождусь. Я на всякий случай даже обед сухим пайком прихватила.
И вот встреча произошла. Получилось это случайно. Прервав свои занятия, Морковин вышел во внутренний дворик подышать кислородом. Секретарь кивнула Ануфриковой: вот, мол, он, не теряйся, бабуся.
Бабуся не растерялась и через минуту сидела рядом с ним на скамеечке.
– Товарищ Морковин? – спрашивает посетительница.
– Э! – неопределенно отвечает он, глядя в сторону.
– Товарищ Морковин, распорядитесь… Целый месяц ремонтируют…
– Д-э-э… – протягивает Морковин.
– Что, что вы сказали?
Морковин поворачивается к ней, и она видит его лицо: бледное и кислое-кислое, как у человека, страдающего изжогой.
– А я разве с вами разговаривал? Это я с собой. Не видите – отдыхаю.
– Два слова.
– Слушайте, гражданка, я вышел на пять минут. Запарился. Понимаете!
– Вы войдите в мое положение.
– И вы войдите.
– А какое у вас оно, положение?
Морковин горько усмехается:
– Вы вот приходите, ругаетесь… А я ведь один…
– Ну и что?
– Как что? – раздраженно говорит он. – Вы обедали, да? А я нет. И так чуть ли не каждый день. Ложитесь спать в одиннадцать? А я нет. Когда бюллетень, дома сидите? А я нет. У меня вот он и сейчас, бюллетень…
Ануфрикова жалостливо смотрит на своего собеседника и, неожиданно переходя на «ты», спрашивает:
– Да что же это у тебя за работа такая?
– Вот я и говорю: войдите в мое положение.
– Вхожу, вхожу…
– Каждый день расписан, как на железной дороге. В понедельник – исполком, во вторник – оперативное совещание, в среду – сводка, в четверг – пятиминутка…
– А если поменьше устраивать этих совещаний? Или кто-то другой их проведет?
– Ну и темная же вы женщина! Кто же, кроме меня, может?
– Этого я, конечно, не скажу. Я у вас никого не знаю.
– Или взять прием. У меня две очереди: одна граждане, другая – свои сотрудники.
– А что сотрудники в очереди стоят? Пусть они сидят по комнатам и работают…
– Ну да. Они работают. Но решать-то не могут. Иначе что же это будет – анархия?
– Такое слово мне неизвестно, – говорит Ануфрикова. – Но получается что-то вроде… Стоят они у вашей двери и лясы точат.
– А что я могу сделать? Я один!
– Ну, милый, а актив у тебя какой-нибудь есть?
– Актив? А кто с активом должен работать? Опять я! Попробуй устранись. Тут такое нарубят… Вот и горишь! Ни сна, ни отдыха…
– Не спать – это уж последнее дело, – осуждающе говорит Ануфрикова. – Ну, а личная жизнь у тебя какая-нибудь есть?
Морковин строго смотрит на нее, выдерживает паузу и спрашивает:
– Вы что, смеетесь?
– Какой уж тут смех! Тут этим самым пахнет… как его? Сейчас это модная болезнь… Инфарктом!
– Так он у меня уже имеется…
– О-о! – сокрушенно покачивает головой Ануфрикова. – Такой молодой…
– Если бы только один инфаркт. Тогда бы жить можно. А то и печень, и почки, и невроз… Месяц назад врач один рецепт выписал – и никак эту вещь достать не могу. Зашел в аптеку, а там говорят: «Нет». А дальше искать времени не хватило…
– Да ты одиночкой, что ли, живешь? – ужасается Ануфрикова. – Ну да, понимаю. От такого любая жена сбежит…
– Ха-ха! Никуда она не сбежала. Я ее на курорт отправил…
– Эх-хе-хе! – вздыхает Ануфрикова. – Ну, скажу, но завидую тебе! А где этот рецепт у тебя? Дочка моя фармацевтом работает. Так она достанет…
Морковин погружает руку в карман и извлекает оттуда смятую бумажку.
…Когда Ануфрикова пришла домой, дочь спросила ее:
– Была у Морковина?
– Была.
– Распорядился? Бумажку дал?
– Дал. Вот.
– Мама, ты что-то напутала. Это рецепт.
– Вот-вот. Он самый. Понимаешь, помереть человек может… Мне его так жалко стало! Прямо чуть не разревелась…
– Ну, а зачем ты пошла, добилась чего-нибудь?
– Да нет, дочка. Я об этом вспомнила, когда уже здесь на лестницу поднималась…
Конфликт
Заседал товарищеский суд дома № 8 по Средне-Ивановскому переулку.
Председатель суда встал и произнес:
– Разбирается дело гражданки Свекольниковой Лукерьи Гавриловны. Одинокая, беспартийная, работает в овощном магазине, живет на седьмом этаже. Упомянутая гражданка обвиняется в клевете на свою соседку по квартире Петухову. Вкратце сообщаю суть вопроса: Свекольникова распространяет слухи, что сын Петуховой – жулик. Товарищ Свекольникова, сознаете ли вы свою вину? Отказываетесь от своих слов или нет?
Свекольникова, краснощекая женщина лет пятидесяти, вытерла краем косынки лоб, жеманно улыбнулась и ответила:
– Нет, убеждена.
– Какая наглость! – возмущается Петухова. – И она еще может говорить такие вещи!
При этом, взывая к справедливости, Петухова простирает в зал пухлую руку в черной перчатке.
Председатель стучит квартирным ключом по графину.
– Товарищ Петухова, не бросайте реплики. Сейчас разберемся. Пусть Свекольникова скажет, откуда она все это взяла.
– Не с потолка, конечно, – спокойно отвечает Свекольникова, – что слышу, то и говорю.
– А где вы слышали?
– Через стенку… Стены, они у нас тоненькие, и что там, у Петуховых, говорят, все доносится. Не все, конечно, но слушать можно…
В зале возникает оживление, председатель снова прибегает к помощи ключа от квартиры.
– Неприлично подслушивать, – говорит один из членов суда. – Уже за одно это вам порицание нужно вынести.
– С порицанием успеете, – отвечает Свекольникова. – А что у Петуховых делается – это прилично? Вы дайте мне слово, я все враз расскажу.
– Пусть говорит! – доносятся голоса из зала.
– Значит, так, – продолжает Свекольникова. – У Петуховой есть сын Васька…
– Не Васька, а Василий, – поправляет председатель.
– Хорошо, Василий. Так этот Васька-Василий вдруг пропал. Он десятилетку в позапрошлом году кончил. Хотел в институт устроиться, но туда его не пустили. По знаниям слаб оказался. Ну и вот, два года так ходил, руки в брюки. Каждый день у него друзья. Пьют, курят. А из этого ясно что получается. Тут все понимающие сидят. Я Петуховой говорю: «Что он, твой сын, делом не занимается? Давай я его в магазин или на базу определю». А она в ответ: «Мой Васенька не для этого науки осиливал».
– Ближе к делу, товарищ Свекольникова.
– Спасибо. Теперь я уже близко. И вот пропал петуховский сыночек. Только смотрю – Петухова плачет часто. Как почтальон – она к двери. Меня обгоняет. Ну, она, конечно, моложе. Мне за ней не угнаться. Спрашиваю: «Где твой Васенька, что пишет, не скучает?» А она молчит. Вот так и Дарья у нас на базе молчала, молчала, а потом мы узнали: посадили ее родимого. Стала посылки ему посылать.
– Не отклоняйтесь, товарищ Свекольникова, – снова напоминает председатель суда. – И короче.
– Короче нельзя. Смысл пропадет. А клонюсь я вот к чему: Петухова тоже начала посылки этому Василию на почту таскать. Говорит: «Трудно там ему, он же, наверное, холодный и голодный». А потом, глядишь, получит телеграмму и опять плачет… Я слыхала, как она мужу эти телеграммы зачитывала. Память у меня слабая, но кое-что припомню. Вот из Свердловска, к примеру: «Крепко засыпался. Шансы выкрутиться слабые. Жду, что решат. Выручай, иначе пропаду. Позвони, кому надо». Потом из Новосибирска: «Ввязался в дело, которое снова грозит годом». А дальше еще телеграммы, то ли из Хохломы, то ли с Колымы, не расслышала я: Петуховы радио включили… А теперь Васенька их вообще сигналов не подает. И Петухова мужу своему говорит: «Раньше чем через три года мы его не увидим. И меры принимать бесполезно…» Ну, неправильно я сказала, что за овощ этот Васенька? Поделилась я своими впечатлениями с Анфисой, лифтёршей, а та возьми и передай Петуховой. И вот теперь меня на суд. И еще спрашивают, не отказываюсь ли я от своих слов. А чего мне отказываться?
Зал слушает Свекольникому с явным интересом. Петухова плачет, и слезы, растворившие краску на ресницах, серыми ручейками стекают по щекам.
– Жалкие сплетни, – заявляет она. – Думаю, что суду и слушать их нечего. Я даже опровергать всего этого не собираюсь. Ниже моего достоинства. Я просто хотела, чтобы Свекольникову пристыдили и она извинилась…
– Если надо, извинюсь, – спокойно говорит Свекольникова, доставая из кармана горсть семечек. – Только доказать надо.
Наступает пауза. Из зала кто-то бросает реплику:
– Верно тетка говорит. Что она извиняться будет, когда ей самой неясно?..
– Сейчас все проясним, – произносит председатель. – Товарищ Петухова, хоть вы и не собирались опровергать, но без этого нельзя. Здесь суд. Так что скажите…
Лицо Петуховой вспыхивает злым румянцем, слезы моментально просыхают.
– Хорошо, – с подчеркнутой готовностью говорит она. – Если мне не верят… Если меня вынуждают… Хорошо! Но это мое дело. Кормлю его я, а не Свекольникова. Не перебивайте! Надо же ему в институт поступить! А если вечером к нему товарищи придут, не вижу ничего плохого. Пусть развлечется. Разрядка нужна. Он целыми днями так готовился!
– И не привяли в институт?
– Нет. Не повезло.
– А откуда он телеграммы присылал?
– Вас, товарищ председатель, телеграммы смущают? Вернее, их форма? Ничего тут особенного нет. Надо сказать, эта баба хоть и говорит, что память у нее слабая, но запомнила все точно…
– Я не баба, – вставляет Свекольникова. – Я женщина. И притом советская…
Петухова презрительно смотрит на Свекольникову и продолжает:
– Да, телеграммы были такие. И из Свердловска, и из Новосибирска. Это мой Вася в институт поступал. И сообщал родителям, как идут дела… Но его постигла неудача. Что же касается разных там двусмысленных слов, которые Свекольникова приводила, так это у Васи такая манера выражаться…
– А почему он вдруг отправился в путешествие? Не захотел жить вместе с родителями?
– Нет. Идея была моя, – говорит Петухова. – Просто я узнала, когда в какие институты есть прием, когда бывают доборы. Ну, и где конкурс поменьше. Пусть Вася поступит, а потом можно и в Москву перевести…
– Выходит, командировка от мамы, – замечает один из членов суда. – Двадцать шесть рублей суточных плюс гостиничные и проезд. Или даже пролет, чтобы успеть…
– Ну, уж это мое дело. Мать ничего не должна жалеть…
Картина постепенно проясняется. Сын Петуховой сдавал экзамены в технологический и в рыбный, в медицинский и педагогический. Но всюду его преследовали неудачи, даже там, где конкурс поменьше. Не помогли п новейшие средства передвижения – самолеты. Не возымели действия спасательные звонки из столицы. Молодой Петухов, как по велению судьбы, снова и снова засыпался.
– А где же он сейчас? – спрашивает председатель суда.
Петухова кусает губы, на глазах опять появляются слезы.
– Мой мальчик поступил так, как я не ожидала. Взял и подписал договор о найме на работу. Уехал на Колыму, в Магаданскую область. Самовольно. На три года. Рабочим. В какую-то геологическую партию. У отца чуть ли не инфаркт!
Председатель тихо переговаривается с членами суда. Потом он встает и говорит:
– Гражданке Свекольниковой Лукерье Гавриловне, одинокой, беспартийной, работает в овощном магазине, живет на седьмом этаже, суд объявляет общественное порицание и предупреждает ее: пусть не сплетничает, не подслушивает.
– Не буду, – решительно обещает Свекольникова. – Ковер на стену повешу. Радио заведу, чтоб разговоры эти петуховские меня с толку не сбивали…
– А Петуховой укажем, что сыну она подсказывала путь неправильный. Зачем же из человека тунеядца делать? Хорошо, что он одумался. Такой самовольный поступок только приветствовать можно. Если бы здесь был не суд, мы бы от имени собравшихся телеграмму ему послали!
– Молодец парень! – подтверждают из зала. – Решил расстаться с дружным коллективом своей квартиры…
Последними из зала суда выходили Свекольникова и дворничиха.
– Я, конечно, Ваську зря обидела, – самокритично призналась Свекольникова. – Но дело-то, видишь, как обернулось! Все-таки нечисто у этих, у Петуховых…
– Да, мусору еще много, – неопределенно заключила дворничиха.
