Текст книги "Десять десятилетий"

Автор книги: Борис Ефимов

И действительно, когда как-то Оня упомянул, что он в приятельских отношениях с дочерью известного греческого миллиардера Онассиса (того самого, который женился на вдове президента Джона Кеннеди Жаклин), я решил, что это чистейшая выдумка. Попросту говоря – вранье. А это оказалось чистейшей правдой. И когда дочь Онассиса приехала в Москву, чтобы выйти замуж за некоего полюбившегося ей советского гражданина, то Оня Прут, как ближайший друг, был свидетелем при регистрации брака, что стало тогда в Москве злобой дня.

Надо к этому добавить, что соответствуют действительности и военные эпизоды биографии Прута. Оня навоевался вдосталь – и в Гражданскую войну, в Первой Конной армии Буденного, и в Великую Отечественную, протопав нелегкими фронтовыми дорогами от Москвы до Праги, вернувшись домой с боевыми орденами и медалью «За отвагу».

Оню Прута окружала какая-то особая аура общительности и дружеского контакта с людьми, живого, непринужденного, веселого. Интересно, что эта добрая аура способна была проявить себя заочно, без присутствия самого Прута. Происходило это примерно так: идет вялая скучная беседа между двумя малознакомыми собеседниками. Но вот один из них случайно вспоминает какую-то шутку или анекдот Прута.

– Как?! – взвизгивает другой. – Вы знаете Оню Прута?!

– А кто же его не знает? – удивляется первый.

И вот уже скуки как не бывало. Лица засветились улыбками, и собеседники, перебивая друг друга, вспоминают различные прутовские байки, реплики, анекдоты, «случаи из жизни».

– А это вы знаете? – спрашивает кто-нибудь из них. – Председатель Дома кино Пырьев очень строго следил, чтобы на киносеансы проходили только члены Дома. Он сам становился у входа и требовал предъявления членских билетов. К двери подходит Прут. «Член Дома?» – строго спрашивает Пырьев. «Нет, с собой», – невозмутимо отвечает Оня. Общий хохот, сконфуженный Пырьев куда-то исчезает.

Собеседники разражаются веселым смехом. Сам того не зная, Оня Прут объединил и подружил их своей веселой аурой.

Мы были с Прутом почти ровесники – разницу в возрасте составляли всего три месяца. При этом «в пользу» Прута – он был моложе. А ушел он из жизни тоже необычно, по-прутовски – сразу после яркого, интересного выступления на совещании писателей, пишущих на темы о пограничниках, созванном по его же замыслу в городе-герое Бресте.

Кто знает? Может быть, его мятежной душе предстоят новые перевоплощения.

Но для нас, современников его и друзей, он навсегда останется все тем же неугомонным, кипучим, добрым, веселым и уникальным Оней Прутом.

Теперь о другом «столпе» ЦДРИ – Сергее Образцове.

Мы, старые москвичи, хорошо помним, какой огромный успех у театрально-художественной Москвы завоевал за короткое время молодой актер МХАТа Сергей Образцов, появлявшийся на концертах и праздничных вечерах с маленькой портативной ширмой, над которой забавные куклы проделывали настоящие чудеса в его искусных руках. Аудитория буквально стонала от хохота, когда эти куклы исполняли старинные романсы, оперные арии, всевозможные пародии и интермедии. Это было необычайно смешно, остроумно, талантливо.

…Я размышляю над жизненными парадоксами: наверно, в почтенной семье крупного ученого, выдающегося деятеля науки, профессора Владимира Образцова возникло немалое огорчение и даже переполох, когда выяснилось, что любимый сын Сережа, вместо того, чтобы пойти по стопам отца по научной части, неожиданно потянулся к актерской профессии. Это было бы еще полбеды, поскольку он вышел на сцену всеми уважаемого Московского Художественного театра, но оказалось – о ужас! – что он одновременно стал эстрадным кукольником, чем-то вроде балаганного Петрушки. Чуть ли не ярмарочным скоморохом… И кто мог предвидеть, что в будущем не станут говорить: «Знаете, Сергей Образцов – это сын известного ученого профессора Образцова», а скажут: «Вы знаете, профессор Образцов – это отец знаменитого кукольника Сергея Образцова». Но Сергей Владимирович был не только кукольником – его талантов не счесть. Он был артистом, певцом, художником, музыкантом, писателем, режиссером, организатором, общественным деятелем, строителем, архитектором, публицистом.

…Я хочу вспомнить небольшое двухэтажное здание, которое выходило на площадь Маяковского. На фасаде его красовалось изображение раскрытой ладони с шариком, надетым на указательный палец – всем хорошо известная эмблема Центрального театра кукол, возглавляемого Сергеем Образцовым. Раньше в этом здании была так называемая Четвертая студия МХАТ. Когда здание перешло к Образцову, он со свойственной ему выдумкой и изобретательностью превратил его в подлинный маленький дворец чудес, в который мы входили с каким-то особенным, приятным и радостным расположением духа. Предвкушая очередное удовольствие от встречи с искусством Образцова, мы как бы заранее настраивались на соответствующую волну и как будто немного молодели, даже если шли на взрослый, а не на детский спектакль.

Подлинно триумфальным надо назвать успех образцовского спектакля «Необыкновенный концерт». Вначале он назывался «Обыкновенный концерт». Но кто-то из высокопоставленных балбесов в органах, которым было положено осуществлять всестороннюю бдительность, усмотрел в этом недопустимое «огульное охаивание» деятельности Москонцерта, хотя в «Обыкновенном концерте» остроумно и справедливо высмеивались только концертные штампы и весьма нередкая халтура.

И «Обыкновенный концерт» было рекомендовано переименовать в «Необыкновенный», то есть нетипичный.

Популярность и успех образцовских спектаклей росли, как говорится, не по дням, а по часам. И скоро уютный, но небольшой зал на площади Маяковского уже не вмещал всех желающих увидеть их. И Сергей Владимирович совершил поистине титанический подвиг: преодолев все мыслимые и немыслимые преграды – бюрократические, организационные, финансовые и всякие прочие, он добился предоставления ему участка на Садовом кольце, на котором за рекордно короткий срок выросло монументальное здание нового театра Образцова. И только Сергей Владимирович мог придумать, чтобы на фасаде этого здания, над входом в театр были установлены, привезенные им из Чехословакии огромные чудо-часы с аллегорическими фигурами различных зверей. При этом часы играли красивые мелодии, собирая толпы прохожих. Конечно, соответственным – нарядным и оригинальным, – было и внутреннее оформление нового театра. И зрители валом пошли к «новому» Образцову.

Как-то, еще в году тридцать восьмом, Образцов мне позвонил и попросил прийти на его новую квартиру в доме по Глинищевскому переулку (потом улица Немировича-Данченко). Я при этом убедился, что он режиссер не только в театре, но и у себя дома. Квартира напоминала театральную декорацию – какие-то диковинные музыкальные инструменты, живописные панно и тому подобное.

– А столовую, – сказал он, – я пока еще не могу показать. Она еще не готова.

Я застал у него еще одного Сергея Владимировича – это был Сергей Михалков. Оказалось, что меня пригласили не случайно. Дело было в том, что Михалков предложил Образцову сделать эстрадный номер в связи с известными событиями на Дальнем Востоке, на озере Хасан, в форме пародии на популярную тогда песенку «Все хорошо, прекрасная маркиза…» А оформить образы соответствующих кукол, то есть японских захватчиков, они решили предложить мне.

– Но позвольте, друзья мои, – сказал я, – ведь это уже сделано.

– Как? – в один голос воскликнули оба Сергея Владимировича.

– Да, к сожалению, именно о событиях на озере Хасан, именно о разгроме японцев, именно как пародия на «Все хорошо, прекрасная маркиза…» Я сам слышал, как это исполнял на вечере в ЦДРИ Илья Набатов.

Образцов был вне себя от досады.

– Ах, черт возьми! – простонал он. – Лопоухий, ушастый, губошлеп, а увел из-под носа такую тему.

И, обращаясь к Михалкову:

– Ничего не поделаешь, Сережа, надо искать другую тему, а может быть другой вариант.

Мы договорились, что Образцов мне позвонит, когда такой вариант будет найден, и мы расстались.

Но звонков больше не последовало. Дело в том, что через очень короткое время я стал персоной нон грата, как «брат врага народа».

Скажу честно – я нисколько не обиделся на Образцова, ибо таковы были неписаные законы того времени, а когда эти достопамятные времена прошли и я перестал быть персоной нон грата, наши дружеские отношения с Сергеем Владимировичем продолжились. Мы встречались и в ЦДРИ, и в ЦДЛ, не раз бывал я на спектаклях его театра.

Поговаривали, между прочим, что у Образцова крутой нрав, что с ним трудно работать. Возможно, так и было, но тут уместен такой вопрос, чисто риторический, что предпочтительней в человеке: «крутой нрав», строгость и требовательность в работе или – равнодушная снисходительность, мягкотелость, приспособленчество? А Образцов был, может быть, и крут, но тверд и принципиален в своих нравственных позициях. Я хочу привести такой пример. Я слышал об этом из уст самого Образцова. В памятный период борьбы с пресловутым космополитизмом, Образцова пригласили в некую партийную инстанцию и очень вежливо ему сказали:

– Уважаемый Сергей Владимирович! Нам известно, что у вас в театре работает слишком много лиц определенной национальности. Как бы вам от них освободиться?

– Это очень просто сделать, – холодно ответил Образцов. – Освободите меня от должности, а потом освобождайте, сколько вам угодно, людей нужных и полезных для театра. Посмотрим, что станет с театром.

Таков был Образцов – ему был отвратителен расизм и, в частности, такая его разновидность, как антисемитизм.

До старости Сергей Владимирович щедро отдавал созданному им великолепному театру свой неугасимый талант режиссера, художника, выдумщика, организатора. Он ушел из жизни на девятом десятке счастливо и плодотворно прожитых им лет.

Трудно себе представить ЦДРИ без Сергея Образцова, но, естественно, он больше был занят проблемами своего замечательного театра. То же самое можно сказать о «Театре двух актеров», как они сами себя называли – о Марии Мироновой и Александре Менакере. Но их было не двое, а трое – отец, мать и сын.

Три талантливейших артиста, которых знала и любила вся страна – Мария Миронова, Александр Менакер и Андрей Миронов.

С Машей Мироновой и Сашей Менакером я был знаком, как говорится, с незапамятных времен. Они были обаятельной парой, интеллигентной, веселой, общительной. А Андрюшу Миронова я знал с той поры, когда о нем написал поэт-сатирик Владимир Дыховичный, друг Маши и Саши:

 
Мальчик есть у нас Андрюша.
Три годка всего ему.
Он на всех соседей рушит
Сотни разных «Почему?»
– Почему скворцы летают?
– Почему собаки лают?
– Почему всегда на маму папа зол?
– Почему не бреется козел?
– Или жалко бороду ему?
– Почему?
 

Возможно, что фраза: «Почему всегда на маму папа зол?» нуждается в пояснении. Дело в том, что крутой и волевой нрав Марии Владимировны и ее острый язык нередко создавали ей обиженных и недоброжелателей, что, конечно, огорчало ее супруга, человека добродушного и покладистого. Он часто пытался ее в этом плане урезонить, но безуспешно. Мне как-то довелось быть свидетелем, как столкнувшись, помню, в гардеробе ЦДРИ с известным кинорежиссером, Маша, не слишком стесняясь в выражениях, высказала свое отношение к его последнему, «бездарному», как она выразилась, фильму. Рядом стоял сконфуженный и смотревший на нее умоляющими глазами Менакер. Высказавшись, Маша пошла дальше, а Менакер, разведя руками, сказал остолбеневшему кинорежиссеру:

– Не обижайтесь. Маша есть Маша…

…Близко общался я с Мироновой и Менакером во время войны, когда в страшном сорок втором году в Москве появился замечательный Театр миниатюр, возмещавший москвичам, в какой-то степени, большинство театров, эвакуированных в безопасный тыл. Я часто бывал на спектаклях этого театра. Как-то зашел за кулисы. Менакер, смывая с лица грим, мне сказал:

– Боря, а что бы вам не оформить для нас какой-нибудь номер программы.

– Да, да, – подхватила Маша. – А то все карикатуры и карикатуры.

Так я, неожиданно для себя, оказался в роли театрального художника и с большим увлечением выполнял эскизы декораций, костюмов и гримов для скетчей, интермедий, одноактных юморесок. Вот, кстати, из книги воспоминаний Менакера об одной из моих работ:

«…Была в спектакле «Коротко и ясно» и политическая миниатюра «Тихое семейство», которую оформлял Борис Ефимов, он сделал карикатуру, занимавшую все зеркало сцены, на которой были изображены Гитлер, Геббельс, Геринг и их сообщники. В отверстия просовывали головы актеры Мельников, изображавший Гитлера, Юрьев, игравший Геббельса, и я появлялся в образе самодовольного Геринга…»

Не счесть, сколько раз я смотрел в послевоенное время «Театр двух актеров» – эстрадные выступления Мироновой и Менакера. Некоторые – по нескольку раз, ведь их замечательный юмор и комизм заключался не только в сюжете, который мог быть давно знаком, айв самой игре, в никогда не приедавшихся актерских интонациях Мироновой. Ее комические реплики и монологи можно было слушать сто раз с одинаковым удовольствием и всегда с искренним смехом. Менакер оказывался обычно на втором плане, как бы в тени, но он был в этом комическом дуэте незаменимым и отличным партнером. По сценарию их сатирических диалогов его роль, по существу, заключалась в том, чтобы произносить текст, на который Миронова отвечала репликами, вызывающими в зале дружный хохот. И он выполнял эту роль безупречно, тактично, с хорошим юмором. Казалось (а многие, наверно, так и думали), что в этом содружестве двух исполнителей он, Менакер, состоит при Мироновой, как чисто «служебный», «технический» персонаж, вроде циркового шпрехшталмейстера. Но это далеко-далеко не так. Подлинным вдохновителем, режиссером, художественным руководителем и ведущим в «Театре двух актеров», как много лет спустя рассказывала сама Мария Миронова, являлся именно Менакер. И выдвигая на первый план Миронову, предоставляя ей возможность бросать в зрительный зал самые смешные, самые «ударные», вызывающие смех и аплодисменты реплики, он как актер, несомненно, «наступал на горло собственной песне». Но это было для него естественно и закономерно. Это было по-мужски.

Примерно в это время имела место свадьба нашего сына. Конечно, мы пригласили и Машу с Сашей. Надо признаться, что на эту популярную пару гости обращали больше внимания, чем на родителей жениха. Менакер охотно сел за рояль и сыграл свадебный марш Мендельсона, а потом «Театр двух актеров», ко всеобщему удовольствию, исполнил милый миниатюрный, тут же сымпровизированный скетч в честь новобрачных.

Не раз посещали мы с женой и небольшую, уютную квартиру Маши и Саши. Видели там и их Андрюшу, скромного, вежливого, приятного юношу. Я не мог не обратить внимание, что к отцу он относится по-сыновнему нежно, ласково, но с некоторой добродушной иронией, отнюдь не позволяя себе этого по отношению к матери, как мне показалось, немного ее побаиваясь. Вскоре он начал делать свои первые шаги на сцене и «подавал надежды», но был пока только сыном знаменитых родителей. Однако через довольно короткое время роли переменились – Миронова и Менакер стали родителями знаменитого сына. Семимильными шагами шел Андрей Миронов от успеха к успеху. Его яркий талант развивался стремительно, буквально от одной роли к другой. Он был великолепен и как Хлестаков в театре Сатиры, и как Остап Бендер в кинофильме «Двенадцать стульев», и как один из главных персонажей в фильме «Бриллиантовая рука», и в десятках других разнообразнейших комических, жанровых, драматических ролей.

…Но будто кто сглазил благополучную, талантливую семью. Началось с того, что у Александра Семеновича стало пошаливать сердце. Утомительные постоянные гастрольные разъезды по огромной стране «от Москвы до самых до окраин» вряд ли способствовали укреплению здоровья. Самочувствие Менакера продолжало ухудшаться. Как-то мы с женой были на их выступлении в Театре эстрады. В спектакле на сей раз принимал участие и третий актер – Афанасий Белов. По ходу действия они с Менакером минут пять пританцовывали, и мы невольно обратили внимание, каким свежим и легким остался после этой пляски Белов и как задыхался весь потный Менакер.

– Зря Маша это разрешает, – говорили мы.

«Театр двух актеров» продолжал гастролировать, иногда с привлечением третьего действующего лица. Помню, как-то Маша и Саша попросили меня нарисовать грим для третьего участника очередного их скетча, конферансье Федора Липскерова. Грим для роли… Бога-Отца Саваофа. Маша потом рассказывала, что они сами с трудом удерживались на сцене от смеха, глядя на важного Липскерова с длинной ватной бородой, в пенсне и с нимбом вокруг лысой головы.

Как-то я, сделал для них рисунок – дружеский шарж на улыбающуюся Миронову. Поглядев на него, Менакер задумчиво сказал:

– Наконец-то в нашем доме можно будет увидеть доброе лицо…

Но близился, увы, конец «Театра двух актеров». Сердце Менакера подвело… Совсем еще не старым Александр Семенович ушел из жизни, как-то тихо, без мучений, как говорят, смертью праведника.

Когда исполнилась круглая дата со дня рождения Менакера, мы устроили в ЦДРИ вечер его памяти. Я был председателем этого вечера, на котором, конечно, присутствовали Мария Владимировна и Андрей. Помню, аудитория и они тоже очень смеялись, когда я в своем выступлении процитировал куплеты Дыховичного о неугомонном «мальчике Андрюше» и его «почему». С трогательной теплотой говорил о своем отце Андрей Миронов. И кто мог тогда подумать, что скоро…

Театр Сатиры гастролировал в Риге. Во время спектакля Андрею стало плохо, он потерял сознание прямо на сцене. «Скорая помощь» доставила его в больницу, но спасти его врачам не удалось.

Трудно поверить, что такое безутешное, непоправимое горе, потеря двух самых близких и дорогих существ, не сломило, не согнуло, не погрузило в беспросветное отчаяние Марию Миронову. Но не зря ее в дальнейшем стали называть «железной леди». Для нее Александр Семенович и Андрей остались живыми. По вечерам она желала им «Спокойной ночи», а утром говорила «Доброе утро».

«Театр двух актеров», естественно, прекратил существование, но Мария Владимировна не рассталась со сценой. Она приняла предложение Олега Табакова работать в его театре. Вместе с «Табакеркой», как шутливо-ласково называют этот своеобразный молодой коллектив, уже далеко не молодая Мария Миронова ездила на гастроли в США. Выступала на различных клубных мероприятиях в ЦДРИ и в Доме актера, в котором, кстати, была избрана председателем правления.

Помню, я как-то увидел ее на экране телевизора. Она говорила:

– Я знаю, что меня называют «железной». Нет, я не железная. Но я хочу жить полной жизнью во имя Александра Семеновича и Андрея. И мне кажется, что они живут вместе со мной. Вот и все.

Мария Миронова совсем недавно ушла из жизни, но Мария Миронова не ушла со сцены – она актриса одного из московских театров. Только она теперь не Мария Владимировна, а Мария Андреевна. Она – дочь Андрея Миронова, внучка Марии Мироновой. Не прекратилась династия Мироновых-Менакера в театре.

…Моя профессиональная деятельность как художника-сатирика была в основном связана с печатью – с газетами, журналами, многотиражными плакатами, но случалось, что я соприкасался и с другими жанрами: с таким, например, как театрально-декоративный. Это было не так часто, но всегда интересно и приятно для меня. Хочу рассказать об одной такой работе для театра имени Вахтангова, которым, после безвременного ухода из жизни самого Евгения Багратионовича, руководил Рубен Симонов.

Рубен Николаевич Симонов по национальному происхождению – армянин, а по месту, занимаемому им в искусстве театра, – выдающийся русский драматический и комедийный актер, непревзойденный мастер художественного слова, блестяще владеющий чистейшим русским языком.

Это артист подлинно, как говорится, Божьей милостью. Мне вспоминаются созданные им сценические образы. Какая великолепная галерея!

Азартный, неугомонный журналист в спектакле «Сенсация», веселый и находчивый Труффальдино в «Принцессе Турандот», проникновенный и трогательный Бенедикт в «Много шума из ничего», обаятельный и отважный Сирано де Бержерак, неподражаемый лгун Хлестаков – всех не перечислишь. А его режиссерское дарование нисколько не уступает его актерскому таланту. Назовем хотя бы такие замечательные постановки, как «Интервенция», «Человек с ружьем», «Шел солдат с фронта», «Заговор обреченных» и другие. Особо я хочу упомянуть спектакль «Раки», поскольку имел к этой постановке Симонова прямое касательство. Дело было так.

На каком-то большом общественном мероприятии в Доме Союзов, во время перерыва ко мне подошел в кулуарах Рубен Симонов, протянул какую-то рукопись и сказал:

– Борис Ефимович, вы прочтете это за сорок минут. Я прошу вас взять на себя оформление этой пьесы для нашего театра. Декорации, костюмы, гримы и все прочее. Срок – неделя.

Я большой поклонник театра имени Вахтангова, и это неожиданное обращение Симонова было для меня чрезвычайно лестно. Автором «Раков» был Сергей Михалков. Я прочел пьесу, действительно, за сорок минут и с большим удовольствием взялся за дело. И, забегая вперед, скажу, что мою работу весьма одобрительно приняли и Симонов, и актеры, и автор пьесы. В процессе подготовки спектакля я часто бывал в театре, обсуждал с Симоновым различные детали постановки, присутствовал на заседаниях художественного совета, посещал репетиции и последующие их обсуждения. Симонов внимательно рассматривал предлагаемые мною эскизы, кое-что в них поправлял, кое-что похваливал. В частности, ему понравились некоторые детали оформления столовой в квартире ответственного работника Лопухова, одного из центральных действующих лиц. Помню, Рубена Николаевича очень рассмешила такая деталь: на противоположных стенах столовой Лопухова висели две одинаковые репродукции с популярной картины «Утро в сосновом бору» в роскошных позолоченных рамах. Ему понравилось также, что сам Лопухов и оба его заместителя были одеты в одинаковые стандартные костюмы, рубашки, галстуки и ботинки.

Не могу не привести такой забавный эпизод: при распределении ролей молодому Михаилу Ульянову (тому самому – будущему знаменитому актеру и художественному руководителю Вахтанговского театра) досталась крохотная ролька шофера, который входит в столовую директора со словами: «Машина подана!» И все. Кто-то сказал на репетиции, что эту роль надо чем-то оживить и предложил, чтобы шофер-Ульянов произносил эту фразу, что-то дожевывая. И на следующей репетиции Ульянов так и сделал. Но тут Симонов неожиданно заявил:

– Нет, товарищи, нехорошо получается, вроде шофер – какой-то холуй, которого подкармливают на барской кухне. Не надо этого. Наоборот – пускай входит с достоинством рабочего человека.

И на очередной репетиции Ульянов докладывал, что машина подана, с весьма независимым видом.

Главную роль в пьесе – проходимца по фамилии Ленский – михалковский вариант гоголевского Хлестакова – играл талантливейший Николай Гриценко. Помню, он очень интересовался своим сценическим обликом, внимательно рассматривал мой эскиз Ленского и просил меня обязательно сделать ему модную тогда среди актеров прическу с высоким коком на лбу. Я охотно выполнил его просьбу.

«Раки» шли у Вахтангова с большим зрительским успехом, главным образом благодаря блестящей игре Гриценко, но надолго в репертуаре театра почему-то не задержались.

Как-то после очередного заседания художественного совета мы вышли вместе с Рубеном Симоновым и Сергеем Михалковым, сели в стоявший у подъезда «Москвич». Симонов рядом с шофером, мы с Михалковым сзади. Поехали. Симонов, не оборачиваясь, спросил:

– Скажи, пожалуйста, Сережа, что представляет собой этот Нариньяни? (Речь шла о фельетонисте-сатирике Семене Нариньяни, опубликовавшем недавно пьесу «Аноним».)

– Нариньяни? – переспросил Михалков. – А-а-рмяшка.

Я укоризненно толкнул Михалкова локтем, кивнув в сторону Симонова.

– Я спрашиваю, что он собой представляет как драматург? – повторил Симонов.

– А-а-армяшка, – невозмутимо повторил, заикаясь, Михалков.

Тут Симонов, повернувшись всем телом назад, сказал:

– Сережа, я все-таки попросил бы…

На что Михалков без малейшего смущения нравоучительно сказал:

– Ты что, Рубен, не знаешь п-п-поговорку – е-е-врея грек обманет, а г-грека – армянин. А вместе всех троих – р-российский д-дворянин.

И мы трое, представлявшие, за отсутствием грека, все упомянутые в поговорке национальности, дружно рассмеялись.

Наши с Рубеном Симоновым творческие биографии шли, разумеется, в совершенно различных жанрах искусства. Не так уж часто непосредственно соприкасались между собой многокрасочный и многогранный мир театра с острой, гротескной графикой сатирической публицистики. И наша с Рубеном многолетняя, искренняя дружба была основана скорее на личной взаимной симпатии, чем на общих творческих интересах. Во всяком случае, свое участие в работе Вахтанговского театра я рассматривал как случайность, а не закономерность, но должен признать, что Симонов видел «сродство» различных жанров искусства глубже и проницательнее, чем я. Об этом достаточно убедительно говорит его высказывание в книге «С Вахтанговым» по поводу спектакля «Свадьба» по рассказу А. П. Чехова. Вот как он сближает специфику театральной комедии и сатирической графики.

«..Работы французских художников Гаварни и Домье примерно соответствуют нужной эксцентрическому актеру степени типического обобщения и пластической точности. Смелые преувеличения в их искусстве помогают до конца воспринять образ. Искусство Гаварни и Домье – это искусство гротеска. Точно так же наши современные художники – Кукрыниксы, Борис Ефимов – лаконичными средствами добиваются исключительной силы воздействия на зрителя, дорисовывающего своей фантазией то, что дается в этом сжатом, по сравнению со станковой живописью, искусстве сатирического рисунка. Соотношения и пропорции между полотном, написанным маслом, и лаконичным рисунком графика такие же, как между драматическим актером и актером-эксцентриком».

На титульном листе этой книги Симонов написал:

«Дорогой Борис Ефимович. Я приветствую Вас как замечательного художника. В этой книге Вы найдете несколько слов и о себе. Люблю Вас. Рубен Симонов. 27 декабря 1960 года».