Текст книги "Маски"
Автор книги: Борис Егоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
Разрешите пожаловаться
Беседу с пациентами врачи начинают традиционным вопросом:
– На что жалуетесь?
Жалоба дает им в руки конец той нити, идя по которой они приходят к разгадке тайны болезни.
Врачи любят людей. Врачи – гуманисты.
В долгие часы ночных дежурств они мечтают о том лучезарном времени, когда количество эритроцитов и лейкоцитов у каждого гражданина планеты не будет отклоняться от нормы и граждане все как один станут красивыми и розовощекими. Глянешь и увидишь: все они смеются здоровым смехом, как Олег Попов; бегают, как Владимир Куц; мечут диск, как Нина Думбадзе. И при разговоре так сверкают белизной зубов, словно только что сошли с гумовской рекламы. Тогда можно будет начать великий демонтаж рентгеновских аппаратов и поставить на вечный прикол столько лет устрашавшие впечатлительных людей бормашины.
Это фантазия. А почему бы, товарищи, и не пофантазировать? Разве нет оснований? Не к тому ли идет дело? И когда сегодня врач говорит свое будничное: «На что жалуетесь», – он знает: его работа посвящена тому, чтобы в будущем никто ни на что не жаловался.
Мудрое изречение, которое чаще других красуется при входах на стадионы и детские площадки, гласит: «В здоровом теле здоровый дух». Но человека в идеале мы представляем себе не только бесконечно крепким телом и безгранично юным душой. Мы видим его хорошо, изящно одетым. Да, да! Человек не ангел. Ему надо одеваться. И не как-нибудь. Как-нибудь одевались его далекие предки, носившие по праздникам набедренные повязки.
Техника с тех пор, как известно, сделала определенный шаг вперед. Культура – тоже. И к одежде ныне предъявляются требования строгие, высокие.
Полосатые рубахи, в кои некогда рядили первых парней на деревне, уже не покупают, даже со скидкой. Пылятся, болтаясь на плечиках, никем не замечаемые «спинжаки» – старые грехи Швейпрома. Выгорают на солнце малиновые ковбойки с кальсонными пуговицами на рукавах. Тоже ошибки молодости. Зато новинки берут нарасхват. Люди покупают все, что современно, удобно и ласкает глаз. А в отделе дамской одежды то и дело этакой несмолкаемой лирической музыкой звучат: «капрон», «нейлон», «перлон».
Кто-то спрашивает:
– А нитрон скоро появится? По радио о нем уже говорили…
Мужчины острят:
– Не жизнь, а химлаборатория!
Все это хорошо. Все это радует. Но сквозь перлоновую кисею нельзя не увидеть кое-какие недостатки.
Догадливый читатель уже понимающе кивает: речь, конечно, пойдет об ателье. Ох, сколько уж говорено на эту тему! В одной программе Ленинградской эстрады насчет ателье был специальный номер. А Московский театр оперетты – тот еще дальше пошел: целый вечер знакомит зрителя-слушателя с недочетами работы модельеров и закройщиков.
Но, к сожалению, ни после премьеры, ни после двадцатого представления в Театр оперетты не пришло извещение: «Все портняжные ляпсусы, вскрытые вами посредством пения, музыки и танца, ликвидированы. Оперетту можно снимать со сцены. Сочувствуем автору». Нет, не получал театр такого извещения. И эстрада не получала.
А в то время, когда на столичной сцене разыгрывалось театрализованное швейпромовское действо, некий инженер имел неосторожность обратиться с заказом на зимнее пальто в некое ателье треста «Мосиндодежда». Заказчик был дальновидным и, руководствуясь принципом «готовь сани летом», сделал заказ еще в июле. Были примерки, были проволочки. Наконец в конце сентября закройщик вручил инженеру свое произведение. Нет, это не было индпальто. Далеко не «инд»! Рукава – коротышки, пуговицы явно неподходящего цвета, а подкладка, вместо того чтобы быть скрытой от посторонних взоров, нагло вылезала на отвороты бортов. Пуговицы перешивали, рукава удлиняли, но подкладка упрямо не хотела отступать с занятых позиций. Некуда ей отступать: так все было задумано и скроено.
С сентября по январь инженер каждое воскресенье аккуратно навещал ателье. Уже ушел в отпуск прежний закройщик, уже за ножницы взялся другой. Кое-как, зигзагами, подкладку подрезали, но всю упрятать не удалось.
А ртутный столбик термометра тем временем сползал вниз. И однажды, видимо беспокоясь за здоровье заказчика, директор ателье сказал человеческим голосом:
– На январь назначена городская комиссия. Если она признает, что пальто хорошее, мы обяжем вас принять его по акту.
Комиссия собралась. Пальто признали соответствующим. А чтобы подкладки не было видно, посоветовали заказчику всегда застегиваться на верхний крючок… Правда, обнаружилось, что крючок без посторонней помощи не застегивается. Но выход был найден моментально:
– У вас что, жены нет? Вот она и будет зацеплять этот крючок… А не она, так соседи по квартире.
Директор ателье уже было взялся за ручку, чтобы подписать акт, как произошла осечка: с помощью перекрестного опроса бдительный заказчик установил, что комиссия вовсе не обладает широким городским авторитетом и состоит из… работников этого же ателье.
– Верно, работники все наши, – не растерялся директор. – Но вообще, если будете капризничать, ваше пальто как висело, так и будет висеть…
Друзья успокаивали пострадавшего:
– Скоро опять лето. Скоро будет тепло. Уже первая декада января. По известной примете, в это время цыган шубу продает.
Но настойчивый заказчик зябко ежился и продолжал аккуратно ходить в ателье. Наконец там признали, что старое пальто никуда не годится. Надо шить новое. И в один из мартовских дней директор направился вместе с заказчиком на базу, выбирать материал.
– Вот возьмите, чудная вещь, – показал он заказчику на коричневый рулон.
– Но это же женский драп.
– Это верно, женский, – несколько смутился директор. – Но и мужчины его иногда носят… и не обижаются!
Носят ли? Не обижаются ли? Ой ли?..
Нет, не добрым словом поминают они ателье, где кроят и перекраивают, шьют и перешивают и в течение долгих месяцев назначают радостные свидания страждущим заказчикам.
У нашего героя много сотоварищей по несчастью – обладателей куцых пиджаков и несимметричных пальто. И они энергично выражают свое недовольство: пишут преисполненные горечи письма, составляют гневные записи в книге жалоб. Они надеются, что голос их будет услышан и отмеченные пробелы, «ляпы» и прочие «накладки» больше не повторятся.
Если руководствоваться здравой логикой, так оно и должно быть. Иначе к чему жаловаться? Люди верят, что затем последует соответствующее «лечение», будет проведена и профилактика.
– Как лечение? Как профилактика? – спросите вы у иного управляющего трестом, в ведении которого пребывает ателье. – Короче, как у вас с жалобами?
– С жалобами у нас полный ажур! – оптимистически ответит он. – Ежемесячно и ежеквартально мы составляем сводки, сколько жалоб поступило по всем шестидесяти ателье. Каждую цифру записываем в определенную графу. Вот видите: «Некачественное исполнение», «Нарушение срока», «Отказ в приеме заказа», «Отсутствие материала», «Грубость и некультурность в обращении с заказчиком»… Годовые сводки печатаем в развернутый лист. Письма регистрируем и подшиваем. Жалобные книги выдаем под расписку. Исписанные приходуем, и секретарь убирает их в свой шкаф… И существует порядок: если заказчик записал в книгу свою претензию, директор ателье всегда обязательно ответит. Ни одного слова упрека без ответа!
– И директора отвечают?
– Абсолютно регулярно! У нас за этим строго следят.
И вот мы читаем директорские ответы, извлеченные из шкафа. Книга только что сдана, ателье получило новую.
Посмотрите, какая это живая, захватывающая переписка! Шедевр эпистолярного жанра!
Один заказчик, рискнувший сшить костюм в ателье, недоволен тем, что его заказ выполняется уже семь месяцев. За это время костюм трижды шили заново. Неужели все пойдет по четвертому кругу? Директор со знанием дела и с должной культурой ответствует: «Много время подбирал материал т. к. заказчику ненравилас расцветка а потом общая затяжка получилас. Общий вид хороший. Заказчик очень требовательный. Сдадим хорошо».
Другой получил ответ еще лаконичнее и убедительнее: «Задержка заказа была новине и загрузки брюк…».
Вот он, ажур. Жалобы рассмотрены. Разъяснения даны. Во всем виновата пресловутая «загрузка брюк»!
Правда, некоторых дотошных заказчиков подобные доводы и оправдания почему-то не устраивают. Отчаявшись, они строчат письма в газеты. Для такой корреспонденции, пересылаемой из редакций, в тресте существует солидная голубая папка. Каждое письмо в ней – о святая гуманность – переложено в меловую бумагу, на какой обычно печатают репродукции с картин титанов Возрождения. И тут же скрепочной приколоты фиолетовые этикетки с № входящим и с № исходящим.
Плакать надо. Умиляться надо. Восхищаться надо тем, что у треста неограниченный лимит на меловую бумагу. На всех хватает! Не только на классиков.
А тем временем чертежники, вооружившись рейсфедерами, уже изготавливают для треста очередную сводку. И из нее явствует: сколько жалоб получено, на столько и отвечено. Как это восхитительно! Сто получили – на сто ответили. Двести – и на двести тоже. Хоть тысячу! Ничего не поделаешь. Работа такая. Чуткость к тому же.
Великая вещь – сводка! По ней, например, можно судить о том, насколько процент хамского отношения ниже процента испорченных штанов. Значит, хамства меньше, а запоротых штанов больше.
И все-таки позвольте омрачить буйное ликование по этому поводу. Нам кажется, что каждая жалоба в учреждениях, обслуживающих население, должна рассматриваться как чрезвычайное происшествие. И если заказчика (клиента, покупателя и т. п.) обидели, то у управляющего трестом (конторой, торгом и пр.) на столе, фигурально выражаясь, должна зажигаться красная лампочка – сигнал аварии. Надо действовать, а не спокойно созерцать детскую игру в вопросы и ответы!
И если уж человек пожаловался, вникните в его претензии. Выясните поточнее, что его беспокоит, чем он недоволен.
– Жалуйтесь, пожалуйста. Мы хотим все исправить. Мы хотим, чтобы в будущем никто ни на кого не жаловался. Чтобы все были довольны!
Именем товарищества
Слово имеет магическую силу. Достаточно только назвать его, как в вашем воображении возникает целая картина. Возьмем, например, такое короткое, но выразительное: «суд».
«Суд идет!» – торжественно звучит в ваших ушах. Вы видите накрытый зеленым сукном стол и внушительные стулья в стиле барокко, с резными гербами на спинках. До вашего слуха доносятся преисполненная пафоса обличения речь прокурора, пламенные мольбы защитников, сбивчивый, нестройный лепет того, кто сидит поодаль от других на прозаической скамье в стиле «доска и четыре ножки».
Слушается дело о хищении… Слушается дело о растрате… Слушается дело о взятке… Пока такие «дела» в природе есть, есть и суд.
Мы говорим «пока», потому что уверены: в будущем число их станет неумолимо сокращаться. Кривая нарушений резко пойдет вниз. Тогда, оставшись без работы, прокуроры поступят на курсы переквалификации. А судейские стулья с гербами на спинках, так же как и скамьи для подсудимых, займут уготованное им место в музеях. Заботливые хранители предметов прошлого прикрепят к ним предупреждающие таблички: «Не садиться. Экспонат».
Но это время еще не наступило. Приблизить его должны мы. Как сказал поэт, «выволакивайте будущее!».
В числе прочих мер, призванных искоренять правонарушения и оздоровлять общественную атмосферу, значится и суд. Он свято охраняет интересы государства, народа, строго карает тех, кто преступает советские законы.
Суд как таковой известен давно. Репортажи «из зала суда» имеют тоже многовековую историю. Но, кроме официального, государственного суда, в нашей стране существует и другой – товарищеский. Давность его не ведет в глубь веков. Он молод, и за ним будущее.
Именно за ним, потому что он, занимаясь преступлениями и проступками мелкого свойства, предупреждает преступления крупные. Гасит искры, не давая вспыхнуть огню. И отнюдь не столько карает, сколько воспитывает.
Это суд рабочей чести. Суд общественности. Суд товарищей.
…Техник Б. работал на Московском инструментальном заводе всею четвертый месяц. Этот короткий отрезок своей бурной производственной деятельности он ознаменовал шестью серьезными опозданиями на работу. Неблагополучно было у него и на семейном фронте: оставил беременную жену, ушел из дома. Причина – ссоры с тещей.
Человеку двадцать два года. Надо ему помочь. Это и сделал товарищеский суд. И помощь сказалась как на производстве, так и в семье. За восемь лет работы товарищеского суда инструментального завода не было случая, чтобы кто-то получил «вторую судимость».
И так не только на инструментальном. Летописи товарищеских судов многих предприятий хранят весьма многозначащие факты.
…Ставельщик горнового цеха завода «Изолятор» К. снискал печальную известность страстного поклонника Бахуса. После обильных возлияний, когда доза принятой сорокаградусной давно уже перевалила за критическую красную черту, он являлся на работу и приступал к выпуску продукции, которая, естественно, в основном шла в брак. Град административных взысканий, сыпавшихся на его плечи, желанных результатов не приносил. Тогда было решено потребовать от К. ответа перед товарищеским судом. Узнав об этом, К. явился к начальнику цеха: секите повинную голову сами, давайте хоть сорок выговоров – только бы не слышать укоризненных слов товарищей и не смотреть им в глаза.
От наложения сорока дополнительных взысканий начальник предусмотрительно отказался. И суд был. Вынесли общественное порицание. Попеременно то краснея, то бледнея, К. дал слово исправиться. И вот уже два года, как безупречность его чуть ли не ставится в пример.
Товарищеский суд стремится разъяснить провинившемуся всю безусловную малопривлекательность его поведения. Пусть прочувствует! До глубины души! Но это вовсе не значит, что надо всегда ограничиваться только сентиментальными увещеваниями и полезными наставлениями. Бывают и такие случаи, когда судья и члены суда, удалившись на совещание, выносят суровый, жесткий приговор: «Понизить в должности» – или еще строже: «Поставить перед администрацией вопрос об увольнении».
И понижают. И увольняют. Ткачиху серпуховской фабрики «Красный текстильщик» Д. по настоянию суда администрация перевела на время в чистильщицы станков. Больно, тяжело, но заслуженно: Д. пыталась приписать себе 35 метров ткани, сотканной ее сменщицей…
Слово товарищеского суда весомое. К нему прислушиваются, его уважают.
Но, к огорчению, не везде. Почему однажды прекратил свое существование товарищеский суд на подмосковной обувной фабрике? Потому, что дирекция и профком не поддержали его. Решил этот суд перевести систематического прогульщика Соленова на низкооплачиваемую работу. Полтора месяца директор фабрики ломал голову, стоит или нет. Наконец перевел. Но через два дня снова вернул в цех. Вернул, не испросив разрешения товарищеского суда. Причем мотив не чересчур убедительный: без этого ремонтировщика производство, мол, может стать.
А «незаменимый» работник отметил свое возвращение в родную стихию… новыми прогулами.
Производство не остановилось, когда Соленов блистательно отсутствовал. А авторитет товарищеского суда был подорван.
Не очень уж считаются с ним и на шинном заводе. Прогульщиков, например, здесь предостаточно. А в товарищеский суд дела о прогулах передаются не часто. Ох как не часто! Да и зачем, собственно, понапрасну обременять его, если у некоторых заводских руководителей бытует мнение, что товарищеские суды – вещь вообще малоэффективная и их надо… ликвидировать?
Ну, а если суд уже избран и функционирует, то пусть функционирует. Сам по себе. Что из этого получается, видно на примере завода электросварочного оборудования. Когда здесь должно было обсуждаться дело водопроводчика Чертоусова, обвинявшегося в выпивке во время работы, большего скопления народа не было. В зал заседания явились только начальник цеха, мастер и три собутыльника обвиняемого. Тройка приятелей пришла защищать своего друга. Она понимала: товарищеский суд – дело серьезное. Мало ли что неприятное может случиться! Защитники были, обвинителей не хватало.
А ведь могло случиться и иначе. Мог набраться целый зал, могли прозвучать полезные, умные речи. И тогда защитники Чертоусова не хихикали бы по доводу того, что все стулья пустые.
Именно так и бывает на заводах, где дирекция и профсоюзная организация дорожат словом суда, оказывают ему внимание, проявляют о нем заботу. Тогда в день суда других заседаний не назначают. О суде передают объявления по местному радио, печатают сообщение в многотиражке. А председатель завкома самоотверженно отказывается от билета на «Лебединое озеро»: «Сегодня товарищеский суд. Не могу на нем не быть». А потом отчет о работе суда слушается и на завкоме. И, подводя итоги обсуждения, председатель с удовлетворением в голосе говорит, что бывшие обвиняемые как один исправились и что дирекция выполнила все приговоры суда, поэтому люди суда боятся, его уважают и относятся к нему серьезно.
Дабы убедиться, что это именно так, можно совершить экскурсию на московскую фабрику «Свобода», или на каунасскую «Дроба», или на Рубежанский химкомбинат в Луганской области.
И очень хотелось бы, чтобы так было везде. Чтобы товарищеский суд, как мера общественного воздействия, приобретал все больший вес. Тогда болезни некоторых людей, предрасположенных к нарушению норм социалистической морали и этики, будут излечены в самом начало. Им будут сделаны хорошие антипрогульные, антиалкогольные, антихулиганские, антисклочные и другие прививки. После них человек ведет себя дисциплинированнее, сдержаннее. И другим на нервы не действует. И дурного примера не подает.
Душат слезы, нет слов!
Иногда в жизни случаются ужасно нелепые, но чрезвычайно поучительные истории. Поскольку они нелепы, они никому не нужны. Но поскольку они поучительны, они нужны драматургам, которые пишут остроназидательные пьесы.
Раскрой, читатель, шестой номер журнала «Заря» и ознакомься с одноактной пьесой «Много лет спустя». История, изложенная в ней, нас взволновала. О ней хочется говорить полным голосом. И не переводя дыхания.
Но мы опасаемся, что многотысячного тиража «Зари» не хватит для всех, кто захочет последовать нашему совету. А посему добавляем к тиражу этого журнала и наш, книжный, с кратким, так сказать, изложением случившегося.
Представьте себе студента-медика Игоря, приехавшего на практику в больницу города Далекого. И представьте себе Римму, молодого главврача этой больницы.
Игорь – «высокий, красивый»… Девчонки ему на шею вешаются, а он хоть бы что! Никакой реакции. Римма – «снежная королева». Все мальчишки в институте «сохли» по ней, а она «только наукой интересовалась».
Но вот они повстречались, и началась реакция. Продолжалась она недолго. Игорь уехал доучиваться и через два года должен с дипломом врача вернуться к своей любимой.
Срок прошел, и он… не вернулся. Подвел.
И все почему? Зашел случайно в гости к приятелю Васе, а Вася был в командировке. Вера, жена Васи, оставила Игоря поужинать.
Мгновенно выяснилось, что Вера Васю не любит и их жизнь – так себе, «разновидность счастья». А настоящее счастье будет с Игорем. И вообще она давно влюблена в Игоря, чего последний не подозревал.
Вера действует быстро и решительно. Она «подбегает к Игорю, обнимает и целует его». Но в эту напряженную, полную накала страсти минуту входит незамеченный Василий (у него был свой ключ).
То, что произошло дальше, невозможно пересказать: душат слезы, нет слов! Обратимся к пьесе.
Итак:
«Входит Василий. Ни Вера, ни Игорь не замечают его.
Ведущий (увидев Василия). Ой, что же теперь будет? (В смятении отступает.) Я думал, что только в романах мужья приезжают домой в самую неподходящую минуту, а оказывается, это бывает и в жизни. (Показывает на Василия.)
Игорь (освобождаясь от Вериных объятий). Я не имею права перед Василием…
Вера (перебивая). Я все сама скажу ему. (Обернувшись, видит мужа.) Вася!.. Ты приехал?
Василий. Да, я приехал.
Игорь. Василий…
Василий. Вот что… (Игорю тихо, но выразительно.) Твоей ноги больше не будет в моем доме.
Вера. Игорь ни в чем не виноват перед тобой…
Василий. А тебе я даю слово… Никогда не напомню… никогда не упрекну…»
Но Вера выдворяет кроткого и великодушного Васю, а Игоря, который попал как кур в ощип, оставляет при себе. И Игорь повинуется судьбе. Игорь, который всего несколько минут назад говорил, что он рвется в Далекий к невесте, что жаждет «самостоятельной работы».
Игорь и Вера живут в Ленинграде. Серенько и нескладно. Игорь страдает, что у него не та работа, а кроме того и Римму разлюбить не может. А Вера терзается, что разбила жизнь мужа «да и свою – привычную, сложившуюся». Ее «мучают головные боли» и «повышенное давление: полтораста на девяносто пять». В моральном смысле Вера тоже ничего хорошего не представляет: она верит в гомеопатов. Уже одно это ярко свидетельствует, сколь отрицательный она тип. Вера лечится у гомеопатов «потихоньку от Игоря». Не дай бог он узнает! Он же аллопат.
Но эта остродраматическая коллизия, к сожалению, не находит в пьесе дальнейшего развития. А жаль! Сколько возможностей утеряно! Допустим, так: Игорь вступает в бой с гомеопатами. Они бегут, отстреливаясь пилюльками. Жена рыдает, глотая в отчаянии пирамидон, норсульфазол и ревень.
…Прошло много лет, как говорится в «одноактной пьесе». И что же мы видим? Римма преуспела, став «одним из крупнейших в мире специалистов по бескровной хирургии». На «всемирном съезде хирургов» каждое ее «слово тут же переводила на иностранные языки электронная машина…».
Семейная жизнь тоже устроена. Римма вышла замуж за Герасимова, своего бывшего пациента, а ныне «хозяина города» (видимо, предгорисполкома). Поскольку жена у Герасимова врач, то он «к нуждам медицины относится более внимательно, чем к другим отраслям науки». Вдумчивый мэр, рассудительный! И семьянин к тому же примерный: удочерил Олю, дочку Риммы от Игоря, о существовании которой Игорю ничего не известно.
Герасимов и Оля ждут маму Римму со «всемирного съезда», все самолеты прибыли, а ее нет и нет. «Значит, мама… прилетит завтра», – говорит Оля.
Детская наивность! Мама Римма в это время сидит на аэровокзале и беседует с… Игорем. Игорю вдруг захотелось «посмотреть на этот город», «воскресить свою молодость».
Он, конечно, беспощадно себя бичует: жизнь прошла, а он, мелкий неудачник, ничего путного не сделал. И зачем тогда он остался в Ленинграде! Вот тебе и поужинал!
Но здесь зрителя ожидает новый сюрприз (о щедрость автора!): «Многого из того, что вы видели, в действительности не было…».
Оказывается, когда Игорь ужинал с Верой, он благородно и благоразумно заявил, что любит только Римму. При такой ситуации Вере незачем было соблазнять его: безнадежно. А Вася, войдя в комнату, увидел, что семейные устои не качаются.
Финал «одноактной пьесы» – радостный, мажорный: молодой Игорь приезжает к Римме в город Далекий.
А все остальное произошло только в фантазии автора. Автор заглянул, так сказать, в будущее, желая показать, что, по его мнению, ожидало бы Игоря, поддайся он соблазну Веры.
Вот, мол, какие страсти-мордасти подстерегали бы тебя, говорит автор герою и делает пальцами «козу»: «Бу, бу-бу, бу! Гляди у меня! Не обижай Васю, будь осторожен с Верой, люби Римму, не живи в Ленинграде, там бяки, читай одноактные пьесы – и будешь законченным положительным героем».
Весьма похвально, когда писатель задается благородной целью поговорить со своей аудиторией о долге молодого человека, о любви и верности. Но скажем прямо – скверно: а) если беседа ведется в примитивно-назидательном тоне, без доверия к интеллекту читателя (зрителя); б) если поступки героев произведения не сообразуются со здравой логикой да и герои сами, в общем, не герои, а куклы, потому что все в них прямолинейно и одноклеточно просто; в) если пародию на пьесу выдают за самую пьесу. В таких случаях можно скомпрометировать пусть даже самые лучшие, добрые мысли.
На кого рассчитана эта «одноактная пьеса»? В журнале написано: «для самодеятельности». Значит, профессиональные театры ее ставить не будут. Очень хорошо! А самодеятельность зачем обижать? И ее зрителя тоже? Ведь он такой же, как везде, – не второго сорта.
