Текст книги "Маски"
Автор книги: Борис Егоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Борис Егоров
МАСКИ
Рассказы и фельетоны
РАССКА3Ы
После новоселья
Анну Гавриловну Коржикову посетил неожиданный гость – корреспондент радио.
Когда она открыла дверь, то увидела высокого мужчину с чемоданчиком в руке.
– Неужто опять из Мосгаза? – сказала Анна Гавриловна. – Ой, одолели!
– Нет, товарищ Коржикова, – ответил гость. – На этот раз вы ошиблись. В моем чемодане не гаечные ключи, а магнитофон – аппарат для звукозаписи. Мы готовим передачу, как живут пенсионеры. Разрешите с вами побеседовать.
– Ну, раз так, проходите, раздевайтесь. А эти, из Мосгаза, они никогда не раздеваются. Даже ноги не вытирают. И прямо на кухню…
Корреспондент развернул на столе свою аппаратуру, попросил указать ему ближайшую электрическую розетку и объяснил Анне Гавриловне ее задачу:
– Я буду вам задавать вопросы, а вы отвечайте. Только спокойно, не волнуйтесь и не смущайтесь.
– А что мне смущаться, если вопросы будут правильные? – сказала Анна Гавриловна.
– Вот так. А теперь, чтобы не терять времени, сразу приступим.
– Да, да. Это лучше – не терять. А то мясной на перерыв закроется, и я с обедом опоздаю.
Корреспондент включил магнитофон и начал репортаж:
– Мы сидим за столом в квартире пенсионерки Анны Гавриловны Коржиковой, бывшей ткачихи комбината «Цвета радуги». Анна Гавриловна, скажите, как вы живете, не скучаете ли дома?
– Хорошо живу, – ответила Коржикова. – А скучать мне некогда. У меня ведь не только домашние дела. Еще и работа общественная.
– Какая, разрешите узнать?
– В домовом комитете работаю. То там заседание, то в райсовет пойти надо, а больше по квартирам хожу. Беседую по поводу разных нарушений… Дом у нас большой, новый…
– Это очень приятно, – бодрым, энергичным голосом вставил корреспондент.
– Оно, конечно, так, что приятно. Только некоторые жильцы не берегут этот дом. Вы посмотрите: стены исписаны, стекла внизу в дверях три раза вставляли… Разве так к социалистической собственности относятся? Если уж в своем доме подобное допускают, то представляю, как ведут себя эти люди в других местах. На заводе, например. Для таких все, что не мое, – казенное. А это слово и забыть давно пора! Третьего дня поймала мальчишку из сто двадцать седьмой квартиры. Говорю: «Ты что добро портишь?» А он отвечает: «Какое добро? Оно ваше, что ли?» Каковы родители, таков и сынок!
– Спасибо, Анна Гавриловна. У меня еще вопрос.
– Нет, вы подождите: я еще на тот не ответила. Вот лифт, например, – каждый день ломают. Я уж такую табличку заготовила: «Лифт не работает по вине жильцов». И обратите внимание…
Корреспондент выключил магнитофон, но Анна Гавриловна этого не заметила и продолжала:
– Когда лифт вниз идет, посмотрите на него сверху. У него, несчастного, вся крыша в окурках. Это курильщики бросают через сетку папиросы. Специально лифт останавливаем – крышу подметать…
– Анна Гавриловна, мы отошли от темы разговора. Нас интересует ваша жизнь, где вы бываете, куда ходите. Очень прошу вас не отклоняться.
– Ну хорошо, не буду.
Диск магнитофона снова завертелся.
– Вы спрашиваете, как я свой досуг провожу? Дома мы со стариком в общем не засиживаемся. На прошлой неделе на экскурсию по Москве ездили. В высотном здании были.
– И там вам очень понравилось?
– Понравилось. На самый тридцатый этаж нас поднимали. В две секунды. Ну, такой лифт! Прямо как самолет. Вот я и подумала: нашим бы жильцам его – вмиг бы разломали…
– Не надо больше про лифт, – взмолился корреспондент.
– А вы думаете, легко на такую верхотуру лазать? – отпарировала Коржикова. – Ну ладно, про лифт больше не буду. А про подоконники на лестницах скажу: они все гуталином перемазаны. Думаю, отчего бы это? А потом смотрю – Солдатенков, студент из сто тридцать пятой квартиры, задрал ногу на подоконник и ботинки чистит. Удивляюсь просто: человек науки изучает, а ведет себя – как из темного леса приехал. Я – к редактору домовой стенгазеты. «Нарисуйте, говорю, этого чистильщика ботинок».
– Всё про Солдатенкова? – облегченно спросил корреспондент. – Тогда вернемся к теме беседы. Много ли в вашем доме пенсионеров?
– Много. Вот Лопухова, например, Косичкина, Краснов, Бойко. Хорошие люди, заслуженные. И работой общественной занимаются. Всех, конечно, я не могу назвать. Но еще некоторых припомню. Это Петровичевы, которые любят гвозди в стены забивать… Лавринюки – вечно на балкон разное барахло выставляют. Еще Шутиковы – площадку на лестнице не помыли ни разу. Я ведь их, конечно, не заставляю, но у них есть дети. Две дочки, одна школу недавно кончила, другая в конторе служит. Но уж так эти дочки воспитаны – от черной работы подальше… Сорить – пожалуйста, подметать – ни в жизнь.
– Анна Гавриловна, мы же договорились. Это ведь не для той передачи…
– Для той. Для самой. Если хотите, чтобы порядок был. И пусть все слушают!
– Но вы не на вопрос отвечаете.
– Неважно. Вопрос большой. Прямо проблема целая, как у вас по радио говорят. Строим-строим, а на этом фоне такие безобразия. Подумать надо, – ходят люди в райсовет, просят квартиры, очередниками называются, а приедут в новый дом – и вот те на! Дрова колоть перед дверью! А от этого полы щербатые. И все плитки летят. Это я про Масюкова говорю. Есть тут у нас такой. Шофером на автобусе работает. Вроде ничего парень. И одевается даже… А вот колет дрова. Зачем они ему? Ведь печек в доме нет. Что он, старое вспомнил, как в бараке жил? Мы его вызываем на домком, а он заявляет: «Это мне бабашки нужны были – под диван подкладывать». Это ж какую бабашку на плечах иметь надо!
Коржикова остановилась, чтобы перевести дух. Корреспондент воспользовался паузой и задал следующий вопрос:
– Радиослушателей интересует, каков ваш месячный бюджет. Сколько денег получаете, на что тратите?
Анна Гавриловна помолчала, – видимо, подсчитывала в уме, – и ответила:
– Рублей около двухсот: пятьдесят у меня, да муж приносит сто тридцать. Если без премиальных. Он у меня еще работает, мастером. Покупаем, что нужно. И на книжке есть. А вот в прошлом месяце разориться пришлось: ремонт на кухне делали. Штукатурка с потолка обвалилась. И все из-за этого Масюкова: пришел домой, выпил, что ли, лег на свой диван, взял газетку и заснул. А в ванной краны открыл. Видно, поначалу освежиться думал. Ну и начался потоп. Над нашей кухней.
– Правильно, так и было, – донесся из коридора женский голос.
Потом в комнату вошла молодая женщина в халате.
– Это соседка моя, Лапшина, – сказала Анна Гавриловна.
– Здравствуйте, – сказала соседка. – Я от себя тоже кое-что могу добавить. Вам про валенок Анна Гавриловна не говорила?
– У нас не та тема, – сказал корреспондент.
– Та самая, – ответила соседка. – Что же я, не слышала? Вот тут как-то целый день во всем доме воды не было. И почему отключили? Канализация засорилась. У Севрюковых свадьба была, а после нее они собрали все, что осталось, – и в канализацию. И чего уж потом из этой трубы не доставали! Кости, корки, даже кусок валенка. Откуда он взялся – черт его знает! Ну, натурально, войлок и войлок… А с елками что было? Новый год, хороший праздник, все елки наряжают. В какую квартиру ни войди – все чинно, красиво, и игрушки кругом блестят. Потом праздник кончился, игрушки в коробки попрятали, а елки знаете куда выкинули? В мусоропровод. Сложат елку и суют ее туда, а она там растопырится, ну и засор. Палкой не пробьешь!
Корреспондент сидел и сочувственно кивал, а потом сказал:
– Анна Гавриловна, у меня к вам последний вопрос…
– А ко мне нет? – перебила его Лапшина. – Я еще про кроликов хотела рассказать. Мыслимое ли дело – в большом новом доме кроликов на восьмом этаже разводить?
– Товарищи, у меня пленка кончилась, – объявил корреспондент. – Больше записывать не могу.
– А мы и без пленки говорить можем, мы люди но гордые, не обязательно, чтобы нашими голосами, – ответила Лапшина и вдруг всплеснула руками: – Ой, у меня молоко на плите!
Буквально через минуту Лапшина вернулась в комнату, лицо у нее было бледное, а глаза бегали.
– Что, убежало? – спросила Анна Гавриловна.
– Нет, не молоко. Вода! Опять Масюков про ванну забыл…
Любке везет…
Люба Мотылькова сидела за своим рабочим столом и листала журналы.
– Ой, девочки! – вдруг воскликнула она. – Ужасно чудно: в Новой Зеландии здороваются совсем не как у нас. Встречаются и трутся носами…
«Девочками» были коллеги Мотыльковой – сотрудницы справочной научной библиотеки.
Старший референт Капитолина Капитоновна повернулась к Любе и строго посмотрела на нее поверх очков: она не терпела, когда ее отвлекали.
Но дисциплинирующий взгляд Капитолины Капитоновны на Мотылькову действия не произвел, и через несколько минут она снова нарушила сосредоточенную тишину референтского зала:
– Вот это да! Никогда не подозревала. Оказывается, стрекоза имеет на каждой ноге по три уха. У нее пять глаз и два сердца. Последнее схоже со мной…
Капитолина Капитоновна сдернула очки и раздраженно сказала:
– Ну, знаете!..
Может быть, и дальше продолжала бы удивлять Мотылькова своих товарищей новостями, но вошла курьерша и объявила:
– Младшего референта Мотылькову к директору!
Люба скрылась за стеклянной перегородкой, отделявшей референтский зал от кабинета директора. Вернулась она только через полчаса.
Первым ее увидел молодой сотрудник, которого все звали Валерием или Лерой. Он был очень юн, и отчество не приклеивалось к его имени, не говоря уже о фамилии, которую знали, видимо, только в отделе кадров.
– Ну, что там было? – спросил Лера.
– Молодым везде у нас дорога, – ироническим тоном произнесла Мотылькова, – Как обычно, Юрий Карпович давал интервью…
Лера погрустнел: на образном языке Мотыльковой «давать интервью» значило то же самое, что «устраивать разнос», «давать нагоняй».
Молодой референт был явно неравнодушен к Любе. Впрочем, каждый мужчина в его возрасте и холостяцком положении испытывал бы то же самое. Нежный овал лица, васильковые глаза и обаятельная улыбка, в которой воплощались наивность, невинность и кокетство, не могли не ввергнуть его в лирику и задумчивость.
Застенчивый и несмелый Лера чувство свое пытался скрывать. Но кое-что все-таки ускользало от его контроля.
Мотылькова делала вид, что ничего не замечает. Впрочем, не замечать ей приходилось многих.
Пожалуй, единственным человеком, избавленным от гипнотического влияния Любиных глаз, был директор Юрий Карпович, мужчина средних лет, с маленькой бородкой и очень толстой нижней губой.
Когда у Юрия Карповича начиналось с Мотыльковой очередное «интервью», он старался держаться спокойно, называл ее Любой, даже Любочкой, терпеливо объяснял, в чем и где она ошиблась.
Видя, что над нею сгущаются тучи, Люба пускала в ход свою улыбку. На какое-то мгновение лицо Юрия Карповича добрело, светлело. Но директор быстро ловил себя на этом и спохватывался.
– Довольно очарования! – кричал он истошным голосом человека, отпугивающего от себя черта. – Любовь Петровна, давайте будем серьезны.
Если директор обращался по имени-отчеству, значит, он рассердился. При этом губа его несколько отвисала. На следующем этапе разговора она отвисала еще больше, и Юрий Карпович, хрипя от волнения, выговаривал по слогам:
– То-ва-рищ Мо-тыль-ко-ва…
Это бывало тогда, когда Люба начинала защищаться:
– Ну конечно, вы вообще не любите молодых.
«Такое нежное, изящное существо, – думал про себя Юрий Карпович, – но сколько же в нем нахальства! И главное, знает, как обороняться: „Молодых не любите“. Или еще: „Не чувствую помощи коллектива“».
– Ну какая же вам, товарищ Мотылькова, помощь, если вы пишете «метлахская шкатулка»! – кипятился Юрий Карпович. – Шкатулки бывают палехские. А метлахские – знаете, что такое?
Люба смотрела на директора широко открытыми глазами. В них, как в майском небе, были синева и пустота.
– Метлахские – плитки, которыми выстилают пол в туалетах.
– Хорошо, буду знать…
– Ну, вы хоть бы в энциклопедию посмотрели…
– А там разве есть? – искрение удивлялась Мотылькова. – Почему же Капитолина Капитоновна мне не подсказала?
Люба всегда была права. По ее мнению, кто-то постоянно должен был ей помогать. В чью-то обязанность входило подсказывать, напоминать, наталкивать, советовать, предупреждать.
Это имело корни исторические. Когда Мотылькова училась в школе, к ней прикрепляли сильных учеников. Она шагала из класса в класс «на буксире у пятерочников». Дома к Любе была прикреплена бабушка.
Не осталась Мотылькова без опеки и в институте. Над ней шефствовали два студента. Один – по линии иностранных языков, другой – по социально-экономическим дисциплинам. И если Люба не блистала знаниями, шефов упрекали: что же, мол, вы не втолковали ей, успеваемость в группе снижаете.
Правда, такое случалось не часто. Экзамены Мотылькова «проскакивала» с удивительной легкостью, хотя и не очень «надрывалась» над учебниками.
Подруги разводили руками и говорили:
– Любке везет.
После института она хотела поступить в аспирантуру, но здесь фортуна ей не улыбнулась.
Узнав об этом, бабушка, которая в семье была наиболее реалистически мыслящим человеком, сказала Любе:
– Эх ты, аспирандура! Куда уж тебе!
На вопрос «куда» помог ответить папа. Он устроил дочь младшим референтом справочной научной библиотеки.
И вот Люба сидит за столом, шлифует пилкой ногти, листает журналы и время от времени делится с сотрудниками впечатлениями от прочитанного:
– Ой, девочки, кто бы мог подумать: самая ценная «слоновая кость» добывается из клыков бегемота!..
– Любопытно! В сто десять лет фараон Рамзее Второй одержал свои самые выдающиеся победы. Вот это был мужчина!
Капитолина Капитоновна со временем привыкла к ее болтовне, и если Мотылькова молчала, это старшему референту казалось подозрительным. Однажды, пораженная долгой тишиной, Капитолина Капитоновна посмотрела в сторону Мотыльковой и увидела нечто необыкновенное: Люба наклонилась над стаканом с водой и держит в нем высунутый язык.
– Что это за процедура, объясните!
Люба чистосердечно поведала:
– Крыжовнику наелась. Щиплет ужасно. А в воде – ничего.
«Капкан», как неофициально называла Мотылькова старшего референта, сообщила об этом Юрию Карповичу. И снова было «интервью». И опять поначалу Юрий Карпович называл молодую сотрудницу Любочкой, потом Любовью Петровной, а позже, видя, что никакие речи до нее не доходят, уже хрипел:
– То-ва-рищ Мо-тыль-ко-ва, нель-зя же так! Вы же ничего не делаете!
– Пусть мне дают серьезные поручения.
– Ох, уж сколько их вам давали! А потом кто-то все должен был переделывать заново. Вы хоть со своей обычной работой справляйтесь. Вырезки по папкам разложите…
Люба парировала привычным приемом:
– Вы, конечно, не любите молодым доверять…
Когда она снова появилась в референтском зале, Лера, как обычно, спросил:
– Ну, что там было?
– Юрий Карпович полез на принципиальную высоту, но оборвался…
Взбираться «на принципиальную высоту» директору в конце концов надоело, и, когда представился случай освободиться от Мотыльковой, он не пропустил его.
– Вот есть предложение послать одного человека на курсы повышения квалификации, – сказал он Капитолине Капитоновне. – Хочу посоветоваться. Предлагаю Мотылькову.
– Что вы, Юрий Карпович! – возразила старший референт. – У нас есть действительно достойные люди. Возьмите, например, Леру, Валерия… Молодой, способный старательный, дело понимает. Если еще курсы окончит, то меня заменит, когда на пенсию уйду.
Юрий Карпович поморщился:
– Верно, конечно. Но этот самый Лера-Валерий и так хорошо работает. И потом неизвестно, возвратят ли его к нам после курсов… А вот Мотылькову пусть лучше не возвращают. Иначе от нее не избавишься.
Капитолина Капитоновна продолжала возражать:
– Хорошо. Но представьте такой вариант: Мотылькова оканчивает курсы, и ей поручают серьезную, самостоятельную работу. Ведь она ее провалит! А кто ее послал учиться? Мы. Не будет ли это…
– Не будет, – прервал ее Юрий Карпович. – Пусть там смотрят сами. А мы уже обожглись. Верно?
– Верно.
– Тогда о чем вопрос?
Мотылькова была опять «взята на буксир», и через месяц она позвонила по телефону своим знакомым из справочной библиотеки:
– Ой, девочки, мне эти курсы ужасно понравились! Лекции разные читают, а потом будут экзамены. Это, конечно, для меня не проблема. Я сказала профессору Вифлеемскому, что я в группе самая молодая и опыта у меня, конечно, меньше, чем у других. А он говорит: «Не беда, мы над вами шефство возьмем, будете заниматься с тем, кто посильнее». В общем живу неплохо. Подружилась тут на курсах с одной женщиной. Мы с ней за одним столом всегда сидим… Она стенографию знает и лекции записывает. А потом расшифровывает и на машинке перепечатывает. Я говорю: «Заложи лишний экземпляр для меня». А она: «Пожалуйста». Так что, когда мне не хочется, я на лекции не хожу…
Девочки положили трубку и вздохнули:
– И везет же Любке!
История болезни
Петр Семенович Сорокин болел гриппом.
Коварный недуг, как и всегда в таких случаях, подкрался неожиданно.
Вернувшись с работы, Петр Семенович почувствовал необычную усталость. Потом два раза чихнул. После вечернего чая где-то закололо, что-то заныло. Утром смерил температуру – тридцать восемь с лишним…
Сорокин слег. И вот уже четвертый день он в постели. У самой подушки стоит тумбочка с лекарствами. Люстра завешена газетой, чтобы больного не раздражал свет. Радио выключено. Лазаретную тишину нарушает лишь пение щегла в клетке.
– Скучно, Петя? – спрашивает жена. – Вот работал – был нужен. А теперь о тебе и не вспомнит никто…
Говорят, что мысли передаются на расстоянии. Ровно через минуту прозвучал телефонный звонок. Председатель месткома Борейко проявлял беспокойство о здоровье больного и сообщал, что вечером придет его проведать.
Борейко явился не один. С ним был плановик Кутайсов.
– Ну как, герой, пульс и температура?! – воскликнул глава месткома. – Тут такие дела творятся, а ты, понимаешь, лежишь!
Сорокин почувствовал себя несколько виноватым. Борейко этого не заметил и продолжал развивать мысль:
– Каждый день собрания проводим. Вал дотягиваем, номенклатуру добиваем, с неликвидами боремся.
– Угу, – поддакнул Сорокин, делая вид, что самое главное сейчас для него – неликвиды.
Вошла Анна Гавриловна, жена Петра Семеновича, и поинтересовалась, не желают ли представители общественности поужинать.
– Мы, собственно, на полчасика, – скромно сказал Кутайсов, но лицо его сразу оживилось и посветлело.
– Что вы, что вы! Я так рада! Думала, совсем забыли про моего мужа. Но вот пришли. Нет, я вас голодными не отпущу. Вы же с работы?
– С работы, – признался Кутайсов. – Вал дотягивали, номенклатуру добивали…
– Тем более. Я вас грибками угощу. Своего засола. Пирожками… А это что такое? – Анна Гавриловна показала на сверток, перевязанный тесемкой.
– От месткома гостинец, – пояснил Борейко.
– Передача для больного, – добавил Кутайсов. – Фрукты там. Ну, и кое-что от простуды… Знаешь, Семеныч, убирай свои облатки-таблетки. Мы тебя лечить будем.
Представители общественности лечили больного, но не забывали подливать и себе. Видимо, из профилактики. Борейко через каждые пять минут приговаривал: «Ну, пирожки, я должен сказать!..» Ему вторил Кутайсов: «А грибочки – редкость!»
Когда антипростудное средство было исчерпано, Кутайсов спросил, доставая из кармана папиросы:
– А курить можно? Если, конечно, хозяева не возражают.
– Дай-ка и я, пожалуй, затянусь, – присоединился Борейко.
Пуская в потолок кольца дыма, глава месткома философски заметил:
– Да, время идет. Стареем, болеем. Как это римляне говорили? Сик транзит глориа мунди…
– Что это такое? – слабым голосом спросил больной.
– Так проходит слава мира.
– Глория… транзит… мунди, – неопределенно высказался Кутайсов.
Представителям общественности было тепло и хорошо. Полчасика остались далеко позади. Гости стали собираться домой, когда стрелки часов приближались уже к двенадцати.
– Так ты, Семеныч, того… выздоравливай, – пожелал на прощание Кутайсов. – Мы тебя поднимем на ноги.
А Борейко, уже держась за ручку двери, признался Анне Гавриловне:
– Правильно вы упрекнули нас, когда сказали, что мы как-то забыли про вашего мужа. Это нечуткость. Но дело поправимое…
На следующее утро телефон сообщил: Сорокина жаждет навестить группа сотрудников отдела снабжения.
Гостинец, который прихватили с собой снабженцы, был по содержанию точно таким же, как и первый. Разве что размером побольше.
Как и их предшественники, снабженцы хвалили грибы и пирожки. Домой тоже не торопились, хотя обещали задержаться «только на полчасика».
После их ухода Анна Гавриловна сказала мужу:
– Петя, надень пижаму и выйди в коридор: твои товарищи так накурили, – надо окно раскрывать.
Ночь Сорокин спал беспокойно. Его одолевали кошмары. Приснилось, будто пришло к нему много гостей. Так много, что в комнате всем и не разместиться. Тогда кто-то из них предложил: «Давайте вынесем Петра Семеновича вместе с кроватью на кухню…»
Утром явился врач. Он осмотрел больного и долго качал головой. Вид у Сорокина был далеко не бравый.
– Аня, ты меняла воду щеглу? – спросил Петр Семенович. – Что-то он петь перестал…
– Меняла, – ответила жена, – А если ты читал наставление по содержанию птиц в клетках, то сам должен догадаться: щегол никотином, наверно, отравился… Не знаю, как только ты сам в таком дыму существуешь. Но не могу же я выгонять твоих сослуживцев в коридор: соседи протестуют, они некурящие.
Общественность проявляла к здоровью Сорокина все более широкий интерес. После снабженцев Петра Семеновича проведали представители бухгалтерии. Три женщины: Алла Ивановна, Белла Ивановна и Стелла Ивановна.
– Сорокин, дорогой, как это вы себя не уберегли! – воскликнула Алла Ивановна. – К здоровью надо относиться очень внимательно. Руки мыть, фрукты мыть, молоко кипятить, ручки дверей два раза в неделю протирать карболкой. Это правила. Медицина строга! Даже с женой нельзя целоваться, если вы подозреваете у нее грипп или что-то в этом роде. Вот так у нас Сиделкин заразился гриппом. От собственной жены. И теперь – осложнение на сердце.
– Ха, эти сердечные осложнения у Сиделкина! – усмехнулась Белла Ивановна. – Думаю, жена-то здесь в общем, ни при чем…
– Вот так, сейчас начнутся разные сплетни, – заметила Стелла Ивановна. – Давайте говорить о чем-нибудь другом.
Другой темы для бесед с больным не было. Зато нашли неисчерпаемый кладезь разговоров с его женой. Оказалось, что она великолепная портниха. Алла, Белла и Стелла наперебой атаковали ее вопросами:
– Анна Гавриловна, как сделаны на вашей юбке мягкие вытачки?
– И у вас очень хороший покрой косого рукава. Поделитесь опытом.
– А тунику вы никогда не шили? Сейчас это входит в моду.
Комната была наполнена радостным, умиленным повизгиванием.
А Петр Семенович лежал и думал, что он тут лишний. И еще думал, как бы пройти в конец коридора. В этом у него была крайне острая необходимость.
Несколько раз Сорокин говорил: хочу, мол, подняться. Но неумолимые женщины не понимали намека и твердили одно: «Вы больной, вам надо лежать».
Сорокин бледнел, зябко ежился и нетерпеливо ждал, когда же закончится демонстрация юбок и женщины уйдут.
Наконец Алла, Белла и Стелла дали отбой:
– Ну что ж? Мы у вас чудесно посидели. А то когда бы собрались…
Каждый день слышал Петр Семенович пламенные заверения:
– Мы тебя, Сорокин, поднимем на ноги!
Но он как-то не верил в это. Жизнь его становилась тягостнее. Ко всему прибавился новый минус: Анна Гавриловна не уделяла уже больному столько внимания, как прежде. Она была озабочена приемами.
– Ах, сегодня придет начальник отдела!.. Ох, только что звонил завканцелярией! Будет вечером.
– Анечка, но я просил же тебя взять в аптеке эфедрин и капли…
– Это, мой милый, легко сказать. Я зашла в аптеку, а в рецептурном отделе – очередь. У меня не хватило времени стоять. А в «Гастрономе» в это время была деликатесная колбаса. Мне, что ли, она нужна – твоим сослуживцам. Я уже вся закружилась.
Поскольку жена действительно закружилась, то после ухода очередных проведывателей Сорокин сам мыл посуду, подметал пол, проветривал комнату. Но как ни старался он освежать воздух, щегла это не спасло. Нежная певчая птица не выдержала столь широкого общения с курильщиками и покорно легла вверх лапками.
Те из сотрудников, которые не могли навестить Сорокина, звонили по телефону, справляясь о его здоровье.
Стоило только Петру Семеновичу чуть-чуть забыться, как он уже вздрагивал от телефонного звонка. Сорокин поднимался и, шлепая тапочками по паркету, шел к аппарату.
– Да, да. Здравствуйте… Спасибо. Тридцать восемь и две… Горло побаливает, но в общем ничего… Да, пускаю в нос. Принимаю… Постараюсь.
Едва он ложился, как настойчивый телефонный звонок снова доставал его из-под одеяла.
– Да, да. Здравствуйте… Спасибо. Тридцати восемь и две… Горло побаливает, но в общем ничего… Да, пускаю в нос…
«А может, лучше совсем не ложиться? – думал Петр Семенович. – Все равно покоя не будет».
И он оставался дежурить у телефона в ожидании новых проявлений чуткости со стороны сослуживцев. Оставался до тех пор, пока из похода по магазинам не возвращалась его жена.
Однажды Анна Гавриловна пришла с рынка и обнаружила, что больной… исчез.
На тумбочке рядом с лекарствами лежала бумажка: «Милая Аня, не ругай меня. Иначе я поступить не мог. – У бедной супруги на лбу выступил холодный пот: так обычно начинаются очень трагические записки. – Я ушел на работу. Решил, что там выздоровею быстрее. И потом – вместе с коллективом».
– Ох господи! – произнесла Анна Гавриловна. – Хорошо, хоть живой!
Ей вспомнились слова Кутайсова: «Мы тебя поднимем на ноги!»
