Текст книги "Хрупкое сердце"
Автор книги: Бонкимчондро Чоттопаддхай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Дебендро-Бабу
Покинув дом Ногендро, вишнуитка Хоридаши направилась в Дебипур. Здесь раскинулся большой, окруженный железной оградой парк, в котором было множество цветов и фруктовых деревьев. В глубине парка, на берегу пруда, находился дом. Хоридаши вошла в дом, прошла в гостиную и начала сбрасывать с себя одежды. Густые волосы, собранные на затылке, оказались париком. Выпала сделанная из тряпок грудь. Вишнуитка сняла браслеты, стерла линии на носу, переоделась и превратилась в... прекрасного юношу!
Юноше было лет двадцать пять, но, к счастью, на лице у него не росли волосы. Всем своим видом он скорее напоминал изящного подростка. Этим юношей оказался Дебендро-бабу. Читатель уже знаком с ним.
Дебендро и Ногендро принадлежали к одному роду, но их семьи издавна враждовали между собой, причем настолько серьезно, что дебипурские и гобиндопурские помещики даже не разговаривали друг с другом. Более того, на одном крупном процессе дед Дебендро проиграл деду Ногендро, и с тех пор дебипурские помещики окончательно разорились. По решению суда они лишились всего, их земли скупила выигравшая сторона, и дебипурский дом стал блекнуть, в то время как гобиндопурский с каждым днем возвышался.
Отец Дебендро предпринял попытку вернуть былую славу и богатство. В округе Хорипур жил помещик по имени Гонеш. У него была единственная дочь Хеймоботи. Дебендро женили на ней. Хеймоботи обладала рядом «достоинств» – некрасива, болтлива, косноязычна и себялюбива. До женитьбы Дебендро являлся человеком безукоризненного поведения. Он прилежно учился, был мягок в обращении и искренен. Женитьба погубила его. Спустя некоторое время после свадьбы Дебендро понял, что с такой женой нечего и думать о счастье. Тяга к прекрасному, которая появляется с годами, не находила выхода, стремление к близости с любимым человеком мгновенно исчезало, как только наталкивалось на косноязыкую Хеймоботи. Но бог с ним, со счастьем! Дебендро вдруг понял, что своей назойливой, едкой болтовней Хеймоботи создает в доме невыносимую атмосферу. Как-то она сказала Дебендро очередную резкость, и он, много до сих пор терпевший, не выдержал, схватил ее за волосы и поколотил. В тот же день Дебендро покинул дом и уехал в Калькутту. К тому времени его отец умер, и Дебендро мог чувствовать себя вполне свободным.
В Калькутте он окунулся в самую глубь порока, утоляя свою неуемную страсть к наслаждениям. Его мучили угрызения совести, но он старался не думать об этом. Со временем он перестал терзаться и с удовольствием предавался греху. Но время шло, и наконец Дебендро, великолепно усвоивший светский образ жизни, решил возвратиться в родные места. Он поселился в новом доме и зажил на широкую ногу.
В Калькутте Дебендро многому научился. Вернувшись в Дебипур, он объявил себя реформатором. Прежде всего он основал общество «Брахма-Самадж», в которое вошли многие брахманы, в том числе и Тарачорон. Речи лились без конца. Было сказано немало прекрасных слов о женских школах, однако на деле все выглядело значительно скромнее. Замужество вдов всячески приветствовалось. Несколько вдов из низших каст действительно вышли замуж, но отнюдь не благодаря Дебендро и его друзьям. Дебендро сходился во мнении с Тарачороном насчет необходимости порвать цепи, сковывающие женщину.
– Дайте женщинам свободу! – призывали они в один голос.
В этом отношении Дебендро был чрезвычайно активен, ибо его энтузиазм имел особый смысл.
Возвратившись из Гобиндопура, сбросив одежду вишнуитки и приняв свой обычный вид, Дебендро перешел в соседнюю комнату. Слуга подал кальян, который всегда оказывал на хозяина успокаивающее действие. Дебендро с некоторых пор чтил богиню табачного производства.
О, тот, кто не вкусил от милости этого великого божества, – не человек! О чарующая, о усладительница душ человеческих, да не поколеблется наша преданность тебе! Кальян, на котором ты восседаешь, твои чада, чубуки да трубки, пусть вечно стоят перед нашими глазами. При одном взгляде на них душа обретает райское блаженство. О трубка! О кальян! О ты, извергающий кольца дыма! Изогнувшийся, как змея, готовая ужалить свою жертву! Украшенный серебряной короной! Как сверкает сетчатая крышечка на твоей короне! Как прекрасен твой мундштук, украшенный серебряным ободком и цепочкой! Как приятно булькает прохладная влага в твоем чреве! О, радость мира! Ты рассеиваешь неприятность, покровительствуешь лентяю, восстанавливаешь душевное равновесие обиженного супруга, придаешь смелости напуганной супруге. Разве глупцу понять все это? Разве способен глупец понять твое величие? Ты утешаешь в скорби, отгоняешь страх, ты просветляешь ум, усмиряешь гнев. О благодетельница, дарующая счастье! Пусть неистощимым будет твое царствование в моем доме. Пусть день ото дня все ароматнее становится твое дыхание. Пусть влага в глубине твоей гремит, как гром! Пусть мои губы никогда не расстаются с тобой!
Охочий до удовольствий, Дебендро вдоволь насладился милостями одной богини, однако этого ему показалось мало, и он приготовился воздать должное другому божеству. С помощью услужливых рук появилась батарея бутылок. Около просторного белоснежного ложа на отделанном серебром троне в дьявольском сосуде, именуемом графином, появилось великое текучее божество, цветом своим напоминающее багровое облако на предвечернем небе. Рядом оказалась жертвенная чаша в виде гравированного бокала. Из кухни пожаловал чернобородый жрец с банановым листом в руках, на котором он принес цветы – жаркое из баранины. С глубоким почтением Дебендро Дотто обратился к соответствующей шастре [23]23
Шастры —древнеиндийские трактаты по различным отраслям знания, считающиеся священными.
[Закрыть]и начал богослужение. Вслед за ним прибыли певцы с табло, сигарой и тамбурином. Они довершили трапезу соответствующей музыкой.
А потом явился изящный юноша одних лет с Дебендро. Это был двоюродный брат Дебендро – Шурендро, по характеру полная его противоположность. Вероятно, за это и любил его Дебендро, ни с кем не считаясь больше, чем с ним. Каждый вечер Шурендро заходил к брату и справлялся о его здоровье и делах. Вид спиртного всегда пугал его, и он старался как можно быстрее уйти домой.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Шурендро, когда они остались одни.
– Плоть – вместилище страданий, – ответил Дебендро санскритской поговоркой.
– Особенно твоя... Ты мерил температуру?
– Нет.
– А как твоя печень?
– По-старому.
– Не пора ли бросить все это?
– Что, пьянство? Я ведь тебе сказал: это мое утешение.
– Что за утешение?! Ведь ты не родился таким, и вполне можешь расстаться с вином. Ты должен бросить пить, ведь многие бросают!
– Ради чего мне бросать? Бросают те, у кого есть другое утешение. У меня же ничего другого нет.
– Но ради жизни, ради спасения души...
– Для кого жизнь – утешение, пусть те и бросают. А что для меня жизнь?
Глаза Шурендро наполнились слезами.
– Но ради всех нас, я прошу тебя: брось! – мягко сказал он.
Дебендро был тронут:
– Ты – единственный, кто хочет вернуть меня на праведный путь. И если я когда-нибудь брошу пить, то только ради тебя и...
– И кого еще? – спросил Шурендро.
– И за упокой моей жены, как только услышу о ее смерти. А пока жизнь или смерть – не все ли равно?
Со слезами на глазах, проклиная в душе Хеймоботи, Шурендро вышел из комнаты.
Письмо Шурджомукхи
«Любезная моя госпожа Комолмони, многие лета!
Как еще мне назвать тебя, не знаю. Ведь теперь ты совсем взрослая, хозяйка! А я все еще считаю тебя маленькой, ведь ты выросла на моих глазах. Я учила тебя первым буквам, а теперь, глядя на твой почерк, мне стыдно за свои каракули. Но что поделаешь? Наши дни прошли. Но если б и не прошли, то как жить дальше?
Как жить?.. Я никому не могу рассказать о том, как мне тяжело и стыдно... Но и молчать у меня уже нет больше сил. Кому сказать «ты», моя духовная наставница? Никто, кроме тебя, меня не любит. С кем, как не с тобой, я могу поговорить о твоем брате?
Я сама себя погубила. Какое мне было дело до того, что Кундонондини умерла бы с голоду? Всевышний помогает людям, может быть, помог бы и ей? И зачем только на свою беду я привела ее к себе в дом?
Когда ты видела эту несчастную, она была еще девочкой. А теперь ей уже больше семнадцати. Я признаю, что она красива. И в ее красоте – мое несчастье.
Единственная моя радость на земле – это мой муж, Ногендро. Все мои помыслы только о нем; все мое богатство – это он. Кундонондини отнимает его у меня. Она лишает меня единственного утешения на земле – любви моего мужа.
Я не могу сказать о нем ничего плохого. Он и теперь самый достойный из людей, и даже недруг не мог бы ни в чем его упрекнуть. Но я вижу, что он из последних сил борется с собой. Когда Кундонондини проходит мимо, он делает над собой усилие, чтобы не посмотреть в ее сторону. Старается не называть ее по имени. И даже бывает резок, часто выговаривает ей без всякой причины.
Но чего же я так беспокоюсь, спросишь ты? Ты – женщина, ты меня поймешь. Если бы Кундонондини была ему безразлична, зачем бы он старался не замечать ее? Зачем бы ему бояться произнести ее имя? Он считает Кундонондини виновницей всего, что творится в его душе, и потому без всякого повода сердится на нее. Он сердится на себя, а не на нее; выговаривает себе, а не ей. Мне нетрудно понять это. Я всегда была словно одержимая, везде и всюду видела только его, по одной его тени могла прочесть любое его желание – ему ли скрывать что-нибудь от меня? А теперь...
Разве я не вижу, что глаза его все время кого-то ищут? Разве не понимаю, что, увидев ее, он старается не смотреть в ее сторону? Сидя за столом, он напряженно ждет, когда Кундо заговорит, – рука с рисом замирает в воздухе. А стоит лишь услышать ее голос, сразу начинает поспешно есть. Мой любимый супруг всегда был весел и внимателен, почему же теперь он так рассеян? Он не слушает, когда я говорю с ним, лишь машинально поддакивает: Как-то, рассердившись, я заявила, что скоро умру. «Да-да», – сказал он. Почему Ногендро так рассеян? Я спросила его об этом, он ответил, что его беспокоит одно судебное дело. Но я знаю, что не это его беспокоит. О судебных делах он всегда говорил с улыбкой.
Как-то раз собрались женщины и заговорили о Кундо, о ее раннем вдовстве, о ее сиротстве, стали жалеть ее. Твой брат был там. Я видела из своей комнаты, как глаза его наполнились слезами, он внезапно повернулся и вышел.
Недавно я взяла новую служанку, ее зовут Кумуд. Иногда вместо «Кумуд» он произносит «Кундо». И ужасно при этом смущается! Отчего?
Я не могу сказать, что он не внимателен ко мне и не нежен. Наоборот, он более внимателен и более нежен, чем раньше. И я знаю почему. Он чувствует себя виноватым передо мной. Ноя понимаю, что в его сердце уже нет места для меня. Внимание – это одно, любовь – другое, и мы, женщины, понимаем, какая пропасть лежит между ними.
Здесь произошел забавный случай. В Калькутте появился какой-то очень большой пандит [24]24
Пандит —дословно: ученый. Почетный титул, присваивавшийся ученым брахманам, прошедшим школу индийской классической науки.
[Закрыть] по имени Ишшор Бидьяшагор, он написал книжку о замужестве вдов. Если занимается подобным умный человек, то кто же тогда глупец? Когда у нас в гостиной появляется брахман Боттачарджо, по поводу этой книги начинается ожесточенный спор. Недавно этот говорун, настоящий баловень матери Сарасвати [25]25
Сарасвати– богиня красноречия, покровительница наук и искусств.
[Закрыть] , защищая вдовьи права, выманил у мужа на ремонт тола [26]26
Тола– санскритская школа.
[Закрыть] десять рупий. На следующий день славный служитель выступал уже против вдов: я подарила его дочери на свадьбу пять золотых браслетов. Больше никто не ратует за вторичные браки вдов.
Я отняла у тебя много времени своими печалями. Ты сердишься? Что делать, дорогая, кому, как не тебе, могу я поведать о своем горе? Я бы могла писать еще и еще, но я вижу твое лицо, и это меня останавливает. Никому не говори о том, что я тебе написала. Ради бога, не показывай письмо своему мужу.
Не приедешь ли ты к нам? Приезжай, с тобой мне было бы легче.
Напиши о муже и сыне. До свидания. Шурджомукхи.
P. S. Может, мне спровадить злодейку? Но куда? Ты примешь? Или тебе страшно?»
От Комолы пришел ответ:
«Ты сошла с ума. В противном случае с чего бы ты вдруг перестала ему верить? Не теряй доверия к мужу. А если ты уже не можешь ему верить – утопись в пруду. Я так считаю: надень веревку с камнем на шею и утопись. Кто потерял веру в мужа – тому нечего жить».
Росток
За несколько дней Ногендро изменился до неузнаваемости. На чистом небе появилось облачко, и внезапно, подобно тому, как это бывает в душных сумерках, все небо стало заволакивать тучами. Перемена не могла укрыться от глаз Шурджомукхи, которая тайком вытирала слезы, сидя на своей половине.
«Послушаюсь Комолу, – думала она. – Отчего мне не верить мужу? Его сердце неколебимо как гранит. Я ошибаюсь, наверное. Он просто, должно быть, околдован».
В доме Ногендро Дотто жил некий, не слишком знаменитый доктор. Шурджомукхи, хозяйке, вникающей в разные мелочи, приходилось беседовать со всеми, и делала она это, укрывшись за бамбуковой занавеской. Никто не смел смотреть на нее. При разговорах обычно присутствовала служанка.
Вот и теперь Шурджомукхи велела позвать доктора.
– Господин болен. Почему ты не даешь ему лекарства? – спросила она.
– Чем болен? – удивился доктор. – Я ничего не знаю и ничего не слышал ни о каких болезнях.
– Разве господин ничего не говорил тебе? – снова спросила Шурджомукхи.
– Нет, а что у него за болезнь?
– Что за болезнь?! Если ты, доктор, не знаешь, то мне тем более неизвестно!
Доктор смутился.
– Я сейчас узнаю, – пробормотал он и уже направился к выходу, как Шурджомукхи вернула его.
– Дай господину лекарство и ни о чем его не спрашивай, – сказала она.
«Неплохой метод лечения», – подумал доктор, а вслух произнес:
– Хорошо. Не беспокойтесь, все будет в порядке... – и с этими словами выбежал из дома.
Придя в свою аптеку, он взял немного соды, портвейна, спирта, смешал все это, налил в пузырек, наклеил этикетку, написал дозировку и способ употребления и отправил хозяйке.
Шурджомукхи с лекарством в руках вошла в комнату Ногендро. Тот взял пузырек, прочитал этикетку и... швырнул его в кошку. Бедняга бросилась бежать, разбрызгивая капли «лекарства».
– Ты не хочешь пить настойку? – спросила Шурджомукхи – Ты чем-то болен! Скажи мне.
– Какая болезнь? О чем ты говоришь?
– Посмотри на себя. Что с тобой стало?
Она взяла зеркало и подала его мужу. Ногендро выхватил зеркало у нее из рук и бросил на пол. Стекло вдребезги разбилось.
Шурджомукхи заплакала. Ее слезы окончательно вывели Ногендро из себя, он выскочил из комнаты и кинулся с кулаками на ни в чем не повинного слугу. При каждом ударе Шурджомукхи вздрагивала всем телом.
Ногендро всегда слыл уравновешенным человеком. Теперь все его раздражало. И не только...
Однажды вечером после ужина Ногендро долго не появлялся в онтохпуре. Шурджомукхи ждала его. Было уже поздно. Ногендро явился чуть ли не к полуночи. Его вид поразил Шурджомукхи: лицо красное, глаза мутные. Ногендро был пьян. Он никогда не пил до этого! Бедная женщина была потрясена.
С этого дня он стал пить каждый день.
Однажды Шурджомукхи упала к его ногам и, едва сдерживая слезы, принялась молить:
– Прошу тебя, оставь это ради меня.
– Что? – спросил Ногендро тоном, не допускающим дальнейших расспросов.
Но Шурджомукхи продолжала:
– Я не знаю что. Если ты не знаешь, то откуда же знать мне? Только я прошу тебя...
– Шурджомукхи, – сказал Ногендро, – я – пьяница. Если пьяниц можно уважать, уважай и ты меня, а не хочешь – не надо.
Шурджомукхи вышла. В тот день, когда Ногендро побил слугу, она поклялась больше не плакать, не унижаться перед ним.
Пришел управляющий.
– Госпожа хозяйка, – обратился он к Шурджомукхи, – все идет прахом.
– Почему?
– Господин ничем не интересуется. Служащие что хотят, то и делают. Со мной никто не считается, и хозяин не обращает на это внимания.
– Это его дело, – ответила Шурджомукхи, – пусть он сам им и занимается.
До этого Ногендро сам вел все дела.
Как-то к нему пришла огромная толпа крестьян.
– Помилуй, господин, – говорили они, – житья нет от сборщика налогов. Все отнял. Кроме тебя, некому за нас заступиться!
– Убирайтесь вон! – выгнал их Ногендро.
А ведь когда-то имел место такой случай: сборщик налогов побил крестьянина и отнял у него рупию, так Ногендро удержал из жалованья сборщика десять рупий в пользу крестьянина.
Обеспокоенный Хородеб Гошал, его друг, писал Ногендро:
«Что с тобой? Чем ты занят? Я теряюсь в догадках, не получая от тебя писем. А если напишешь, то всего лишь несколько строк, из которых я ничего не могу понять. Ты что, сердишься на меня? Почему же не скажешь об этом прямо? Здоров ли ты?»
Ногендро ответил: «Не сердись на меня – я опускаюсь».
Хородеб был человеком умным. Прочитав письмо, он подумал: «Что это? Он обанкротился? Лишился друга? Попал под влияние Дебендро Дотто? Или, может... влюбился?»
Между тем Комолмони получила еще одно письмо от Шурджомукхи, которое заканчивалось словами мольбы: «Скорее приезжай! Комолмони! Сестра моя! Кроме тебя, у меня никого нет! Приезжай скорее!»
Великое сражение
Спокойствие Комолмони поколебалось... Следовало действовать. Комолмони являлась прекрасной супругой и потому во всем привыкла советоваться с мужем.
Сришчондро сидел в онтохпуре и просматривал приходно-расходную книгу. Рядом с ним, на постели, играл годовалый Шотишчондро и жевал английскую газету. Потом это занятие, видимо, наскучило ему, и он уселся на нее.
Подойдя к мужу, Комолмони обвила край сари вокруг шеи, распростерлась ниц и, сложив ладони, сказала:
– Приветствую тебя, о великий раджа!
Сришчондро улыбнулся:
– Опять огурцы украли?
– Нет, огурцы на месте. Украли более важную вещь.
– Где произошла кража?
– В Гобиндопуре. Из золотой шкатулки брата украли монету.
– Золотая шкатулка твоего брата – Шурджомукхи, а что же такое монета? – недоумевал Сришчондро.
– Разум Шурджомукхи, – ответила Комолмони.
– Ты знаешь пословицу: у кого монета, тот покорит полсвета? – спросил Сришчондро. – Шурджомукхи за эту «монету» купила твоего брата, а если бы у тебя было столько сообразительности, дорогая...
Комолмони не дала ему договорить, зажав мужу рот, а когда она опустила руку, Сришчондро спросил:
– Так кто же украл «монету»?
– Не знаю, но из ее письма видно, что «монета» исчезла, иначе с чего бы она написала такое письмо?
– Можно почитать?
– Прочти, – сказала Комолмони и протянула мужу письмо. – Шурджомукхи не велела его тебе показывать, но я умру, если не поделюсь с тобой. Пока ты не прочтешь это письмо, я не смогу ни есть, ни пить. У меня уже начинается головокружение.
Сришчондро взял из ее рук письмо и задумался.
– Если тебе запретили давать мне его, – сказал он, – то я читать не стану. И даже не хочу знать, что там написано. Скажи мне только, как ты намерена поступить?
– Я намерена сделать следующее. Шурджомукхи сошла с ума, ее надо вразумить. Но кто способен это сделать? Тот, кто умен, то есть Шотиш-бабу. Значит, его тетка написала, что Шотишу надо ехать в Гобиндопур.
В этот момент Шотиш-бабу опрокинул вазу с цветами и уже приноравливался к чернильнице.
– Хорош вразумитель, – улыбнулся Сришчондро. – Однако надо думать, что, если бабу пригласили к невестке, значит, и Комолмони должна ехать. Шурджомукхи не сделала бы этого, если бы действительно не потеряла «монету».
– И не только это, – поспешила добавить Комолмони, – пригласили Шотиша, меня и тебя.
– А меня зачем?
– Ты полагаешь, что я могу ехать одна? А кто будет носить за нами кувшин с полотенцем?
– Это ужасно несправедливо со стороны Шурджомукхи. Если дорогому зятю я нужен только для того, чтобы носить кувшин с полотенцем, так я покажу вам зятя!
Комолмони страшно рассердилась. Нахмурив брови и состроив недовольную гримасу, она выхватила у мужа лист бумаги, на котором тот что-то писал, и порвала его.
Сришчондро засмеялся:
– За что ты меня терзаешь?
– Хочу и терзаю! – с притворным гневом ответила Комолмони.
– Хочу и болтаю! – в тон ей заявил Сришчондро.
Рассерженная Комолмони закусила нижнюю губу жемчужными зубками и погрозила Сришчондро своим крошечным кулачком. Сришчондро нахмурился и взлохматил ей волосы. В ответ на это Комолмони выплеснула чернила в плевательницу. Сришчондро подбежал к ней и... поцеловал. Жена ответила ему тем же. Подобное зрелище привело в восторг Шотишчондро, который считал, что большая часть поцелуев должна по праву принадлежать ему. Не теряя времени даром, он обхватил колени матери, требуя немедленного возвращения причитающейся ему доли, и при этом заливался таким радостным, неудержимым смехом, что Комолмони, для которой сладостен был один только звук его голоса, схватила ребенка на руки и принялась осыпать поцелуями. Затем то же проделал и Сришчондро. Удовлетворенный, Шотиш-бабу вернулся на свое прежнее место и, увидев отцовский золотой карандаш, стал обдумывать план его похищения. Наконец, овладев карандашом и поразмыслив над тем, съедобен ли он, малыш принялся его грызть.
Во время сражения на поле Курукшетра [27]27
Курукшетра– место битвы между двумя родами – Пандавами и Куравами, героями древнеиндийской эпической поэмы «Махабхарата».
[Закрыть]между Бхагадаттой [28]28
Бхагадатта —царь страны Прагджйотиша, убитый Арджуной. Страна и город Прагджйотиша находились на востоке, на границе Ассама.
[Закрыть]и Арджуной [29]29
Арджуна– один из братьев Пандаев, герой поэмы «Махабхарата».
[Закрыть]завязался страшный бой. Бхагадатта метнул в Арджуну смертоносное копье [30]30
Смертоносное копье,по преданию, носил бог Вишну.
[Закрыть], но Кришна, знавший беззащитность Арджуны перед этим копьем, подставил под него свою грудь и тем самым отвел удар.
Точно так же поступил и Шотишчондро в «страшной» битве между Комолмони и Сришчондро. Он подставил свой лик, и... сражение прекратилось. Подобные битвы скорее напоминали капризный дождик в ясный день, – они внезапно начинались и столь же внезапно заканчивались.
– Ты в самом деле собираешься в Гобиндопур? – спросил жену Сришчондро. – А как же я останусь один?
– Ты думаешь, будто я хочу оставить тебя одного? Поедем с нами! Поедем! С утра сходи в контору, сделай все дела, только не задерживайся, а то мы с Шотишем будем ждать тебя и плакать.
– Как же я поеду? Сейчас как раз самое время покупать лен. Нет уж, поезжай одна.
– Иди сюда, Шотиш! – позвала Комолмони. – Давай сядем и будем плакать вместе!
Шотиш услыхал ласковый зов матери, перестал жевать карандаш, заулыбался и с радостным переливчатым смехом кинулся к ней. Комоле пришлось отказаться от своего первоначального намерения, и она снова принялась целовать Шотиша, а потом ее примеру последовал и Сришчондро. Шотиш ликовал, чувствуя себя героем.
– Какие же будут указания? – снова спросила Комола.
– Ты поезжай, я не возражаю, но я в такое время ехать не могу.
Комола ничего не ответила, молча села и отвернулась. У Сришчондро в руке был карандаш, он подкрался к Комоле сзади и поставил ей на лоб пятнышко.
– Дорогой мой, – засмеялась Комола, – я так тебя люблю...
С этими словами она обняла Сришчондро и поцеловала его. При этом только что нарисованное пятнышко перешло с ее лба на щеку мужа. Оказавшись, таким образом, победительницей в этом сражении, Комола сказала:
– Если ты окончательно не едешь, то устрой наш отъезд.
– Когда ты думаешь вернуться? – спросил Сришчондро.
– Что за вопрос? Могу ли я пробыть там долго, если ты не едешь?
Сришчондро отправил Комолмони в Гобиндопур. Однако у нас есть точные сведения, что на этот раз хозяева Сришчондро не много заработали в льняную кампанию. Его коллеги сообщили нам по секрету, что всему виной был Сришчондро. В это время он мало думал о деле. Когда ему указали на это, он ответил:
– А как же! Ведь со мной не было моей Лакшми!
И все, кто слышал его слова, отворачивались с презрительной гримасой:
– Фи! Жена держит его под башмаком!
Как только подобные фразы достигали слуха Сришчондро, он оживлялся и весело кричал прислуге:
– Эй! Готовьте хороший ужин! Господа на этот раз поедят как следует!
