Текст книги "Индира"
Автор книги: Бонкимчондро Чоттопаддхай
Жанр:
Прочие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
Глава шестая
ШУБО
Кришнодаш-бабу приехал в Калькутту, чтобы совершить пуджу[13]13
Пуджа – богослужение, во время которого божеству подносятся бананы, рис; иногда молебен по какому-либо торжественному случаю.
[Закрыть] на Калигхате[14]14
Калигхат – район в Калькутте, место паломничества индусов. Здесь расположен храм богини Кали.
[Закрыть], и поселился со всей семьей в Бхобанипуре[15]15
Бхобанипур – в XIX в. пригород, ныне район Калькутты.
[Закрыть].
– Где живет твой дядя? – спросил меня Кришнодаш-бабу. – В самой Калькутте или в Бхобанипуре?
Этого я не знала.
– Может быть, ты помнишь, в какой части города его дом?
Но я ничего не могла сказать. Прежде Калькутта представлялась мне большой деревней, такой же, как мой родной Мохешпур. Я думала, что стоит лишь назвать имя почтенного человека, и всякий укажет вам его дом. Но как найти дядю в этом безбрежном океане зданий и дворцов? С чего начать? Я понятия не имела. Кришнодаш-бабу долго искал дядю, но все его старания не увенчались успехом – Калькутта ведь не деревня.
После свершения пуджи богине Кали[16]16
Кали – в индийской мифологии жена Шивы.
[Закрыть] Кришнодаш-бабу намеревался вместе с семьей отправиться в Бенарес и, как только церемония закончилась, начал готовиться к отъезду. Узнав об этом, я расплакалась.
– Послушай, – сказала мне тогда супруга господина Бошу, – наймись в какой-нибудь дом служанкой. Вот сегодня придет Шубо, и я поговорю о тебе.
Тут я уже зарыдала навзрыд. Что за горькая у меня доля! Мне идти в услужение! Я до крови закусила губу. Но Кришнодаш, хотя и был очень добр ко мне, сказал:
– Я ничем не могу тебе помочь.
И он был прав. Что мог он сделать? Всему была виной злая моя судьба!
Я ушла в соседнюю комнату и там, забившись в угол, дала волю слезам.
Еще не наступил вечер, когда жена Кришнодаш-бабу позвала меня к себе.
– Шубо у нас, – сообщила она мне. – Вот, решай, согласна ли ты поступить в услужение или нет.
Я уже поклялась, что скорее умру с голоду, чем стану служанкой, но, увидев Шубо, изменила свое решение. Я думала, что Шубо – это господин (ведь я была простой деревенской девушкой!). Но Шубо оказалась молодой, очень красивой женщиной. И к тому же на редкость славной и милой. Она была ровесницей мне, с таким же, как у меня, цветом кожи. Только наряд ее сильно отличался от моего: дорогое сари, в ушах тяжелые золотые серьги, на руках браслеты, на шее ожерелье. Да еще кожа была посмуглее моей. Я не могла отвести от нее глаз, и мне казалось, что никогда до той поры не видала я такого прекрасного лица. Оно было нежное, словно распустившийся лотос, и волнистые, как кольца змей, волосы обрамляли его. На этом прелестном лице сияли огромные глаза – то задумчивые, то смеющиеся. Губы молодой женщины были как два лепестка алой розы. Только линии ее фигуры не сумел уловить мой глаз, потому что тело Шубо все время находилось в движении, и, когда я глядела на нее, мне невольно приходили на ум раскачиваемые ветром ветки мангового дерева или волны на реке.
Ласковое выражение ее лица меня окончательно покорило. Надеюсь, читатель не забыл, что я женщина, а не мужчина, и к тому же сама славилась в ту пору красотой. Шубо привела с собой трехлетнего сынишку. И если мать походила на распустившийся цветок, то малыш напоминал еще не раскрывшийся бутон и тоже был прелестен. Он, как и мать, ни секунды не пребывал в покое: бегал, падал, вскакивал, садился на минуту и тут же принимался плясать, и при этом без умолку болтал и смеялся.
– Ну что, решила? – спросила жена Кришнодаша-бабу, видимо заметив, как пристально я разглядываю Шубо и ее сынишку.
– Кто они? – спросила я.
– Хватит болтать! – рассердилась хозяйка. – Это Шубо…
Молодая женщина вмешалась в разговор.
– Тетя, – сказала она с улыбкой, – надо ей хоть немного рассказать обо мне. Она ведь меня совсем не знает. – И, глядя мне прямо в лицо, молодая женщина сказала: – Мое настоящее имя Шубхашини, но в семье тети все с детства зовут меня Шубо.
Здесь нить беседы снова перехватила супруга Кришнодаша.
– Шубо вышла замуж за сына Рамрама Дотто из Калькутты, – сказала она. – Дотто очень состоятельные люди. С детства Шубо жила в доме свекра, и мы давно не виделись с ней. И вот, узнав, что мы приехали на Калигхата, она пришла повидаться с нами. Ну, скажи, сумеешь ли ты прислуживать в богатом доме?
Я, дочь Хормохана Дотто! Я, которая могла бы спать на ложе из золота! Сумею ли я прислуживать в богатом доме? На глаза мои навернулись слезы, горькая улыбка тронула губы. Но никто, кроме Шубхашини, не заметил этого.
– Мы обо всем поговорим с ней, когда останемся вдвоем, – сказала молодая женщина. И если она согласится, я с удовольствием ее возьму.
С этими словами Шубхашини увела меня в другую комнату. Малыш побежал за нами. Шубхашини села на кровать и усадила меня рядом.
– Я уже сказала, как меня зовут, хотя ты и не спрашивала об этом. А как зовут тебя, сестра?
«Сестра! Если я найду в себе силы стать служанкой, то только у них», – подумала я.
– У меня два имени: одно обычное, другое редкое, – отвечала я. – Вашим родственникам я назвала второе, назову его и вам. Меня зовут Кумудини.
– Кунудини, – повторил малыш, он не выговаривал «м».
– Второго имени можешь не называть, – сказала Шубхашини. – Ты из касты писцов?
– Да, моя семья принадлежит к этой касте, – улыбнулась я.
– Я не стану сейчас расспрашивать, чья ты дочь, кто твой муж и где твой дом. Но вот что я скажу тебе. Нетрудно догадаться, что ты из богатой семьи, потому что на твоей шее и руках до сих пор видны следы украшений. Не бойся, тебе не придется у нас выполнять работу служанки. Умеешь ли ты стряпать, хоть немного?
– Умею, дома всегда хвалили мою стряпню.
– В нашей семье все привыкли стряпать сами («И я сам тяпаю, мама», – ввернул малыш), но в Калькутте принято держать кухарку. Наша уезжает домой («Омой, омой», – потребовал малыш). Сегодня же попрошу ма взять тебя на ее место. Но ты не будешь целыми днями возиться на кухне – раза два в неделю, не больше, а остальное время мы будем готовить сами. Согласна?
– Соласна, соласна, – залепетал ребенок.
– Ах ты, негодник! – воскликнула Шубхашини.
– Я бабу, а папа – негодник! – закричал малыш.
– Нельзя так говорить! – Шубхашини с улыбкой взглянула на меня. – Ну, соглашайся.
– Хорошо, я пойду к вам в услужение.
– Почему ты говоришь мне «вы»? «Вы» будешь говорить маме. У нее есть один недостаток. Она любит поворчать, и ее нужно уметь ублажить. Тебе это удастся, я знаю. Я немного разбираюсь в людях. Значит, согласна?
– У меня нет другого выхода, – отвечала я, и глаза мои снова наполнились слезами.
– Почему нет выхода? – переспросила Шубхашини. – Да! Я забыла о главном. Посиди минутку, сестра. Я сейчас вернусь.
И Шубхашини убежала. Я слышала, как она спросила тетку:
– Кем она вам доводится?
Но что ответила супруга Кришнодаша-бабу, я не расслышала. Вероятно, она рассказала все, что ей было обо мне известно. А знала она лишь то немногое, что я сказала жрецу. Малыш не побежал за матерью, он остался играть со мной. Когда Шубхашини вернулась, мы с ним весело болтали.
– Мама, посмотри на мой палец, – крикнул мальчик.
– Я часто на него смотрю, – улыбнулась Шубхашини и, повернувшись ко мне, добавила: – Пойдем, экипаж ждет. А не пойдешь, силой тебя увезу. Только помни, что я сказала: тебе придется завоевать благосклонность мамы.
Мы сели в экипаж, и тут я вспомнила, что одно из двух сари, которые подарил мне жрец, сушилось во дворе, и я не успела взять его с собой. Но теперь было поздно, Экипаж тронулся. Я усадила сынишку Шубхашини к себе на колени и покрыла поцелуями его милое личико.
Глава седьмая
БУТЫЛКА С ЧЕРНИЛАМИ
Ма, которую надо было ублажать, оказалась свекровью Шубхашини. Я низко поклонилась, коснувшись рукой ее ног, и бросила на нее взгляд украдкой. Она лежала на тонкой циновке в тени навеса, положив под голову подушку. Служанка растирала ей ноги. Смеркалось, и мне почудилось, будто на циновке лежит бутылка чернил – такой темнокожей была эта женщина, а ее седые волосы походили на белый металлический ободок пробки.
– Кто это? – спросила свекровь у Шубхашини, заметив меня.
– Вы искали кухарку, и я привела ее, – отвечала молодая женщина.
– Где же ты ее нашла?
– В доме моей тети.
– Она брахманка или из касты писцов?
– Из касты писцов.
– Ох, чтоб ей пусто было, твоей тетке! – запричитала старуха. – Разве можно брать кухарку из касты писцов? А вдруг нам придется угощать брахманов, что тогда прикажешь делать?
– Ну, такое не каждый день случается, – возразила Шубхашини. – И потом, когда это еще будет. Понадобится, найдем и брахманку, хотя все они слишком заносчивы. Стоит заглянуть к ним на кухню, как они тут же выбрасывают всю утварь[17]17
По предписаниям ортодоксального индуизма, брахманы могли есть пищу, к которой не прикасались люди из низших каст.
[Закрыть] и начинают совершать очистительное жертвоприношение. Будто мы неприкасаемые!
Я была в восторге от Шубхашини: судя по всему, она умела держать в руках эту «бутылку».
– Правда твоя, доченька, – согласилась свекровь. – Чем человек проще, тем с ним легче. Ладно, возьмем на время девушку из касты писцов. А сколько ей нужно платить?
– Об этом мы еще не договаривались.
– Как это можно! – возмутилась старуха. – Привести в дом человека, не договорившись с ним о жалованье! Сколько ты хочешь? – обратилась она ко мне.
– Я пришла искать у вас приюта, – отвечала я. – И согласна на любое жалованье.
– Конечно, брахманке мы платили бы больше. Но ты из касты писцов, поэтому я дам тебе три рупии в месяц, еду и одежду.
Услыхав, что я буду получать три рупии в месяц, я едва не разрыдалась, так это меня оскорбило. Но мне нужен был кров, поэтому я согласилась.
Однако этим дело не кончилось. Видимо, в «бутылке» оставалось еще много чернил.
– Сколько тебе лет? – спросила она. – В темноте разобрать трудно, но голос как будто молодой.
– Девятнадцать.
– Иди тогда отсюда, милая, поищи работу в другом месте. Я не держу в доме зрелых девиц.
– Почему, мама? – вмешалась в разговор Шубхашини. – Разве они не умеют работать?
– В своем ли ты уме! – рассердилась свекровь. – Они дурного поведения!
– Ну что вы, мама? Неужели все женщины плохо ведут себя?
– Не все, конечно, только бедные, которым приходится работать.
Тут уж я разрыдалась и выбежала из комнаты.
– Что, ушла эта девка? – забулькала бутылка с чернилами.
– Кажется, ушла, – отвечала Шубхашини.
– Вот и хорошо.
– Но я ее так не отпущу, надо ее прежде накормить.
И Шубхашини пошла за мной. Когда она ввела меня к себе в спальню, я с жаром воскликнула:
– Зачем вы удерживаете меня? Лучше умереть с голоду, чем остаться в вашем доме и выслушивать такие оскорбления.
– Это верно, – проговорила Шубхашини. – Но прошу тебя, переночуй у нас сегодня.
Куда мне было идти? Я вытерла слезы и осталась.
– Куда же ты пойдешь от нас? – спросила, помолчав, Шубхашини.
– К Ганге.
На этот раз заплакала Шубхашини.
– Не надо, – сказала она. – Я что-нибудь придумаю. Ты только выслушай меня спокойно.
И она позвала служанку по имени Харани. В комнату вошла полная женщина, лет сорока пяти, с темным лоснящимся лицом, с которого не сходила улыбка. Но характер у этой женщины, как видно, был горячий.
– Позови его, – приказала Шубхашини.
– Ну, позову, а что толку? Разве он придет в такой поздний час?
– Твое дело позвать, – нахмурила брови молодая хозяйка.
Служанка, посмеиваясь, ушла.
– За кем ты послала? – спросила я. – За мужем?
– Конечно, не за лавочником же, в такую пору!
– Мне уйти? – осведомилась я.
– Нет, оставайся.
Вскоре пришел ее муж. Он был очень хорош собой.
– Зачем ты звала меня? – спросил он, входя в комнату. Тут он увидел меня и очень удивился: – А это кто?
– Ради нее я и пригласила тебя, – пояснила Шубхашини. – Наша кухарка уходит. Я привела эту девушку от тетки, чтобы взять ее на место кухарки. Но твоя мать не хочет.
– Почему?
– Мама говорит, что она «зрелая».
Муж Шубхашини усмехнулся.
– Чем же я могу помочь?
– Оставь ее.
– Зачем?
Шубхашини подошла к мужу и тихо, чтобы я не слышала, проговорила:
– Таков мой приказ.
– Повинуюсь, – шепотом ответил муж.
– Когда? – спросила молодая женщина.
– За ужином.
– Теперь меня возьмут, я знаю, – сказала я, когда муж Шубхашини вышел, – но зачем мне оставаться и терпеть оскорбления?
– Ну, об этом поговорим после. Ганга никуда от тебя не уйдет.
Ровно в девять часов вечера Ромон-бабу, муж Шубхашини, пошел ужинать. Мать сидела с ним рядом.
– Пойдем посмотрим, что будет, – сказала Шубхашини и потащила меня за собой. Спрятавшись за дверью, мы стали наблюдать.
К ужину подали много всяких блюд, но Ромон-бабу, отведав понемногу, отодвинул их от себя и не стал есть.
– Что с тобой, сынок? – встревожилась мать.
– От такой еды и мертвый отвернется! Наша кухарка-брахманка отвратительно стряпает. С завтрашнего дня буду обедать у тетки.
– Не надо, – огорченно сказала мать, – я найму другую кухарку.
Ромон-бабу ничего не сказал, вымыл руки и покинул комнату.
– Из-за нас он остался голодным, – вздохнула Шубхашини. – Зато теперь все улажено!
Я в смущении молчала, не зная, что сказать.
В это время появилась Харани.
– Свекровь вас зовет, – обратилась она к Шубхашини и, глянув в мою сторону, прыснула.
Видно, смех по любому поводу был слабостью Харани. Шубхашини направилась к свекрови, а я стояла за дверью и слышала весь их разговор.
– Эта девушка уже ушла? – спросила старуха.
– Нет, я же сказала, что не отпущу ее, пока не накормлю.
– А как она стряпает, не знаешь?
– Не знаю.
– Пусть побудет до завтра. А там выясним, на что она годна.
– Хорошо, я велю ей остаться, – ответила Шубхашини и вернулась ко мне.
– Ты умеешь стряпать, сестра? – спросила она.
– Умею, я ведь уже говорила.
– Хорошо стряпаешь?
– Завтра отведаешь, тогда скажешь.
– Если не умеешь, говори лучше сразу, я научу тебя.
– Там видно будет, – рассмеялась я.
Глава восьмая
СУПРУГА ПАНДАВОВ[18]18
Пандавы (букв.: потомки Панду) – сыновья Панду, персонажи эпической поэмы «Махабхарата». Однажды Арджуна победил на состязании в стрельбе из лука, и был выбран в мужья его дочерью, красавицей Драупади, которая стала затем общей женой братьев Пандавов, находясь по два дня в доме каждого из них.
[Закрыть]
Итак, на следующий день я взялась за стряпню. Когда Шубхашини пришла на кухню и попробовала мой соус с красным перцем, она только руками всплеснула:
– Чтоб тебе пусто было! – и закашлялась.
Затем мои кушанья отведали дети. Сынишка Шубхашини с удовольствием поел немного риса с соусом, и пятилетняя девочка, когда мать спросила ее: «Ну как, нравится тебе, Хема?» – воскликнула: «Очень! Очень вкусно!» – и тут же принялась декламировать. Она очень любила стихи и читала их вслух по всякому поводу:
Ты, что тоскуешь в красном сари,
Цветок бы в волосы вплела,
Нельзя же дочке пастуха
Весь день возиться у котла!
Ты услыхала звуки флейты
И, плача, бросила стряпню
И кинулась к реке…
– Ну ладно, хватит, – остановила Хему мать, и девочка послушно замолчала.
Ромон-бабу за обедом съел все до крошки. Я тайком подглядывала за ним.
Старая хозяйка не могла сдержать довольной улыбки.
– Кто сегодня готовил, мама? – спросил молодой господин.
– Новая кухарка.
– Отлично готовит! – похвалил Ромон-бабу.
После Ромона-бабу обедал старый хозяин. Но проникнуть в его покои мне не удалось. По приказу хозяйки ему прислуживала прежняя кухарка. Тут я догадалась, почему старуха не хотела брать в дом молодую женщину. И я мысленно поклялась, что никогда не дам ей повода для подозрений.
Позднее я узнала от людей, что хозяин отличался благородством и скромностью. Но супруга его, эта длинная бутылка, была полна ядовитых чернил.
– Как отозвался господин о моих кушаньях? – спросила я кухарку, когда та вернулась на кухню.
Побагровев от злости, старуха крикнула:
– Хорошо стряпаешь, очень хорошо! Мы тоже умеем не хуже, да больно стары стали, какая нам теперь цена! Сейчас нужны красота да молодость!
Значит, и хозяину понравились мои кушанья! И я решила подшутить над кухаркой:
– А как же иначе, диди? Без красоты и молодости теперь не обойтись. У всякого пропадет аппетит при виде старухи!
– Думаешь, ты всегда такой будешь – красивой и молодой? – хрипло вскричала кухарка. – Думаешь, у тебя не будет морщин?
Разъярившись, кухарка схватила горшок, но он раскололся у нее в руках.
– Вот видишь, диди, продолжала я, – была бы ты красивой и молодой – не била бы горшков.
Старуха в бешенстве схватила кухонные щипцы и бросилась на меня. Она, видно, была туга на ухо, и ей показалось, будто я сказала что-то обидное, и в ответ она оскорбила меня.
Я вспыхнула и начала успокаивать кухарку:
– Не надо, диди, положите щипцы на место.
Но старуха не унималась. Она так разошлась, что не заметила даже, как на кухне появилась Шубхашини.
– Ах ты, тварь безродная! – вопила брахманка, наступая на меня. – Мелешь, что на ум взбредет! Хорошо, что я щипцы схватила, а то бы ты еще ударила меня. Это я-то сумасшедшая?
Шубхашини гневно сдвинула брови.
– Я приняла эту девушку в дом, – сказала она. – Как же ты смеешь ее оскорблять? Убирайся вон!
Кухарка бросила щипцы и жалобно запричитала:
– Да что вы, хозяйка! Не оскорбляла я ее. Это вы ослышались!
Шубхашини звонко рассмеялась.
– Пусть язык у меня отсохнет, если я хоть одно грубое слово сказала.
– Помоги тебе бог! – в тон ей воскликнула я.
– Провалиться мне в преисподнюю, к самому Яме!
– Что вы, диди! Зачем же вам бежать туда в такую рань, подождите немного, – дразнила я старуху.
– Пусть мне и в аду не будет места, – продолжала кухарка.
– Не говорите так, диди, – возражала я. – Какой же это ад без вашей стряпни!
– Она болтает невесть что, – жаловалась кухарка Шубхашини, – а вы ей ни слова не скажете. Пойду я к старой госпоже.
– Ты первая ее оскорбила, назвала тварью, – сказала Шубхашини.
Старуха принялась бить себя по щекам, с каждым ударом приговаривая:
– Когда это я сказала «тварь»! Разве я говорила «тварь»!
После того как она в третий раз ударила себя, и мне, и Шубхашини стало жаль ее.
– Неужели, госпожа, вы в самом деле слышали, как кухарка бранилась? – с притворным удивлением спросила я, вступаясь за старуху. – Да разве такая почтенная брахманка станет браниться?
– Вот видите, госпожа, – обрадовалась старуха. – Я бы никогда не оскорбила человека!
– Ну ладно! – смилостивилась Шубхашини. – Видно, кто-то на улице ругался. Правда, на нашу кухарку это совсем не похоже. Ты вчера ела, Кумудини, ее кушанья? Во всей Калькутте никто так не стряпает.
Старуха торжествующе взглянула на меня.
– Да, все ее хвалят, – подтвердила я. – В жизни своей ничего подобного не ела.
– Что и говорить, – расплылась в улыбке кухарка, – вы, дочери благородных людей, знаете толк в еде. Да неужто я осмелюсь обругать девушку из знатного рода, – все никак не могла она успокоиться. – Ты не сомневайся, я не уеду, пока не научу тебя стряпать.
Так мы помирились со старой брахманкой.
Последнее время я только и делала, что плакала, а в тот день впервые засмеялась.
Смех и шутки я ценила теперь, как нищий подаяние.
Вот почему я так подробно рассказываю о старой кухарке. Никогда в жизни не забуду этого дня, столько радости он доставил мне. Я по-настоящему развеселилась.
Старая госпожа обедала после всех.
Я старалась, как могла, угодить ей. Она съела изрядную порцию риса с овощами и пряностями и сказала:
– Прекрасно стряпаешь. Где ты научилась?
– В доме у отца, – ответила я.
– А где твой дом?
Я не стала называть родной деревни.
– Так стряпать может лишь девушка из состоятельной семьи. Твой отец богат?
– Да.
– Почему же ты нанялась кухаркой?
– Со мной случилось несчастье.
– Оставайся у нас. Ты, видно, знатного происхождения. – И старуха позвала Шубхашини.
– Невестка, – сказала она ей, – смотри, чтобы никто ее не обидел, и сама не обижай.
– А я буду обизать, – заявил сынишка Шубхашини, который тоже был здесь.
– Только попробуй, – сказала я, когда мы вышли в другую комнату.
– Ты глупая сковолодка, голшок, что она еще, ма?
– А еще свекровь, – шутливо добавила Шубхашини.
– Кто секловь? – удивился мальчик.
– Она твоя свекровь, – сказала сестренка и указала на меня.
– Кунудини секловь, Кунудини секловь! – в восторге повторял ребенок.
Шубхашини делала все, чтобы я хорошо чувствовала себя в их доме.
– Итак, с сегодняшнего дня, – сказала она, – ты мне сватья.
– Сколько у тебя мужей? – спросила она, когда мы сели обедать.
– Отведав моих кушаний, ты вспомнила о Драупади, – сказала я, поняв ее намек.
– О да! Жена Пандавов великолепно умела стряпать. Ну, сейчас ты наконец поняла, почему свекровь сменила гнев на милость?
– Не совсем. Хотя к девушке из богатой семьи всегда относятся лучше, чем к бедной.
– Ах вот оно что! – рассмеялась Шубхашини. – Думаешь, что тебя обласкали потому, что ты из хорошей семьи?
– А разве не поэтому? – удивилась я.
– Ты накормила ее сына, вот свекровь и подобрела к тебе. Стоит тебе еще покапризничать, она и жалованье удвоит.
– Жалованья мне совсем не надо. Но ведь отказаться было нельзя, вот я и согласилась. Деньги буду хранить у тебя. Отдашь их бедным. Вы приютили меня, что еще мне нужно?
Глава девятая
ПОЛЬЗА СЕДИНЫ
Судьба милостиво обошлась со мной. Она даровала мне не только кров, но еще и бесценную жемчужину – добрую подругу. Шло время, и с каждым днем я все сильнее и сильнее чувствовала, что Шуб хашини всей душой привязалась ко мне, – я была для нее все равно что сестра. Она не давала меня в обиду прислуге. И с работой я справлялась легко. Старая кухарка (все звали ее «мать Шоны») не уехала в деревню – она боялась потерять из-за меня место. Под всякими предлогами она со дня на день откладывала свой отъезд, и в конце концов Шубхашини уговорила хозяйку оставить нас обеих, сославшись на то, что мне, девушке благородной, не пристало готовить на всех домочадцев, а мать Шоны – старуха, куда ей деваться.
– Я не в состоянии держать двух кухарок! – возражала свекровь. – Кто в наше время может позволить себе такую роскошь?
– Ну тогда придется оставить мать Шоны, – сказала Шубхашини.
– Ни за что! – воскликнула хозяйка. – Мой сын не выносит ее стряпни! Ладно уж, пусть живут обе.
Шубхашини прибегла к этой хитрости для того, чтобы облегчить мне работу. Свекровь в ее руках была послушной куклой. К тому же Шубхашини, супруге Ромона-бабу, никто не смел перечить. Но насколько Шубхашини была хитра умом, настолько же она была добра сердцем. С ней я чувствовала себя намного счастливее в те горестные дни. Быстро приготовив рыбу, мясо или какой-нибудь соус, я остальное время проводила в беседах с Шубхашини или играла с ее детьми. А иногда даже подшучивала над самой хозяйкой.
Но однажды из этого чуть не вышло большой неприятности.
Дело в том, что свекровь Шубхашини молодилась и считала, что волосы у нее поседели только по ошибке судьбы. Она почему-то уверовала в то, что стоит ей освободиться от седых волос, и она сразу помолодеет. Поэтому старуха то и дело заставляла всех домашних выдергивать у нее седые волосы. В один прекрасный день и мне пришлось этим заняться. Я принялась проворно пропалывать голову хозяйки, словно поле в период бхадро[19]19
Бхадро – месяц индийского календаря, соответствующий августу-сентябрю.
[Закрыть], и вдруг заметила, что Шубхашини издали манит меня пальцем. Не помню, под каким предлогом я убежала от хозяйки.
– Что ты задумала? – спросила меня Шубхашини. – Хочешь сделать мою свекровь совсем лысой?
– Вот было бы чудесно! – со вздохом сказала я.
– Знаешь, какой поднимется крик? Куда ты тогда денешься?
– Но пойми, я никак не могу остановиться.
– Господи! Ну выдерни несколько волосков и уходи!
– Она не отпустит.
– Скажи, что больше не видишь седых волос, – посоветовала Шубхашини.
– А что будут говорить люди? Это ведь самый настоящий обман! – рассердилась я. – А обмануть – все равно что ограбить. Меня однажды ограбили у Черного озера. – Так я нечаянно проговорилась.
– Что случилось у Черного озера? – спросила Шубхашини.
– Как-нибудь в другой раз расскажу, – уклонилась я от ответа.
– Ну так ты сделаешь, как я тебе сказала? Прошу тебя, выполни мою просьбу.
Я послушалась, смеясь, побежала к хозяйке, выдернула у нее еще несколько волосков и заявила:
– Больше не вижу. Может, остались один-два, я их завтра выдерну.
– А эти мерзавки говорили, что я совсем седая! – обрадованно хихикнула старуха.
С того дня хозяйка еще больше полюбила меня. Но я дала себе слово впредь не обманывать ее. Взяв из своего жалованья одну рупию, я попросила Харани купить флакон краски для волос. Служанка от смеха не могла вымолвить ни слова, и, лишь немного успокоившись, спросила:
– Зачем тебе? Кого ты собираешься покрасить?
– Кухарку, – ответила я.
Харани едва не лопнула от хохота. Как на грех на кухню вошла мать Шоны. Чтобы не смеяться, Харани уткнулась лицом в край сари, однако не могла удержаться и выбежала из комнаты.
– Что это она надрывается? – спросила старая брахманка.
– Делать, видно, нечего, – ответила я и потом добавила: – Это я ее рассмешила, сказала, почему бы нашей кухарке не покрасить волосы.
– Что же тут смешного? – обиделась старуха. – Ничего плохого в этом нет. Дети и так дразнят меня «пучком конопли».
Услыхав нас, Хема тут же стала читать стихотворение:
Идет старушка, на голове пучок конопли.
В него воткнуты цветы,
В руках палка, на шее веревка,
В ушах пара дутых золотых серег.
– Пала дулаков, – передразнил братишка девочку.
Опасаясь, как бы малыш еще чего-нибудь не наговорил, Шубхашини поспешила унести его.
– Так и быть, выкрашу тебе волосы, – сказала я.
– Вот спасибо, – обрадовалась старуха. – Да будет долгой твоя жизнь! Да ниспошлет тебе небо много золотых украшений! Дай тебе бог выучиться хорошо стряпать.
Хохотушка Харани была на редкость расторопной, и очень быстро раздобыла краску. С флаконом в руках я предстала перед хозяйкой, но сделала вид, что собираюсь дергать у нее оставшиеся седые волосы.
– Что это у тебя? – поинтересовалась старуха.
– Так, жидкость одна. От нее седые волосы сами выпадают.
– Скажите пожалуйста! – изумилась хозяйка. – В жизни не слыхала ничего подобного! Смочи-ка мне волосы, только смотри, чтобы это не оказалось краской!
Я выполнила просьбу старой госпожи со всем усердием, на какое была способна, и покинула ее покои.
Как и следовало ожидать, через некоторое время волосы старухи потемнели. К несчастью, первой заметила это Харани, убиравшая комнаты хозяйки. Она выронила метлу из рук и со смехом убежала. Хозяйка вернула ее, но стоило Харани взглянуть на старую госпожу, как она, закрыв лицо краем сари, снова удрала, на этот раз на крышу[20]20
В Бенгалии крыши домов делают плоскими. На крышах обычно отдыхают, сушат белье.
[Закрыть].
Мать Шоны как раз сушила там волосы после мытья.
– Что случилось? – спросила она у Харани.
От душившего ее хохота Харани не могла вымолвить ни слова, и только показывала на голову кухарки. Так и не добившись от нее толку, кухарка спустилась вниз.
– О госпожа, – завопила она, войдя к ней. – Что стало с вашими волосами, они совсем черные! Уж я-то знаю, чьих рук это дело!
Тем временем меня разыскала Шубхашини.
– Это ты, негодница, выкрасила волосы свекрови? – смеясь спросила она.
– Я.
– Чтоб тебе пусто было! Видишь, какая поднялась суматоха!
– Не волнуйся, – только и успела сказать я, потому что старая хозяйка снова позвала меня к себе.
– Ах Кумо, – с укором проговорила она, что ты наделала, зачем выкрасила меня?!
Однако лицо хозяйки сияло от удовольствия.
– Кто вам такое сказал, госпожа?
– Мать Шоны.
– Да что она понимает! Это не краска, госпожа, а самое настоящее лекарство.
– И очень хорошее лекарство, милая. Принеси-ка зеркало.
Я выполнила приказание.
– Ни одного седого волоса, – поглядев в зеркало, сказала старуха. – О горе. Теперь все станут говорить, что я крашусь. – И все же она не могла скрыть довольной улыбки.
После этого случая мою стряпню стали хвалить еще больше и удвоили мне жалованье.
– Милая, – сказала хозяйка, – нехорошо, что у тебя на руках одни стеклянные браслеты. – И она протянула мне два золотых браслета, которые уже не носила.
Это было так унизительно, что я опустила голову и почувствовала, как на глаза мне навернулись слезы, они-то и помешали мне отказаться от подарка.
Выбрав удобный момент, старая кухарка спросила меня:
– Лекарство еще осталось?
– Какое лекарство? То, которое я дала одной брахманке, чтобы она приворожила мужа?
– Провалиться тебе на этом месте. Болтаешь всякую чепуху, как дитя неразумное, будто не знаешь, что у меня нет мужа!
– Неужели нет? – притворилась я удивленной. – Ни одного?
– Это у таких, как ты, по пяти, не меньше! – рассердилась старуха.
– Я не умела бы так хорошо стряпать, не будь я Драупади. Но, имей я пять мужей, никто бы и в рот не взял моей стряпни.
– А почему непременно пять? То, что позволительно мусульманке, грех для индусской девушки[21]21
По религиозным канонам индуска не имела права выйти второй раз замуж. До 1828 г. в Индии существовал варварский обычай самосожжения вдов на погребальном костре умершего мужа.
[Закрыть]. Как это можно! А волосы у меня и в самом деле похожи на пучок конопли, – вздохнула кухарка, – потому я и спросила о лекарстве, о том самом, от которого волосы темнеют.
– Так бы и сказала. Конечно, осталось. – И вручила кухарке пузырек с краской.
Ночью, когда все спали, брахманка вылила жидкость себе на голову. Красить волосы она не умела, и потому получилось очень неровно. Кроме того, она забрызгала краской все лицо.
Утром, когда кухарка появилась на кухне, она была похожа на пеструю кошку: половина волос ее так и осталась седой, а половина приобрела красно-рыжий оттенок. Лицо же, забрызганное черной краской, напоминало морду обезьяны или кошки с подпаленной шерстью. Нельзя было без смеха смотреть на нее.
Харани так расхохоталась, что под конец в изнеможении упала к ногам Шубхашини.
– Ну скажите мне, госпожа, как можно жить в доме, где творятся такие чудеса? Когда-нибудь я умру от смеха!
– Тетя, кто вас так раскрасил? – спросила кухарку маленькая дочь Шубхашини, чем еще больше разозлила старуху.
не унималась девочка, а сынишка Шубхашини спросил:
– Мама, сталая тетя залезла в голшок?
Малыш видел однажды, как кошка полезла за рыбой в горшок и вся перепачкалась в саже.
Я подговорила всех домочадцев ничего не объяснять старухе, и кухарка как ни в чем не бывало, гордо демонстрировала всем свою голову – великолепную помесь кошки с обезьяной.
– Чего вы зубы скалите? – недоумевала мать Шоны.
– А разве ты не слыхала, что сказал малыш? – отвечали служанки. – Он сказал «сталая тетя залезла в голшок». Все говорят, что вчера ночью ты потихоньку лизала горшки на кухне. Но мы за тебя вступились: мать Шоны человек пожилой, говорим, и не позволит себе такого.
В ответ старуха разразилась бранью.
– Негодницы! – кричала она. – Губительницы своих мужей. Несчастные… – Старуха призывала Яму, владыку ада, поглотить всех женщин вместе с их мужьями и сыновьями. Но – увы! – Яма не внял ее мольбам. И кухарка по-прежнему ходила с разукрашенным лицом. В таком виде она и понесла еду Ромону-бабу.
Молодой господин набил полный рот, но проглотить ничего не смог, давясь от смеха. Потом я узнала, что и старый хозяин, Рамрам Дотто, когда брахманка принесла ему завтрак, тотчас поспешил отослать ее обратно.
Наконец Шубхашини сжалилась над старухой.
– Пойди ко мне в комнату, взгляни на себя в большое зеркало, – сказала она кухарке.
Вернувшись, старуха завопила истошным голосом, и на мою голову посыпались проклятия. Я пыталась ей втолковать, что не виновата, что велела ей смочить жидкостью только волосы, а не лицо, но все напрасно. Кухарка не переставала уговаривать Яму откусить мне голову. А у маленькой Хемы и для этого случая нашелся стишок:
