355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Тумасов » Александр II » Текст книги (страница 38)
Александр II
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:48

Текст книги "Александр II"


Автор книги: Борис Тумасов


Соавторы: Платон Краснов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

XI

Вера читала и перечитывала ту прокламацию, которую ещё в начале зимы дала ей Перовская. На листе почтовой бумаги, вероятно, раньше размоченной и потому несколько рыхлой, было напечатано: «От Исполнительного комитета…» Сухие, строгие, прямые и точно жестокие были буквы заголовка. Дальше мелким сбитым шрифтом грязновато было напечатано:

«…Девятнадцатого ноября сего года под Москвою, на линии Московско-Курской железной дороги, по постановлению Исполнительного комитета произведено было покушение на жизнь Александра II посредством взрыва царского поезда. Попытка не удалась. Причины ошибки и неудачи мы не находим удобным публиковать в настоящее время.

Мы уверены, что наши агенты и вся наша партия не будут обескуражены неудачей и почерпнут из настоящего только новую опытность, урок осмотрительности, а вместе с тем новую уверенность в свои силы и возможность успешной борьбы.

Обращаясь ко всем честным русским гражданам, кому дорога свобода, кому святы народная воля и народные интересы, мы ещё раз выставляем на вид, что Александр II является олицетворением деспотизма лицемерного, трусливо-кровожадного и всё растлевающего. Царствование Александра II с начала до конца – ложь, где пресловутое освобождение крестьян кончается Московским циркуляром, а разные правды, милости и свободы – военной диктатурой и виселицами. С начала до конца оно посвящено упрочению враждебных народу классов, уничтожению всего, чем жил и хочет жить народ. Никогда воля народа не попиралась более пренебрежительно. Всеми мерами, всеми силами это царствование поддерживало каждого, кто грабит и угнетает народ, и в то же время повсюду в России систематически искореняется всё честное, преданное народу. Нет деревушки, которая не насчитывала бы нескольких мучеников, сосланных в Сибирь за отстаивание мирских интересов, за протест против администрации и кулачества. В интеллигенции десятки тысяч человек нескончаемой вереницей тянутся в ссылку, в Сибирь, на каторгу, исключительно за служение народу, за дух свободы, за более высокий уровень гражданского развития. Этот гибельный процесс истребления всех независимых гражданских элементов упрощается, наконец, до виселицы. Александр II – главный представитель узурпации народного самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств. 14 казней тяготеют на его совести, сотни замученных и тысячи страдальцев вопиют об отмщении. Он заслуживает смертной казни за всю кровь, им пролитую, за все муки, им созданные.

Он заслуживает смертной казни. Но не с ним одним мы имеем дело. Наша цель –  н а р о д н а я  в о л я,  н а р о д н о е  б л а г о. Наша задача –  о с в о б о д и т ь  н а р о д  и  с д е л а т ь  е г о  в е р х о в н ы м  р а с п о р я д и т е л е м  с в о и х  с у д е б. Если бы Александр II осознал, какое страшное зло он причиняет России, как несправедливо и преступно созданное им угнетение, и, отказавшись от власти, передал её всенародно избранному Учредительному Собранию, избранному свободно посредством всеобщей подачи голосов, снабжённому инструкциями избирателей, – тогда только мы оставили бы в покое Александра II и простили бы ему все его преступления…»

Зимние сумерки тихо входили в комнату Веры. Сгущались по углам тени. Против Веры в золотой раме висел большой литографический портрет императора Александра II. Вера смотрела на него и думала: «Всё ложь! Грубая, ничем не прикрытая ложь! Государь – «деспот, трусливо-кровожадный и всё растлевающий…».

В лёгкой дымке сумерек перед Верой было прекрасное лицо государя. Его большие, грустные глаза задумчиво смотрели с портрета на Веру. Отсвет зимнего дня сквозь замороженные стёкла ложился на государево лицо, двигались тени, и лицо казалось живым.

«Деспот?» Вера, постоянно присутствовавшая при разговорах у дедушки, знала всю жизнь государя.

Деспот?.. Самодержец?.. Вера знала, что, отправляя в ноябре 1876 года на войну своего брата, Николая Николаевича старшего, государь поставил целью войны – Константинополь… Как хотел он прославить Россию этим великим завоеванием – полным освобождением балканских народов от турецкого владычества.

Константинополь! Но война ещё не началась, как государя окружили масонские влияния, как дипломатия стала давить на государя и заставила его –  д е с п о т а  и  с а м о д е р ж ц а  – написать письмо английской королеве Виктории и обещать ей, что русские войска не войдут в Константинополь. Масоны грозили, что, если этого не будет сделано, Англия и Австрия объявят войну России и повторятся события Севастопольской кампании…

Главнокомандующему и брату сказано было одно – дал королеве слово исполнить другое… Легко было это государю? Где же личное, где же деспотизм и самодержавие? Напротив, именно государь жертвовал своим самолюбием ради пользы народа.

Начались решительные победы. Сдался Осман-паша. Армия Сулеймана была отрезана от Адрианополя. Укреплённый природой и иностранными инженерами Адрианополь был взят конным отрядом Струкова. Намык-паша, почтенный турок, старик, парламентёр, со слезами сказал: «Турция пропала!..» Великий князь Николай Николаевич спешил к Константинополю. Между Адрианополем и Петербургом шёл непрерывный обмен телеграммами.

У дедушки Афиногена Ильича старый конвоец, свитский генерал Хан Чингис-хан рассказывал: английский флот появился у Принцевых островов. Румыны стали нахальничать и отводить свои войска к австрийской границе – своя рубашка ближе – боялись Австрии; на Дунае один из двух мостов был сорван бурей, тиф косил нашу армию.

– Несмотря на всё это, – говорил с кавказским акцентом Чингис-хан, – Михаил Скобелев занимает Чаталджу. Турок трепещет. Мы черкески себе новые шьём – с Николаем Николаевичем в Константинополь входить будем… Турки хотят подписать наши условия мира – англичанка их настраивает. На-ха-лы! Николай Николаевич выводит армию «в ружьё». Сейчас идём на Константинополь! Турки и хвосты поджали… Что ты думаешь?.. Телеграмма от государя: «Не входить в Константинополь…» Великий князь – брат государя… Как может он не исполнить приказа государя? Был бы Скобелев на его месте, вошли бы туда. Тот пошёл бы на это – казни меня, а Константинополь твой!.. Но, понимаешь, великий князь не может поступить вопреки воле государя… Телеграмма!..

Вчера в кабинете Афиногена Ильича горячо и страстно говорили об этом. Порфирий говорил, что тёмные английские масонские силы вмешались в дело войны. Они поссорили государя с великим князем и внушили государю недоверие к брату.

– Ты знаешь, папа, мы стали в угоду кому-то умалять заслуги наши и наши победы. О войне перестали писать и говорить.

– Подумать только, какие интриги, – сказала с грустью Лиля.

– Москва готовила триумфальную встречу великому князю главнокомандующему. Великому князю приказали ехать, минуя Москву А когда великий князь приехал в Петербург, государь обласкал его, пожаловал званием фельдмаршала и повелел поехать «отдохнуть» в Париж. Почётная ссылка!

Печальными глазами Вера смотрела, как угасал свет на государевом портрете.

«Самодержец?.. Деспот?.. Нет – бедный, бедный государь. Какая бездна интриг, влияний, тёмных сил окружает его в громадной его деятельности. Члены исполнительного комитета и не подозревают, как это совсем не просто быть самодержцем и деспотом…»

«Трусливо-кровожадный…» Вера знала, что государь ничего не боялся. При всех покушениях на него он оставался спокойным и хладнокровным.

Царствование государя императора Александра II – ложь?.. Нет, ложь – прокламация исполнительного комитета! За государем – отмена телесных наказаний, а не Московский циркуляр… За государем – гласное судопроизводство… Казни? Веру Засулич – оправдали… Вера Фигнер [213]213
  Фигнер Вера Николаевна (1852 – 1942) – деятель российского революционного движения, писательница, член исполкома «Народной воли». Участница подготовки покушений на Александра II. С 1882 г. оставалась единственным членом исполкома «Народной воли» в России, пыталась восстановить разгромленную полицией организацию. В 1884 г. приговорена к вечной каторге. Двадцать лет провела в Шлиссельбургской крепости. В 1906 – 1915 гг. – в эмиграции.


[Закрыть]
на свободе… Перовская… Я! Я!! Я!!! «Нет деревушки, которая не насчитывала бы нескольких мучеников…» Ложь! Вера знает много деревень и не слыхала ни об одном мученике, если не считать воров и конокрадов. Они то пишут о десятках тысяч казнённых, то, сами себе противореча, пишут, что казнено всего 14 человек… А сколько гибнет при ваших… при наших покушениях совсем неповинных людей! Ложь!! Недаром Перовская при первом уроке революционной деятельности сказала, что нужно научиться – лгать…

Вера шла строить великое будущее русского народа. Она говорила о работе в народе, деятельности по роману Чернышевского «Что делать?»… Но когда же, как всё это обернулось в приговор к смертной казни…  к а з н и!!  К А З Н И!!! Государю…

Как же проглядела всё это Вера?.. Как не поняла она того, что замышляется вокруг неё? А взрывы? Разве не догадалась, что взрывы, о которых как о героизме говорилось, – это казнь!..  К а з н ь!.. И они – палачи!..

Вера подняла голову. Бесконечная печаль была в её глазах… Эти люди – народовольцы и народоволки – маньяки… Сумасшедшие… Их цель – убийство. Они говорят об этом так просто. Для них в царе – нет человека. Акт!.. Они убивают изверга, тирана. Для них государь – «объект» действия, который не чувствует, не страдает, не живёт…

Как же она-то, Вера, связалась с этими сумасшедшими?

На Воронежском съезде они показались ей милыми, простыми людьми… Веру подкупило их полное доверие к ней…

Они пели привольные русские песни, они были такими русскими. И Вере тогда показалось, что она попала в особенный, очаровывающий своей простотой мир, где свобода, равенство и братство. Где нет условностей их «буржуазного», «мещанского» мира. А оказалось… Оказалось, что она попала в стаю кровожадных волков, травившую государя…

Под Новый год, когда Афиноген Ильич уехал на «выход» в Зимний дворец, Вера переоделась в скромное платье и поехала в Басков переулок на заговорщицкую квартиру. Ей это казалось тогда подвигом, и так всё там было интересно.

Там собрались все подпольщики… Те, кто готовили государю казнь… Палачи.

Там было непринуждённо весело. Жидовка Геся Гельфман, как и на съезде, готовила бутерброды, раскладывала на блюде пирожные, хлопотала с угощением. И то, что Геся была безобразна, что все её называли просто Геся, казалось Вере трогательным…

Андрей разошёлся вовсю. В вышитой белой рубахе под распахнутым пиджаком он казался особенно красивым. Он оправился от нервного потрясения взрывом, стал сытее и был непринуждённо весел. Хозяином ходил он по квартире, заложив руки в карманы, каждому хотел сказать что-нибудь милое, доброе, ласковое. Он подошёл к Гельфман и остановился над подносом, уставленным тарелками, на которые Гельфман накладывала розовые кружки варёной колбасы, селёдку, кильки, кусочки сыра и хлеб.

– Славная вы наша хлопотунья, милая Геся, – сказал он. – Как у вас всё красиво разложено… И пахнет! И лучком и чесночком! А у меня, знаете, аппетит, как у голодного крокодила. Ей-ей! Я могу съесть дом.

Геся влюблёнными томными глазами смотрела на Андрея, и лицо её хорошело.

– Не улещивайте, Андрей. Раньше срока ничего не получите. Не подбирайтесь и к пирожным. Всё равно – не дам.

Революционеры рассказывали свои приключения, сколько раз эти люди едва не попадались в руки полиции и уходили – благодаря находчивости или потому, что товарищи успевали вовремя предупредить об опасности.

После ужина на круглом столе посередине комнаты поставили суповую миску, поставили в неё прочно сахарную голову, положили лимона, корицы, ванили, налили вина, потом потушили свечи, облили голову ромом и зажгли.

Синее пламя бродило по сахару и набрасывало трепетный свет на лица окружавших чашу мужчин. Морозов, за ним Андрей и Колодкевич вынули из ножен спрятанные в карманах кинжалы и положили на чашу. Перовская подливала ром.

И вдруг, разом, Андрей только рукою повёл, грянули песню:

 
Ой не дивуйтесь, добри люде,
Що на Вкраини повстало…
 

Умеряя голоса, загудели таинственно:

 
Там за Дашевим, пид Сорокою
Множество ляхив пропало…
 

У Веры мурашки побежали по телу. Запах рома пьянил, пение волновало, и сладостно было сознание, что она с ними, делающими какое-то таинственное страшное дело, идущее ко благу народа. Она – их!..

За каждым из них гонялась полиция, каждого ожидали холодные тюремные стены каземата, ссылки, каторга, может быть, виселица.

Всё шумнее и пьянее становилась беседа. Чокались липкими стаканами с ароматной жжёнкой, пили – «за светлое будущее!».

– Не мы – так другие!

– За счастье народа!

– В прошлом году не удалось – удастся в нынешнем!

– С Новым годом!

– С удачей!

Пели «Марсельезу». Задорная мелодия уносила Веру из действительности, гнала куда-то в беспредельность.

– Эти последние капли пусть будут последними каплями в чаше неволи!

Кто-то по-польски запел революционную песню, но её никто не знал, и запевшего не поддержали.

Когда допили последние капли «чаши неволи», стол отставили в сторону, Ольга Лабатович села за пианино, и с шумом, притоптыванием, шутками, припевая, отплясали кадриль. Вера танцевала с Сухановым, против неё были Андрей с Перовской. Потом плясали польку и вальс.

Никогда Вера так искренне не смеялась и не веселилась, как на этой товарищеской вечеринке под Новый, 1880 год.

Андрей скинул пиджак и задорно запел:

 
Ах вы Сашки-канашки мои,
Разменяйте вы бумажки мои,
А бумажки всё новенькие –
Двадцатипятирублёвенькие…
 

И, громыхая каблуками, пустился вприсядку.

В мутном рассвете зимнего утра Вера возвращалась домой. Не вмещалось в её голове, что эти беспечные, весёлые люди – убийцы, что они палачи, что они готовили смерть государю. Это просто была какая-то необычно заманчивая, увлекательная игра.

Вера прокралась в свою комнату, боясь разбудить дедушку или лакея, и легла спать.

Тогда – казалось весело. Теперь, в сотый раз перечитывая прокламацию, поняла – сумасшедшие… Изверги… палачи…  б е с ы!

Ужас охватил её. Она сидела в тёмной комнате и думала: что же может она теперь сделать?.. Как выбраться из этой пропасти, куда так легкомысленно она попала?..

Донести? Всё рассказать, во всём покаяться дедушке Афиногену Ильичу или Порфирию?.. Она никакою клятвою не связана. Она не вступала в партию, не давала слова молчать, не присягала. Но она была связана большим, чем всё это, – их  п о л н ы м  д о в е р и е м.

При ней читали устав исполнительного комитета партии «Народной воли»:

«В Исполнительный комитет может вступить только тот, кто согласен отдать в его распоряжение всю свою жизнь и всё своё имущество безвозвратно, а потому и об условиях выхода из него не может быть и речи…»

Вера не вступала в исполнительный комитет и не давала никакого согласия. Она сидела тогда, прижавшись к Перовской, и дрожала внутренней тихою дрожью. Она тогда поняла – ей выхода нет!

Теперь она знала многое. Она знала, что арестованный с динамитом осенью прошлого года Гольденберг всех выдал, и полиция разыскивает названных им лиц. Вера знала, что Окладский, которого подозревают в том, что он перерезал провода у Александровска, изменил партии и служит в Охранной полиции. Они это делали легко и просто. За ними не стояло воспитание, прошлое, предки, сознание своего благородства. Вера этого никогда не сделает. Она  И ш и м с к а я – и за доверие не заплатит предательством.

Уйти?..

Вера чувствовала, что не только уйти не сможет, но исполнит всё то, что ей прикажут. С несказанным последним ужасом, какой только бывает в кошмарном сне, Вера чувствовала, что между ними и ею протянуты невидимые нити и что ей от них никогда не уйти.

Вера опустила красивую голову на руки и беззвучно плакала горькими слезами отчаяния.

Ночь тихо вошла в комнату. Сквозь тюлевые гардины стали видны шесть стёкол высокого окна, разубранных морозом. Неизъяснимая печаль была в этом ночном свете, входившем в кромешный мрак комнаты, где уже ничего нельзя было рассмотреть.

XII

Суханов разыскал Веру на Таврическом катке.

При свете морозного зимнего дня Вера увидела, как постарел и осунулся Суханов за этот год революционной работы. Вера знала, что он весь отдался помощи народовольцам, что он поставлял Ширяеву в его динамитную мастерскую запальные шашки и капсюли с гремучей ртутью, что он являлся техническим помощником Ширяева. Он был обречён, и он знал это. В его глазах Вера приметила страшный огонь безумия. Бес владел им.

– Вера Николаевна, как я рад, что нашёл вас, – торопливо сказал Суханов. – Софья Львовна просит вас непременно прийти к ней завтра утром.

Вера пошла к Перовской.

Перовская была необычайно нервна и возбуждена. Она внимательно посмотрела прямо в глаза Вере и сказала:

– Что это, Вера Николаевна, вы к нам давно не заходите?

– Так… Как-то не пришлось. Мне это время всё не здоровится, Соня… А ты не помнишь, мы с тобой на «ты» выпили под Новый год…

– Ах, да. Точно… Ты, Вера, что? – строго глядя Вере в глаза, сказала Перовская.

– Я? Ничего, – сказала Вера. – Суханов сказал мне, чтобы я к тебе зашла.

– Вот что, Вера… Окажи мне маленькую услугу. Узнай у своего генерала, когда у царя будет званый обед и обедать будут в большой столовой над гауптвахтой. Ты обещаешь мне это сделать?

Вера хотела отказаться, хотела  в с ё  сказать. Но Перовская так строго и внимательно посмотрела на Веру, что та промолчала…

В этот вечер Вера заговорила с дедушкой о том, что ожидается до великого поста при дворе.

Бесы овладели Верой. Она уже не отдавала себе отчёта, что она делает, она чувствовала себя во власти этой женщины с прямым, не ломающимся взглядом узко поставленных глаз.

На другое утро она бежала, гонимая какою-то странной силой, к Перовской, чтобы сказать ей, что пятого февраля ожидается приезд ко двору принца Александра Гессенского и что в этот день в 6.30 вечера в большой столовой Зимнего дворца в высочайшем присутствии состоится парадный обед.

– Вот и спасибо, Верочка, – сказала Перовская, – очень меня ты этим утешила.

Она сейчас же простилась с Верой и сказала, что ей очень нужно спешить по делу.

Пятого февраля Желябов со стороны Александровского сада и Перовская от арки Главного штаба с 6 часов вечера наблюдали за Зимним дворцом.

XIII

Императрица Мария Александровна давно хворала и не выходила из своих покоев. Зимою 1880 года болезнь усилилась, и врачи стали опасаться за её жизнь. Принц Александр Гессенский приехал из Дармштадта навестить императрицу, и на 5 февраля был назначен для него парадный обед. Ввиду тяжёлого состояния здоровья императрицы на обеде должны были быть только самые близкие родственники государя, военный министр Милютин, министр внутренних дел, генерал Лорис-Меликов, и друг императора Александра II прусский генерал-адъютант фон Швейдниц. Зная симпатии старого генерала Разгильдяева к немцам, государь назначил Афиногена Ильича в этот день на дежурство.

В 12 часов дня в присутствии Афиногена Ильича произошла смена дворцовых караулов. Был сильный мороз – 20 градусов – музыка не играла, и рота наружного караула вступила на гауптвахтную площадку с барабанным боем.

Наружный караул заняла седьмая рота лейб-гвардии Финляндского полка, во внутреннем карауле стал взвод от пятой роты того же полка.

Афиноген Ильич подтвердил дежурному по караулам, чтобы часовых сменяли каждый час, посмотрел смену часовых у дворцовых ворот и вернулся во дворец на дежурство. Государь не выходил из внутренних покоев и отменил свою обычную прогулку по Летнему саду.

Через замороженные окна дворца была видна Нева, робкое блистание снега под низким, красным, точно холодным солнцем, бег саней по переездам. К пяти часам стало смеркаться. В залах спустили холщовые шторы, в Малом зале задёрнули портьеры и зажгли газовую люстру в хрустальных подвесках.

Приглашённые к высочайшему столу собирались в Малом зале подле столовой. В открытые двери были видны большой стол, хрусталь, золотая посуда и лакеи в расшитых позументами, с чёрными государственными гербами, старинных кафтанах алого сукна, в белых панталонах и штиблетах.

Государь наследник Александр Александрович с красавицей супругой Марией Фёдоровной, великий князь Михаил Николаевич, брат государя, лица свиты и дежурство ожидали государя и принца Гессенского. По этикету, принц Гессенский должен был прибыть раньше государя, но было уже без трёх минут половина седьмого, а принца всё не было.

Ровно в половине седьмого – ещё не замолк одиночный мелодичный удар бронзовых часов на камине – двери распахнулись, и быстрыми шагами в зал вошёл государь. Он был в свитском мундире с вензелями своего отца Николая I и в длинных краповых чакчирах. Быстрым взглядом государь окинул всех собравшихся в зале и своим невнятным картавым голосом сказал:

– А его высочество, пг'инц Александр?

Афиноген Ильич почтительно доложил:

– Ваше императорское величество, его высочество принц Гессенский ещё не прибыл.

– А… Что ж, подождём… Un quart d'heure de grace [214]214
  Четверть часа из милости (фр.).


[Закрыть]
, – нахмуривая брови, сказал государь.

Сам никогда не опаздывавший, государь не любил, чтобы другие опаздывали и заставляли его ждать.

– Какой мог'оз! У меня в кабинете, у камина ноги стыли… Разгильдяев, кому это час назад звонили на гауптвахте?

– Ваше императорское величество, это командир полка, полковник Теннер, приезжал проверять караул. Вызвали караульного унтер-офицера.

– В такой мог'оз! Что ему проверять? Когда стоят финляндцы, можно быть спокойным. Отличнейший полк. Ты говог'ил, чтобы сменяли часовых ежечасно?

– Так точно, ваше императорское величество.

– Если нужно – то и через полчаса… Ведь это совсем как на Шипке. И ветег' с Невы.

Часовая стрелка подходила к тридцати пяти минутам. Прошло целых пять минут, но казалось, что прошло очень много времени. Целая вечность. Наконец появился и принц.

– Простите, ваше величество, – по-немецки начал он, – мои часы…

– Полно, милый, – государь взял принца под руку и вопросительно взглянул на стоявшего в дверях толстого метрдотеля. Тот понял взгляд и торжественно провозгласил:

– Ваше императорское величество, обеденное кушанье подано…

Государь пошёл к дверям столовой…

Государю показалось, что ему делается дурно, и он схватился рукою за сердце. На его глазах громадная стена, отделявшая зал от столовой с зеркалами и картинами, вдруг пошатнулась и стала валиться. Из окон со звоном посыпались на пол стёкла, люстра мгновенно потухла, и в тот же миг страшный гул взрыва оглушил государя. Перед ним из столовой метнулось яркое ослепительное пламя, столовая исчезла, послышался звук падающих камней, балок, лязг железа, звон стекла, крики и стоны, потом на мгновение всё смолкло, и снизу из образовавшейся перед самим государем бездны, уходившей в хаос наваленных деревянных балок и камней, стали снова слышны крики и стоны, и чётко внизу, откуда клубами выходил в зал морозный пар, раздалось два удара колокола и кто-то, очевидно «часовой у фронта», громко и решительно крикнул:

– Караул вон!

Государь стоял перед бездной. Презрительная улыбка была на его прекрасном лице.

– Куда забг'ались… – сказал государь. – А?! Разгильдяев, поди узнай, что в каг'ауле. Там что-то ужасное.

– Ваше величество, пожалуйте сюда. Пол может обвалиться. Вы простудитесь.

Государь стоял в морозных парах. Он повернулся и сказал Разгильдяеву:

– Поди узнай, что у моих финляндцев?

На платформе главной гауптвахты Разгильдяев нашёл построенный караул. Раненые финляндцы выходили и выползали из разрушенного помещения и становились на свои места.

– Что государь? – спросил караульный начальник штабс-капитан Иелита фон Вольский.

– Господь хранит царскую семью. Никто не пострадал. Войди он в столовую минутой раньше – никого не осталось бы в живых. Государь приказал узнать, что у вас?

– Сейчас окончили проверку. Убито одиннадцать, ранено пятьдесят три. Как видите, больше половины караула нет. Караульный унтер-офицер, фельдфебель Дмитриев, так растерзан взрывом, что мы узнали его только по фельдфебельским нашивкам. Знамёнщик тяжело ранен.

В ворота, в сумрак слабо освещённого дворцового двора входила рота лейб-гвардии Преображенского полка, вызванная по тревоге на смену финляндцам.

Морозный пар стоял от дыхания над прибывшей ротой. Караулы сменились. Надо было менять часовых.

К Иелита фон Вольскому подошёл начальник Преображенского караула.

– Как нам быть, капитан? Ваши не сдают постов. Говорят – без разводящего или караульного унтер-офицера сдать не можем.

– Они совершенно правы… Оба разводящих убиты. Караульный унтер-офицер тоже убит… Остаётся мне идти самому сменять посты.

Штабс-капитан Иелита фон Вольский вынул саблю из ножен, стал рядом с ефрейтором Преображенского полка, разводящим нового караула, сменять посты вокруг дворца. Закоченевшие часовые, увидев, что всё исполняется согласно с уставом, сдавали посты. Когда возвращались на двор – там уже были лазаретные линейки и пожарные дроги, раненых и убитых сносили к ним. Часовой у знамени, рядовой Абакумов, не сдал своего поста Преображенскому часовому, а знамёнщик, старший унтер-офицер Теличкин, весь в крови, тяжело раненный, держал знамя и отказался передать его преображенскому унтер-офицеру.

Пришёл дежурный по караулам полковник Строев.

– Почему не сдаёшь знамени? Тебе же трудно… Он донесёт знамя до дворца августейшего шефа, великого князя Константина Николаевича, – сказал он.

– Ваше высокоблагородие, – отвечал Теличкин, – негоже, чтобы знамя наше нёс знамёнщик чужого полка.

Строев посмотрел на знамёнщика. Слёзы показались на его глазах. Лицо знамёнщика было смертельно бледно, покрыто синяками и кровоподтёками. Он едва держался на ногах.

– Да ты сам-то донесёшь ли? – спросил Строев.

– Должон донести, – твёрдо ответил Теличкин, – и донесу.

Когда, ослабевая, теряя сознание, Теличкин ставил знамя во дворце на место, к нему вошёл великий князь Константин Николаевич. Он долго смотрел на знамёнщика и наконец сказал, умиляясь:

– Неимоверные молодцы!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю