Текст книги "Индира"
Автор книги: Бонкимчондро Чоттопаддхай
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Бонкичмондра Чоттопаддхай
Индира
Индира
Глава первая
Я ПЕРЕЕЗЖАЮ В ДОМ СВЕКРА
Наконец после долгих томительных дней ожидания я стала готовиться к отъезду. Мне исполнилось девятнадцать лет, а я все еще жила у родителей, хотя была замужем. Сразу же после свадьбы свекор прислал за мной слугу, но отец мой, человек состоятельный, не хотел, чтобы я жила в бедности, и заявил:
– Передай свату: пусть зять сперва научится зарабатывать деньги, а потом присылает за женой – ведь он не в состоянии прокормить мою дочь.
Узнав об этом, мой муж оскорбился. Он поклялся разбогатеть во что бы то ни стало и решил отправиться в Западную Индию. В те времена это было не так легко: железных дорог еще не построили. Однако мой муж, не имея ни гроша, не хотел все же ни к кому обращаться за помощью и дошел пешком до самого Пенджаба. А такой человек всегда добьется своего. Вскоре он стал посылать домой деньги, но за семь лет ни разу не навестил своих родителей и ни разу не справился обо мне. Я места себе не находила от обиды. Разве мне было нужно богатство? Я простить не могла отцу с матерью то, что они завели разговор об этих проклятых деньгах. Неужели презренное золото дороже моего счастья? Отец мой был так богат, что я могла сорить деньгами и даже подумывала, не устроить ли себе постель из золота. Тогда, может быть, я узнаю наконец, что такое счастье.
– Ма, – сказала я однажды, – мне бы хотелось спать на золоте.
– С ума ты сошла! – воскликнула мать, хотя, по-моему, она поняла, почему мне пришла в голову подобная мысль.
Однако родители мои, как видно, старались не зря, потому что незадолго до того, как начинается этот рассказ, мой муж вернулся на родину. И тут прошел слух, что он теперь очень богат и служит в комиссариате. (Верно болтали насчет комиссариата или нет, не знаю.)
«С вашего благословения, Упендро (так звали моего мужа, и да простят мне старики, что я осмелилась произнести вслух его имя! А впрочем, по нынешним законам не возбраняется говорить даже «мой Упендро»!) теперь сам может содержать свою жену, – написал свекор моему отцу. – И я посылаю за вашей дочерью паланкин с телохранителями, отпустите ее в дом мужа, иначе мне придется искать сыну другую супругу».
Теперь отец мой воочию убедился, что зять его действительно разбогател и стал настоящим бабу[1]1
Бабу – господин.
[Закрыть]. Присланный за мной паланкин изнутри был обит парчой, снаружи украшен серебряными бляхами, а на ручки его были насажены акульи головы, тоже из серебра. Служанки явились в шелковых сари и массивных золотых ожерельях; кроме служанок, паланкин сопровождали слуги и четыре чернобородых телохранителя.
– Индира, дочь моя, – хитро улыбаясь, сказал мне на прощание мой отец, Хоромохон Дотто, человек почтенный и умный. – Теперь я не смею удерживать тебя. Поезжай, но скоро я возьму тебя обратно. Смотри только не рассмейся при виде этого выскочки.
«О, если б ты знал, что творится в моей душе, – подумала я, – тебе было бы не до шуток».
Моя младшая сестра Камини словно угадала мои мысли и спросила:
– Когда ты вернешься, диди[2]2
Диди – старшая сестра.
[Закрыть]?
Я ничего не сказала, только ласково потрепала ее по щеке, но девочка не унималась:
– А ты знаешь, что такое дом свекра?
– Знаю, – ответила я. – Это волшебный сад, где бог любви пускает стрелы из цветов амаранта[3]3
У древних индусов бог любви Кама, или Мадана, изображался с луком и стрелами из цветов амаранта. Стрела, попавшая в сердце человека, пробуждала любовь.
[Закрыть], благословляя рождение человека. Там женщина становится апсарой[4]4
Апсары (букв.: вышедшие из воды) – в индийской мифологии прекрасные небожительницы – танцовщицы и певицы, развлекавшие богов.
[Закрыть], а мужчина ягненком. Там всегда поет кукушка, зимой веет теплый южный ветерок, а в дни новолуния месяц светит так же ярко, как полная луна.
– Разрази тебя гром! – засмеялась Камини.
Глава вторая
В ПУТИ
Получив «благословение» сестры, я покинула свой родной Мохешпур и отправилась в путь. Дом свекра находился в Монохорпуре, крошах[5]5
Крош – мера длины, равная приблизительно четырем километрам.
[Закрыть] в десяти от нашего селения. Мы выехали на рассвете и должны были прибыть на место лишь глубокой ночью. Я чуть не плакала от обиды: ведь в темноте мы с мужем не сможем рассмотреть друг друга.
Перед отъездом моя мать долго и старательно причесывала меня, чтобы волосы мои не растрепались за дорогу. Мне предстояло провести не один час в душном паланкине, и я очень боялась, что подурнею и приеду вся потная, с пересохшими от жажды губами и усталым лицом.
Вам, читатель, возможно, смешны мои страхи, но умоляю – будьте снисходительны к моей молодости: ведь я впервые ехала в дом свекра.
На нашем пути лежало большое озеро, которое называли Черным, и дорога шла по берегу, поросшему баньяном, крутому и высокому. Оттуда на озеро открывался восхитительный вид: густая тень деревьев манила, обещая прохладу, вода была голубой, как небо. Редко кто приходил сюда. Жилья на берегу не было, стояла лишь одна-единственная лавчонка. Неподалеку раскинулось селение, которое тоже называлось Черным. В народе Черное озеро прозвали Разбойничьим. Поговаривали, что сам лавочник помогает грабителям. Потому люди и не решались ходить туда, особенно в одиночку. А я ничуть не боялась. Да и неудивительно! Со мной было шестнадцать носильщиков, четыре телохранителя и несколько служанок.
Уже перевалило за полдень, когда мы добрались до Черного озера.
– Отдохнуть бы немного да поесть, – заявили носильщики, – а то сил нет идти дальше.
– Очень уж место неспокойное, – возразили в один голос телохранители.
Однако носильщики стояли на своем:
– Нас вон сколько, чего бояться?
Слуги тоже с утра ничего не ели и в конце концов все согласились с носильщиками.
Паланкин опустили на землю в тени баньяна. Гнев душил меня. Какая обида! Ведь я так молила всевышнего, чтобы мы скорее добрались до места. Но носильщикам не было до этого никакого дела. Они обмахивались грязными полотенцами, стараясь отдышаться. Впрочем, я тут же устыдилась своих мыслей. И женщин еще считают благородными существами! Эти несчастные несут на своих плечах меня, молодую и сильную, чтобы получить за свой каторжный труд горсточку риса! А я разозлилась на них. О молодость, ты поистине достойна презрения!
Когда слуги разбрелись по берегу, я, преодолев робость, приоткрыла дверцу паланкина. Носильщики сидели под раскидистым баньяном перед лавкой и ели. Прямо передо мной белело озеро, похожее на большое плотное облако, со всех сторон окруженное холмами, покрытыми нежно-зеленым ковром. А на узенькой полоске земли между холмами и водой выстроились в ряд баньяны. На холмах паслись телята, в озере резвились птицы. Теплый ветерок волновал зеркальную гладь воды, чуть колыхались лилии и водоросли.
Мои телохранители купались в озере, и от каждого их движения в воздух фонтанами взлетали зеленоватые брызги, искрившиеся на солнце, словно жемчуг.
Все восхищало меня! И небо, необычайно синее, и серо-белые облака причудливой формы, и птицы, которые летали так высоко, что казались черными точками, вкрапленными в небесную синеву! Почему человек не может летать? О, если б мне стать птицей! Тотчас полетела бы я к любимому!
Я снова взглянула на озеро – и в душу мне закралась тревога. Все мои люди купались, даже служанки – одна из нашего дома и те, что были присланы свекром. Мне стало страшно: я одна, рядом ни души, а место опасное. Надо было позвать кого-нибудь, но как это сделать? Женщине из благородной семьи не пристало громко кричать.
Вдруг я услышала шум: будто что-то тяжелое свалилось с дерева. Я выглянула из паланкина и увидела человека с темным и страшным лицом. В ужасе я отпрянула назад и захлопнула дверцу, но тут же сообразила, что лучше держать ее приоткрытой. Однако не успела я это сделать, как с дерева спрыгнул еще один человек. А за ним еще и еще. Потом с баньяна, который рос почти рядом с моим паланкином, спрыгнуло сразу четверо. Они подхватили мой паланкин и бросились бежать.
Только тут мои телохранители заметили, что произошло, и с воплями ужаса выскочили из воды. Сомнений не было – я попала в руки разбойников. До стыда ли мне было в этот миг? Я распахнула обе дверцы паланкина и решила выпрыгнуть. Мои люди с громкими криками бежали следом за похитителями, и в душе моей затеплилась надежда. Но почти с каждого дерева на землю один за другим спрыгивали разбойники, и я поняла, что мне нет спасения. Я уже говорила, что на берегу озера были заросли баньяна. Туда-то и устремились разбойники с моим паланкином. Сколько же их здесь было, этих разбойников! А с деревьев все продолжали прыгать страшные люди с бамбуковыми дубинками и палками в руках.
Разве могли наши слуги с ними справиться? И они стали понемногу отставать. Мне снова пришла в голову отчаянная мысль выскочить из паланкина, но мои похитители бежали так быстро, что я побоялась разбиться насмерть. К тому же один из них пригрозил мне палкой:
– Выпрыгнешь – голову размозжу!
Пришлось смириться. Я видела, как разбойник ударил дубинкой по голове телохранителя, который подбежал к паланкину, и несчастный рухнул на землю. Наверное, злодей убил его.
После этого мои люди прекратили погоню, и грабители беспрепятственно унесли меня.
Была уже ночь, когда мой паланкин опустили на землю в густом, непроходимом лесу. Разбойники зажгли факел.
– Давай сюда все, что у тебя есть, или прощайся с жизнью, – без лишних слов приказал мне один из них.
Я отдала все свои драгоценности и наряды, даже с себя сияла украшения. Один-единственный браслет хотелось мне оставить, но негодяи и его отняли. Они велели мне снять дорогое сари, кинули мне грязное и рваное, содрали с паланкина все серебряные бляхи, а чтобы скрыть следы преступления, сломали его и сожгли.
Но самое страшное произошло потом: разбойники решили оставить меня одну, темной ночью, в лесу, на съедение диким зверям.
– Припадаю к вашим стопам, возьмите меня с собой! – рыдала я, готовая разделить даже общество разбойников.
– Дитя мое, – ласково сказал мне самый старый из них. – Ну куда мы денемся с тобой, с такой красавицей? Ведь нас сразу схватят.
– Ну и пусть схватят! Я возьму ее с собой, – воскликнул вдруг один молодой разбойник. И после этого стал говорить такое, что мне и сейчас вспомнить стыдно.
Старик оказался главарем шайки.
– Я тебе голову размозжу! – прикрикнул он на разбойника и погрозил ему дубинкой. – Не станем мы брать на душу еще и этот грех!
И они ушли.
Глава третья
«СЧАСТЛИВОЕ» ПУТЕШЕСТВИЕ
Я никак не могла поверить в случившееся. Оно казалось мне дурным сном. Был ли сейчас на свете человек несчастнее меня? Украсив себя драгоценностями, умастив благовониями свое тело, тщательно причесав волосы, я ехала на первое свидание с мужем. Мне исполнилось девятнадцать лет, и всем моим существом владело лишь одно желание – принести супругу в дар бесценную жемчужину своей молодости. И вдруг – о ужас! – словно разверзлись небеса! С меня сорвали все украшения, одели в грязные лохмотья и бросили одну в лесу, на съедение тиграм и медведям. Я страдала от голода и жажды, но мне было все равно. Я призывала смерть. Зачем мне жить? С мужем я не встретилась и никогда больше не увижу ни отца, ни мать. При мысли об этом я разрыдалась и долго не могла успокоиться.
«Хватит плакать», – говорила я себе, но слезы лились неудержимым потоком. Вдруг откуда-то издалека до меня донесся звериный рык. «Тигр!» – с ужасом подумала я, но тут же страх мой сменился радостью. Страшный зверь растерзает меня, и тогда кончатся все мои муки. Он будет ломать мои кости, сосать кровь, но я все стерплю. Что значат для меня телесные страдания! Смерть – единственное избавление. И я стала спокойно ждать. Зашуршат листья, а мне мерещится: вот идет тигр, он избавит меня от всех страданий и душа моя обретет покой.
Но время шло, а тигр не появлялся. И снова отчаяние овладело мной. Тут я вспомнила: в таком густом лесу непременно должны водиться змеи. Долго блуждала я в поисках змеи. Увы! Почуяв человека, все живые существа мгновенно обращались в бегство, я едва успевала услышать шорох. Колючки впивались мне в ноги, я падала на каждом шагу – и все напрасно. Ни одна змея не ужалила меня. Не зная, что делать, я побрела обратно. Голод и жажда совсем измучили меня, и, дойдя до небольшой поляны, я в изнеможении опустилась на землю. И вдруг передо мной вырос медведь. «Наконец-то!» – подумала я и пошла ему навстречу. Но медведь, даже не взглянув на меня, стал карабкаться на дерево. Вскоре я услыхала жужжание пчел. Медведю не терпелось полакомиться медом, и он не тронул меня!
Совершенно обессиленная, я прислонилась к дереву и уснула.
Глава четвертая
КУДА ЖЕ ТЕПЕРЬ ИДТИ?
Разбудили меня крик вороны и кукование кукушки. Сквозь листья бамбука пробивалось солнце, и капельки росы на земле переливались в его лучах, словно жемчужины или алмазы. И тут я вспомнила, что на мне нет никаких украшений: разбойники сорвали с моих рук все браслеты и тем самым обрекли меня на вдовство[6]6
Браслеты носят в Индии замужние женщины, вдовам носить их запрещено религиозными канонами.
[Закрыть]. Только на левом запястье остался один-единственный железный браслет, да и тот сломанный. Рыдая, я сорвала несколько стеблей лиан и обмотала ими правую руку.
Оглядевшись по сторонам, я заметила, что на некоторых деревьях срублены ветки, а от других деревьев остались только пни. Сюда приходят дровосеки! Значит, где-то поблизости пролегает дорога в деревню. Днем, при ярком свете солнца, я перестала думать о смерти, в сердце моем ожила надежда. Ведь девятнадцать лет бывает только раз в жизни! Я долго искала и наконец нашла едва приметную тропинку, которая мало-помалу становилась все более торной. Теперь я уверилась, что выйду к деревне. Но тут в душу закралось новое сомнение: как я покажусь на глаза людям? В грязных лохмотьях, едва прикрывающих тело, с обнаженной грудью. Нет, лучше смерть!
Но когда я окинула взором залитый лучами солнца лес, увидела, как качаются на ветру цветущие лианы, и услышала нежное пение птиц, неодолимое стремление к жизни возродилось в моей душе. Я нарвала листьев, сплела гирлянды и прикрыла ими грудь. Теперь стыдиться было нечего, на худой конец меня могли принять за безумную. И я снова пустилась в путь. Шла я долго, но вот до моего слуха донеслось мычание коров. Значит, деревня совсем близко, обрадовалась я. Но идти дальше не было сил. Я не привыкла ходить пешком, давали себя знать бессонная ночь и страдания, душевные и телесные – исколотые ноги, голод и жажда. Вконец измученная, я прилегла под деревом у дороги и крепко уснула.
Мне приснилось, будто я прилетела на облаке в дом свекра и будто муж мой – сам бог любви, а я поссорилась из-за цветов амаранта с другой его женой, богиней Роти. Тут сон мой был прерван. Открыв глаза, я увидела юношу, очень похожего на кули – вероятно, из касты неприкасаемых. Он тянул меня за руку. К счастью, рядом оказалась палка. Я схватила ее и со всего размаху ударила негодяя по голове. Откуда только силы взялись! Парень схватился руками за голову и со всех ног бросился бежать. Палка так и осталась у меня в руках. Опираясь на нее, я снова отправилась в путь. Вскоре мне повстречалась старуха, гнавшая перед собою корову.
– Далеко ли до Мохешпура? – обратилась я к ней. – Или до Монохорпура?
– Кто ты, дочь моя? – спросила старушка. – Такая красавица, и одна-одинешенька! Господи, до чего же ты хороша! Пойдем ко мне.
Я согласилась. Старуха, видимо, догадалась, что я голодна, подоила корову и напоила меня молоком. Она знала, где находится деревня Мохешпур. Я попросила ее проводить меня, обещая щедро одарить, но она отказалась. Ей не на кого оставить дом, сказала старуха, и я ушла одна по дороге, которую мне указала добрая женщина. Шла я долго, до самого вечера, и очень устала.
– Далеко ли еще до Мохешпура? – спросила я повстречавшегося мне старика.
Он ответил не сразу, с удивлением разглядывал меня, потом спросил:
– А откуда ты идешь?
Я назвала деревню, в которой жила старуха.
– Ты сбилась с дороги, тебе надо в обратную сторону. Отсюда до Мохешпура день пути.
Я была в отчаянии.
– А вы куда идете?
– Тут недалеко, в деревню Гоуриграм.
Что оставалось мне делать? Я пошла за стариком.
– У тебя есть знакомые в Гоуриграме? – спросил он, когда мы вошли в деревню.
– Нет, я никого здесь не знаю, – отвечала я. – Прилягу под каким-нибудь деревом, а с рассветом – в путь.
– Какой ты касты?
– Писцов[7]7
Каста писцов (каястха) – одна из привилегированных каст Индии.
[Закрыть].
– А я брахман[8]8
Брахманы – представители высшей касты, касты жрецов.
[Закрыть]. Пойдем ко мне. Ты, видно, из богатой семьи, хоть платье на тебе грязное и рваное. В бедных семьях таких красавиц не бывает.
Я проклинала свою красоту, которая всем бросалась в глаза. Но брахман был человеком пожилым, и я пошла с ним.
После двух дней непрерывных страданий я наконец обрела покой в доме брахмана.
Добрый старик оказался деревенским жрецом.
– Почему ты в лохмотьях? – спросил он меня. – Кто-нибудь отнял у тебя платье?
– Да, – промолвила я.
Жители деревни приносили брахману в дар много одежд, и он дал мне два коротких, но очень широких красных сари. У него же в доме я подобрала старый железный браслет. Но переодеться мне стоило огромных усилий. Все тело нестерпимо ломило, каждое движение причиняло боль. Съев горсточки две риса, я прилегла на циновку, но уснуть никак не могла. Мысль о постигшей меня беде не давала покоя, и я снова стала думать о смерти.
Задремала я лишь на рассвете. И снова мне приснился удивительный сон. Будто предстала я перед темным и страшным богом Ямой[9]9
Яма – в индийской мифологии владыка преисподней.
[Закрыть], а он хохочет, оскалив огромные зубы. Я проснулась в холодном поту и уже больше не могла уснуть. Поднявшись чуть свет, я почувствовала, что тело у меня все еще ломит и подошвы ног горят. У меня не было сил даже сидеть.
И я осталась в доме брахмана, и жила там, пока не оправилась. Жрец и его жена очень заботливо ухаживали за мной. А я все думала, как бы вернуться в родительский дом, однако ничего не могла придумать. Многих женщин умоляла я проводить меня в Мохешпур, но одни не знали туда дороги, а другие не соглашались идти. Мужчины, правда, вызывались сопровождать меня, я же боялась довериться им, да и жрец запрещал.
– Не ходи с ними, – говорил он, – они дурного поведения. Кто знает, что у них на уме. Да и мне совесть не позволит отпустить такую красивую девушку одну с мужчиной.
И я отказывалась. Но однажды я прослышала, что один почтенный брахман из этого селения, Кришнодаш Бошу, с семьей собирается в Калькутту, и решила воспользоваться столь удобным случаем. Правда, мой родной дом и дом свекра находились далеко от Калькутты, но в Калькутте жил мой дядя – младший брат отца. Он мог отвезти меня домой или сообщить отцу.
Я поделилась своими мыслями со жрецом.
– Ты права, – сказал он. – Кришнодаш-бабу очень набожный и добрый старик. Я попрошу его взять тебя с собой.
И брахман отвел меня в дом Кришнодаша-бабу.
– Эта девушка из благородной семьи, – объяснил он. – Она заблудилась и попала в нашу деревню. Возьмите бедняжку с собой в Калькутту, оттуда ей легче будет добраться до родительского дома.
Кришнодаш Бошу согласился, и я прошла на женскую половину. На следующий день я вместе с семьей господина Бошу отправилась в путь, стараясь не замечать пренебрежительного отношения к себе всех домочадцев. Пройдя за день пять крошей, мы добрались до Ганги и утром сели в лодки.
Глава пятая
ПУСТЬ ЗВЕНЯТ ЗАПЯСТЬЯ
Ни разу не доводилось мне прежде побывать на Ганге. И когда спокойная, широкая река засверкала передо мной, душа моя исполнилась восторга. На какой-то миг я даже позабыла про все свои злоключения, любуясь, как по зеркальной поверхности реки, позолоченные солнцем, пробегают время от времени небольшие волны.
Водная гладь казалась бескрайней. По берегам тянулись нескончаемые ряды деревьев. А сколько там было лодок! Со всех сторон доносился плеск весел. Шумно было и на спусках к реке. Кто только не приходил к Ганге, чтобы совершить омовение! Песок на берегу был светел и чист, словно облако в погожий день. И над всем этим великолепием разливалось многоголосое пение птиц.
Да! Ганга воистину священная река!
И все время, пока мы плыли, я не уставала любоваться ею.
Накануне нашего прибытия в Калькутту, перед наступлением сумерек, на Ганге начался прилив. Пришлось причалить к гхату[10]10
Гхат – ступенчатый спуск к воде на берегу реки, озера, водоема.
[Закрыть] у одной тихой деревушки. Здесь тоже все было ново и интересно для меня: и рыбаки в маленьких лодках, напоминающих скорлупу плода пизанго, и ученый брахман, который, сидя на ступеньках гхата, толковал шастры[11]11
Шастры – древние книги, содержавшие брахманские наставления о благочестивом поведении. Шастрами называются также древние трактаты по различным отраслям знания.
[Закрыть]. А вечером к реке пришли красивые, нарядно одетые женщины. Со смехом и шутками они черпали кувшинами воду и снова выливали ее, и, глядя на них, я вспоминала одну старинную песню:
Затем к реке пришли две девочки лет семи-восьми. Как я потом узнала, одну звали Омола, а другую – Нирммола. Я бы не назвала их красивыми, но у них были милые личики. В ушах поблескивали серьги, на руках – браслеты, на шее – ожерелья, и это придавало им своеобразную прелесть. Ноги их четырьмя рядами обвивали цепочки. Волосы были стянуты на затылке узлом и украшены цветами. Каждая девочка несла на бедре по кувшинчику. Спускаясь к гхату, девочки пели песню о приливе. Мне запомнились и девочки, и их песня, потому что она мне тоже очень понравилась. Девочки пели по очереди, по куплету.
Запела Омола:
И на рисовом поле – волны.
И в бамбуковой роще – волны,
Пойдемте, подруги, по воду,
Кувшины свои наполним…
Нирммола продолжала:
Около гхата нашего
Цветами кусты украшены,
Пойдемте, подруги, по воду,
Кувшины свои наполним…
Снова вступила Омола:
У нас красивы наряды,
Звонко смеемся – рады мы
Тому, что так хороши мы,
Тому, что идем с кувшинами,
Ноги наши увенчаны
Браслетами с бубенчиками,
Всем на свете довольны мы —
Идемте ж, подруги, по воду,
Кувшины свои наполним…
А Нирммола отвечала ей:
Мы охрой ступни расписали,
Надели с узорами сари,
Шагам нашим, неторопливым,
Браслеты вторят игривые,
И, слушая их,
Не спешим мы,
Идем потихоньку по воду
Пока с пустыми кувшинами…
Потом снова запела Омола:
Детям игры наскучили —
Но дома сидеть им лучше ли?
Старухи не ищут повода
Ходить с кувшинами по воду,
А нам, нарядно одетым,
Приятно звенеть браслетами.
…Все ближе подходим к гхату,
И дышится вольно-вольно…
Последние две строки девочки спели вместе:
Сейчас мы наши кувшины
Водой до краев наполним!
Такой беззаботностью веяло от этих милых детей, что и мне жизнь перестала казаться трудной и мрачной.
– Чего это ты, разинув рот, слушаешь такую глупую песню? – спросила меня супруга господина Бошу.
– А что в ней плохого? – удивилась я.
– Покарает их бог за то, что они на гхата поют такую песню.
– Если бы им было по шестнадцать лет, тогда дело другое, – возразила я. – Ну а семилетним это простительно. Сами посудите! Ударит вас по лицу взрослый – вы будете оскорблены, ударит ребенок – и вы воспримете это как ласку.
Жена господина Бошу не ответила ни слова и надулась.
А я стала размышлять над своими словами. «В самом деле, почему одни и те же вещи в разных случаях воспринимаются по-разному? Бедняк всякий дар принимает как благодеяние, а богач – как лесть. Почему истина подчас оборачивается грехом себялюбия или злословия. Простить негодяя – тяжкий грех, хотя всепрощение – главная заповедь религии. И еще более тяжкий грех – увести женщину в лес. Но ведь Рама увел Ситу, и никто не счел его грешником».
Да, в жизни все определяется обстоятельствами.
Эта мысль глубоко запала мне в душу. И с тех пор, прежде чем осудить кого-нибудь, я долго думаю. Вот почему мне и пришла сейчас на память песня, которую пели две маленькие девочки.
Показалась Калькутта задолго до того, как мы причалили к берегу. Восторг охватил меня при виде этого огромного города, – восторг и в то же время какой-то смутный страх.
Огромные дворцы, один выше другого, казалось, были сложены из множества домов: на один дом поставлен второй, на второй – третий. Море дворцов, настоящее море!
Но еще сильнее поразил меня лес мачт у причала.
А сколько там было лодок! Двумя длинными рядами они вытянулись вдоль берегов Ганги, и, глядя на них, я невольно подумала: как можно было построить такое множество лодок!
Когда же мы приблизились к городу, я увидела на дороге нескончаемый поток экипажей и паланкинов и толпы пешеходов.
Как найду я здесь дядю?
Ведь это все равно что отыскать песчинку на дне океана!
