Текст книги "Маски"
Автор книги: Борис Егоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Эрудит
Газета «Вечерняя заря» была острой газетой.
Особой зубастостью в ней отличался отдел обзоров печати. А в этом отделе – молодой сотрудник Костя Сверчков.
Больших статей Сверчков не писал: он был человеком подвижным, непоседливым и на труд размером больше ста строк у него просто не хватало терпения.
Сверчков специализировался на репликах: В них он просто преуспевал. Реплики из-под его пера выходили ядовитые, бьющие без промаха.
Сверчков бдительно стоял на страже точности и правдивости. Случись какой-нибудь газете или журналу допустить ошибку, исказить факт – Костя сразу заметит. И уже бежит к редактору:
– Иван Иванович, что же это делает «Литературная жизнь»? Пишут, что Лев Толстой не читал романов Жюля Верна… Им-то уж надо было знать…
– А что им надо знать? – осторожно спрашивает Иван Иванович.
– А то, что Толстой в старости не читал Верна. А в молодости читал. И даже сделал своей рукой шестнадцать иллюстраций к роману «Вокруг света в 80 дней»…
– Ай-яй-яй! – оживлялся редактор. Но на всякий случай спрашивал: – Это точно?
– Точно. Абсолютно.
– Ну, тогда пиши реплику. Вставим перо этим литераторам!
Надо сказать, Иван Иванович очень любил вступать в бой с литературными газетами и журналами. Это поднимало его в своих собственных глазах.
Поместив очередную реплику, он довольно улыбался: «Не бог весть какая большая наша газета, а вот писателей опять подковала».
И благодаря кому? Благодаря Сверчкову.
Пройдет день-два – и Сверчков снова прибежит к редактору:
– Иван Иванович, скандал! Смотрите, что пишут в «Пламени»: «Великий Шопен однажды составил „Руководство, как при помощи двух игральных костей сочинять вальсы, не имея ни малейшего знания музыки и композиции“»…
– Вот это загнули! – вырвется у редактора.
– В каком смысле? – нетерпеливо спросит Сверчков.
Иван Иванович ответит уклончиво:
– Ну, это самое… Странное руководство… Не мог он этого…
– Нет-нет, такое забавное руководство было, – уверенным тоном знатока скажет Сверчков. – Но составил его не Шопен, а Моцарт… Культурки не хватает этим журналистам. Берутся писать, чего не знают. Надо ударить!
И ударяли.
А товарищам по редакции не оставалось ничего другого, как удивляться широте сверчковской эрудиции.
Поводы для этого молодой сотрудник давал ежедневно.
Сидит за своим столом в отделе и вдруг заявляет:
– Черт знает что! Журнал «Техника – сила» пишет, что Васко да Гама плыл в Индию наугад…
– А как он плыл? – спрашивают Костю.
– Путь в Индию ему указал Сихаб-ад-дин-Ахмед-ибн-Маджид-бин-Мухамед-бин-Амр-бин-Фадл-бин-Дувик-бин-Али-ар-Ракаиб-ан-Наджи…
Сотрудники за соседними столами недоуменно переглядываются.
– А откуда ты, Костя, его знаешь?
– А как не знать? – отвечает он скромным тоном героя, не признающего свой подвиг. – Это же блестящий представитель арабской навигационной науки.
И снова реплика в «Вечерней заре». Заголовок игривый, интригующий: «Наугад ли? Ой ли?»
Боевой счет Сверчкова возрастал.
В короткий срок он успел уличить в невежестве «Хирургическую газету», которая исказила дату первой в мире операции аппендицита и приписала эту операцию не тому врачу. Затем «Хозяйственно-бухгалтерскую газету», позволившую себе спутать домну с мартеном. Далее газету «Деревенские будни», выступившую с устарелым советом, как выращивать арбузы.
Когда в редакции «Деревенских будней» обсуждали арбузную реплику, один сотрудник сказал:
– Это опять дело рук Кости Сверчкова. Все знает человек, во всем разбирается! Но мне секрет его эрудиции, кажется, известен…
Слово «секрет» заставило всех насторожиться.
Сотрудник продолжал:
– Вчера мы разгромили на своей летучке пресловутую арбузную статью. После этого ее повесили на черную доску, в «Тяп-ляп», и рядом приклеили комментарии… А потом к нам, кажется, забегал Сверчков с записной книжкой… Это, конечно, еще предположение, и его надо проверить.
– А как? – нетерпеливо спросила секретарь-машинистка.
– Очень просто. Возьмем наш сегодняшний номер. Ну вот, например, статья о прививке огурцов на тыквах. Мы пишем, что это дает возможность получать высокие и устойчивые урожаи огурцов. Статья правильная. Мы вывешиваем ее в «Тяп-ляп», делаем приписку, что это бред, чепуха, маниловщина, и ждем завтрашнего дня…
…На следующий день «Вечерняя заря» выступила с едкой репликой в адрес «Деревенских новостей».
Блистая своей эрудицией, автор реплики писал:
«Помните ли вы, дорогой читатель, как редактировал сельскохозяйственную газету Марк Твен? Как известно, он советовал: „Брюкву не следует рвать руками, от этого она портится. Лучше послать мальчика, чтобы он залез на дерево и потряс его“.
О, как бы порадовался великий сатирик, если бы прочитал во вчерашнем номере „Деревенских будней“ статью о прививке огурцов любого сорта на тыквах!
Вызывает удивление, что эта почтенная газета занимается маниловскими прожектами, вместо того чтобы…»
Это была последняя творческая вспышка всезнающего и грозного автора реплик. Весь день он бегал по издательству – заполнял обходной листок.
Эрудиция подвела!
ФЕЛЬЕТОНЫ
Письмо Борису Егорову
30 миллионов читателей США ежедневно видят и читают в газетах остроприключенческие комиксы – серии рисунков с короткими подписями. Среди героев этих комиксов – бравый командир американской подводной лодки Баз Сойер, командир советской подводной лодки Борис Егоров и его жена Липа Джампски. Естественно, я не мог не откликнуться на эти комиксы, – хотя бы потому, что я тоже Борис и тоже Егоров, – и решил обратиться с письмом к командиру таинственной советской подлодки.
Дорогой Борис!
Очень рад был узнать, что у меня существует еще один знаменитый тезка. До сих пор я знал только двух – прославленного врача-космонавта и московского слесаря, Героя Социалистического Труда.
Теперь появился третий. Это Вы – командир советской шпионско-диверсионной подводной лодки, действующей у берегов Соединенных Штатов.
У меня, как у сатирика и фельетониста, не могло не вызвать улыбки название Вашей подлодки – «Кавиар», что, как известно, в переводе на русский означает «икра». Это – остроумное, но все же недостаточно удачное название. Можно было дать грозной субмарине другие, более аппетитные питейно-гастрономические названия, с истинно русским колоритом: «Столичная», «Перцовка», «Похлебка», «Запеканка», «Селянка», «Окрошка», «Ботвинья», «Тюря», «Кулебяка», «Капуста», «Селедка», «Редька со сметаной». Это было бы, кстати, и более конкретно, определенно. А то вдруг – «Икра». Какая икра? Черная? Красная? Зернистая? Паюсная? И вообще – зачем метать икру у берегов Соединенных Штатов?
Зато меня очень порадовало действительно русское имя Вашей жены – Липа. Что касается фамилии – Джампски, то она также очень распространена у нас в России, особенно на Валдае, в Киржаче, Сарапуле и Баковке.
Ваша Липа – женщина безусловно очаровательная, чертовски обворожительная. Будучи балериной Большого театра, она так виртуозно владеет своими бедрами, что не очень стойкие защитники американских свобод сразу поддаются ее пленительным чарам. И тогда прощай их буржуазная идеология!
Я уже не говорю о морали.
Таким манером Липа, разумеется, могла бы совратить с капиталистического пути все пятьдесят штатов, если бы не супермен, командир американской подлодки, непреклонный и ужасно волевой Баз Сойер. На зовущие улыбки Вашей супруги и на движения ее соблазнительных бедер он никак не реагирует. Козни опасной дамы, красной агитаторши, цели своей не достигают. Эмоции стойкого супермена могут возбудить, видимо, лишь отечественные, голливудские женские формы. Вот он, стопроцентный американец! Его на Липе не проведешь!
Теперь о Вас. Вы, капитан Борис Егоров, действуете, конечно, отважно. Судя по прессе, вы опытный и опасный морской волк. Но Баз Сойер все же опытнее. Он постоянно преследует Вас и наносит «Икре» удары то по носу, то по корме, демонстрируя мощь и несокрушимость американского оружия и поднимая тем самым у читателя боевой антикоммунистический дух.
Признаться, я ожидал от Вас большей находчивости и изобретательности. Вы представлены как коварный большевик, так и будьте коварным. Неужели не могли Вы, допустим, подкупить База Сойера паюсной икрой, которой, как надо понимать, полны отсеки «Кавиара»? Если он остался равнодушным к Липе, то перед икрой он бы наверняка не устоял.
Иди можно было бы по подземным коммуникациям проникнуть на подлодке в самый центр Америки и взорвать изнутри ее канализационную сеть. Вот был бы потоп! Да к тому же весьма своеобразный.
Неплохо было бы также переоборудовать «Икру», чтобы она стала одновременно и подлодкой, и самолетом, и вездеходом.
Тогда Вы быстренько закидываете База Сойера глубинными бомбами, он идет на дно, к рыбкам, Вы летите на Вашингтон и сбрасываете на Капитолий свою неотразимую Липу. Липа так очаровывает конгрессменов, что они, потеряв здравый мужской рассудок, немедля голосуют за присоединение Соединенных Штатов к Кашкадарьинской области.
Конечно, одной Липе будет трудно. Тогда на Капитолий надо сбросить целый десант – весь кордебалет Большого театра плюс манекенщиц из Московского Дома моделей.
Представляете, появляется над Вашингтоном «Икра» («Селянка», «Запеканка», «Окрошка», «Ботвинья») и под музыку танца маленьких лебедей начинает метать парашютисток в балетных пачках и манекенщиц в элегантных нейлоновых пижамах. Они окружают конгресс, и Капитолий капитулирует.
Да мало ли что может быть в американских газетных комиксах, героем которых Вы, по несчастью, оказались!
Понимаю, многое не в Ваших силах. Все в руках авторов комиксов.
Но между нами, тезками, говоря, возможно, Вы что-то сумеете посоветовать им? Ведь комиксы с Вашим участием, с участием Вашей жены и База Сойера разглядывают 30 миллионов американцев. Надо бы авторам как-то взбодрить свою фантазию, придумать что-то поинтеллектуальнее. Жили ведь когда-то в Америке остроумные люди. Неужто перевелись? Посмотришь на эти комиксы – очень уж примитивненько. Так, дешевая антисоветчина. Типичная липа.
Очень сожалею, что Вас впутали в эту трехцентовую историю.
Привет Вашей очаровательной супруге, по которой так безутешно тоскуют зрители Большого театра.
Очень часто вечерами у его массивных колонн можно слышать разговоры любителей хореографического искусства.
– Скажи, милок, а пошто Липа-то Джампски нонче не пляшет? – спрашивает один. – Уж больно на Липу поглядеть хотца, балетушки хотца.
– Ты откуда приехал? – удивленно отвечает другой. – Не знаешь, что ли, на подводной лодке Липа по Москве-реке уплыла в Нью-Йорк. С секретным подрывным заданием от Тимирязевского райисполкома. Американца агитировать.
Вот так-то, дорогой тезка!
С пожеланием быстрее окончить затянувшуюся морскую дуэль с Базом Сойером и счастливо возвратиться на Н-скую базу подводных лодок в степи под Талды-Курганом.
Борис Егоров
Новые эксперименты Роусса
Целую неделю в Нью-Йорке шли разговоры о предстоящем выступлении профессора Роусса.
– Слыхали? Знаменитый ученый…
– Да, да, он приехал в Штаты. Будет демонстрировать новые эксперименты…
В назначенный час зал был переполнен. Здесь находились редакторы крупных газет и журналов, обозреватели, три члена палаты представителей и даже один сенатор.
– Джентльмены! – начал профессор. – Два мои эксперимента были в свое время описаны Карелом Чапеком. Вы, надеюсь, помните, в чем заключается мой метод: я произношу слово, а вы должны тотчас же произнести другое слово, которое вам придет в этот момент в голову, даже если это будет чепуха и вздор. В итоге я на основании ваших слов расскажу вам, о чем вы думаете и что скрываете.
Все это основано на ассоциативном мышлении, заторможенных рефлексах и прочем. Короче говоря, я проникаю в глубины вашего сознания. Как вам известно, во время эксперимента, о котором писал Чапек, я беседовал с неким Суханеком, подозреваемым в убийстве шофера такси, причем в преступлении обвиняемый не сознавался. Между мною и им произошел такой диалог, или, точнее, перекличка: «Дорога» – «Шоссе», «Спрятать» – «Зарыть», «Чистка» – «Пятна», «Тряпка» – «Мешок», «Лопата» – «Сад», «Яма» – «Забор», «Труп»… При последнем слове, произнесенном мною, он стал нервничать.
Анализируя перекличку, я тут же установил, что Суханек действительно убил шофера по дороге на Бероун, зарыл его под забором у себя в саду и вытирал кровь мешком. Все это подтвердилось. Во время опыта с другим человеком мне без труда удалось определить его профессию. На каждое мое слово он отвечал целым перечнем штампов. К примеру, я говорю: «Огонь!» Он – как из пулемета: «Огнем и мечом. Отважный пожарник. Пламенная речь. Огненная надпись на пиру Валтасара». Я: «Глаза». Он: «Завязанные глаза Фемиды. Бревно в глазу. Открыть глаза на истину. Пускать пыль в глаза. Хранить как зеницу ока». Ну конечно же это был газетчик…
Сейчас, – продолжал профессор Роусс, – я продемонстрирую не только старые, но и новые приемы. Итак, прошу вас…
Из второго ряда вышел долговязый мужчина в очках с розовыми стеклами. Череп его был отшлифован, как шарикоподшипник.
– Снимите очки, – предложил профессор. – Они помешают опыту.
– Не могу, – ответил испытуемый. – Иначе я буду видеть окружающее не в том свете…
– Пусть будет по-вашему, – согласился профессор. – Может быть, это даст мне дополнительный материал. Внимание! Я произношу первое слово: «Капитализм»…
Молчание.
– Ка-пи-та-лизм, – повторил Роусс.
Помявшись, долговязый ответил:
– Такого слова в нашем языке нет.
– Да? – удивился профессор Роусс, – Я давно не был в Штатах и, видимо, поотстал…
– Капитализм исчез несколько лет тому назад, когда газета «Нью-Йорк геральд трибюн» и журнал «Зис уик мэгэзин» провели конкурс на замену слова «капитализм» другим словом, – пояснил обладатель розовых очков.
– Но разве замена одного слова другим означает…
– Означает, профессор. Я напомню вам, что писал «Зис уик мэгэзин»: «Замена всего лишь одного слова другим может содействовать изменению хода истории».
Роусс почесал в затылке.
– Ну, и содействовала?
– Конечно! А теперь у нас «новый республиканизм», он же «продуктивизм», хотите – «частнопредпринимизм», еще лучше – «экономическая демократия». Если уж говорить о капитализме, то только о народном. В книге Льюиса Джилберта «Дивиденды и демократия» говорится даже о «народно-демократическом капитализме».
– Понимаю, – оживился Роусс. – При соединении столь различных слов, как при ядерной реакции, происходит взрыв. Образуется абракадабра, и от старого, нехорошего, осточертевшего всем капитализма ничего не остается…
– Вот именно!
– Но мы отвлеклись, – строго сказал Роусс. – Итак, я называю следующее слово: «Кризис».
– Относительный спад. Необходимая передышка. Непредвиденное скольжение. Естественное выравнивание. Поворот к снижению. Понижательная тенденция. Нормальное приспособление. Неустойчивый период. Период колебаний. Колебательное урегулирование. Здоровое урегулирование… – бойко затараторил долговязый.
– Хватит! – нахмурился Роусс. – Хотя я и предупреждал вас: говорите все, что придет вам в голову, даже если это будет нонсенс, – но это уж такой нонсенс, что даже я ничего не могу понять. Я хотел определить вашу профессию, но не могу. Эксперимент не удается!
– Я экономический обозреватель, – злорадно пояснил испытуемый.
– Но что означают все эти словосочетания?
– Одно и то же. То самое явление, когда свертывается производство, останавливаются заводы…
– Кри… – начал было знаменитый ученый, но долговязый перебил его:
– Не произносите этого слова: оно запрещенное! Это марксистская выдумка. В Америке нет никакого «кри».
– В таком случае я просто не узнаю некогда близкого мне английского лексикона, – признался профессор. – Меня интересует, как же теперь американцы понимают друг друга. Джентльмены, я предлагаю вызвать в зал с улицы первого же прохожего, и пусть этот экономический обозреватель его проинтервьюирует…
В зал ввели сумрачного человека, который растерянно мял в руках старую шляпу.
– Каково ваше мнение о здоровом урегулировании? – спросил его долговязый, сверкнув своим черепом.
– Это в каком смысле?
– В смысле периода колебаний…
– Точнее?
– Ну, понижательной тенденции…
– Не понимаю.
– Что вы думаете о скольжении, выравнивании, балансировании и вообще о спаде?
– А! Это вы о кризисе?
– У нас его нет!.. – раздраженно воскликнул экономический обозреватель. – Как вам попало на язык это красное слово? Вы коммунист?
– Почему? Я просто перманентный отдыхающий, – криво усмехнулся незнакомец.
– В каком смысле?
– В смысле изолированный от сферы производства волею обстоятельств. В результате здорового урегулирования я остался без прожиточного минимума.
– Вы безработный?
– У нас ведь их нет… Да и как вам, на язык попало это красное слово? Вы коммунист?
– Джентльмены! – сказал профессор Роусс, – На этом я кончаю свои эксперименты. До сих пор я имел дело с обычными уголовниками, ставил даже опыты с психическими больными и как-то понимал их, так сказать, проникал против их воли в глубины их сознания. Но с такими людьми, как этот обозреватель, мне беседовать… Нет! Нет! Куда я попал?! Или я устарел и моя система… Или ваша…
Профессор Роусс схватился за край стола и пошатнулся…
Очнувшись, он увидел над собой человека в белом халате.
– Вы кто такой? – спросил Роусс.
– Я специалист по проблеме номер один – проблеме душевного здоровья. Излечиваю от уныния, хандры и прочих неприятных переживаний. Вот вам пилюля счастья, проглотите ее – и все пройдет…
– Мне неизвестны такие пилюли, – слабо возразил Роусс.
– Что вы?! Они известны всей Америке. Новое изобретение. Только в прошлом году их было продано на двести миллионов долларов. Чудесные пилюли! Проглотите – и сразу станете бодрым. Никакого пессимизма, один чистый оптимизм!
– Нет уж, глотайте эти пилюли сами, а мне, очень прошу, поскорее закажите билет на самолет.
Суд обреченных
Американские сенаторы любят создавать комиссии. Комиссии по расследованию. Комиссии по доследованию. Комиссии по наблюдению за… по борьбе против…
Причем давно замечено, что сенатские комиссии часто лезут не в свои дела. Залезши же в них, вступают в конфликт с элементарной логикой. Защищают то, что, руководствуясь здравым рассудком, следовало бы осудить. И осуждают то, что, если трезво подумать, следовало бы защитить.
Так поступает, например, комиссия по расследованию антиамериканской деятельности.
Говоря о подобных сенатских комиссиях, публицисты обычно добавляют определение: «печально известная». Но этого мало. Такие комиссии не только печально известны, но и смехотворно известны.
Много дешевых фарсов было разыграно под сводами Капитолия. Самым же конфузным был, пожалуй, тот, что поставлен в начале 1919 года.
Тогда перед судом американского сената предстала… Октябрьская революция.
Поскольку на суд она лично не явилась, дело вели заочно.
Заседали. Произносили речи. Допрашивали свидетелей. Вели протокол. Наговорили ни много ни мало 1265 страниц.
Председательствовал в комиссии по расследованию весьма солидный сенатор Овермэн, что в переводе означает «сверхчеловек».
В качестве свидетелей обвинения выступали пастор Саймонс, около десяти лет занимавший пост настоятеля методистской епископальной церкви Петрограда, американский лесопромышленник Симмонс, бывший посол США в России Фрэнсис и некий Р. Б. Деннис, ездивший в Россию как представитель Ассоциации христианской молодежи.
Хорошие, толковые свидетели! Весьма ценные показания дали. Раскрыли, можно сказать, глаза Америке на Октябрьскую революцию.
Член комиссии сенатор Кинг спрашивает свидетеля Саймонса:
– Что вы можете сказать о разгуле террора, об убийствах людей, об изгнании людей из их домов, о массовой гибели от голода мужчин, женщин и детей, не принадлежащих к так называемым большевикам?
– О, я мог бы говорить об этом часами! – ответствует свидетель, воздев очи горе. – Я мог бы доказать, что там действует дьявольский террор.
– Докажите! – просит сенатор.
– У меня было два английских сеттера, – преисполненным печали голосом продолжает пастор Саймонс. – До революции мне приходилось платить три рубля собачьего налога в год, а при большевиках – по пятьдесят рублей за каждую собаку!
– Это ужасно! – восклицает сенатор, дрожа от благородного негодования. – Кто бы мог подумать! Это грабеж, разбой!
– Он самый. Не только людям – собакам жизни нет.
– А что вы по этому вопросу скажете, свидетель Фрэнсис?
– Я хотел бы добавить, что большевики убивают всякого, кто носит белый воротничок и имеет высшее образование.
– Какой скандал! Это же неслыханно – убивать за белые воротнички! Неужели только ради этого надо делать революцию? А какого мнения вы о большевиках, свидетель Симмонс?
– Страшные люди, доложу я вам, – твердым голосом убежденного лесопромышленника говорит Симмонс. – Самое худшее, что позволяют себе большевики, – это лишать людей родного крова. Если, допустим, квартировладелец имеет десять комнат, они оставляют ему только четыре, а в оставшиеся шесть вселяют рабочих из подвалов. Как видите, и рабочих они лишают их родного, привычного крова…
– Неслыханно! Настоящее варварство! – возмущается председатель комиссии сенатор Овермэн. – А теперь, господа свидетели, у меня к вам еще вопрос. Правда ли, что большевики национализируют женщин?
– Правда, святая правда! – клянется пастор Саймонс.
– Ну, коли святая, дело ясное. А все же есть у вас доказательства?
– Конечно, есть, – подтверждает Симмонс. – Могу даже зачитать большевистский декрет о национализации женщин, изданный в городе Владимире.
– Действительно, в ряде губерний женщины национализированы… – добавляет свидетель Фрэнсис.
– Кошмар! Сплошной кошмар! – восклицает сенатор Нельсон. – Вы знаете об этом, господин Фрэнсис, по собственным сведениям и по собственному наблюдению?
– Знаю! По собственным! – подтверждает Фрэнсис. – Сам в «Известиях» читал декрет, в силу которого брак и развод настолько облегчаются, что достаточно простого уведомления со стороны супругов об их желании вступить в брак или расторгнуть его…
– Ай-яй-яй! Значит, захотели – поженились, расхотели – развелись… Это же разврат!
– Святая правда! – свидетельствует пастор Саймонс. – Клянусь на Библии.
– На Библии? Тогда злодейский характер большевизма установлен.
– А как там заводы, фабрики? – спрашивает председатель Овермэн.
– Сам в одном городе видел: не работают, – отвечает свидетель Деннис.
– Фабрики стоят. Значит, забастовки? Значит, рабочие отвернулись от большевиков?
– Совершенно точно, отвернулись.
– О’кей! Почему же тогда рабочие не восстанут и не свергнут большевистское правительство?
– Такова Россия, таков русский характер. Загадка русской души…
Суд стал в тупик перед загадкой.
Так бы и ломали господа сенаторы свои убеленные сединами головы над разгадкой тайны, если бы в комиссию по расследованию причин и характера Октябрьской революции не пришли свидетели защиты – Джон Рид, его жена Луиза Брайант и журналист Альберт Рис Вильямс.
В планы комиссии не входило выслушивать этих свидетелей. Но под натиском прогрессивной общественности, по требованию участников митингов и собраний пришлось.
Луиза Брайант рассказала господам сенаторам, что женщины в Советской России пользуются равным с мужчинами избирательным правом. И при этом они никак, разумеется, не стали бы голосовать за собственную национализацию. Что же касается декрета, который, по утверждению Симмонса, издан во Владимире, то он является фальшивкой, сфабрикованной на основе анекдота из юмористического журнала «Муха».
Рассказали свидетели защиты и о терроре. Но не о красном, а о белом. Пояснили, что фабрики в России стоят не потому, что рабочие бастуют, а потому, что в стране разруха.
Сенаторы молчали. Сенаторы не верили. Сенаторы валяли дурака. Разумеется, они пеклись не о русском народе и даже не о той «угнетенной» части его, что носит белые воротнички.
Фрэнсис, который молол на заседаниях комиссии по расследованию несусветную чепуху, несколько ранее обнаруживал признаки вполне здравого рассудка.
Будучи послом США в России, он писал государственному секретарю Лансингу:
«Европейские и американские газеты и журналы отмечают великолепие русской империи, ее неразвитые богатства и огромные возможности… Американские предприниматели уже смотрят с вожделением на богатства недр России, на ее огромные источники водной энергии и на возможности железнодорожного строительства, которые имеются в этой стране… Все считают, что нет ни одной области на земле, которая может сравниться с этой».
Сказано точно и без всякой клоунады: Россия богата, и американский капитал хочет ее съесть. Это – откровенное суждение империалистического хищника.
По соседству с высказыванием Фрэнсиса надо бы – для полной ясности – поставить слова английского генерала Мэйнарда:
«Коммунизм, простирая свои пропитанные ядом щупальца через земли и воды, вонзил свои когти в пять континентов. И всюду и везде восстания и бунты, забастовки и беспорядки, неповиновение и атеизм благословлялись и поддерживались признанными русскими апостолами гражданской войны и раскола…»
Как известно, империалисты Америки и Европы не ограничивались тем, что с вожделением смотрели на богатства России и испытывали животную ненависть к коммунизму. Движимые злобой, отчаянием и страхом, они организовали против молодой Советской Республики кровавую интервенцию.
Для морального оправдания этой интервенции и понадобился суд над Октябрьской революцией. Он понадобился также для того, чтобы очернить советскую власть, восстановить трудящихся США, Англии и Франции против нашей страны.
Комиссия Овермэна цели своей не достигла. Империалистическая моська полаяла, а история шла своей дорогой, вершила свой суд, диктовала свой приговор.
Но работа овермэновской комиссии все же не прошла даром. Советским мужчинам в белых воротничках и советским «национализированным» женщинам, людям Страны Советов, строящим гиганты индустрии и запускающим в космос корабли, это еще один повод посмеяться. Да, была такая комиссия. Судила Октябрьскую революцию, а пригвоздила к столбу позора самое себя.
