Текст книги "Маски"

Автор книги: Борис Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Боком, боком…

Арсений Полтинников хотел стать литератором.

Но литератором Арсений Полтинников стать не мог.

Ни сейчас. Ни позже, в будущем.

Создатель не вложил в его душу ту искру, из которой можно воздуть огонь литературного творчества.

Но Полтинников был дерзок. Он был настойчив. Он искренне верил в пословицу: «Терпение и труд все перетрут».

В результате труда и терпения возник роман. Он назывался «На Волге широкой».

Роман нигде не был напечатан. Но именно благодаря ему Полтинников прославился…

И не в плохом смысле, а в хорошем.

Случай редкий. Но он, как говорят, имел место. Это историческая правда.

…Главным героем произведения была токарь судоремонтного завода Маша Петрова. Маша любила мастера Иванова. А Иванов любил фрезеровщицу Сидорову. А Машу Петрову любил технолог Александров.

Иванов, как оказалось, был женатым и любил… выпить. Александров в браке не состоял, но допускал брак производственный. Сидорова никого не любила и работала хорошо.

Маша сумела пленить сердце Иванова. Он бросил пить и ушел от жены. Разочарованный Александров с горя запил и сделал предложение Сидоровой. Вскоре они вступили в брак. После этого события Александров стал выпускать только качественную продукцию, а Сидорова начала работать плохо, опустилась и погрязла в быту.

К Маше Иванов не пришел, хотя и от жены ушел. И Маша стала «крутить» с Александровым, к которому прежде была равнодушна…

Вот так примерно развертывался сюжет романа Арсения Полтинникова. Так складывались судьбы героев.

Но еще драматичнее была судьба самого романа: его нигде не хотели печатать.

Автора упрекали в схематичности сюжета и банальности ситуаций. Порою даже спорили с ним о написания отдельных слов. При этом ссылались на Даля и Ушакова.

Свой роман «На Волге широкой» Полтинников забросил. Но зачастил на различные литературные собрания.

Здесь он как-то возмужал, почувствовал в себе силу. Говорить на собраниях было не так уж трудно. Можно было говорить и «совсем не то». Последнее даже лучше: все выступавшие после Полтинникова критиковали его, и имя этого оратора не сходило с уст.

Полтинников стал известен. Видимо, поэтому одно издательство предложило ему быть консультантом-рецензентом.

Но консультироваться у него никто не хотел. Полтинников это чувствовал и огорчался.

А потом перешел к действиям. И однажды в издательство поступил роман… «На Волге широкой». Теперь, правда, он назывался иначе: «На стрелке далекой»; и фамилия автора была другая – А. Рубанков.

Читатель может подумать, что Полтинников взял псевдоним. Нет, А. Рубанков являлся совершенно другим лицом– дядей Арсения Полтинникова, неожиданно «взявшимся» за перо.

Консультант-рецензент яростно набросился на незрелую рукопись. Ругать он умел.

«Для примера разберем образ Маши Петровой. Разве встречаются такие злодейки в наши дни? Разбила одну семью, хочет разбить вторую. Единственное положительное, чего она добилась, – это то, что Иванов бросил пить. Но если вы хотели писать антиалкогольный роман, то это уже должно было найти отражение в завязке. Что такое завязка читайте в статьях С. Антонова…»

Своим разрушительным трудом Арсений Полтинников остался очень доволен. В нем проснулся дар полемиста и наставника. Немаловажное значение имело и то, что труд был оплачен.

Эксперимент стоил того, чтобы его повторить. И вскоре в издательство пришел роман Б. Фуганкова «Гудками кого-то зовет пароход…». О том, что Б. Фуганков был троюродным братом Арсения Полтинникова, знал, разумеется, только сам Полтинников.

Консультант-рецензент рукопись отверг, разобрав для примера образ Александрова: «Он получился у вас малоубедительным. Сначала этот человек был бракоделом, потом стал выпускать продукцию хорошего качества и… изменять жене. Два последних явления несовместимы. Где же логика? А ведь тут кульминационный пункт всего повествования. Что такое кульминационный пункт, читайте в статьях С. Антонова…»

Самобичевание продолжалось. И через некоторое время Арсений Полтинников подверг уничтожающему разбору, действуя по принципу «я тебя породил, я и убью», роман «Вчера говорила – навек полюбила…» В. Шерхебеля, мужа сестры. На этот раз огонь был направлен против Сидоровой, которая непонятна до самой развязки. Попутно консультант дал ценный совет, где читать о развязке.

Свое произведение Арсений Полтинников помнил наизусть и громил со знанием дела. В издательстве о нем говорили как о человеке очень требовательном:

– Ох и строг у нас этот Арсений! Халтуры не пропустит. Ему попадись!..

А когда к Полтинникову забегали коллеги, он поднимал глаза от рукописи и тоном уставшего борца говорил:

– Да вот опять читаю! Пишут тут всякое, черт возьми, а ты разбирайся…

Однажды случилось непредвиденное: Полтинников вдруг заболел. Проснулся и почувствовал, что встать не может. А рукопись он накануне отправил в издательство, снова переменив папку, название, автора и обратный адрес.

Остановить ничего было нельзя. И роман попал к другому консультанту. Тот прочитал и высказался… положительно.

– Правда, тут есть разные недоработки, – добавил он в разговоре с директором издательства. – Автору нужен взыскательный редактор. Предлагаю Арсения Полтинникова…

– Полтинникова? – переспросил директор. – А это идея! У него рука твердая. Он вытащит!

Когда Полтинников после болезни вернулся в издательство, то попросил дать ему прочитать рукопись. А «прочитав», неумолимо отклонил. Недрогнувшей, твердой рукой.

– Разве можно давать путевку в жизнь произведениям слабым, сырым? Нет, – сказал он. – Надо бороться за качество литературы. В общем – я поговорю с автором…

Слава о взыскательном и принципиальном консультанте-рецензенте росла. И вскоре она укрепилась настолько, что к Полтинникову неожиданно обратился сам создатель «Таежных зарослей». Маститый писатель просил прочитать его новую рукопись.

Полтинников входил в литературу. Боком, но входил.

Сказка о Самоварове

Самоваров был на две головы выше окружающих. Как в прямом, так и в переносном смысле. Он был очень высокого роста и занимал должность управляющего трестом.

Дела в тресте шли неважно. И прежде всего по той причине, что Самоваров никому не доверял. Что бы ни требовалось сделать, какой бы вопрос ни возник – спецовки ли купить или в мастерских новый вентилятор поставить, – все мог решить и разрешить только он, Самоваров.

А раз так, то нижестоящие начальники ничего не решали и не разрешали. И про каждого из них говорили: «Это что? Пустое место».

Зато как на их фоне выделялся Самоваров!

Приезжает он на стройку, а люди к нему с жалобой:

– Товарищ Самоваров, у нас в общежитии бачка для кипяченой воды нет.

– Безобразие! – звенящим басом говорит Самоваров. – Сколько вам нужно? Штук пять хватит?

И обращается к своему помощнику, который на шаг сзади держится:

– Вернемся в трест – напомните мне. Распоряжусь. Помощник записывает.

Или еще жалоба:

– Товарищ Самоваров, нам премию не выплатили. Самоваров смеется:

– А хорошо вы работали?

– Хорошо.

– Добре. Всех премирую!

И опять к своему помощнику повертывается и этак небрежно говорит:

– Напомните мне…

А иногда Самоваров возьмет и неожиданно подойдет к рабочему.

– Что невесел, братец? – спрашивает.

– А чего ж тут веселиться? – отвечает тот. – Струмент плохой, все время ломается. Матерьял не вовремя подают. Разве норму тут выполнишь? Сколько прораба ни просили, ничего не решает.

Самоваров хлопает своего собеседника по плечу:

– Не решает, говоришь? Струмент, говоришь? Матерьял, говоришь? Считай, что решили!

И кидает помощнику:

– Напомните мне.

А дела в тресте тем временем хромали больше и больше. Прослышал об этом начальник, который выше Самоварова, и приехал посмотреть, что и как. Ходил, с людьми говорил, узнал, в чем корень бед, и сказал:

– Товарищ Самоваров, мы издадим приказ о вашем освобождении… Вы не соответствуете.

И, повернувшись к помощнику, который его сопровождал, добавил:

– Напомните мне.

Угрюмов в беспокойстве

Это очень походило на сцену из детективного фильма.

…Автомобиль марки «Волга», в котором ехали председатель постройкома Угрюмов и заместитель начальника УРСа Шлепок, остановился на опушке леса.

– Пройдемся, – холодно сказал Угрюмов своему спутнику.

Оба вышли из машины, несколько минут молчали, потом Угрюмов строго спросил:

– Итак, Шлепок, ты не помнишь?..

– Не помню.

– Подумай лучше… Где это было? Кто это мог сделать? Мы уже объехали четыре магазина…

– Так их еще несколько, – извиняющимся тоном сказал Шлепок. – И на этом берегу, и на том, и в поселке. Расстояния…

– Расстояния пусть тебя не смущают, – раздраженно-наставительно заметил Угрюмов. – Поезжай хоть за тысячу километров, а узнай… Сейчас приедем в город, я сойду, а ты – дальше. Вечером заедешь ко мне и скажешь результат…

Результата пришлось ждать долго. Весь вечер Угрюмов простоял у окна: смотрел, не покажутся ли на дороге огни «Волги». Но огней видно не было. За окном лежала темная, тихая осенняя ночь.

«Волга» вернулась только к десяти.

– Нашел? – нетерпеливо выкрикнул Угрюмов, обращаясь к Шлепку.

Шлепок отрицательно покачал головой.

– И никто ничего не мог подсказать?

– Никто. Ничего.

– Ну, а сам-то ты, черт возьми, так и не можешь вспомнить, кому поручал…

– Нет. Мало ли дел каждый день. Мотаешься туда-сюда, а ведь это полгода назад было…

– Тогда вот что: я отдаю тебе сто двадцать рублей новыми, что равно тысяче двумстам старыми, и девай их куда хочешь…

– А куда я их дену, на какой счет? Нет, денег я принять не могу…

Председатель постройкома Угрюмов переживал тяжелые минуты: он не знал, куда внести 120 рублей.

Полгода назад он переехал в новую квартиру. Попросил Шлепка «организовать что-нибудь из мебели». Заместитель начальника УРСа тут же распорядился, и на квартиру Угрюмова доставили 12 стульев.

Кто доставлял, Угрюмов не знает, он не видел, был на работе. Не помнит этого и Шлепок: то ли с базы брали, то ли из магазина какого. Он, Шлепок, только «команду подал», исполняли другие. А кто? Может, эти люди сейчас уже не работают… Во всяком случае, куда приходовать 120 рублей – неизвестно.

Тревоги бы не возникло, если бы Угрюмов не получил трех анонимных писем одинакового содержания: «Ув. тов. Угрюмов! Как поживают 12 стульев? Не колют ли в сиденье, ибо вами за них не уплачено. Ответ просим дать на профсоюзной отчетно-выборной конференции».

Угрюмов представил себе зал конференции, много народу. Он, Угрюмов, говорит о достижениях коллектива, а где-то в партере или на балконе сидит автор анонимки и пишет письмо в президиум…

Ночь Угрюмов не спал. Утром вызвал врача. Врач измерил давление и сказал:

– В общем не очень хорошо, но и страшного ничего нет. Если хотите, дам больничный лист.

– Дайте, – попросил Угрюмов. – Голова у меня прямо разрывается.

Когда врач ушел, Угрюмов снял с головы компресс, вытерся полотенцем, попрыскался одеколоном, причесался и стал звонить по телефону своему заместителю:

– Вася, я заболел. Доклад будешь делать ты…

Потом Угрюмов снова переживал. Конференция уже шла. Угрюмов шагал по комнате из угла в угол и уговаривал себя: «Ну, если бы кто о стульях сказал или записку написал, то Вася позвонил бы мне… А может, не хочет расстраивать больного? Все может быть…»

Вася позвонил после того, как конференция окончилась.

– Хорошо прошла? – спросил Угрюмов.

– Хорошо.

– А это… обо мне никто ничего не говорил? Записок не писали?

– Нет.

«А я, дурак, испугался», – подумал Угрюмов и с облегчением вздохнул.

…Прошло несколько месяцев. В коридоре постройкома Шлепок встретил работницу УРСа, вернувшуюся из декретного отпуска.

– Марья Ивановна, не помните ли, откуда мы брали двенадцать стульев для товарища Угрюмова?

– Двенадцать стульев? – переспросила Марья Ивановна. – Как же, помню, помню. Во втором промтоварном, у Выдрина, который за недостачу сидит.

Странный визит

Игорь Стогов уже второй час сидел в приемной заведующего роно Жмуркина. Газету «Кудеяровская заря» он прочитал от первого столбца, который был посвящен увеличению гусиного поголовья, до последнего, где горожане уведомлялись о том, что артель «Игрушка-статуэтка» покупает на вес битые чашки и стаканы. Больше читать было нечего, другой духовной пищи в приемной не имелось.

Свернув газету, Игорь поднял глаза. В комнате находились те же люди, что и полтора часа назад.

Старушка в пестром полушалке уже в который раз объясняла своему соседу, что у нее есть внучек Вовик. Вовик – мальчик очень способный: пока пил чай, успел целиком выучить «Буря мглою…». Но он чересчур живой, непослушный, и исправить его может только интернат. Вот по этому делу бабушка и пришла в роно.

Солидный мужчина с толстенным портфелем на коленях слушал рассказ про Вовика, понимающе кивал, но было заметно, что старушкины откровения его мало волнуют. Кивал он совсем не в тех местах повествования, когда это было нужно. Мужчина думал о своем.

Две девушки, видимо учительницы, полушепотом спорили между собой. Игорь услышал несколько обрывков фраз: «…это непедагогично», «…явное искажение методики», «…недоучтение детской психики». Игорь догадался, что молодые учительницы пришли к своему районному начальству решить неотложный вопрос, касающийся «искажения методики» и «недоучтения психики».

В приемной однотонно и размеренно звучал голос молодой женщины, сидевшей за двумя секретарскими телефонами. Она «обзванивала» школы.

– Школа номер один? Иван Петрович?. Юнона Михайловна говорит. Завтра к четырем тридцати дайте нам сведения, сколько у вас двоек по рисованию, троек по пению, четверок по арифметике и пятерок по поведению…

– Школа номер два? Григорий Мартьянович? Юнона Михайловна говорит. Завтра к четырем тридцати дайте нам сведения…

Когда женщина дошла до школы номер тринадцать, язык у нее начал заплетаться и она несколько раз спутала заученную формулу. Положив трубку на рычаг, секретарша вздохнула, включила вентилятор. Лицо Юноны выражало усталость и одичание.

«Богиня, а трудится, как раб, – усмехнулся про себя Игорь. – Зачем используют человека там, где его мог бы заменить магнитофон?»

В это время женщина снова самоотверженно сняла трубку:

– Школа четырнадцать?.. Василий Сидорыч?.. То есть Сидор Васильевич? Завтра, пожалуйста, к тридцати четырем часам…

Стогов терпеливо выждал, когда кончится «обзвон», и вежливо напомнил Юноне Михайловне о себе, о бабушке Бовина, о двух учительницах и о мужчине с толстым портфелем на коленях.

– А вы что, делегация? – меланхолично спросила секретарша, – Нет? Тогда зачем вы говорите за других? Вы говорите за себя. По какому вопросу пришли?

– По личному.

– А, насчет перевода в другую местность? – оживилась Юнона. – В Москву, в Ленинград?

– Нет.

– По поводу дров?

– Дрова меня тоже не волнуют…

– Странный у вас какой-то вопрос. Впрочем, это безразлично. Вы не первый в очереди? Нет? Ждите. Раньше тех, кто впереди, все равно не пройдете.

Прежде других Игорь проходить не собирался. Хотя мог бы: стоило лишь назвать себя, сказать, что я, мол, школьный товарищ Жмуркина, не видел его девять лет, хочу только пожать ему руку и условиться о встрече. Но так поступать Игорь не пожелал, он решил пересечь жмуркинский порог только на общих основаниях.

Юнона Михайловна скрылась за дверью кабинета и через минуту, проследовав к своему столику, сообщила неприятную весть:

– Товарищ Жмуркин беседовать сегодня ни с кем не сможет…

– Да, но часы-то приемные, – неуверенно попытались возразить молодые учительницы. – На дверях ясно написано: «От двух до пяти».

– Девушки, не будьте формалистами… Жизнь вносит свои поправки…

Против поправок жизни молодые учительницы ничего не имели и умолкли.

– Ты уж запомни меня, девушка. Я завтра приду, – попросила бабушка Вовика.

– Завтра я не дежурю. Еду в район с комиссией но обследованию… – Юнона Михайловна замолчала, видимо сообразив, что никого не интересует, куда и зачем она поедет, и, чтобы закончить разговор, строго спросила: – Есть еще вопросы?

Такой оборот всегда имеет ясный подтекст – пора, мол, по домам – и позволяет быстро закруглить беседу.

Вопросов, естественно, не было.

На следующий день, неторопливо прогуливаясь по городу, Стогов вспомнил, что в редакции «Кудеяровской зари» должен работать еще один его одноклассник, кажется, Вася Капустин. Память не изменила, и вскоре Игорь уже обнимался со своим школьным товарищем в одной из тесных, прокуренных редакционных комнат.

– Так не попал, говоришь, к Жмуркину? – переспросил Капустин, выслушав рассказ Стогова. – И не попадешь. Жмуркин – деятель. С утра и до вечера творит инструкции и ответы. С помощью первых он управляет. Вторые составляются впрок, чтобы не быть застигнутым врасплох комиссией или инспектором из центра… Он этих комиссий боится как черт ладана. Полагаю, что они снятся ему по ночам…

– Стой! – перебил своего разговорчивого собеседника Игорь. – Есть идея! Позвони секретарю Жмуркина и скажи в очень туманной форме, что ты видел одного товарища, который приехал из Москвы по делам школ, и считаешь своим долгом предупредить во избежание…

– Понятно! – загорелся Капустин. – Разъяснений не требуется… Итак, действие первое… – Он снял трубку и набрал номер: – Юнона Михайловна? Нет? Ах, Шурочка, извините, не узнал вас. К вам товарищ один из Москвы не заходил?.. Ну, видимо, он осчастливит роно своим визитом… Зачем приехал? Понятия не имею. Я спрашивал, а он как-то таинственно улыбается, не отвечает, о себе ничего не говорит. Вообще странноватый… Пришел в редакцию, поинтересовался, что мы пишем о школах, полистал подшивку – и до свидания… Подробности?.. Не знаю, не я с ним говорил. Я просто считаю своим долгом предупредить. Передайте Жмуркину… Да, да… Приметы? Рост высокий… Ага, кажется, в плаще… Да что вы! Но за что. Ну, пока!

Странноватый мужчина высокого роста, в плаще едва успел войти в приемную, как навстречу ему из-за секретарского столика кинулась девушка:

– Вы из Москвы?

– Да, – басовито ответил приезжий, обводя взглядом комнату, в которой сидели бабушка Вовика, две молодые учительницы и еще пять-шесть человек.

Девушка сделала несколько торопливых шагов по направлению к кабинету, вероятно намереваясь доложить начальству о приходе таинственного москвича, но неожиданно изменила свое решение (чего уж там докладывать!) и сказала:

– Проходите, пожалуйста.

Когда Жмуркин, занятый разговором по телефону, обернулся, Стогов стоял уже рядом с ним.

Лицо Жмуркина на мгновение озарилось улыбкой: он узнал своего одноклассника. Потом вновь стало серьезным.

– Да, да, – говорил в трубку заведующий роно, – только побыстрее… Может быть, считанные минуты остались… А по тройкам сведения отдельно приготовьте. Физкультуру и пение – в специальную графу… Вот так!

Окончив разговор, Жмуркин протянул гостю руку.

– Игорь! Какими судьбами?

– Да просто так решил зайти. Проведать однокашника, – подчеркнуто простецки ответил Стогов и поудобнее расположился в кресле, давая понять, что визит будет продолжительным.

– Как я рад! Как я рад! – повторял тем временем Жмуркин, но радости на его лице не было. – Надолго приехал?

– Навсегда. Работать.

– Это хорошо. Тогда вот что… Ты вообще приходи как-нибудь ко мне вечером домой.

– А сейчас ты очень занят?

– Угадал. Давно такого дня не было. Один туг товарищ по важному делу с минуты на минуту может зайти. Надо подготовиться к беседе…

– Ах, это из Москвы который? – вставил Игорь.

– А откуда ты знаешь? – насторожился Жмуркин.

– Просто хорошо с ним знаком. Вместе в поезде ехали.

– Расскажи, расскажи, что это за личность! – умоляюще сказал Жмуркин.

– Ужасная личность, – после некоторой паузы изрек Стогов. – Человек просто, я бы сказал, коварный. Кстати, он тут, в приемной, вчера полдня сидел… И его к тебе не пустили.

Жмуркин съежился, и карандаш, который он держал в руке, часто-часто застучал по стеклу стола.

– Юнона, бог мой, что она наделала!

– А при чем тут Юнона? Ведь он не назвал себя. А потом, вечером, в гостинице, все мне рассказал… Так что я в курсе… Ну, а сейчас мне надо идти…

– Подожди, пожалуйста. А сегодня-то он собирался прийти?

– Он пришел. Ты его видишь.

– Ох, Игорь, все ты выдумываешь! Это твоя старая привычка – разыгрывать… И не ехал ты с этим человеком и не знаешь его… Слышал где-то звон. Шурочка, наверно, тебе сказала, кто должен прийти. И не выдавай себя за того… за него… ты не из нашей системы. Самозванец этакий! Ну, извини, я примусь за работу.

Стогову ничего не оставалось делать, как подробно рассказать, что произошло.

– Ну, гора с плеч! – вздохнул Жмуркин. – Так это не он сидел вчера в приемной, а ты? Слава богу! Хорошо…

– Что ж тут хорошего? Все же я твой старый друг, А ты когда-то, помнится, в школе на комсомольском собрании доклад делал о дружбе. Может, и сейчас на эту тему выступаешь…

– Ну вот, прицепился к слову! – пытаясь выйти из неудобного положения, сказал Жмуркин. – Я ж оговорился просто. Дружба – великое дело, и ради нее…

Стогов взглянул на часы:

– Мне пора.

– Да куда ты торопишься? Ну, может, вечером встретимся. Пойдем в «Ривьеру». Я, так сказать, на правах хозяина угощаю.

– «Ривьера» потерпит…

– Обиделся?! Ну, скажи, что я должен сделать?

Стогов испытующе посмотрел на собеседника и, уже прощаясь с ним, ответил:

– В приемной второй день сидят старушка и две девушки. Прими их.

Уже выйдя в коридор, Стогов услышал голос Жмуркина:

– Бабуся, ну что же вы? Не стесняйтесь, заходите…