Текст книги "Хрупкое сердце"

Автор книги: Бонкимчондро Чоттопаддхай

Все кончилось

«Все кончилось». Так думал Ногендро, когда однажды вечером покидал Модхупур. «Для меня теперь все кончилось», – твердил он про себя.

Что кончилось? Счастье? Оно ушло в тот день, когда Шурджомукхи покинула их дом. Чего же он лишился теперь? Надежды. До тех пор пока жива надежда – все живо, надежда уходит последней. Теперь для Ногендро кончилось все, и он возвращался в Гобиндопур с разбитым сердцем. Он не собирался жить в своем доме – он шел, чтобы навсегда попрощаться с ним. О, это было нелегкое дело! Требовалось распорядиться имуществом, составить у нотариуса бумаги на передачу земли, дома и другой недвижимости племяннику Шотишчондро; передать все движимое имущество Комолмони, пусть она все заберет себе; взять с собой немного денег, чтобы прожить остаток жизни, отослать Кундонондини к Комолмони, ознакомить Сришчондро с делами, выплакаться в комнате Шурджомукхи; взять ее украшения и увезти их с собой, чтобы, умирая, смотреть на них. После этого можно навсегда проститься с родным домом и снова уехать, чтобы прожить остаток дней где-нибудь в глуши, вдали от всех.

Так думал Ногендро, садясь в паланкин. Паланкин был открытый, и Ногендро видел лунную ночь, небо, усыпанное звездами, слышал тонкий звон проводов на телеграфных столбах вдоль дороги. Но ничто теперь не радовало Ногендро. Свет луны казался колючим, все его раздражало. Природа словно издевалась над ним. Зачем она сейчас так же хороша, как в дни его счастья? Зачем также, как прежде, лунный свет дрожит на длинных стеблях травы, волнуя его сердце? И сейчас небо такое же синее, такие же белые облака, такие же яркие звезды и шаловливый ветер! Так же пасется скот, смеются люди, вращается земля, жизнь движется по-прежнему!

Нет, бессердечие природы невыносимо! Почему не разверзается земля, чтобы поглотить Ногендро вместе с паланкином?!

Ногендро понимал, что во всем виноват только он один. Ему лишь тридцать три года, а между тем все уже позади. Того, чем наделил его всевышний при рождении, должно было хватить надолго. Всевышний никому не давал так много. Богатство, положение – все было у Ногендро с первого дня появления на свет. Господь не поскупился и на разум, без которого все эти блага не принесли бы счастья. Родители дали ему прекрасное образование – трудно найти человека более просвещенного, чем он. Природа щедро одарила его красотой, силой, здоровьем; на его счастливую долю выпало и то, что нельзя купить ни за какие богатства, что является самым дорогим даром в жизни, – это бесконечно любящая и преданная жена. Был ли на свете человек счастливее Ногендро? И есть ли сейчас человек, более несчастный, чем он? Если бы все это дали ему теперь, он, не задумываясь, уступил бы свое место любому носильщику за право ощущать блаженство покоя.

«Есть ли в тюрьме преступник, более несчастный, чем я? – думал Ногендро. – Убийца губит чужого человека. Я убил Шурджомукхи. Как мог я быть таким бесчувственным, чтобы обречь ее на скитание и гибель в огне? Я – убийца Шурджомукхи. Есть ли на свете преступник, более грешный, чем я? Разве Шурджомукхи была мне только женой? Она являлась для меня всем – женой, другом, сестрой, возлюбленной, матерью, преданной дочерью, наставником, верной служанкой. Моя Шурджомукхи! Где ты? Подруга дней, хозяйка дома, моя вера, мое украшение! Ты – звезда моих очей, бальзам моей души, мое дыхание, моя жизнь! Ты разделяла со мной радость и горе, наставляла в трудностях, вдохновляла в делах! Что может быть дороже тебя? Ты для меня свет, который я вижу, песня, которую слышу, воздух, которым дышу, мир, который я ощущаю! Ты – мое настоящее, мое прошлое, мое будущее, ты – мой покой и пустота там, в другом мире. Как мог я быть таким жестоким, чтобы не оценить подобного сокровища?»

Внезапно Ногендро спохватился: он сидит в паланкине, а несчастная Шурджомукхи шла пешком! И он спешился, пустые носилки несли за ним. На первом попавшемся базаре он продал паланкин и простился с носильщиками. Оставшийся путь Ногендро решил пройти сам.

«Теперь я посвящу свою жизнь искуплению вины за убийство Шурджомукхи, – думал он. – Уходя из дома, Шурджомукхи лишилась всего, я тоже откажусь от всего: от денег, имущества, слуг, друзей... Я перенесу все страдания, какие испытала она. Я буду идти пешком, есть что попало, спать под открытым небом или в сарае. И если я когда-нибудь встречу женщину, отверженную, как она, я не пожалею жизни, чтобы помочь ей. Я оставлю лишь самое малое для себя, все остальное отдам тем несчастным, которые остались без крова и приюта, и в дарственной Шотишу напишу, чтобы половину имущества при моей жизни он отдал в пользу несчастных женщин. Можно искупить преступление. Но как поступить с горем? Его может искупить только смерть. Смерть – конец печали. Почему же ко мне не приходит это искупление?» И, закрыв глаза, Ногендро стал молить всевышнего, чтобы он послал ему смерть.

Все кончилось, остались только страдания

Наступила полночь. Сришчондро сидел в своей конторе один.

Вдруг дверь отворилась и в проеме показался Ногендро с холщовым мешком в руках. Он молча бросил мешок на пол, а сам опустился на стул.

При виде его изможденного, потемневшего лица Сришчондро растерялся и не знал, о чем спрашивать. Ему было известно, что, находясь в Бенаресе, Ногендро получил письмо от отшельника и направился в Модхупур. Обо всем этом Ногендро написал ему из Бенареса, перед тем как тронуться в путь.

Сейчас молчание Ногендро было невыносимо. Видя, что он не начинает разговор, Сришчондро сам подошел к нему и, взяв за руку, сказал:

– Ногендро, брат мой, почему ты молчишь? Скажи, ты был в Модхупуре?

– Был, – кратко ответил Ногендро.

– Ты не виделся с отшельником? – осторожно спросил Сришчондро.

– Нет.

– Ты ничего не знаешь о Шурджомукхи? Где она?

– Там! – Ногендро поднял вверх палец.

Сришчондро не сказал больше ни слова. Ногендро тоже сидел молча, опустив голову. Потом вдруг встрепенулся.

– Ты не признаешь, что там что-то есть, а я – признаю! – сказал он.

Сришчондро знал, что раньше Ногендро отрицал загробный мир, и понял, что значат его слова теперь. Ногендро понял, что этот мир – плод его любви и страданий. Шурджомукхи нет – это невыносимо. Шурджомукхи там – в этом есть какое-то утешение.

Оба молчали. Сришчондро понимал, что утешать бесполезно. Утешения только растравляют рану. Чужое участие усиливает боль. Он поднялся и пошел распорядиться, чтобы приготовили Ногендро постель; спросить о еде он не решался, подумав, что об этом позаботится Комолмони.

Но как только Комола услыхала, что Шурджомукхи больше нет в живых, она все побросала и, не обращая внимания на маленького Шотиша, выбежала из дома.

Служанка увидела, что Комолмони рыдает, упав на землю, волосы ее разметались по траве, и незаметно подослала к ней Шотиша.

Шотишчондро подошел, сел рядом и некоторое время молча смотрел на мать. Затем просунул свой пальчик под ее подбородок и попытался поднять мамино лицо. Комолмони молча подняла голову. Тогда Шотиш поцеловал мать, чтобы вызвать на ее лице улыбку. Комолмони погладила сына, но не улыбнулась и ничего не сказала. Тогда Шотиш обвил руками шею матери, положил голову к ней на плечо и заплакал.

Кто, кроме всевышнего, может проникнуть в детское сердце и объяснить, отчего дитя плачет?

Бедняге Сришчондро не оставалось ничего лучшего, как положиться на собственный разум. Приготовив закуску, он вернулся к Ногендро.

– Оставь это, – сказал Ногендро, – сядь. Мне нужно с тобой поговорить, ради этого я и пришел сюда.

И Ногендро рассказал Сришчондро все, что узнал от Рама Кришны Рая, и о своих планах на будущее.

– Неужели ты не встретился с отшельником? удивился Сришчондро. – Это странно! Ведь он выехал вчера из Калькутты в Модхупур разыскивать тебя.

– Что ты говоришь?! Где ты отыскал его?

– Это человек большой души, – сказал Сришчондро. – Не получив ответа на свое письмо, он сам отправился искать тебя в Гобиндопур. Он не нашел тебя, зато узнал, что его письмо переслали в Бенарес, где ты его и должен получить. Тогда, не теряя времени и не сказав никому ни слова, этот благороднейший из людей снова пустился в путь. Оттуда он опять приехал в Гобиндопур. Но там о тебе ничего не знали, ему сообщили только, что, может, я что-нибудь знаю о тебе. Он приехал ко мне. Это было позавчера. Я показал ему твое письмо. И вчера он снова отправился в Модхупур в надежде встретиться с тобой. Вчера ночью вы должны были встретиться в Ранигандже.

– Я не был вчера в Ранигандже, – сказал Ногендро. – Он говорил тебе что-нибудь о Шурджомукхи?

– Об этом я тебе поведаю завтра.

– Ты хочешь пощадить меня. Но то, что я пережил, неповторимо. Говори...

Тогда Сришчондро рассказал ему все, что знал со слов отшельника, о его встрече с Шурджомукхи, о ее болезни и о том, что она почти выздоровела. Многое в своем рассказе он опустил и не упомянул о тех мучениях, которые перенесла Шурджомукхи. Но и сказанного было достаточно, чтобы Ногендро поднялся и в слезах выбежал из дома. Сришчондро хотел последовать за ним, но Ногендро запротестовал, и тому пришлось остаться. До глубокой ночи Ногендро как безумный метался по дорогам. Он хотел только одного – забыться в шумном людском потоке. Но в столь поздний час дороги были пустынны, и он вернулся в дом Сришчондро.

Сришчондро молча сел рядом.

– У меня есть еще несколько вопросов к тебе, – произнес Ногендро. – Отшельник, вероятно, говорил тебе, куда она шла и зачем. Не может быть, чтобы она ничего ему не сказала.

– Какой толк вспоминать об этом сейчас? Ты устал, тебе надо отдохнуть.

– Говори! – повелительно воскликнул Ногендро и сдвинул брови. У него был вид обезумевшего человека, он стал мрачным, словно туча перед грозой.

– Хорошо, я скажу, – согласился испуганный Сришчондро, и лицо Ногендро слегка просветлело. – Из Гобиндопура Шурджомукхи медленно шла пешком по безлюдной дороге.

– Как медленно?

– В день милю, полторы...

– Она не взяла с собой денег, чем же она питалась?

– Голодала, иногда просила милостыню... Ты с ума сошел?! – вдруг закричал Сришчондро и бросился к Ногендро, увидев, как тот, сжав горло руками, пытается задушить себя. – Разве своей смертью ты спасешь Шурджомукхи? – спросил он, держа Ногендро за руки.

– Говори, – требовал тот.

– Пока ты не успокоишься, я не скажу ни слова.

Но Ногендро ничего не слышал. Рассудок уже покидал его. Перед его затуманенным взором возник чудесный образ Шурджомукхи. Вот она сидит на золотом троне. Свежий ласковый ветерок играет ее волосами. Поют птицы под нежную мелодию лютни. У ног ее распустились красные лотосы; под балдахином трона горят сотни лун, мириады звезд. А он стоит в тени поодаль. Все его тело ноет, а демоны все хлещут и хлещут его розгами. Но Шурджомукхи подняла руку, и демоны разбежались в разные стороны.

Сришчондро долго старался привести Ногендро в чувство. Вдруг тот закричал:

– Шурджомукхи! Дорогая! Где ты?

Ошеломленный, Сришчондро буквально оцепенел.

Наконец рассудок возвратился к Ногендро.

– Говори, – снова повторил он.

– Что еще говорить?! – испугался Сришчондро.

– Говори, или мое сердце не выдержит...

– Шурджомукхи мучилась недолго, – продолжал Сришчондро. – Один состоятельный брахман с семьей ехал в Бенарес. До Калькутты они добирались в лодке и остановились перекусить как раз в том месте, где Шурджомукхи прилегла отдохнуть. Жена брахмана разговорилась с ней, узнала, что она тоже держит путь в Бенарес, и, растроганная ее красотой, предложила ехать с ними вместе.

– Кто этот брахман? Где он живет? – прервал рассказ Ногендро, но затем, спохватившись, сказал: – Продолжай...

– Так они плыли до Калькутты на лодке, от Калькутты до Раниганджа ехали поездом, от Раниганджа на волах. Ей не пришлось идти пешком.

– А потом брахман покинул ее?

– Нет, она сама рассталась с ними. Она не захотела ехать в Бенарес. Разве она могла не видеться с тобой так долго? От Бархи, движимая одним только желанием – увидеть тебя, она пошла пешком. – Глаза Сришчондро наполнились слезами.

Это смягчило сердце Ногендро, он прижался головой к груди Сришчондро и зарыдал. Все время, пока Ногендро искал Шурджомукхи, он старался не плакать. Его горе было слишком велико, чтобы плакать. Но теперь долго сдерживаемые слезы хлынули неудержимым потоком. Он плакал безутешно, как ребенок, спрятав лицо на груди Сришчондро. Слезы слегка приглушили боль. Горе без слез – вестник мрачного Ямы.

– Больше не нужно говорить об этом сегодня, – сказал Сришчондро, когда Ногендро немного успокоился.

– А что там говорить? Я знаю все, что произошло потом. Из Бархи она одна шла пешком в Модхупур. Усталая, голодная, и в ясную погоду, и в дождь, без крова над головой. Измученная и больная, она упала на дороге, желая только одного: смерти.

Сришчондро молчал.

– Брат, зачем ты зря терзаешь себя? – через некоторое время промолвил он. – Ты не виноват. Ты не мог воспрепятствовать ее воле и желанию. Зачем винить себя в том, что произошло не по нашей воле?

Ногендро не понял Сришчондро. Он знал, что виной всему был он один, зачем он не вырвал семя ядовитого дерева из своего сердца?

Хира пожинает плоды ядовитого дерева

Хира разменяла золото на медяшки. Так бывает с долго питаемыми иллюзиями, когда в один прекрасный день какой-нибудь опрометчивый поступок не оставляет от них и следа. То же случилось и с Хирой. Драгоценность, ради которой она разменяла свое золото, оказалась простой медяшкой.

Любовь Дебендро, словно разлив реки, оказалась недолговечна. Всего несколько дней – и эта любовь исчезла, оставив Хиру в грязном болоте. Теперь она напоминала человека бедного, но честолюбивого, в течение многих лет из последних сил копившего средства на какой-нибудь праздник, например, женитьбу сына, но ради одного дня счастья спустившего все до копейки и теперь одиноко стоящего на распутье.

Дебендро бросил ее, как бросает шаловливый ребенок слегка надкусанный, еще незрелый плод манго. Но Дебендро не только бросил, он унизил и опозорил ее.

В день их последнего свидания Хира упала в ноги Дебендро и взмолилась:

– Не оставляй свою рабыню.

Дебендро сказал:

– Я столько времени возился с тобой только ради Кундонондини. Если ты устроишь мне встречу с ней, я буду с тобой разговаривать, если же нет – все кончено. Так я плачу тебе за твою гордость. Можешь с этим венцом позора возвращаться к себе домой.

От гнева у Хиры потемнело в глазах. Когда она пришла в себя, то на Дебендро обрушился такой поток ругательств и проклятий, какой способна исторгнуть лишь женщина крикливая и распущенная. Глаза ее налились кровью, брови угрожающе сдвинулись. Дебендро не выдержал и пинками выпроводил ее из обители любовных утех.

Хира – низкая женщина, но Дебендро – просто животное. Так бесславно исчезли обещания вечной любви.

Избитая Хира не пошла домой. В Гобиндопуре жил чандал [45]45
  Чандал– член наиболее бесправной касты, приближение которого «оскверняет» представителей высших каст.


[Закрыть], который торговал лекарствами и лечил только неприкасаемых. Он понятия не имел ни о медицине, ни о лекарствах, но у него имелись такие капли, которые могли умертвить человека.

Той же ночью она подошла к его дому, позвала его и многозначительно сказала:

– Шакал залез ночью в мой дом и съел рис. Я не успокоюсь, пока не убью его. Надо подложить яда в рис, чтобы он съел его и подох. У тебя есть яд. Продай мне такой, что убивает сразу.

Басне о шакале чандал не поверил.

– У меня есть все, что пожелаешь, – ответил он. – Но я не могу торговать этим. Если я продам тебе яд, то попаду в полицию.

– Не волнуйся, – успокоила его Хира. – Об этом никто ничего не узнает, клянусь тебе Кришной и Гангом. Дай мне столько яда, чтобы хватило на двух шакалов, я заплачу тебе пятьдесят рупий.

Чандал, вероятно, понял, о каком шакале идет речь, но не мог побороть искушения получить пятьдесят рупий. Хира сбегала домой и принесла деньги. Чандал подал ей пакет со смертельным для человека змеиным ядом.

Уходя, Хира предупредила:

– Смотри, никому не проболтайся, не то нам обоим несдобровать.

– Что ты, мать! Я тебя не знаю.

И Хира, успокоенная, вернулась домой.

Дома она долго плакала, держа пакетик с ядом в руках, а затем вытерла слезы. «Чем я провинилась, что должна отравиться? – подумала она. – Я не могу умереть раньше того, кто погубил меня, и не стану пить этот яд. Пусть его примет сначала он или его возлюбленная Кундонондини. Сначала я убью кого-нибудь из них, а потом уже отравлюсь сама».

Бабушка хиры

 
Бабка Хиры – заноза,
Корзина навоза,
Бредет пешком,
Зубы торчком.
Нос крючком.
 

Бабушка Хиры с клюкой в руке медленно брела по дороге, а ее сопровождала гикающая и пляшущая толпа мальчишек.

Трудно сказать, было ли в этой песенке что-нибудь от желания обидеть ее, но бабушку Хиры она весьма волновала, и на головы мальчишек сыпались ужасные проклятия: она призывала себе в помощь бога Яму и требовала голодной смерти для отцов своих обидчиков.

Только у дверей дома Ногендро старушка избавилась от преследователей, которые тотчас же покинули поле боя, едва завидев черные бороды привратников. Удирая, мальчишки по очереди пели:

 
Рамчорон Добе,
На ногу ты скор!
Завалился Добе спать,
Карауля двор.
Что ты будешь делать,
Коль залезет вор?
 
 
Рамдин Панре с палкой
Шляется всю ночь,
Очень хочет Панре спать,
А уснуть невмочь.
Как увидит вора, удирает прочь!
 
 
Лалчанд Сингх танцует славно,
Он, как Яма, ест исправно.
По душе ему еда,
А работа – никогда!
 

Привратники послали им вдогонку несколько выражений, которых не сыщешь в словаре, и этим дело закончилось.

Бабушка Хиры, постукивая клюкой, подошла к дому доктора, который жил у Ногендро.

– Скажи, отец, где тут доктор? – спросила она, обращаясь к человеку, вышедшему к ней навстречу.

– Я и есть доктор, – ответил он.

– Стара стала совсем, ничего не вижу, годков-то мне уже десятков семь, а может, и девять... Несчастье у меня, господин. Был сын – взял Яма, теперь вот внучка... – Старуха запричитала и заплакала.

– Что у тебя стряслось? – спросил доктор.

Старуха, не отвечая на вопрос, начала выкладывать ему всю свою жизнь, и, когда она со всхлипываниями закончила рассказ, доктор опять спросил ее:

– Чего же ты хочешь? Что у тебя случилось?

Старуха начала было опять с биографии, но, чувствуя, что доктор теряет терпение, переключилась на Хиру, на ее мать, отца, мужа... С великим трудом доктор постигал истину, ибо она тонула в родословной и слезах.

А истина заключалась в том, что старухе требовалось лекарство для Хиры. Хира сошла с ума. Ее мать, будучи еще беременной ею, тоже сошла с ума и через некоторое время умерла. Хира же с детства являлась очень рассудительной, никто не замечал за ней признаков болезни, которой страдала ее мать, но сейчас старухе кое-что кажется подозрительным. Временами, оставаясь одна, Хира смеется, плачет, танцует, иногда кричит, падает в обморок. Старуха просит для нее лекарство.

– У твоей внучки истерия, – подумав, определил доктор.

– Да, да, отец! А от этой «интерии» есть лекарство?

– А как же? Держи внучку в тепле. Я дам тебе касторку. Ты сначала напои ее этим лекарством, а потом придешь за другим.

Доктор был очень ученый человек.

Старуха взяла пузырек с касторкой и снова застучала по дороге клюкой. Навстречу ей попалась соседка.

– Что ты несешь, бабка Хиры? – спросила она.

– Доктор сказал, что у Хиры интерия и дал кестору. Как ты думаешь, пройдет от кесторы интерия?

Соседка долго думала и наконец изрекла:

– Наверное, пройдет. Все в воле Кесты [46]46
  Кеста (Кешта)– одно из имен Кришны.


[Закрыть]. Его надо только попросить, и он вылечит интерию. Но скажи мне, бабка Хиры, откуда у твоей внучки столько интересу?

Теперь надолго задумалась старуха.

– Молодость все... – наконец прошамкала она.

– Знаешь что, возьми мочу молочного теленка и дай ей попить. Я слышала, что от нее пропадают интересы.

Старуха пошла дальше. По дороге она вспомнила, что доктор говорил что-то о тепле. Придя домой, она развела огонь и поднесла его к лицу Хиры.

– Что ты?! Зачем?! – закричала Хира.

– Доктор велел держать тебя в тепле, – отвечала старуха.

Мрачный дом – мрачная жизнь

В Гобиндопуре у Дотто был огромный дом, состоящий из шести флигелей. Во время отсутствия Шурджомукхи и Ногендро все они погрузились в темноту. В конторе работало несколько клерков, в онтохпуре жила только Кундонондини и несколько родственниц-приживалок.

Без луны не исчезнет мрак темной ночи. В доме завелась паутина, повсюду лежала пыль. На карнизах развелись голуби, на крыше поселились воробьи. В саду лежал ворох листьев, пруд зарос. Цветущий сад превратился в джунгли, во дворе появились шакалы, в сарае развелись крысы. Мебель стояла в чехлах, ее грызли мыши. День и ночь в темноте сновали летучие мыши, крысы и скорпионы. Почти всех любимых Шурджомукхи птиц съели кошки. Гусей передушили шакалы. Павлины одичали. Коровы отощали и не доились. Собаки Ногендро загрустили – не играли, не лаяли, молча сидели на цепи. Некоторые из них подохли, другие сбесились или вовсе сбежали со двора. Лошади болели. В конюшне повсюду было разбросано сено, солома, трава, голубиный пух и перья. Лошадей иногда кормили, а иногда и нет. Конюхи редко заглядывали сюда, больше отсиживаясь дома. Дом обветшал, карнизы покривились, местами треснули, осели оконные рамы, ставни, покосились перила. На циновках перед домом стояли лужи воды (вместо символов процветания, рисуемых на стенах), в книжных шкафах развелись огромные жуки, охотившиеся за тараканами, в висячих лампах воробьи свили гнезда.

В доме не было хозяйки, не было Лакшми. Без Лакшми и обитель Вишну [47]47
  Вишну– хранитель всего живого.


[Закрыть]выглядит пустой.

Кундонондини жила в этом доме одна, словно неожиданно распустившаяся роза в запущенном, заросшем травой саду. Она ела и одевалась так же, как все другие обитатели дома. Если кто-нибудь вдруг называл ее хозяйкой, она считала, что над ней смеются. Любой вопрос управляющего, заданный ей через служанку, заставлял тревожно биться ее сердце. И вообще Кундо страшно боялась управляющего. На то имелись свои причины.

Ногендро не писал ей, он писал управляющему, и это были единственные письма Ногендро, которые она могла читать. Она выпрашивала их, но не возвращала управляющему – они превратились в ее вечернюю молитву. Кундо жила в вечном страхе, что наступит момент, когда управляющий потребует их обратно, и при одном упоминании его имени у нее пересыхало во рту.

Управляющий узнал об этом от Хиры и никогда не требовал писем обратно, просто переписывал их, прежде чем отдать Кундо.

Шурджомукхи пережила страшные муки, но разве Кундонондини не страдала? Шурджомукхи любила мужа, а разве Кундо не любила его? Ее маленькое сердечко вмещало столько любви! Но оно не могло рассказать о ней, словно какая-то невидимая, твердая рука постоянно удерживала его. Еще задолго до женитьбы, чуть ли не с самого детства, Кундо любила Ногендро, но никто не знал об этом. Она не надеялась на ответную любовь и даже не мечтала о ней, терзая себя безнадежным отчаянием. И вдруг ей досталась луна с неба! Но где же теперь эта луна? За что Ногендро оттолкнул ее? Кундо думала об этом день и ночь, обливаясь слезами.

Ну хорошо, Ногендро сначала не любил Кундо, потом полюбил, а Кундо? Какая доля досталась ей? Почему же ей нельзя хотя бы изредка видеть его?

О нет... Ногендро считает, что Кундо – причина всех несчастий, начало всех бед. А Кундо? Знает ли она, в чем ее вина?

Не в добрый час женился на ней Ногендро. Не радует такая женитьба, как не радует солнце изнывающих от жажды.

«Я виновата в том, что случилось с Шурджомукхи, – думала Кундо. – Шурджомукхи приютила меня, любила как сестру, а я сделала ее нищей. Есть ли на свете человек более несчастный, чем я? Почему я не умерла до сих пор? Зачем я живу?»

«Нет, – через некоторое время снова думала она, – сейчас я должна жить. Я должна еще раз взглянуть на нее – она обязательно вернется... (Кундо ничего не знала о смерти Шурджомукхи.) Какой толк умирать сейчас? Надо дождаться Шурджомукхи. А потом умереть, чтобы не мешать больше ее счастью».