355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Тумасов » Александр II » Текст книги (страница 28)
Александр II
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:48

Текст книги "Александр II"


Автор книги: Борис Тумасов


Соавторы: Платон Краснов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

XI

Сзади Афанасия, снизу обрыва, кто-то свежим, спокойным, красивым, барским, картавым голосом сказал:

– Ну-ка, бг'атцы, кто из вас?.. Пг'тяни мне г'уку, помоги взобг'аться. Пачкаться неохота.

Афанасий отполз к круче и оглянулся. Внизу, на уступе, стоял молодой свитский генерал. Появление его здесь было совсем необычайно. Тут были цепи –  с о л д а т с к и е  цепи. Тут было самое пекло боя. Люди в измазанных грязью, пылью, потом и кровью мундирах, с бледными лицами, с лихорадочно-напряжённо смотрящими глазами, тут было тяжело, страшно и вовсе не весело и не празднично. Не место тут было свитским генералам, да ещё таким, что точно во дворец, на бал пожаловали. А генерал был именно весёлый и праздничный. Прекрасно сшитый – «богдановский», опытным взглядом петербуржца, щёголя-гвардейца, определил Афанасий, – длинный тёмно-зелёный сюртук, такой новый, точно сейчас от портного, прекрасно сидел на высоком, стройном генерале. Серебряные погоны с вензелями, свитские аксельбанты, новенькая белая фуражка, в петлице Георгиевский крест на свежей ленточке, шарф с кистями, сабля – всё было чистое, почти незапылённое. Красивые рыжеватые бакенбарды были тщательно расчёсаны, пушистые усы лежали над детскими пухлыми губами, ясно смотрели весёлые большие глаза.

Афанасий протянул руку генералу, тот крепко обжал её маленькой рукой, туго затянутой в перчатку, и легко вскочил на гребень. Афанасий почувствовал тонкий запах одеколона и хороших духов.

– Тут стреляют, ваше превосходительство, – сказал Афанасий. – Надо лечь.

– Э, милый мой, на войне всегда стг'еляют. На то и война.

Генерал спокойно прошёл к цепи, стал между лежащих солдат, расставил ноги в щёгольских высоких сапогах с прибитыми к каблукам мельхиоровыми шпорами, не спеша вынул бинокль из футляра и стал смотреть на турок. Пуля щёлкнула о землю у самого его каблука – генерал не шелохнулся.

Вся солдатская цепь смотрела теперь на генерала, не сводя с него глаз.

– Да что он, нешто заговорённый? – прошептал лежавший рядом с Афанасием младший унтер-офицер Дорофеев. – Ить как стоит-то! Монамент!

– Братцы, вот это так генерал, – прошептал, приподнимаясь на локте, белобрысый Малахов и сейчас же скорчился от боли – пуля пробила ему плечо.

Генерал окончил свой осмотр, отошёл несколько назад и сказал кому-то, должно быть, следовавшему за ним, но не решавшемуся выйти на открытое.

– Штабс-ротмистр Цуриков, пригласите ко мне сюда генералов Иолшина и Цвецинского. Скажете: генерал Скобелев с приказанием от генерала Драгомирова.

– Скобелев!.. Скобелев!.. – понеслось по цепи. – Вот он какой, Скобелев!

– Видать, дело понимает.

– С таким не пропадёшь.

– Теперь – шалишь, турки!

– Скобелев!

Скобелев повернулся снова к цепи и, как будто тут не свистали пули, не лежали убитые, не стонали и не корчились раненые, прошёл по цепи и спросил молодого солдата:

– Первый раз в бою?

– Первый, ваше превосходительство. Не доводилось раньше.

– Пиф-пафочек не боишься?

Солдат, лёжа у ног генерала, молча улыбался. Пули свистели и рыли землю кругом. Неслышно падали скошенные ими жерди виноградников.

– Ничего, брат. Та, что свистит, пролетела уже, не ужалит. Бояться нечего.

– Чего её бояться-то, – смущённо сказал солдат. – Все мы под Богом ходим.

– Верно, братец. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Солдат молчал. Его сосед ответил за него генералу:

– Это точно, ваше превосходительство.

Скобелев вышел навстречу подходившим к цепям генералам.

Иолшин вышел на гребень, под пули, спокойно-нахмуренный. Старый кавказский генерал, он знал, что такое огонь: когда надо – тогда надо, а когда не надо, то зачем – говорило его суровое, загорелое тёмное лицо.

Элегантный, в свежем стрелковом мундире Цвецинский был наигранно спокоен. Он непроизвольно помахивал рукой и смотрел то на своих стрелков, густыми цепями лежавших впереди, то на турок, бывших совсем недалеко.

Свита, начальники штабов, ординарцы и штаб-горнисты остались внизу, в мёртвом пространстве.

– Вот, ваше превосходительство, – звучно и красиво картавя и так спокойно, точно это было не на поле сражения за только что перейдённым Дунаем, а на манёвренном поле под Красным Селом или в кабинете над разложенной картой, говорил Скобелев, – нам отсюда всё хорошо видно и всё ясно. Вон там, – Скобелев рукой в белой перчатке показал вправо, – это Систовские высоты. Вы видите – какая местность. Виноградные сады – между ними глубокие рвы, каменные стенки… Во все стороны вьются узкие тропинки. Совсем траншеи.

Точно уже был там Скобелев, точно всё это сам видел и прошёл. Таково было свойство этого человека – посмотрел в бинокль и увидел всё до последней мелочи.

– Как видите, там полно турок! Так и копошатся синие куртки их аскеров. Так вот – генерал Драгомиров приказал 2-й бригаде генерала Петрушевского взять эти высоты. Ваше превосходительство, – повернулся Скобелев к Цвецинскому, – с вашими стрелками должны содействовать этому отсюда, атакой во фланг… Вашим, – повернулся Скобелев к Иолшину, – волынцам и минцам оставаться на занятой вами позиции и сковать турок на их местах. Ваше превосходительство, – снова повернулся Скобелев к Цвецинскому, – вы ничего не будете иметь против того, если я поведу ваших стрелков?

– Ах, пожалуйста, ваше превосходительство, – любезно сказал Цвецинский.

Вся группа генералов пошла вниз к ожидавшей их свите.

XII

– Ваше превосходительство, колонны генерала Петрушевского поднимаются на Систовские высоты. Прикажите батальонам резерва подойти ближе.

Скобелев отдал приказание генералу Цвецинскому, и ни сам Цвецинский, и никто в его свите не удивился этому. То, как вёл себя здесь, на поле сражения, Скобелев, как ходил он по цепям, не обращая внимания на пули, дало ему это право ещё более, чем его свитские аксельбанты. То, что про него говорили раньше – «халатников бил в степях – пусть попробует настоящей войны», сразу было оставлено и забыто. «Скобелев приказал…», «Скобелев поведёт…» – в этих словах уже было обаяние имени, была магия победы.

Сопровождаемый каким-то случайным ординарцем, Скобелев, не имевший никакого определённого места, бывший, как и Порфирий, в «диспонибельных» при генерале Драгомирове, лёгкой походкой спустился в балку, бережно, боясь замочить свои сапоги, перешёл через ручей и стал подниматься на уступ, где густо цепями залегли стрелки. Несколько сзади него шли Цвецинский и начальник штаба с ординарцами и штаб-горнистом. Всем своим видом Цвецинский показывал, что не одобряет и не сочувствует этому ненужному риску.

У стрелков было много жарче, чем у волынцев. Они крепко сцепились в огневом бою с турками и подошли к наскоро накопанным турками окопам шагов на двести. Их цепи, – как кипит в котле – кипели непрерывной стукотнёй выстрелов. Пороховой дым низко стлался над виноградными садами и закрывал временами турецкую позицию. Стрелки из своих берданок стреляли метко, и турецкий очень сильный огонь был не так губителен, как у волынцев. Пули больше свистали поверху. Турки боялись высунуться, чтобы прицелиться, и стреляли вверх, не целясь.

Артиллерия помогала туркам. Позади стрелков постоянно раздавались грозные громы разрывов гранат; клубы порохового дыма, смешанные со столбами пыли и земли, взлетали облаками кверху. Тяжёлые осколки свистали и реяли в воздухе. Тогда всё приникало к земле в стрелковых окопах. Огонь в эти мгновения становился слабее. Иногда неожиданно граната падала в самую цепь, и тогда точно ахала ужасом земля и люди долго лежали, уткнувшись лицом в землю, а потом слышались жалобные стоны и крики: «Носилки!»

Скобелев стоял над этой цепью, и так же, как волынцы, так и тут стрелки 16-го батальона смотрели на него с жадным любопытством и восхищением.

Цвецинский со свитой остановился внизу за уступом, где было потише и где ни пули, ни осколки не могли зацепить.

– Cela ne prendra jamais fin [175]175
  Так можно без конца продолжать (фр.).


[Закрыть]
, –сквозь зубы сказал сам себе Скобелев и повернулся к генералу Цвецинскому.

– Ваше пг'евосходительство! – крикнул он.

Цвецинский понял Скобелева без слов. Он только оглянулся на стоявшего сзади него штаб-горниста, и тот схватил серебряный горн. Резкий и сухой звук сигнала «предварение атаки» раздался в поле и на мгновение заглушил неистовую стукотню ружей.

По всей стрелковой линии залились свистки взводных, и стрельба сразу стихла.

Стрелки лежали на боку и смотрели на взводных.

– В атаку! – крикнул Скобелев.

– В атаку!.. В атаку!.. Цепи, встать!

Впереди виноградные колья и лозы падали, точно скошенные невидимою косою, и падение их было так часто и непрерывно, что казалось невозможным встать и идти туда. Гранаты и шрапнель рвались над виноградным полем.

Цепи продолжали лежать.

Гонимый лёгким ветром пороховой дым сошёл в сторону, и близкими показались алые фески и смуглые лица турок. Близкими и вместе с тем недостижимыми.

Тогда перед цепями появилась фигура высокого статного генерала в тёмном сюртуке и белой фуражке. Легко, быстро и свободно, презирая выстрелы, нацеленные именно в него, шёл этот генерал по виноградникам. Он вынул из ножен саблю и громко, красивым баритоном крикнул:

– Стг'елки, впег'ёд!..

Мгновенно цепи вскочили. Держа ружья наперевес, с могучим, страшным «ура» стрелки бросились через виноградники, обгоняя генерала. К ним сейчас же примкнула музыка духового оркестра: батальонные резервы с развёрнутыми знамёнами быстрым «стрелковым» шагом настигали Скобелева, всё ещё шедшего позади цепей. Всё смешалось в стремительном порыве вперёд.

Турки не приняли штыкового боя и бежали.

XIII

Было два часа дня. Волынцы продвинулись вперёд. Турки отходили перед ними. Всё выше и выше по уступам гор поднимались волынцы и, наконец, достигли вершин. Перед ними широко развернулась вся Систовская долина.

Там кипел теперь страшный бой. Пушки били непрерывно, и уже в самой частоте и непрерывности их огня чувствовалась растерянность поражения.

– А, видать, наша берёт, – сказал сосед Афанасия и сел на землю.

– А что там, братцы, делается, страсть!..

Турки уже более не стреляли по волынцам, и в цепях зашевелились. Кто сел, кто даже и встал и напряжённо смотрел и прислушивался к тому, что делалось под Систовом.

– Глянь, а гляньте, что делается? Стрелки пошли… Слышьте, музыка.

Лёгким ветром доносило певучий, красивый стрелковый наступной марш.

– А идут-то! Идут! Как на ученье!..

– «Ура» слышно, значит, пошли уже по-настоящему…

«Ура» всё гремело и гремело не переставая, перекатываясь всё дальше и дальше. Потом раздались залпы: определилась наша победа. Ещё и ещё прилетела граната и лопнула в лощине, где светлой полосой тянулось широкое шоссе, и всё стало стихать.

– Ваше благородие, – обратился к Афанасию солдат, – гляньте, наши казачки в самый Систов входят. Знать, ушли оттеля турки.

Радостное, ни с чем не сравнимое чувство победы теплом залило сердце Афанасия, и сразу вместе с ним явилось и нестерпимое желание есть и спать. Он тут вспомнил, что и точно не спал всю ночь, ничего со вчерашнего вечера не ел и не пил, и вот уже солнце нового дня перевалило далеко за полдень и невыносимо печёт, нагоняя дремоту. Афанасий растянулся на земле, надвинул кепку на брови и сейчас же забылся в крепком и покойном сне.

Спал он недолго. Сквозь сон он услышал, как совсем подле него кричали:

– Подпоручика Разгильдяева к полка командиру!

Афанасий встал, протёр глаза, обтёр платком разомлевшее от сна и солнечного зноя лицо, вскочил на ноги, поправил кепи, отряхнул от земли мундир и шаровары и огляделся. Шагах в ста от него стоял полковник Родионов и сзади него жалонёры полка с пёстрыми ротными и батальонными значками.

Афанасий окончательно стряхнул с себя сон и, придерживая рукою саблю, побежал к полковому командиру.

– Подпоручик Разгильдяев, забирайте жалонёров и ступайте в Систово, – сказал ему Родионов. – Там разыщите штаб дивизии и узнайте, что делать полку, куда ему теперь идти? Если укажут ночлег – провесьте бивак жалонёрами.

– Слушаюсь, – бодро ответил Афанасий.

Усталость точно слетела с него. Он скомандовал жалонёрам и быстрым шагом пошёл вниз к шоссе.

Как только Афанасий по Тырновскому шоссе стал приближаться к Систову, ему стало ясно – победа! Невозможное стало возможным. Русские войска окончательно перешли через Дунай…

У входа в Систово была такая толчея людей, что Афанасию пришлось протискиваться сквозь неё.

У колодца болгарки непрерывно черпали воду. Скрипело по-мирному деревянное колесо колодца, мокрое ведёрко подхватывали десятки рук, и запёкшиеся, воспалённые, запылённые губы жадно приникали к студёной воде. Румяные, чернобровые лица болгарок под пёстрыми платками улыбались, сверкали белые зубы.

Донцы в белых фуражках с назатыльниками, в расстёгнутых мундирах поили у колоды запотелых, с прилипшею пылью на боках и крупах приморённых лошадей. Пики были прислонены к плетню, на остриях их пестрели букеты цветов.

Людской гомон шумел по улицам.

Вдруг загрохотали барабаны и грянула музыка. Болгарки, в праздничных платьях, в монисто из монет, поднимали маленьких детей над головами, чтобы те могли разглядеть русов-освободителей. У садовых плетней женщины и старики вынесли бадьи с водой и жбаны с вином, корзины с большими ломтями белого пшеничного и жёлтого кукурузного хлеба и кусками наскоро нажаренной баранины. Девушки и дети кидали солдатам букетики и веночки, стараясь накинуть их на штык.

Старо-Егерский марш гремел, эхом отдаваясь по улице. Житомирцы в колонне по отделениям, круто подобрав штыки, входили в Систово. Знамя под золотым копьём колыхалось над штыками. Болгары снимали шапки с голов. Всё громче звучали голоса приветствий:

– Да живие царь Александр!

– Добре дошли!

Внезапно, радостно и празднично грянул хор песельников:

 
Шуми Марица окрвавенна,
Плачи вдовица люто ранена.
Напред да ходим, войницы милы,
Динав да бродим с сички сили…
Марш, марш, с генерала наш!..
Раз, два, три! Марш, войницы!
 

Женские голоса болгарок звонко вторили победному гимну:

 
Марш, марш, с генерала наш!..
Раз, два, три! Марш, войницы!
 

Ура-а-ааа!.. – загремело в толпе жителей.

– Живие!.. Живне-е-еее!!!

Афанасия с его жалонёрами сначала притиснули к садовым плетням, потом подхватили общим солдатским потоком и понесли к городской площади. Вокруг мощно гремел хор:

 
Юнака донски нам е водитель,
С препорец левски – вождь победитель.
Виждте, деспота, генерала наш,
Чуйте, запойми Николаев марш!
Марш, марш! С генерала наш!
Раз, два, три! Марш, войницы!
 

Вдруг остановились, сорвали ружья «к ноге», сжались в колонне. Хор смолк, солдаты снимали кепи, вытирали вспотелые лбы, шумно сморкались.

Афанасий протолкался через колонну на площадь. У церкви с белыми жестяными куполами стояло духовенство в высоких шапках и в золотых ризах. Крестный ход с иконами и хоругвями вышел навстречу войскам. Седовласый и седобородый, смуглый болгарин в длинном чёрном сюртуке – систовский старшина – говорил речь спешившемуся генералу Петрушевскому, стоявшему против него. Девочка в расшитой пёстрыми узорами рубашке и пёстрой юбке поднесла генералу громадный букет лилий и роз.

– Да что вы, право, – смущённо говорил Петрушевский. – Да я же не главный здесь начальник. Это же надо генералу Драгомирову.

– Генерала Драгомирова тоже, – сказал старшина.

Священник выдвинулся с крестом, глухо, в унисон, запели певчие. В открытые двери храма за священником и крестным ходом входил Петрушевский с букетом в руках…

Раздалась команда. Ружья взяли «вольно» и тронулись дальше. По площади раздавались крики:

– Живие царь Александр!

– Ура!

Загрохотали барабаны. Стоголосый хор запел:

Марш, марш, с генерала наш!

Раз, два, три! Марш, войницы!

Афанасия с войсковым потоком проносило через площадь. Тут он увидел своего отца и направился к нему.

XIV

– Афанасий! Жив? Здоров? Нигде не зацепило? Но голоден, конечно? А? Каково? Орлами перелетели через Дунай!

Порфирий обнял Афанасия и, обернувшись к стоявшим на крыльце штабным офицерам, сказал:

– Мой сын!.. С первым рейсом переправился через Дунай… Молодчага!

В расстёгнутом у шеи, насквозь пропотелом сюртуке с болтающимися аксельбантами, сразу дочерна загорелый, запылённый, с измятыми грязными бакенбардами, – столько раз они были в пыли, а потом мокли в воде, когда он пил, – Порфирий сиял счастьем победы.

– Ты и представить себе не можешь, Афанасий, что твоему отцу пришлось проделать! Не мальчик!.. Не прапорщик! По этим чёртовым горам, колдобинам, виноградникам, везде – пешком!.. Подумай, твой отец –  п е ш к о м!! Наших лошадей когда-то ещё переправят… Завтра; и то дай Бог! Ты зачем здесь?

– Меня послал командир полка узнать, где стать полку.

– Генерала Драгомирова ещё нет здесь. Ну, да это мы сейчас тебе узнаем. Идём со мной.

В большой, просторной хате толпились офицеры – колонновожатые. На столе, накрытом холщовыми полотенцами, были наставлены тарелки с курятиной, порезанной кусками, с бараниной, салом и хлебом, стояли тяжёлые деревенские стеклянные стаканы с розоватым, мутным вином, похожим на уксус.

Немецкий генерал Вердер, военный агент, высокий, тощий, в длинном сюртуке, стянутом в талии, в чёрной кожаной каске с прусским орлом, в монокле, держа одной рукой полковника Гарновского под локоть, а в другой стаканчик с вином, говорил по-французски, отчётливо и резко выговаривая слова:

– Je crams que la facilite avec laquelle vous avez effectue le passage du Danube ne vous entraine dans des operations risquees et ne vous apporte des revers [176]176
  Я боюсь, как бы лёгкость, с которой вы совершили переправу через Дунай, не увлекла вас на рискованные операции и не принесла вам разочарования (фр.).


[Закрыть]
.

Порфирия как бичом стегнуло, он и про сына забыл. Он вмешался в разговор:

– Excellenz! – сказал он. – Wir rmissen jetzt – vorwarts, vorwarts, vorwarts! [177]177
  Ваше превосходительство!.. Мы теперь должны – вперёд, вперёд, вперёд!


[Закрыть]

Вердер – он был выше ростом Порфирия, – расставив ноги, снисходительно, сверху вниз, посмотрел через монокль на Порфирия.

– Ach, so! – откликнулся он. – Meinen Sie? [178]178
  Ах, так? Вы думаете так? (нем.).


[Закрыть]

– Aber naturlich [179]179
  Ну, конечно! (нем.).


[Закрыть]
.

– Es ist kaum glaubhaft, dab Sie als Stabs-offizier so sprechen [180]180
  Вы офицер Генерального штаба – и вы так говорите. Невероятно (нем.).


[Закрыть]
.

– Vorwarts! bis Konstantinopol! [181]181
  Вперёд! до Константинополя! (нем.).


[Закрыть]
– восторженно прокричал Порфирий.

– Ach, so! Na, ja! [182]182
  Ах, так! Н-ну, да! (нем.).


[Закрыть]

Вердер засмеялся и выпил вино.

– Viel Gliick! [183]183
  Желаю счастья! (нем.)


[Закрыть]

Порфирий торопливо схватил со стола стакан с вином и залпом осушил его.

– За успех русского оружия! – крикнул он и пошёл от Вердера устраивать дело Афанасия.

В открытые окна неслись солдатские песни, звуки музыки, барабанный бой и топот тысячи ног. Подольцы проходили за Систово, чтобы стать там биваками и выставить сторожевое охранение.

Когда Афанасий, получив нужные указания, вернулся к полку, он нашёл его свёрнутым в резервную колонну. Ружья были составлены в козлы. Усталые, измученные, голодные солдаты лежали за ружьями и спали крепким сном.

Солнце спускалось за горы. Серебряным блеском в лощине горели купола систовских церквей. Там звучала музыка. Должно быть, туда входили только что переправившиеся части 9-й пехотной дивизии.

Молодая луна, светлая, мягкая и прозрачная, чуть проявилась на потемневшем небе. По шоссе трещали колёса. Длинным транспортом тянулись белые лазаретные фургоны и между ними тяжёлые болгарские арбы. Свозили раненых и убитых.

Тёплая ночь спускалась над Дунаем. Там теперь смело и непритаенно стучали топоры. Понтонёры и сапёры строили мосты.

Где-то недалеко от волынцев загорелся небольшой костёр, стали видны в нём потреноженные лошади, казачьи пики. Два голоса оттуда согласно и стройно пели:

 
На речушке было Дунаю… Дунаю!..
Перевоз Дунюшка держала… держала!..
В роще калина, в тёмной не видно,
Соловьюшки не поют…
 

Было что-то грустное и в то же время томительно-сладостное в их словно тающих в вечернем воздухе голосах…

XV

В эти месяцы войны и русских побед Софья Львовна Перовская случайно, на юге, познакомилась с молодым социалистом Андреем Ивановичем Желябовым [184]184
  Желябов Андрей Иванович (1851 – 1881) – революционер-народник. Из семьи крепостных крестьян. С 1873 г. член кружка «чайковцев» в Одессе; один из создателей и руководителей «Народной воли». Организатор покушений на Александра II. Повешен в Петербурге 3 апреля 1881 г.


[Закрыть]
. Она слышала, как тот выступал на собраниях кружков; разговорилась с ним и увлеклась им. Они оба тогда искали, оба шли как бы в потёмках, спорили и ссорились с другими революционерами-подпольщиками, оба не имели никакой определённой программы. Роман Чернышевского «Что делать?» не мог быть программой.

Самолюбивая и властная, – в ней всегда где-то внутри, потаённо сидело, что она «генеральская дочь», что она  П е р о в с к а я, очень чувственная, но до сего времени прекрасно владевшая собою, Перовская с первого взгляда почувствовала, что  н а ш л а  ч е л о в е к а.

Такой был цельный Андрей Иванович! Такой и физически, и душевно прекрасный. Он отвечал её идеалам, как бы создался из неопределённых мечтаний о настоящем мужчине. Софья Львовна шла в народ, чтобы служить народу – Желябов сам был из народа. Сын крепостного крестьянина, рабом рождённого, родившийся рабом. Он был  м у ж и к! А когда смотрела на него Перовская – высокого, стройного, в длинном чёрном сюртуке, – она думала: «Какой же он мужик?» Густые, тёмные волосы были расчёсаны на пробор, и одна чёрная прядь всё упрямо падала на лоб. Мягкие усы, небольшая борода, тонкие черты иконописного лица и волевые острые глаза. У Желябова были маленькие, совсем не рабочие руки – а как он работал в поле! В Желябове Перовская нашла то самое, что никак не могла воспитать в себе. Она работала в деревне как фельдшерица, прививала оспу, ходила по тюрьмам, она совершала отчаянные «подвиги», была судима, ссылаема – но она всегда оставалась барышней, генеральской дочерью. И крестьяне, и на суде к ней так и относились. И это оскорбляло её.

Желябов, как хамелеон, менялся в зависимости от той среды, куда он попадал. Он репетиторствовал у южного помещика Яхненко и был в обстановке богатого и хорошо поставленного дома таким приятным и образованным человеком, что увлёк дочь Яхненко – Ольгу Семёновну, и там забыли о происхождении Желябова и охотно приняли его в свою среду и выдали за него замуж Ольгу. Жена Желябова была музыкальна, она играла на рояле, и Желябов с нею пел романсы и готовился стать помещиком… Но приехал на свой отцовский надел и стал так работать и жить, точно никогда не расставался с избою и сохою. Всё в нём изменилось – говор, манеры. Крестьяне приняли его как своего, и Желябов легко и просто вёл пропагандную работу среди них. Два года он провёл в деревне, но понадобилось попасть в офицерскую среду Артиллерийского кружка в Одессе, и никто не сказал бы, что этот прекрасно говорящий и образованный молодой человек – простой крестьянин.

Перовская, сама властная, сама желавшая всех подчинять себе, в полной мере подчинилась Желябову. Ей стало казаться, что Андрей Иванович знает то, что ей надо. Он умел всегда доказать, почему то или другое нужно, а если его не понимали, он просто говорил: «так надо», и ему все верили – верила ему и Перовская.

Суханов рассказал Софье Львовне о Вере Ишимской, такой же барышне, какой была и сама Перовская, и Софья Львовна спросила Желябова:

– Как вы думаете, Андрей Иванович, не привлечь ли в наш кружок и такую барышню? Она из хорошей семьи. Я слышала про неё – очень честная, нас никогда не выдаст… И она так же страдает за народ, как страдаю я, как страдаем мы все…

Весёлые огоньки заиграли в глазах Желябова.

– Что же, Софья Львовна, – сказал он. – Нам всякие люди нужны, и люди вашего круга нам, пожалуй, особенно нужны. Они своим влиянием прикрывают нас. Они оправдывают нашу работу. Нам нужно, чтобы не одно крестьянство шло с нами, но чтобы с нами шло и дворянство. Это ухудшает положение режима. Что же? Попробуйте Ишимскую, по душам поговорите с нею, а там – посмотрим. У нас, надо правду сказать, – женщины работают лучше и смелее мужчин…

И опять Желябов взглянул на Перовскую, и та вспыхнула от восторга.

В первый же свой приезд в Петербург Перовская поручила Суханову передать Вере, что она ждёт её.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю