Текст книги "Александр II"

Автор книги: Борис Тумасов

Соавторы: Платон Краснов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1
Поликарп Саушкин. Таборы штурмуют перевал. И снова
Плевна. На Шипке. Ранение Стояна. Тотлебен. [58]58
  Тотлебен Эдуард Иванович (1818 – 1884) – граф; русский инженер-генерал. Руководил инженерными работами во время обороны Севастополя в 1854 – 1855 гг. В 1863 – 1877 гг. фактически глава военно-инженерного ведомства. В русско-турецкую войну руководил осадой Плевны. Почётный член Петербургской академии наук.


[Закрыть]

Тысяча восемьсот семьдесят седьмой год. Канун войны…

В России завершалась земельная перепись, первая после крестьянской реформы…

Предварительные подсчёты: три четверти земель – владения помещиков, одна треть – крестьянские.

«Свободное» землепользование воочию.

1877 год…

Народника Георгия Плеханова отделяют от марксизма ещё три года. Пока же он ратует за крестьянскую общину, считая её зародышем социализма…

1877 год. Осень…

В Санкт-Петербурге Степан Халтурин, перейдя на нелегальное положение, приступает к созданию «Северного союза русских рабочих» Ширится стачечное движение. Растёт революционная активность рабочего класса. Пролетариат России выдвинулся на роль гегемона.

Поликарпа Саушкина призвали в солдаты накануне войны. Прямо с Патронного завода – и в солдаты. Таких, как Поликарп, петербургских рабочих в их батальоне двое, остальные стрелки – деревенские парни.

С пятой ротой Орловского полка Саушкин прошагал до Старой Загоры, а потом, отбиваясь от яростно наседавшего врага, пятился до самого Шипкинского перевала.

Заняли орловцы редут на правом фланге, что прикрывал гору Центральную, укрепились, орудийная прислуга установила четырёхдюймовую батарею.

Покуда турки выжидали, стрелки отдыхали, чистили ружья, штопали одежду.

Османы скапливались в Долине Роз. Подходили табор за табором, становились биваком. Сулейман-паша готовился к штурму.

Неподалёку от Саушкина подполковник Депрерадович, собрав ротных командиров, отдавал приказания. Поликарпу не слышно, о чём говорил подполковник, но по жестам Саушкин догадывался: Депрерадович предупреждал, откуда вероятнее всего могут ударить турки. Время обеденное. За каменным укрытием дымила походная кухня. Перебрасываясь шутками, потянулись к ней солдаты с котелками. Поликарпу есть не хотелось, и он решил маленько повременить. На горе Святого Николая расположились ополченцы. У орловцев уже была возможность оценить храбрость дружинников, славными солдатами показали себя болгарские войники у Старой Загоры. Нравилось Поликарпу их обращение к русским солдатам: «братушки, братушки». Это напоминало Саушкину демонстрацию работного люда в Санкт-Петербурге, у Казанского собора. Тогда, на митинге, ораторы обращались к народу со словами: «Братья!»

Мысль Поликарпа вернула его к той демонстрации. Молодой рабочий держал красный флаг. Яркий кумач, будто кровью окрашенный, трепетал на ветру. Над сгрудившимся людом поднялся какой-то студент в форменной шинели и фуражке. Он говорил горячо, брал за душу. Студент обращался к памяти погибших борцов за народ, звал продолжить их дело.

Потом налетела полиция, конные жандармы, хватали демонстрантов, заталкивали в тюремные кареты. Мимо Саушкина пробежал студент-оратор. Поликарп ухватил его за рукав, потащил в проходной двор. Бежали, пока не отдалился шум и свистки городовых. Студент остановился, поднял воротник, потом глянул на Поликарпа:

– Приняли крещение. Положено, брат, начало большому. Ну, будем расходиться.

И, пожав Саушкину руку, ушёл…

На горе Святого Николая запели болгары. Песня грустная. Тяжко жилось народу под турками, забыли весёлые песни. Российские солдаты насмотрелись на зверства башибузуков, никого не жалели турки, ни детей, ни стариков.

Рядом с Поликарпом обосновались солдат Василий Дьячков, крепкий голубоглазый красавец, и маленький, тщедушный солдатик с фамилией, ему соответствующей, – Сухов.

Дьячков лежал на спине, смотрел в небо, на плывущие облака.

– Будто парусники на Балтике.

От Василия Саушкин знал, что учился тот в университете и за участие в народовольческом кружке был исключён, но избежал суда по ходатайству отца, священника церкви на Васильевском острове.

Поликарпу Дьячков нравился своим открытым характером, добротой, с ним и в бою надёжно, прикроет. Вот только плохо: любил Василий порассуждать о несовершенстве существующего строя, не скрывая своей принадлежности к народникам.

Дьячков сел, посмотрел на Саушкина:

– На вашу жизнь я нагляделся, Поликарп, когда в бараки фабричные хаживал. И труд заводской разве что с каторжным сравнишь.

Ладонь Сухова приглаживала траву, с крестьянской жадностью пальцы ощупывали упругие стебли. Сказал сокрушаясь:

– Сено какое пропадает…

Василий повернулся к Сухову, продолжал своё:

– И в деревне не лучше, темнота, к весне народ от голода пухнет. Ходили наши в деревни, с мужиками беседуют, а они тебе твердят: всё от Бога.

– Ты, Василий, говори, да не завирайся. На власть замахиваешься. Этакий шустрый, случилось, и к нам заявился. Так старики его немедля в волость доставили.

– Мозги куриные у ваших стариков, хорошего человека в тюрьму упекли.

– Не суди, да и сам судим не будешь

– Не хочу говорить с тобой, – Дьячков отмахнулся, встал. – Давай, Саушкин, котелок, горяченького принесу.

Помахивая котелком, Василий направился к кухне. Шёл он неторопливо, высоко, по-журавлиному поднимая ноги. Глядя ему вслед, Поликарп вспомнил, как организовался у них на Патронном кружок и пропагандист из студентов обучал их грамоте, занимался с ними географией и историей. Исподволь, всё больше примерами из жизни других народов говорил о том, как устроены государства, где нет царей…

Человек шесть посещали кружок. Саушкину нравились занятия, казалось, рано или поздно, а жизнь будет переделана, и совершит это рабочий народ.

Однажды пропагандист привёл товарища. Тот оказался такой же, как и слушатели, рабочий, плотничал где-то на верфи. Звали его Степаном Халтуриным. Позже, когда Поликарп поближе познакомился с Халтуриным, много узнал от него такого, за что жандармы не милуют. Степан сразу же предупредил: «Держи, Поликарп, язык за зубами, не всякому открывай душу».

Слова эти Саушкин хорошо запомнил, даже Дьячкову не рассказывал о кружке.

Мысль о заводе и Халтурине всколыхнула Поликарпа. Вспомнился ему тёмный сырой барак, место на дощатых нарах. Вернётся, бывало, со смены, наскоро поест, и спал не спал – как будил его рёв фабричных труб. Голос свой, заводской, узнавал из многих – сиплый, с надрывом.

Барак оживал, приходил в движение, выбрасывал в темень обитателей. Горели редкие уличные фонари, прятался в караульной сторож, в распахнутые заводские ворота втягивался работный люд…

Увидев возвращавшегося Дьячкова, Сухов подхватился и, размахивая котелком, рысцой потрусил за щами. Поликарп усмехнулся: Сухов старался попасть на кухню, когда там оставалось мало солдат – авось повар расщедрится и плеснёт чуток больше.

Василий протянул Поликарпу котелок. В редких щах из кислой капусты плавал кусок солонины с костью.

– С душком, – заметил Дьячков.

– В фабричной лавке каждодневно такое.

Не успели солдаты с едой справиться, как загромыхали турецкие пушки. Снаряды рвались с далёким недолётом, поднимая комья земли и щебня. Внизу пришли в движение таборы Шакир-паши.

Батальон орловцев занимал позиции. Сухов ел торопливо, приговаривая:

– Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, спаси и помилуй нас.

Дьячков повернулся к Поликарпу:

– Пошли?

– Оно бы лучше наперёд пальнуть разок-другой.

– Патроны берегут, а солдата не жалеют, – сказал Дьячков. – На штык вся надежда.

– Солдата бабы рожают, а патроны деньгу стоят.

Первыми на перевал двинулись черкесы, спешившись, они размахивали саблями. За ними тронулась турецкая пехота…

– Началось, – промолвил Столетов, наблюдая развернувшуюся атаку. – Господа, – он повернулся к стоявшим поблизости офицерам, – прошу следовать в батальоны и дружины.

У Орлиного Гнезда взорвались заложенные накануне фугасы.

– Преждевременно! – огорчился Столетов.

Турки обошли фугасы лесом. По траншеям передали приказ Столетова принять в штыки. Саушкин примкнул штык, выбрался на бруствер, кивнул Дьячкову:

– Пойдём, Василий.

Вслед за Саушкиным кинулись на неприятеля орловцы, а с горы Святого Николая ударили болгарские дружинники, гнали османов, пока не заиграли трубы, возвещая конец контратаки.

Южную сторону шипкинского укрепления со стороны Долины Роз составляла гора Святого Николая. Три батареи, получившие возможность кругового обстрела, в каждую минуту готовы были направить жерла пушек на наступающего противника.

По другую сторону дороги стояла Стальная батарея из шести дальнобойных крупповских орудий, отбитых у турок ещё в дни наступления генерала Гурко.

А позади передовых укреплений, по обеим сторонам дороги, что уводила на Габрово, две батареи – Круглая и Полукруглая.

Система траншей и окопов, где засели стрелки, позволила защитникам перевала запереть дорогу таборам Сулейман-паши.

Куда ни глянь, кругом гористая местность, гряды горных хребтов. Генерал Столетов смотрел на тянувшиеся не более чем в двух верстах хребты с правой и левой стороны от Шипки и думал о том, что если противник пошлёт на горы Лысую и Малый Бедек своих солдат, он получит господство над Шипкой, в том числе и над горой Святого Николая. Турки смогут перекрёстно простреливать всю шипкинскую оборону. Занять бы эти горы, закрепиться там, но какими полками? Если бы он, генерал Столетов, располагал такими возможностями… Ожидать подкреплений от генерала Радецкого в ближайшее время нереально.

Первая попытка османов овладеть Шипкой отбита. Столетов уверен: Сулейман-паша на этом не успокоится. Его армия копит силы, и может случиться такое, что она от прямых атак перейдёт к осаде Шипки.

У Саушкина было много атак, но одна запомнилась особенно.

Наступавший по перевальной дороге табор командование решило отрезать и уничтожить фланговыми ударами, обойдя лесом, с одной стороны батальоном орловцев, с другой – болгарской дружиной.

По левому флангу табор обошли болгары, по правому – орловцы, ударили разом, отрезали путь к отступлению. А с фронта батальон стрелков насел на османов.

Повернули турки, но дорога перекрыта.

На помощь пехоте поспешили две сотни конных черкесов и башибузуков. Свирепо визжа, размахивая ятаганами, они неслись на орловцев и болгар. Стрелки дали залп, второй. Смешались черкесы и башибузуки, а первая линия уже приняла их в штыки.

Над Поликарпом лохматый башибузук ятаган занёс, но Саушкин опередил, достал башибузука штыком. Черкесы и башибузуки повернули коней, ускакали.

Зажали орловцы и дружинники табор в тиски, но турки не сдаются, дерутся жестоко. Бой был коротким, суровым, немногим османам удалось прорваться…

В тот день, несмотря на уже сгустившиеся сумерки, долго не расходились дружинники и стрелки, даже орудийная стрельба не была помехой. Орловцы к себе в траншею зовут болгар, дружинники стрелков тянут. В укрытии костры разожгли, похлёбку и кашу варили.

Бородатый дружинник позвал к огню Поликарпа, сказал по-русски:

– Меня Христо зовут.

На треноге булькала в котелке похлёбка. Достал Христо из кармана узелок с красным перцем, всыпал в котелок, размешал. Потом снял с огня, подвинул к Саушкину:

– Ешь, братушка.

Похлёбка пахла чесноком, душистыми приправами, обжигала перцем.

– Там, на Марице, моя деревня, – Христо указал рукой за Балканы. – Мы придём к ней. – И, посмотрев на ладони, добавил: – Руки по хозяйству истосковались.

Саушкину взгрустнулось. Христо заметив это, спросил:

– О чём, братушка, задумался?

– Вот мы вас от османов освобождаем, а у самих свободы – кот наплакал. Знаешь, как российский мужик живёт? Его от крепостной неволи освободили, а он сызнова на поклон к помещику: то землицы в аренду, то лошадёнку на время… А на заводе раным-рано к станку встанешь и дай Бог домой в полночь попасть… Спал не спал, уже фабричный гудок ревёт… Чуть что не так, за воротами очутишься… Оттого в кабаках работный человек напьётся с горя и тоски и поёт. Слыхал такую песню?

 
И пить буду,
И гулять буду,
А смерть придёт –
помирать буду…
 

Невесёлая, братушка, песня, слёзная, – Саушкин положил руку на плечо Христо.

На рассвете, когда затих бивак, Поликарп с Христо пели вполголоса, каждый свою песню…

В том бою под кривым Селимом убили коня. Падающий арабский скакун придавил ему ногу. Пока выбирался, башибузуки и черкесы, не выдержав яростной атаки орловцев и дружинников, визжа и гикая, кинулись на прорыв. Кривой Селим ухватился за стремя чужого коня. Черкес саблей замахнулся, но Селим не испугался. Не оторвался от стремени, даже когда русский солдат вонзил в него штык…

На привале башибузуки сняли с Селима шаровары, промыли рану. Стонал и выл кривой Селим, проклиная нечестивых гяуров.

Когда Сулейман-паше стало известно, что Шипку обороняют лишь дружины болгарского ополчения да полк орловцев в неполном составе, он принял решение смять оборону превосходящими силами. Сулейман-паша бросил на штурм бригады Реджеб-паши и Шакуни-паши. Однако стойкая защита и потери в бригадах заставили турецкого военачальника изменить тактику.

Тщательная разведка привела Сулейман-пашу к выводу: прорыв обороны с марша невозможен. Превосходство позиции защитников даст им возможность наносить урон наступающим, оставаясь, по сути, почти неуязвимыми.

И Сулейман-паша принял решение обходным движением занять Лысую гору, которая господствует над перевалом и над горой Святого Николая, где укрылись русские, а также установить батарею Реджеб-паши на Малом Бедеке.

– Если, – сказал Сулейман-паша, – мы посадим на Лысой горе наших аскеров, они возьмут под прицельный огонь всех защитников Шипки и тех болгарских собак, что везут русским продовольствие.

Сулейман-паша убеждён: Столетов не допустил тактического просчёта, не заняв своими стрелками Лысую гору. У русского генерала нет достаточно солдат.

Позвав Рассим-пашу, Сулейман велел:

– Реджеб-паша уже потащил пушки на Малый Бедек, а ты, Рассим, пошлёшь четыре табора и батарею на Лысую гору. Они оседлают её и, подобно охотникам в засаде, будут стрелять по обречённым гяурам. Когда же мы овладеем перевалом, то сбросим болгарских войников живьём в ущелья, а тех болгарских ублюдков, которые тащат для русских свои хурджины [59]59
  Кожаные и холщовые перемётные сумы.


[Закрыть]с едой и фляги с водой и вином, ослепим и отрубим им правую руку. Мы их лишим света, дарованного аллахом.

– Позволь, сердер-экрем, моим башибузукам сделать из голов русских солдат пирамиду на вершине Шипки?

– Судьбу всех, кто цепляется за перевал, Рассим-паша, аллах вверяет твоим аскерам.

Сулейман-паша уже штурмовал Шипку, а в штабе Балканского отряда всех охватила неуверенность. Где ожидать главный удар? Радецкий ещё не отрешился от старого мнения, что Шипка – не главное направление. Армия Сулейман-паши по численности не уступает Балканскому отряду, и потому Радецкому пришлось рассредоточить войска. Часть батальонов с генералом Святополком-Мирским на правом фланге прикрыли проходы от Ловчи к Тырново. Дерожинский стоит в Габрово, Столетов на Шипке. Им защищать Шипкинский и Троянский перевалы. А у Кесарова отряд Осман-Пазарский. Ещё Борейта и Громан. Эти полковники прикрыли Елену и Загору, закрыли Хайнкиейский перевал…

Но куда всё-таки повернёт Сулейман-паша? Генерал Столетов уверяет: турецкая армия повернула на него. Но вдруг это ложный манёвр? Ну, как армия противника перейдёт в наступление на левом фланге?

От Разграда двинется к Плевне Мехмет-Али-паша. А на пути у него городок Бяла, где Главная квартира императора.

От такой мысли у Фёдора Фёдоровича пот холодный на лбу проступил, и он перекрестился.

– Избави Бог!

Распечатал новую колоду карт, разложил пасьянс. Генерал любил побаловаться картишками. Поморщился. Никакой конкретности.

Окликнул денщика, приказал подать чай покрепче с липовым цветом.

Фёдор Фёдорович большой ценитель чая, всяким заваркам предпочитал молодые побеги вишни, а липовый цвет, пахнущий мёдом, любил больше других. От него приходили к генералу покой и душевное умиротворение. Мыслью возвращался к далёкому детству, в бабушкино поместье, где на пасеке весело гудели пчёлы и пасечник, крепостной парень, рассказывал всякие смешные байки.

Денщик внёс чай, поставил перед генералом. От крутого кипятка поднимался пахучий пар. Фёдор Фёдорович отхлебнул глоток, блаженно прикрыл глаза. Думать стало легче.

Новое назначение – командовать Балканским отрядом – Радецкий принял охотно. Ранее такой большой должности он не имел. Однако Радецкий видел и всю сложность, какую взял на себя. А тут ещё просьбы генералов выслать резерв. Особенно Столетов настаивает, пять рот Орловского полка из Габрово требует.

Каково генералу Радецкому? У Столетова один перевал, а у Фёдора Фёдоровича – Балканы, и это при скудости резервов.

Не успел чай выпить, как заехал начальник разведки Дунайской армии полковник Артамонов. За обедом завязался откровенный разговор. Артамонов поделился с Радецким полученными сведениями от разведчиков-болгар. Их агентурные сообщения подтверждали данные Столетова: Сулейман-паша направил армию на Шипку, но опасность не снята и в районе Разграда и Осман-Пазара.

– Наступление на Шипку, предполагаемое генералом Столетовым как главное, не явится ли вспомогательным – покажет время, – заявил Артамонов. – Тем паче есть сообщения, что Мехмет-Али-паша начал перестановку своих таборов.

– Именно этого я и опасаюсь, полковник. Полковник Лермонтов из Еленского отряда сообщил полковнику Борейте, что наткнулся на укреплённые позиции неприятеля, выбил его и по пути преследования встретил значительные турецкие силы…

– Надеюсь, вскорости всё прояснится.

– Тогда мы сможем варьировать резервами, а пока повременим. Хотя генерал Столетов настойчив.

– Его можно понять, пока он один принял на себя первый удар.

– А болгарские дружинники, полковник, оказались стойкими солдатами.

– В патриотизме, ваше превосходительство, болгарам не откажешь. Мои лучшие разведчики – болгары.

– Николай Григорьевич рассказывал, жители Габрово и близлежащих сёл снабжают защитников Шипки провиантом и водой.

– В русском солдате они справедливо видят своего освободителя. Ваше намерение в отношении Еленского отряда, если не секрет?

– Намерен утром двинуть к Елене 4 –ю стрелковую бригаду, а генерала Драгомирова к Златарицу.

– Но это же, ваше превосходительство, совсем протиивоположное Шипке направление?

– При всём моём уважении к генералу Столетову, полковник, я не окажу ему до поры серьёзной помощи. Позиция у него выгодная, фланги неуязвимы. Ко всему прочему, повторяю, рассматриваю движение Сулейман-паши как демонстрацию.

Дорога тянулась вдоль узкого гребня гористого кряжа. Кряж начинался от Габрово и поднимался до наивысшей точки на Шипке – горы Святого Николая.

С кряжем вместе уходила через перевал и далее к югу, в Долину Роз, каменистая дорога. Сейчас её прикрыли от рвущихся через Балканы турок солдаты-орловцы и дружинники генерала Столетова.

По дороге от Габрово на Шипку, пренебрегая постоянным обстрелом, ставшим особенно опасным с момента, когда таборы Вессель-паши заняли Лысую гору, поднимались болгары с хурджунами, ведя в поводу осликов, гружённых всякой провизией, с перекинутыми через седёлки флягами с водой. Встречая Столетова, кланялись низко, спрашивали, могут ли они не стыдиться за своих войников? И довольные словами русского генерала, отвечавшего им на чистом болгарском языке, говорили, указывая на поклажу:

– Русским братушкам и нашим войникам угощение.

Покидая Шипку, увозили раненых, не поместившихся в санитарных фурах, обещая вскорости быть на перевале снова. С любовью смотрел Стоян на этих мужественных людей, не боявшихся свиста пуль и разрывов снарядов. Не окажи они помощи защитникам Шипки, сидеть бы солдатам голодными. Эти интенданты, пока они зашевелятся… А крестьяне не только продукты, но и воду доставляют.

Однажды в землянку к Стояну Райчо Николов ввёл старика-болгарина, сухого, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, в кожаных постолах, полотняной рубахе навыпуск и овчинной безрукавке.

Сняв барашковую папаху, он степенно поклонился поручику. Николов предложил старику сесть, но тот отказался.

Поставив у ног торбу-джаги, старик принялся вынимать оттуда огромную пшеничную булку, кольцо домашней колбасы, вяленое мясо, брынзу, кусок сала, связку лука и ещё что-то, завершив всё тыквой-горлянкой с вином.

– На добр час! На добр час! – проговорил старик.

Стоян недоумённо посмотрел на капитана. Райчо, уловив его взгляд, сказал:

– Дядюшка Марко из Тырново, брат покойного мужа тётушки Параскевы. Узнав, что дядюшка Марко собрался на Шипку, тётушка Параскева приехала к нему из Систово с подарками для нас.

Старый болгарин извлёк из хурджина расшитый красными нитками льняной рушник, протянул Николову, что-то сказав. Райчо ответил, при этом хитро посмотрев на поручика.

При имени тётушки Параскевы Стоян тотчас же подумал о Светозаре, и на душе сделалось тепло и радостно. Они с Райчо предложили старику отдохнуть, но тот замахал руками, заговорил торопливо. Николов перевёл:

– Дядюшка не стесняется нас, но говорит: обратная дорога не короче, а своим домашним он обещал обернуться в три дня…

Проводив старика версты три, Стоян и Николов возвращались на позицию, когда солнце поднялось высоко над горами.

– Габровцы уверяют, на Шипке зима коварная, – заметил Николов. – Это и дядюшка Марко подтверждает.

– Я слышал, – кивнул Стоян. – Морозная и ветреная. А бывает, вдруг польют дожди – и снова мороз. Я, Райчо, уже сейчас ночами чувствую холод.

– Снега перевал заметают, отрезают дороги, ни подъезда, ни подвоза, а наши солдаты одеты худо, не для местной зимы. Люди говорят: скорей бейте турка и спускайтесь в Казанлык.

– Хорошо бы, да предвижу – надолго мы засели здесь. И всё Плевна.

– Осман-паша приковал к себе армию.

– Слушай, Райчо, тишина какая, птицы поют.

– Турки обедать собрались, намаз [60]60
  Молитву (тур.).


[Закрыть]творят. – Николов и Узунов вошли в землянку. – А почему ты не спрашиваешь о Светозаре?

Стоян посмотрел на капитана:

– Но что мог сказать о ней дядюшка Марко, когда не видел её?

– Он говорит мало, но для тебя слишком много. Тётушка Параскева наказывала: «Светозара шлёт поручику Стояну, какой дружит с капитаном Николовым, привет и желает доброго здоровья». А тот рушник Светозара посылает тебе, поручик. – Райчо хитро посмотрел на Узунова. – Ты доволен?

– Лучше бы я услышал эти слова от неё.

– Уверен, твоё желание когда-то сбудется. – Николов взболтнул тыкву-горлянку и, плеснув в кружки вина, сказал: – На щастие, поручик!

С Лысой горы, не смолкая, били по перевалу турецкие пушки. В селении Шипка началось оживление. В бинокль Столетов наблюдал, как строились в боевые колонны таборы. Вытянувшись лентой, извиваясь змеёй, они двинулись к перевалу.

– Прикажите приготовиться к отражению атаки, – сказал Столетов Рынкевичу, отрывая глаза от окуляров. – Сулейман-паша судьбу испытывает. Передайте полковнику Толстому и капитану Николову быть готовыми отразить фланговый удар. Батареям с горы Святого Николая обстрелять Лысую. Попытаться подавить их огонь.

– А как фугас?

– Взорвать, когда первый табор минует участок…

Солдаты орловцы и брянцы, болгарские дружинники заняли боевые позиции.

Загромыхали орудия на горе Святого Николая. Взлетели к небу груды камня и щебня. Турецкие батареи, обстреливавшие перевал, перенесли огонь на гору. Завязалась орудийная пальба. Круглая батарея перевала вела обстрел дороги, по которой двигались таборы.

Полковник Толстой, собрав командиров рот и дружин, отдавал последние перед боем распоряжения. Дружине Николова и Стояна надлежало отразить наступление таборов Рассим-паши, засевших на Лысой горе…

В полдень турки двинулись на приступ. Над табором заколыхались зелёные знамёна, призывно выкрикивали муллы:

– Бисми-ллахи-р-рахмани-р-рахим! [61]61
  Во имя аллаха милостивого, милосердного! (тур.).


[Закрыть]

– Расчехлить полковые стяги и стяги ополчения, – приказал Столетов. – Усилить орудийный обстрел колонн. Контратаковать, допустив на короткую дистанцию!

Турки приближались.

– Николай Григорьевич, пора взорвать фугас, – сказал Столетов ещё раз посмотрел на дорогу.

– Когда первый табор минует тот выступ, взрывайте.

Таборов ещё не было видно, но Саушкин уже слышал топот множества ног, густой гомон. Василий Дьячков проговорил:

– И мороза будто нет, жарко.

Из-за поворота показались первые нестройные ряды, а следом повалил весь табор. И тут за горой, будто земля разверзлась, грянул взрыв. Поликарпа качнуло, в ушах зазвенело и зашумело. К небу, клубясь, поднялся столб огня. Турки остановились в замешательстве.

– Братушки! – Капитан Попов, командир третьей дружины, вскочил на бруствер. – Напред! Напред! На бой!

Роты орловцев и брянцев, болгарские дружинники опрокинули турецкий табор. Столетов видел, как после взрыва фугаса дрогнули и побежали задние таборы. А отсечённый табор смяли и погнали болгары и русские солдаты.

– Велите играть отбой, – сказал Столетов.

Перед самым рассветом Александру II привиделась длинная анфилада комнат, и он, сам переходящий из залы в залу. Кто-то невидимый мгновенно распахивает перед ним белые, с позолотой двустворчатые двери.

Александр никак не поймёт, где он. И не Зимний дворец, и не Красное Село…

А он идёт и идёт, и уже в последней зале вдруг появилась Катенька Долгорукая, его, императора, любовь. Александр видит её лицо как в тумане, направляется к ней, но она отдаляется от него. Царь укоризненно смотрит на свою белоснежную красавицу (так называет он её с глазу на глаз), тянет к ней руки, но Катенька, прелестная Катенька молчит, будто не видит его. Царь сердится и просыпается.

Долго лежал под впечатлением сна. Первым порывом было под благовидным предлогом вызвать Долгорукую на Балканы, в Главную квартиру, но останавливает мысль, что уже и так достаточно злословят по поводу главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, упросившего свою любовницу, балерину петербургских императорских театров Екатерину Числову приехать на гастроли в Бухарест.

Царь раздражённо подумал о брате, что у того не о военной кампании заботы, а как в Бухарест к пассии выбраться…

И снова мысленно вернулся к Катеньке Долгорукой. Чем привлекла его, стареющего императора всероссийского: красотой ли, молодостью? Этим летом ей тридцать исполнилось…

Вспомнилась первая встреча… Началось с увлечения, а нынче чувствует к ней любовь и привязанность необычную…

Утро императора в Главной квартире началось, как обычно, с осмотра лейб-медиком Боткиным. Он долго щупал царский живот, просил показать язык. Александр спросил с лёгкой иронией: – Как наш желудочный катар, любезный Сергей Петрович?

– Катар требует режима, ваше величество, – хмурясь, ответил грузный Боткин.

– Вы чем-то недовольны?

– Ваше величество, – Боткин близоруко прищурился, – необходимо принять надлежащие меры к санитарной службе. Раненых и больных многие тысячи, а лечение и уход, как вам сказать мягче, оставляют желать лучшего.

Александр II недовольно отвернулся, постучал ногтем по столу, на который камердинер уже поставил кофейник и сливки. Помолчав, сказал раздражённо:

– Почему-то у всех превратное представление о моей персоне, будто я ничего не вижу и ничего не знаю. – Посмотрел на Боткина. – Я, уважаемый Сергей Петрович, посетил госпиталь в Бяле и считаю: в военных условиях трудно достичь лучшего. Так пусть же санитарная часть остаётся заботой князя Голицына, а вам достаточно и моего здоровья.

Необходимость взятия Плевны теперь понимали все: от офицера до главнокомандующего. Первое спокойствие в штабе Дунайской армии от неудач под Плевной сменилось тревогой и озабоченностью. Плевна явилась причиной отступления отряда Гурко из Забалканья. Плевна приковала бригады и дивизии, которые должны были вслед за Передовым отрядом перейти Шипку и двигаться на Адрианополь. Плевна перечеркнула данный план. Более того, Осман-паша, Сулейман и Махмет-Али-паша в случае соединения отрезали бы Балканский отряд от главных сил, отбросив русскую армию за Дунай. Плевна грозно нависла над правым флангом российской армии.

К Плевне выехали главнокомандующий со штабом и военный министр. Провели рекогносцировку [62]62
  Разведка с целью получения сведений о расположении противника и боевой обстановки вообще.


[Закрыть].

Великий князь Николай Николаевич доносил государю в Главную квартиру, что если Осман-паша выйдет из укреплений, он тут же будет разбит и город будет взят, ибо сил для этого у армии, осадившей Плевну, достаточно.

Возвратившись в Главную императорскую квартиру, Милютин и Горчаков имели беседу с Александром. Разговор иногда становился резким, однако император проявил терпимость.

– Вы, ваше величество, – сказал Милютин, – должны были заставить главнокомандующего принять план генерала Обручева. То, что мы имеем сегодня, – результат игнорирования труда опытных работников Генерального штаба. Я, ваше величество, если помните, выражал неудовольствие назначением генерала Непокойчицкого начальником штаба Дунайской армии, но, однако, великий князь Николай Николаевич не прислушался к моим словам.

– Сегодня вы слишком экспансивны, Дмитрий Алексеевич. Это результат ваших впечатлений от поездки под Плевну.

– Отчасти так, ваше величество. Не только главнокомандующий, но и я, как военный министр, несу ответственность за боевые операции, а они, как видите, пока оставляют желать лучшего.

– Надеюсь, со взятием Плевны обстановка изменится. Главнокомандующий обещает.

– Будем надеяться, ваше величество, и уповать на своё счастье и промахи верховного турецкого командования.

Милютин настоял на отказе от четвёртого штурма Плевны.

– Мы положили тридцать тысяч солдат, и пока безрезультатно, ваше величество. Соблаговолите вызвать генерала Тотлебена. Вы ведь сами утверждали, что он непревзойдённый знаток инженерного дела.

Александр II согласился и тут же распорядился вызвать в Главную императорскую квартиру Тотлебена, а также отправить в Дунайскую армию гвардию.

– Я получил депешу от советника Жомини, – сказал Горчаков. – Ему стала известна переписка генерала Вердера с Бисмарком.

– И что же уполномоченный германского императора в Петербурге?

– Язвительность генерала перешла грань дозволенного. Неприязнь его к российскому оружию явная. Вердер пишет: российская армия забыла победные звуки фанфар и австрийцы, при желании, могут наступить ей на пятки.

Лицо императора побагровело:

– Я потребую от кайзера отозвать генерала Вердера из Петербурга.

Горчаков возразил:

– Не ко времени, ваше величество. Бисмарк может обратить это против нас.

– Что вы предлагаете конкретно, Дмитрий Алексеевич?

– Мы стоим перед необходимостью овладеть Плевной до зимы, после чего перейти Балканы и развивать наступление правым крылом на Софию, а основными силами, разгромив корпус Сулейман-паши, двинуться на Адрианополь.

– То же предлагал и генерал Обручев.

– Да, ваше величество. Только такой вариант обеспечит быстрое окончание войны.

– После чего слово остаётся за российской дипломатией, – заметил Горчаков. – И как бы нам ни пришлось трудно, мы принудим султана подписать мир, нами продиктованный.