Текст книги "Александр II"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Платон Краснов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 45 страниц)

XVIII

На Малой Садовой, в молочной лавке Кобозева работы по устройству подкопа шли по ночам при свете лампадки, горевшей у большого образа св. Георгия Победоносца. Дело подвигалось медленно. Только вышли под фундамент дома, как наткнулись на чугунные водопроводные трубы. Их удалось обойти, но за ними показалась большая деревянная фановая труба. Пройти под нею мешала вода, идти над нею было опасно, могла провалиться мостовая, и тогда обнаружился бы подкоп. Сделали в трубе прорез и через него протаскивали к середине улицы мину и провода. Как только сделали прорез, из трубы пошло такое зловоние, что пришлось работать с ватными респираторами, пропитанными марганцем. Рабочий мог оставаться под землёй всего несколько минут. Повторялось то, что было при подкопе в Москве. Но теперь уже был опыт, и Перовская неотступно следила за работой.

Следила не она одна. По-видимому, лавка Кобозева возбудила подозрения полиции. В лавку под видом санитарной комиссии заходил околоточный надзиратель с участковым врачом и дворником. Они поверхностно осмотрели лавку, не заметили того, что в углу под рогожами лежала земля, и ушли. Надо было торопиться.

Зашёл в лавку и содержатель другой молочной по соседству, купец Новиков, опасавшийся конкуренции, купил полкруга сыра и, вернувшись, рассказывал:

– Ни то ни сё… В торговце этом мне сомневаться не приходится – он моей торговле повредить не может.

Лже-Кобозевы знали про это и понимали – долго так не укрыться – нужно спешить.

К концу февраля подкоп был окончен, и Желябов сам отвёз в лавку динамит и всё нужное для взрыва.

В то же время для окончательной разработки плана покушения от исполнительного комитета прибыл из Одессы Тригони, имевший кличку «Милорд». Он знал, что полиция следит за ним, и тем не менее остановился, как то делал и раньше, в меблированных комнатах госпожи Мессюра и прописался под своим подлинным именем.

У госпожи Мессюра жили – и подолгу – тихие и спокойные люди – отставные артисты на пенсии, старухи, вдовы чиновников, приезжие из глухой провинции по тяжебным делам.

Тригони спокойно прожил около месяца, видясь с нужными ему людьми.

Двадцать пятого февраля рядом с его комнатой появился сосед – отставной капитан флота. Это был человек среднего роста, в седеющих, очень чёрных бачках – Милорду показалось – уж не накладных ли? – с пунцовым носиком. Он поджидал Тригони в коридоре.

– Позвольте рекомендоваться, – сказал он со сладчайшей улыбкой и необычайно почтительно, – изволите быть, как мне тут сказали, из Одессы-с?.. Ужасно, как меня это обстоятельство порадовало. Помилуйте-с, такой город!.. Забыть никак нельзя-с! И служба моя, должен пояснить вам, протекала вся на Черноморском флоте-с.

Было что-то ненатуральное, актёрское в этом человеке с ласковыми глазами, с набегающей на них постоянной слезой, с частыми «словоёрсами» [217]217
  Прибавление к окончанию слов буквы «с».


[Закрыть], с навязчивой услужливостью.

Тригони с трудом отделался от него.

На другой день капитан опять захватил Тригони в коридоре.

– За покупочками ходить-с изволили… А у меня в номере самоварчик кипит-с… вот вместе и напились бы чайку-с… С кронштадтскими сухарями-с…

И опять Тригони с трудом освободился от навязчивого соседа.

Через день, 27 февраля, Тригони в седьмом часу вечера возвратился домой. Капитан не встретил его на этот раз в коридоре, дверь его комнаты была заперта, и на ней висел ключ, но когда Тригони проходил мимо комнаты, ему показалось, что там не пусто.

Тригони ожидал к себе Желябова, и тот, как было условлено, через полчаса пришёл.

– Милорд, – сказал Желябов тихим голосом, – у тебя в коридоре, кажется, полиция.

Тригони молча пожал плечами и вышел за дверь. Его тотчас же схватили городовые, выскочившие из комнаты капитана. На шум борьбы выбежал Желябов. Он тотчас же был тоже схвачен.

– Кто вы такой, – спросил Желябова околоточный, – и что здесь делаете?..

– Я – Пётр Иванов, – быстро ответил Желябов. – А по какому делу – это вас не касается.

– Пожалуйте в участок. Там разберём, по какому делу вы здесь.

Тригони и Желябов были отвезены из участка в канцелярию градоначальника. Их принял градоначальник Фёдоров, и с ним находился вызванный для допроса товарищ прокурора Добржинский.

Фёдоров всмотрелся в Тригони и сказал, хмурясь:

– Вы – Тригони, по партийной кличке «Милорд»… Мы вас давно ищем… А вы – Пётр Иванов?

Добржинский встал и внимательно посмотрел в лицо Желябова, ярко освещённое висячей керосиновой лампой.

– Желябов, – сказал он, – да это – вы!..

Желябов поклонился.

– Ваш покорнейший слуга… Но мой арест вам нисколько не поможет.

– Ну это мы ещё посмотрим. На всякую старуху бывает проруха. – Добржинский обратился к Тригони: – Как вы могли проживать под своим именем в то время, как знали, что мы вас давно разыскиваем? Знаете-с – неосторожно…

Желябова и Тригони отправили в дом предварительного заключения.

На другой день Лорис-Меликов послал доклад государю:

«Всеподданнейшим долгом считаю довести до сведения Вашего Императорского Величества, что вчерашнего числа вечером арестованы Тригони (он же «Милорд») и сопровождавшее его и не желающее до настоящего времени назвать себя другое лицо; при сём последнем найден в кармане заряженный большого калибра револьвер; хотя по всем приметам в личности этой можно предполагать Желябова, но до окончательного выяснения не беру на себя смелость утверждать это».

Лорис-Меликову никак не верилось, что выпала такая удача и что так просто попался в руки полиции Желябов, виновник всех последних покушений на государя, маньяк, имевший целью всей своей жизни – цареубийство…

XIX

Как на войне в Зимнице или в Горном Студене, так и дома в Зимнем дворце государь вёл простой солдатский образ жизни. Он спал на низкой походной койке, накрывался шинелью. Вставал рано, зимой задолго до света, и утром при свечах занимался делами, чтением докладов, донесений и записок.

Когда, несмотря на зажжённые свечи, штора на большом окне, выходившем на Неву, начинала светлеть, государь звонил камердинеру, приказывал погасить свечи и поднять шторы. Он подходил, разминая ноги от долгого сидения, к окну и смотрел на широкий вид слияния Большой и Малой Невы, на зеленовато-малиновые колонны маяков у Биржи, на саму Биржу – всё белое, занесённое снегом, подёрнутое инеем.

Ещё редки были прохожие на мостках перехода и на переездах, обставленных ёлочками, и на Дворцовом плашкоутном мосту… Серое зимнее небо висело низко, и дали скрывались морозным туманом.

Так и в этот день, 14 февраля, государь, заложив руки в карманы чакчир, в расстёгнутом сюртуке, подошёл к окну.

Знакомая, печальная и надоевшая картина снежного простора открылась перед ним. Какой-то предмет лежал на железном наружном подоконнике, занесённом снегом. Государь посмотрел на него. На белом чистом снегу были капли крови и кем-то убитый голубь лежал подле.

– Это что такое? – спросил государь.

Камердинер подошёл к окну.

– Голубь, ваше императорское величество, – ответил он.

– Я сам, милый, вижу, что голубь, – сказал государь. – Откуда он взялся?

– Возможно, что крыса, ваше императорское величество… Или – кошка.

– Что, любезный, вздог' болтаешь… Откуда тут может взяться кг'ыса или кошка?.. Что она, по ледяной каменной стене пг'олезет?

– Не могу знать, ваше императорское величество.

– Достань…

Достать было нелегко. Вторые рамы были наглухо вмазаны в стену, форточка была наверху. Когда её открыли, морозный пар повалил в спальню государя. Каминными щипцами камердинер вытащил голубя и подал государю. Тот внимательно осмотрел птицу.

– Конечно, не кг'ыса и не кошка… А птица… Хищная птица… Ну, унеси… Бг'ось куда-нибудь… Как комнату настудил…

Пустяк, но почему-то стало неприятно. Этого ещё никогда здесь не бывало…

Но за заботами дня государь позабыл про голубя. И за обедом с княгиней Юрьевской рассказывал ей про то, как доставали они с камердинером голубя и как боялись упустить его, уже в шутливом тоне.

Но, когда на другой день привычными размеренными шагами подходил к окну, уже издали увидал на снегу наружного подоконника лежащего мёртвого голубя.

Это очень расстроило государя. Конечно – это была хищная птица, но почему она клала убитого голубя на подоконник спальни, почему не уносила с собой, почему не оставляла на одном из бесчисленных окон дворца? Это было очень странно.

И первый раз за свою долгую жизнь, полную всяческих опасностей, покушений, превратностей войны и поездок по России, государь поколебался. Что, если это Господь предупреждает его или грозит покарать его за всё… за всё?.. За позднюю любовь, за княгиню Юрьевскую, за семейные отношения, за сестёр Екатерины Михайловны – Альбединскую и княгиню Мещерскую…

И когда ещё раз голубь оказался на подоконнике спальни государя – государь приказал во что бы то ни стало поймать хищную птицу, убивающую голубей на его окне.

На крыше дворца и точно усмотрели какую-то большую чёрную птицу и донесли государю, что на крыше дворца поселился – «орёл».

– Ну, не ог'ёл, вероятно, – сказал государь. – Откуда тут взяться ог'лу Поставьте силки и поймайте мне этого ог'ла.

Птица попала ногой в капкан, но она была так сильна, что унесла с собой капкан и, обессилев, упала на Дворцовой площади, где её подобрали городовые.

Птица была принесена государю.

– Ког'шун, – сказал государь. – Но какой громадный! Я никогда таких в Петегбуг'ге не видал. Сделать чучело и послать в Кунсткамег'у.

Мёртвые голуби нашли простое объяснение, но тяжёлое чувство ожидания чего-то неизбежного осталось.

XX

На последней неделе февраля государь с княгиней Юрьевской и её детьми говел в церкви Зимнего дворца и в субботу, 28 февраля, приобщался. Всю неделю он чувствовал себя не совсем здоровым. Стояла сырая зимняя погода с большими туманами. Сильного мороза не было, и днём таяло. Государь не выходил на прогулку.

После принятия Святых Тайн государь, напившись чаю по-семейному на половине княгини Юрьевской, в конце одиннадцатого часа прошёл в свой кабинет, просмотрел бумаги, доклад Лорис-Меликова об аресте Тригони и Желябова и приказал просить приехавших к нему с докладом министров.

Первым был принят военный министр Милютин. Ничего особенного не было. Государь подписал очередные приказы о назначениях и производстве. Он был в духе. Недомогание, бывшее всю неделю, оставило его. После причащения, как всегда это бывало, государь чувствовал приток сил и бодрости.

Принимая от государя последнюю подписанную бумагу, военный министр спросил:

– Ваше императорское величество, как прикажете, завтра разводу в Михайловском манеже быть в вашем присутствии?

– Да… А что?.. От какой части главный каг'аул и каг'аулы пег'вого отделения?..

– Лейб-гвардии от Сапёрного батальона, ваше императорское величество.

– Отлично… Кстати, я давно моих сапёг'ов не видал… Так, значит, отдашь – в моём присутствии.

Милютин откланялся. После него был с докладом товарищ министра иностранных дел Гире. Тоже ничего важного не было. Доклад касался пустой переписки с английским правительством о торговых делах. После Гирса в кабинет государя вошёл министр внутренних дел генерал-адъютант Лорис-Меликов. Государь встал ему навстречу.

– Здг'авствуй, Михаил Таг'иелович. Тебя с победой поздг'авить можно. Наконец наша полиция пг'оснулась. Аг'естован Желябов. Мне давно пг'о него докладывали. Это тот, котог'ый подкопы делал на железных дог'огах. Главный их коновод… Кг'амольников…

– Так точно, ваше императорское величество. Полиция, слава Богу, оказалась теперь на высоте. Мы держим все нити заговора против вас в руках. На вас предполагалось в эти дни самое страшное покушение. Инициатором и руководителем его, как это выясняется, был Желябов. Он схвачен. Аресты идут по всему городу. К сожалению, и среди офицеров флота оказались причастные к заговору.

– А сколько их всего, ты считаешь, было заговог'щиков?..

– По сведениям полиции – в исполнительном комитете тридцать человек. Деньги получали из-за границы. С арестом Желябова они потеряли душу заговора.

– Тг'идцать человек, – сказал, садясь в кресло перед столом, государь. – И это против ста двадцати миллионов вег'ного мне народа… Безумцы!..

– Сумасшедшие, ваше императорское величество… Желябов-маньяк. Держится нагло, развязно. Грозит, что и без него всё будет исполнено.

– Да-а-а?..

– Ваше императорское величество, мне граф Дмитрий Алексеевич сейчас сказывал – ваше императорское величество предполагаете завтра ехать в Михайловский манеж на развод…

– Да… А что?..

– Ваше императорское величество, умоляю вас, не делайте этого.

– Но ведь Желябов схвачен… Милог'д аг'естован. Их шайка обезглавлена.

– Ваше императорское величество, всё это так. Но по городу говорят о каком-то подкопе на улицах, по которым вы поедете. Всё это надо выяснить… Полиция доносила о бомбах, будто бы испытывавшихся третьего дня на Медвежьем Стане за Пороховыми погребами. Часовые отчётливо слышали взрывы. Дайте нам всё это проверить и поймать всех негодяев… Ваше императорское величество, все знают, что вы были не совсем здоровы эту неделю. Так трудно ли вам не быть на разводе?

– И совсем, милый Михаил Таг'иелович, не легко и не пг'осто… А мой долг?. Долг показаться пег'ед войсками, особенно завтг'а, после всех этих слухов, и тогда, когда я собираюсь подписать акт большого государственного значения. У тебя всё, надеюсь, готово?..

– Всё готово, ваше императорское величество.

– Так после г'азвода, к тг'ём часам, и пг'иезжай во двог'ец. Я пг'иобщился сегодня, гог'ячо молился Богу и вег'ю, что Господь поможет мне довег'шить и это дело для блага России и моего наг'ода.

Но ночью государь опять, как все эти дни, проснулся от сухого жара, вдруг охватившего всё его тело. Государь знал, что это от неправильного кровообращения, от склероза, в общем, от старости – но какая же старость в шестьдесят два года?.. Стал вспоминать прошлое. В такие бессонные ночи часто представлял себя молодым, и странно было думать, что это у него была любовь, и такая молодая, сильная и яркая, к Ольге Калиновской, так сурово и неожиданно прерванная по приказу отца. Ранний брак с принцессой Гессенской, которую он не знал и так и не мог никогда полюбить как следует и которая была всегда чужою ему и России…

Государь задумался о России.

В спальне было тихо. Ни один звук извне не проникал через толстые стены дворца. Лишь тихо и как-то заунывно гудело в печи, да почувствовавший, что хозяин не спит, ворочался подле печки на своей подстилке Милорд.

Его тихая воркотня и лясканье зубами обратили внимание государя.

«Всё не добьюсь, чтобы блох у Милорда вычёсывали как следует… Странно… и того, кого третьего дня арестовали, тоже звали Милорд – собачья кличка Тригони – Милорд. И фамилия какая-то странная. Чего им нужно, чего им недостаёт?.. Они за народ, но знают ли они, что нужно народу?.. Общественность – не народ. Народ – это тайна…»

Нашла какая-то пелена, и казалось, что вот заснёт сейчас, но снова схватил сухой жар в голове, и побежали смутные, перебивающие одна другую мысли.

Умирая, отец – император Николай I – сказал, что сдаёт «команду не в порядке»… Да, тяжёлое наследство – Севастопольская война, оставленный, но не сданный Севастополь, вся Европа против России и тяжёлый Парижский мир… И только покончил с этим – восстали поляки… А потом покушение на жизнь… За что?

Государь не спал, точно понимая его заботы, не спал и верный Милорд. Он лежал, приподняв голову и пристально глядя умными глазами на хозяина.

Государь повернулся на спину и в этой непривычной для него позе вдруг почувствовал, что не заснёт. У образа теплилась лампада, рядом на столике горел ночник, свеча была приготовлена и книга. Государь смотрел на колеблющееся пятно света от лампады на потолке и думал о новой своей семье. Да – грех, конечно, грех… И крутом говорят, нехорошо говорят. Обижен на меня и сын… Любовный мой грех погашен браком – дети законные. Отчего ей не быть императрицей? Она так хочет этого. Пусть будет на русском престоле – русская. И потом – конституция. Знаю, многие осудят меня за неё. Недавно на дежурстве говорил об этом со старым Разгильдяевым. Славный старик, а не может понять. Говорил, что Россия не может быть с представительным образом правления. В ней до ста двадцати различных народностей, и как им быть в парламенте? Может быть, он и прав… А общественность требует… И опять подумал: общественность не народ…

Тяжело, мучительно ощущая ревматические боли, повернулся на бок, хотел подозвать к себе Милорда и приласкать его и вдруг и совсем неожиданно, всё в том же сухом старческом жару, забылся крепким сном и, когда проснулся, был в лёгкой испарине, чувствовал себя слабым и усталым и, встав и подойдя к окну, решил не ехать в Михайловский манеж, поберечь себя от простуды.

Серое утро висело над Невой. Кругом, по-утреннему, было пусто и уныло. Никого не было видно на переходах.

В гардеробной был приготовлен мундир лейб-гвардии Сапёрного батальона.

«Надо будет приказать убрать его», – подумал государь и прошёл на половину княгини Юрьевской.

Как всегда по воскресеньям, государь отстоял обедню в дворцовой церкви… Он ещё не отдал распоряжения о том, что он не будет на разводе в Михайловском манеже. На обедне была супруга великого князя Константина Николаевича, Александра Иосифовна. Она подошла к государю.

– Я к вам, ваше императорское величество, – сказала она, здороваясь и целуя руку государя, когда тот целовал её руку.

– Что скажешь?

Они стояли в аванзале перед церковью. С ними остановилась и княгиня Екатерина Михайловна, дети прошли вперёд с госпожой Шебеко.

– Ваше величество, вы поедете сегодня на развод?..

– А что?.. Что тебя это так интересует?

– Для меня и моего сына особенный день… Дмитрий назначен от полка подъезжать на ординарцы к вашему величеству. Он так мечтал об этом, ночи не спал и уже с утра умчался в полк, чтобы всё проверить. Вы знаете, что такое для молодого офицера быть ординарцем на разводе?.. Да ещё для Дмитрия!..

– Его величество нехорошо себя чувствует, и я думаю, что он не поедет на развод, – грубовато сказала княгиня Юрьевская.

Государь и точно уже решил не ехать на развод. Но вмешательство Юрьевской в присутствии великой княгини показалось ему неуместным, и он сказал:

– Да, мне нездоровилось, но это мой долг быть на г'азводе. Я не люблю отменять г'аз отданное пг'иказание. Я, конечно, буду на г'азводе и счастлив буду повидать твоего молодца, а как он ездит, я об этом уже имею пг'едставление.

Княгиня Юрьевская заплакала.

– Александр, – сказала она, прижимая платок к глазам, – я умоляю вас не ехать!..

Государь нежно обнял княгиню за талию и сказал строго:

– Но, моя милая, я должен быть с моими войсками, и я буду…

Через полчаса, точно выверив время своего отъезда, чтобы приехать в манеж ровно к двенадцати часам, государь садился в карету. Он был в мундире лейб-гвардии Сапёрного батальона, в шинели с бобровым воротником и в каске с плюмажем.

– В манеж, по Инженег'ной, – сказал он кучеру и сел в глубину кареты.

На душе у государя было тихо и спокойно. Он знал, что он должен делать в манеже, что кому сказать, кого и как обласкать. Развод был им создан и был ему привычен. Государь смотрел на развод как на свою службу, свой долг и ехал в спокойной уверенности, что он правильно исполняет свой долг.

Карету окружили казаки Конвоя его величества с ротмистром Кулебякиным, тем самым, кто сложил в Кишинёве песню, которой так восхищался Порфирий и которую пели во всех войсках. Сзади в парных санях ехал полицмейстер полковник Дворжицкий.

Карета помчалась к Михайловскому манежу.

XXI

Суханов первым узнал – вернее, догадался об аресте Желябова. Тот не вернулся к нему после свидания с Тригони.

Надо было спасать Перовскую. Суханов ночью поехал к ней в Измайловский полк.

Перовская не ложилась спать – она в тревоге ожидала Андрея.

– Николай Евгеньевич, – сказала она, сухими глазами в красных веках глядя на Суханова. – Да?

– Да… Его взяли… Его и Милорда…

– Ты в этом уверен?..

– Мне сказал дворник дома Лихачёва, что полиция взяла какого-то Тригони, который жил у Мессюра, и ещё одного Петра Иванова с чёрной бородой. Всё ясно. Не надо было туда ходить.

– Это ужасно. Ты не думаешь?.. Возможно предательство?..

Суханов пожал плечами. Перовская опустила голову на руки. Ни стона, ни рыданий не вырвалось у неё. Так просидела она долго, очень долго, целый час, не двигаясь, не шевелясь. Потом подняла голову и пронзительно посмотрела на Суханова. Её веки были красны и по-прежнему сухи. В глазах горел тот безумный огонь, какой подмечал у себя в эти дни Суханов, когда смотрел в зеркало.

– Ну что ж?.. – сказала она твёрдо. – Дело прежде всего. Наши знают?..

– Не думаю… Но завтра всё равно узнают.. В газетах будет…

– Растеряются… Испугаются… Что ж?.. Надо делать… Теперь  м н е надо всё делать. Едем сейчас в исполнительный комитет. Надо всех собрать и перераспределить роли… Это ничего, что Андрея с нами не будет. Мы сделаем своё дело и тогда освободим его. Помоги мне собрать всех у Веры Фигнер.

Рано утром, 28 февраля, на квартире Исаева и Веры Фигнер собрались все наличные члены исполнительного комитета.

Все молчали, ожидая Перовскую. Она совещалась в соседней комнате с пришедшим с Садовой Фроленко. Когда она вышла и поклонилась общим поклоном, все ещё более притихли.

– Страшный удар, – сказала Фигнер. – И удар тогда, когда у нас всё готово. Царь завтра едет в манеж играть в живых солдатиков… У нас всё готово, и вот!.. Нет главного!..

Кибальчич сидел рядом с Фигнер и мял руками свою чёрную бороду. Из соседней комнаты несло химическим, кислотным запахом гремучего студня. Суханов, не спавший всю ночь, стоял, прислонившись к железной круглой печке.

Перовская сухими, лихорадочно горящими глазами окинула всех присутствующих. Она поняла – ещё минута, и эти люди откажутся от своего плана и убегут в подполье – на долгое время. Может быть, на годы отложат то, что должно совершиться завтра… Маленькая, бледная, после бессонной ночи, с припухшими веками, с небрежно приглаженными волосами, но, как всегда, чисто и аккуратно одетая, она чувствовала, что только она одна может всё повернуть по-прежнему. Она начала говорить. В её голосе послышались суровые, властные, металлические ноты, такие, какие бывали у Желябова, когда тот убеждал в чём-нибудь товарищей.

– Товарищи, – сказала она, – что случилось?.. Да, выбыл ещё один из наших смелых борцов за народную власть… Но мы привыкли к потерям, и потерями нас не испугаешь. Выбыл – начальник. Я становлюсь на его место… Я – потому, что мне известны все планы Андрея, мы их вместе вырабатывали… Итак, за дело… Исаев, ты сегодня ночью заложишь мину на Садовой… Николай Иванович, вы с Фигнер, Николаем Евгеньевичем, с Грачевским и со мною сейчас же тут принимаетесь готовить снаряды. И завтра мы совершим то, что мы должны совершить во благо народа. За работу, товарищи!.. За дело!..

– Н-н-да, – устраиваясь за рабочим столом рядом с Сухановым, сказал Кибальчич, – я рад, что Софья Львовна не растерялась. Обидно было бы упустить такой случай… А снаряды мои, сами завтра увидите – прелесть!

Несколько минут он молча резал жесть и сворачивал её для устройства коробки, потом сказал угрюмо:

– А заметили вы, Николай Евгеньевич, что наши женщины много жёстче мужчин. Поглядите-ка, как Перовская и Фигнер работают. Вы поглядите на их глаза… В них такая воля, что жутко становится.

– Ну, вас-то, Николай Иванович, исключить надо. Вы посильнее ещё будете.

– Я – особая статья… Я – изобретатель. И мне для моей идеи – царь или дубовый чурбан – всё равно. Мне интересно посмотреть, как снаряды действуют.

Всю ночь на квартире Фигнер готовили снаряды. Обрезали жестянки из-под керосина, отливали свинцовые грузики, наполняли жестянки гремучим студнем и запаковывали их. Всю ночь горели лампы и пылал камин. Всю ночь пили пиво.

В восемь часов утра 1 марта четыре снаряда были готовы, и Перовская с Кибальчичем отнесли их на квартиру Саблина на Тележной улице. Там в невзрачном сером деревянном доме их ожидали метальщики – Рысаков, Емельянов, Гриневицкий и Тимофей Михайлов, туда же пришёл из лавки Кобозева Фроленко.

Перовская рассказала, как и где им ожидать проезда государя, и на конверте нарисовала план улиц.

– Вы соберётесь в народной толпе на площади у манежа, – спокойно и деловито говорила Перовская. – Если государь поедет по Садовой, Фроленко соединит провода. Ему скажет о приближении царя Якимова-Баска, которая увидит его из лавки… Если государь поедет по Инженерной, я махну вам платком. Тогда действуйте на канале. Как я жалею, что нет пятого снаряда! Я стала бы первой метать… Первым бросает снаряд Тимофей. Если почему-нибудь ему не удалось – бросает Рысаков, потом Гриневицкий, потом Емельянов… Нет, теперь не уйдёт!.. Ни за что не уйдёт он от нас. По окончании всем сходиться в кондитерской Исакова… Там получите указания, что дальше делать… Всё вам ясно?..

Всё было ясно.

Цареубийцы поодиночке расходились, направляясь к Михайловскому манежу.

Глухо ударила на бастионе Петропавловской крепости полуденная пушка. Серенький день стоял над городом.