Текст книги "Индира"

Автор книги: Бонкимчондро Чоттопаддхай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава пятнадцатая

Покончив с делами, Гобиндолал, по давно укоренившейся привычке, вечером отправился в сад к пруду Баруни. Эти ежедневные прогулки доставляли ему огромное удовольствие. Много раз, бывало, проходил он под одними и теми же деревьями, по одним и тем же тропинкам. Но сейчас речь пойдет не о деревьях. У самого пруда находился небольшой каменный постамент. На нем возвышалась высеченная из белого мрамора статуя женщины. Полуобнаженная, она стояла, потупившись. И вода бежала из опрокинутого у ее ног кувшина. Вокруг статуи были расставлены ярко раскрашенные глиняные вазы с цветами. Были там и вербена, и розы, и хризантемы. Чуть пониже пышно цвели жасмин и гардении. Воздух был напоен их пряным ароматом. Далее росли декоративные деревья – местные и иноземные породы с голубоватой, желтой и красноватой листвой. Гобиндолал очень любил это место. Иногда, в лунные ночи, он приводил сюда и жену. Бхомра называла полуобнаженную мраморную женщину бесстыдницей и старалась прикрыть ее краем своего сари. Случалось даже так, что она приносила с собой из дома какую-нибудь одежду и наряжала статую. Забавляясь, Бхомра не раз пыталась вырвать кувшин из мраморных рук красавицы.

В этот день Гобиндолал тоже сидел здесь в сумерках, любуясь зеркальной гладью пруда. Внезапно он заметил Рохини. Она медленно спускалась к воде по широким ступеням. Да, без всего можно обойтись, только не без воды. Даже в этот ужасный для нее день Рохини пришла за водой.

«Может, она захочет выкупаться?» – подумал Гобиндолал и, чтобы не мешать ей, отошел от берега.

Долго еще бродил он по саду. Наконец, решив, что Рохини, должно быть, уже ушла, Гобиндолал вернулся на прежнее место, сел у подножия статуи и снова устремил взгляд на воду. Странно, кругом ни души, а на воде качается кувшин. Интересно, чей он?

«Уж не утонул ли кто-нибудь?» – мелькнула мысль. – Но ведь здесь была только Рохини». И тут Гобиндолалу вспомнился разговор между Бхомрой и Кхири: «Кувшин на шею – и в пруд Баруни!» – прозвучал в его ушах голос Бхомры. А Рохини ответила: «Хорошо!» Гобиндолал поспешно спустился к воде. С последней ступеньки он мог видеть весь пруд. В прозрачной, как стекло, воде дно у самого берега было отчетливо видно. Там, под водой, похожая на белое, холодное изваяние, лежала Рохини и, казалось, освещала собой темную глубину.

Глава шестнадцатая

Не теряя времени, Гобиндолал кинулся в воду, вытащил Рохини и бережно опустил ее на ступени. Нельзя было определить, жива она еще или нет. Во всяком случае, признаков жизни она не подавала. Гобиндолал позвал садовника. Вдвоем они перенесли Рохини в беседку. Кроме Бхомры, в этой беседке не бывала еще ни одна женщина. В бледном свете зажженной лампы безжизненное тело Рохини казалось прекрасным, как цветок, смятый ураганом. Ее густые, длинные волосы, отяжелевшие от влаги, расплелись, и вода струилась с них, как дождь из черных туч. Глаза были закрыты, а дуги бровей над смеженными веками казались совсем темными. На высоком, спокойном лбу словно застыл отпечаток невысказанной мысли; щеки еще хранили легкий румянец, и губы по-прежнему были нежны, как чашечка цветка. Глаза Гобиндолала наполнились слезами. «Несчастная! – подумал он. – Зачем дана тебе такая красота, когда не дано счастье? Зачем ты сделала это?»

Мысль о том, что он сам виновник самоубийства красавицы Рохини, причиняла невыносимую боль Гобиндолалу.

«Надо попробовать вернуть ее к жизни», – подумал Гобиндолал. Он знал, как следует поступать в подобных случаях. Освободить легкие от воды оказалось сравнительно легко, стоило лишь несколько раз согнуть и разогнуть тело Рохини. Гораздо труднее было восстановить дыхание. Следовало поднять кверху руки, чтобы объем грудной клетки увеличился, и в этот момент вдохнуть в рот пострадавшему воздух; потом надо было медленно опустить руки – грудная клетка сократится, и воздух выйдет обратно. Так делают искусственное дыхание. Вдувать воздух продолжают до тех пор, пока дыхание не станет нормальным. Чтобы вернуть Рохини к жизни, нужно было проделать то же самое, то есть взять ее за руки и вдохнуть ей в рот воздух. Коснуться этих пунцовых нежных губ! Да это все равно что отведать из кубка Маданы смертельного и пьянящего напитка любви! Кто решится на это? Рядом с Гобиндолалом находился только садовник. Все остальные давно разошлись по домам.

Волей-неволей Гобиндолалу пришлось обратиться к нему. Этих нежных губ должно было коснуться дыхание садовника!

– Нет, господин, не смею! – проговорил садовник. Если бы Гобиндолал приказал ему жевать камни, садовник сделал бы и это в угоду своему господину, но коснуться этих нежных, манящих губ! Садовник даже вспотел. – Нет, не могу, господин! – повторил он. Садовник сказал правду. Если бы Рохини после этого ожила и, как прежде, надменно надув губки, стала ходить за водой мимо садовника, ему пришлось бы навсегда покинуть сад. Свой заступ, лопату, ножницы и грабли – все побросал бы бедняга в пруд и кинулся бы следом за ней, а может, и утопился бы в синих водах Баруни. Не знаю, об этом ли подумал садовник, во всяком случае, он отказался наотрез.

Пришлось Гобиндолалу самому решиться. Он приказал садовнику поднимать и опускать руки Рохини, а сам, приложив свои губы к мягким пунцовым губам Рохини, стал вдувать воздух ей в легкие.

В это время Бхомра с палкой в руках гонялась за кошкой. Однако получить удар предстояло не кошке, а самой Бхомре!

Почти целых два часа садовник поднимал и опускал руки Рохини, а Гобиндолал усердно вдувал воздух ей в рот. Дыхание становилось все ровнее и ровнее. Рохини вернулась к жизни.

Глава семнадцатая

Как только Рохини ожила, Гобиндолал заставил ее выпить несколько капель лекарства. Оно прекрасно подкрепляло силы, и через несколько минут Рохини окончательно пришла в себя. Она увидела, что находится в красивой комнате. Ощутила на лице своем дуновение свежего ветерка, проникавшего через открытое окно. В стеклянной лампе слабо мерцал огонек, и в сердце ее так же слабо разгорался свет жизни. Она оживала от напитка, поднесенного Гобиндолалом, она возвращалась к жизни, упиваясь звуком его голоса. Сначала дыхание и сознание, затем зрение, наконец, память и речь постепенно вернулись к Рохини, и она проговорила:

– Я умирала, кто спас меня?

– Не все ли равно? Ты жива – это главное, – ответил Гобиндолал.

– Зачем вы спасли меня? Неужели вы настолько меня ненавидите, что противитесь даже моей смерти?

– Зачем тебе умирать?

– Неужели и на это я не имею права?

– Никто не имеет права на грех. А самоубийство – это великий грех.

– Я не знаю, что грешно, что нет. Некому было меня учить этому, – горячо заговорила Рохини. – Я не признаю ни греха, ни добродетели. За что мне такое наказание? Я не сделала ничего плохого, а так несчастна! Грех меня не пугает. Я все равно покончу с собой. Жаль, что вы заметили меня. Но в следующий раз я постараюсь не попадаться вам на глаза.

– Зачем тебе умирать? – с отчаянием в голосе повторил Гобиндолал.

– Лучше погибнуть сразу, чем умирать медленной смертью, умирать каждую минуту, каждый час, ночь за ночью, день за днем.

– Зачем так мучить себя?

– Как же не мучиться, когда день и ночь испытываешь жажду? Когда горит сердце, а перед тобой прохладная вода, и в этом рождении ты не можешь коснуться ее? Не смеешь даже надеяться!

– Ну довольно, – остановил ее Гобиндолал, – пойдем я провожу тебя.

– Я и одна дойду, – ответила Рохини.

Гобиндолал понял, почему Рохини не разрешила ему идти, и не настаивал.

Оставшись один, Гобиндолал бессильно опустился на землю и зарыдал.

– О владыка, о господин мой, – взывал он ко всевышнему, – спаси меня! Только ты можешь избавить меня от несчастья! Я погибну. Погибнет Бхомра. Дай мне силы превозмочь себя!

Глава восемнадцатая

– Почему ты так поздно сегодня? – спросила Бхомра, когда Гобиндолал вернулся домой.

– Зачем ты спрашиваешь? Разве так не бывало раньше?

– Да, но сегодня у тебя такое лицо, будто что-то случилось.

– Что же именно?

– Откуда мне знать? Меня ведь с тобой не было!

– А по лицу моему ты не можешь догадаться?

– Перестань шутить. Я только вижу, что-то случилось. Расскажи скорей, мне страшно. – Глаза Бхомры были полны слез.

– Хорошо, когда-нибудь я расскажу тебе все. Но не теперь, – проговорил Гобиндолал, ласково вытирая ей глаза.

– Почему не теперь?

– Ты совсем еще девочка, а такие истории не для детей.

– А что, завтра я стану старше?

– Я и завтра тебе ничего не скажу. Года через два, может быть. А сейчас не спрашивай меня больше ни о чем, Бхомра.

– Ну хорошо, пусть через два года, – проговорила Бхомра со вздохом. – А мне так хотелось услышать все сегодня! Но раз ты не хочешь говорить, значит, не скажешь. Знаешь, мне отчего-то очень грустно сегодня.

Какая-то неизъяснимая тоска сжимала сердце Бхомры. Так бывает иногда весной: на чистое, светлое, безоблачное небо вдруг набегут тучи, и вокруг сразу станет темно. Бхомре тоже казалось, будто темное облако внезапно скрыло от нее солнце. Из глаз брызнули слезы.

«Ну вот, расплакалась без причины, – думала она, – муж решит, что я капризничаю, и рассердится». Все еще всхлипывая, она отправилась к себе в комнату и, усевшись в уголке, принялась читать «Оннодамонгол». Не знаю, что тревожило Бхомру, но темные тучи на небе ее сердца так и не разошлись.

Глава девятнадцатая

Гобиндолал зашел к Кришноканто Раю, чтобы обсудить с ним некоторые хозяйственные вопросы, и завел разговор о том, как идут дела в других поместьях. Обрадованный интересом племянника к хозяйству, Кришноканто отвечал:

– Было бы очень хорошо, если б ты хоть немного помогал мне. Долго ли я еще протяну? А если ты теперь же не начнешь вникать в каждую мелочь, то после моей смерти совсем запутаешься. Стар уж я стал, и ездить по поместьям мне не под силу. А без присмотра какое хозяйство?

Если хотите, я могу поехать вместо вас. Мне давно хочется посмотреть все поместья.

– Ты меня порадовал, – проговорил довольный Кришноканто. – Я как раз получил известие из Бондоркхали, что там не все ладно. Управляющий жалуется, что крестьяне бунтуют, не хотят платить, а крестьяне обвиняют управляющего в том, что он присваивает их деньги. Поезжай туда, если хочешь.

Гобиндолал сразу же согласился. Ведь только ради этого и пришел он к Кришноканто.

Гобиндолал вступил в ту пору, когда жажда красоты становится особенно мучительной, а душевные силы подобны волнам разбушевавшегося моря. Бхомра не смогла утолить этой жажды. Красота Рохини явилась для него такой желанной, как первые грозовые тучи на знойном небе для птицы чатоки. При взгляде на Рохини сердце его встрепенулось, словно павлин при виде дождевых туч. Едва осознав это, Гобиндолал поклялся, что скорее умрет, чем обманет Бхомру, и решил, что в заботах о хозяйстве ему легче будет забыть Рохини, тем более если удастся куда-нибудь уехать на время. С этой мыслью он зашел к Кришноканто и с готовностью согласился ехать в Бондоркхали.

Когда Бхомра узнала об отъезде мужа, она заявила, что хочет отправиться вместе с ним. Но ни слезы, ни упреки не помогли: свекровь не отпустила ее. Снарядили лодку, Гобиндолал в присутствии всех домашних простился с Бхомрой и отправился в десятидневное путешествие до Бондоркхали.

Сначала Бхомра горько плакала. Потом разорвала свою любимую книжку, выпустила из клетки всех птиц, побросала в воду кукол, повыдергивала из кадок все цветы, швырнула ужин в лицо стряпухе и оттрепала служанку за косы; наконец, поссорилась с золовкой и заперлась у себя в спальне. Здесь, завернувшись в чадор, она снова принялась плакать. Между тем, подгоняемая попутным ветром, лодка Гобиндолала, легко рассекая волны, уплывала все дальше.

Глава двадцатая

Оставшись одна, Бхомра не находила себе места от тоски. Она выкинула постель, которая вдруг показалась ей слишком мягкой, запретила служанкам приносить в дом цветы – в них много всякой мошкары; перестала играть в карты, а когда ее спрашивали, почему она так делает, отвечала, что свекровь не любит, когда играют в карты. Иголки, пряжу, рисунки для вышивок – все раздарила соседкам, сославшись на болезнь глаз. Если спрашивали, почему она в грязном сари, говорила, что из-за прачки, хотя в доме было полно чистого белья. Гребень давно не касался ее волос, и они торчали во все стороны, словно высохшая трава улу. Когда же Бхомре напоминали об этом, она с рассеянной улыбкой небрежно собирала их в узел, тем дело и кончалось. Есть Бхомра отказывалась, говорила, что ее лихорадит. Свекровь, по совету лекаря, приготовила отвар и пилюли, и велела Кхироде давать их Бхомре. Но строптивая Бхомра выкинула все лекарства в окно. В конце концов поведение молодой хозяйки вывело Кхироду из терпения.

– Стоит ли так по нем убиваться, боутхакурани? – не выдержала она. – Вы тут не едите, не спите, а он, может, и не думает о вас совсем? Вы слезами обливаетесь, а он, может, покуривает себе кальян да мечтает о Рохини!

Бхомра дала своей Кхири хорошую затрещину (руки ее легко приходили в движение) и, сдерживая слезы, сказала:

– Можешь болтать что хочешь, только не здесь. Сейчас же убирайся отсюда!

– Кулаком людям рот не заткнешь! Мы молчали, чтобы не сердить вас, но ведь и не сказать нельзя! Вот спросите хоть Панчи, она вам скажет, что Рохини в тот день вернулась из вашего сада далеко за полночь.

На беду себе затеяла Кхирода этот разговор! Бхомра вскочила и принялась колотить служанку, потом начала таскать ее за волосы, а под конец расплакалась. Кхироде и раньше случалось получать колотушки от своей госпожи, но она никогда не сердилась на Бхомру. Однако сегодня ей стало обидно.

– Битьем делу не поможешь, – проговорила она. – Мы для вас же стараемся. Не можем мы слышать, как люди о вас сплетничают. Мне не верите, Панчи спросите.

Вся в слезах от гнева и обиды, Бхомра закричала:

– Спрашивай сама, если тебе нужно! Неужели я буду расспрашивать про своего мужа, как какая-нибудь паршивая служанка? Ты, кажется, стала забываться. Смотри, я велю выгнать тебя вон отсюда! Не смей больше попадаться мне на глаза!

Тогда Кхирода, она же Кхири, удалилась, кипя от негодования. А Бхомра подняла к небу залитое слезами лицо и, сложив умоляюще руки, мысленно обратилась к Гобиндолалу: «О мой единственный наставник, ты само воплощение правды и справедливости! Неужели ты действительно скрыл это от меня?»

Бхомра заглянула в глубину своей души, недоступную для взоров посторонних и чуждую самообмана. Но там она не нашла недоверия к мужу. Да и не могло его быть. На один только миг мелькнула в ее сознании мысль: «Ну а если даже он изменил мне, то разве нет выхода? Я умру, и все уладится само собой».

Индийские женщины привыкли легко смотреть на смерть.

Глава двадцать первая

«Подумать только, какая самонадеянность у девчонки! Не верит, видите ли!» – думала тем временем служанка Кхири. Она была доброй женщиной и не желала зла своей молодой госпоже. Однако то, что Бхомра не поверила ей, показалось Кхири нестерпимо обидным. Она наспех натерла свое и без того лоснящееся тело маслом, накинула на плечи цветное полотенце, взяла кувшин и отправилась купаться на пруд Баруни. Там ей встретилась тетушка Хоромони, стряпуха из дома Раев, она как раз возвращалась с купания. Кхирода немедленно вступила с ней в разговор.

– Да, правду говорят: для кого крадешь, тот первым тебя вором назовет, – заговорила она, – нелегко нынче стало служить господам. Никак им не угодишь!

Почуяв интересные новости, Хоромони переложила выстиранное сари с правой руки на левую и спросила:

– Ты о чем это, Кхирода? Случилось что-нибудь?

Тут уж Кхири отвела душу.

– Сама посуди, – проговорила она, – всякие нахалки из деревни повадились шляться к господскому пруду, так уж нам, слугам, нельзя и сказать об этом!

– Да? А кто же это из деревенских ходил в господский сад?

– Кто же еще! Конечно, эта дрянь, Рохини.

– Несчастная! Опять о ней разговоры пойдут. А в чьем саду ее видели?

Кхирода назвала имя Гобиндолала. Женщины обменялись многозначительными взглядами. Потом, поболтав еще немного, разошлись. Не успела Кхирода пройти и нескольких шагов, как столкнулась еще с одной женщиной. Остановив ее каким-то шутливым замечанием, Кхири и ей поведала о бесстыдном поведении Рохини. В это утро она успела рассказать о своих печалях еще по крайней мере десятку женщин, и, успокоенная и довольная собой, окунулась в чистые воды Баруни. Между тем Хоромони, Хори, Тари и все другие, кого встречала Кхирода на пути к пруду, уже передавали своим подругам и соседкам свежие новости: негодницу Рохини видели в саду господина Гобиндолала. Слухи росли, множились, и не успело еще зайти солнце, в утренних лучах которого Кхири впервые упомянула при Бхомре имя Рохини, как каждому уже стало известно, что Рохини возлюбленная Гобиндолала. Сначала говорилось просто о встрече в саду, потом о безумной любви, потом о ценных подарках, потом… Что еще способны сказать вы, охотницы до сплетен и столь искусные в злословии целомудренные женщины? Будучи всего лишь жалким мужчиной и правдивым писателем, я просто не беру на себя смелость рассказывать об этом подробно.

Наконец сплетни дошли и до Бхомры. Первой принесла ей вести Бинодини, жена младшего сына Рая.

– Так это правда? – спросила она Бхомру.

– Вы о чем это, тхакурджи? – холодно проговорила Бхомра, хотя сердце ее разрывалось от горя.

Изогнутые, как лук, брови Бинодини удивленно приподнялись. Она стрельнула глазами и сказала, беря на руки сына:

– Я насчет Рохини спрашиваю.

Бхомре нечего было ответить. Она взяла у Бинодини мальчика и незаметно сделала так, чтобы ребенок расплакался. Бинодини принялась кормить его грудью и вскоре ушла. Потом к Бхомре пожаловала еще одна родственница, Шуродхуни.

– Ох, невестка, спасай своего мужа, пока не поздно! – затарахтела она. – Очень уж ты черна, а мужчин одними сладкими речами около себя не удержишь, им красоту подавай! Кто знает, что на уме у этой Рохини!

– Что же у нее на уме, по-твоему? – с трудом произнесла Бхомра.

Шуродхуни хлопнула себя рукой по лбу.

– Вот несчастная! Все уже знают об этом, а ты ничего не слыхала? Да ведь твой муж подарил Рохини украшений на семь тысяч рупий!

– Знаю. Сама счета видела. Тебе тоже отложено четырнадцать тысяч на украшения, – проговорила Бхомра и открутила голову попавшейся под руку кукле.

Много еще женщин, вслед за Бинодини и Шуродхуни, навестили в этот день несчастную Бхомру. Поодиночке, по двое и по трое приходили они, и все лишь затем, чтобы сообщить Бхомре о любви ее мужа к Рохини. Были среди них и юные девушки, и молодые женщины, и совсем старухи, но все твердили Бхомре одно и то же:

– Что ж удивительного? Кто не забудет стыд при виде господина Гобиндолала! Да и против красоты Рохини устоять трудно!

Кто с сочувствием, кто с издевкой, кто насмешливо, кто злорадно, но все они говорили одно: кончилось твое счастье, Бхомра!

До сих пор Бхомра слыла самой счастливой женщиной в деревне. Глядя на нее, многие умирали от зависти. Подумать только: и счастье, и богатство, и муж красивый – все есть у этой черной уродины! Отовсюду ей почет и уважение. Мало того, что муж ей верен, он еще и любит ее! Деревенские кумушки не могли этого вынести. Поэтому теперь, подхватив детей на руки, простоволосые, они все спешили сообщить Бхомре, что кончилось ее счастье. И никому не пришла в голову мысль, что несчастная Бхомра беззащитна, ни в чем не повинна и совсем одинока.

Она, наконец, не выдержала этой травли, заперлась в спальне и с плачем опустилась на пол.

«Рассей мои страхи, любимый мой, – мысленно обратилась она к мужу. – Мне не с кем поделиться моим горем. Я так хочу верить тебе, но ведь все кругом твердят одно и то же. Разве могут все лгать? Тебя нет со мной, и некому рассеять мои подозрения. Что мне делать? И почему я еще жива? Вернись, мой господин! Иначе я умру, и тогда не вини меня в том, что я сделала это, не предупредив тебя».

Глава двадцать вторая

Между тем Рохини мучилась не меньше Бхомры. Разумеется, и до нее дошли сплетни. Рохини стало известно, что по деревне прошла молва, будто Гобиндолал, ее возлюбленный, подарил ей на семь тысяч украшений. Кто пустил этот слух, Рохини разузнать не могла, да и не очень старалась. Она просто решила, что это сделала Бхомра.

«Кто другой мог так зло посмеяться? Бхомра меня ненавидит, – думала Рохини. – Сначала в воровстве обвинили, а теперь еще этот позор пал на мою голову! Нет, больше я здесь ни дня не останусь. Но перед тем как уйти, отомщу Бхомре: будет она меня помнить!»

Я думаю, вы уже успели достаточно познакомиться с характером Рохини: для нее не существовало невозможного. Она заняла у соседки бенаресское сари и оправленные в золото украшения, свернула все это в узел, и, когда настал вечер, появилась на женской половине в доме у Раев.

Бхомра только что устроила себе постель прямо на полу и прилегла. Она то плакала, то, устремив неподвижный взгляд на стропила, упорно думала о чем-то. Вдруг в комнату вошла Рохини и села напротив Бхомры. Ее появление было для Бхомры полной неожиданностью. Яд ревности заставил жену Гобиндолала заговорить первой.

– К господину Кришноканто ты уже лазила воровать. Теперь и ко мне за тем же пожаловала?

«Нет, пришла тебе язык отрезать», – подумала про себя Рохини, но вслух произнесла:

– Мне можно больше не заниматься воровством. В деньгах я теперь не нуждаюсь. Спасибо молодому господину, есть у меня теперь во что одеться и что поесть. Но люди многое преувеличивают.

– Убирайся вон отсюда! – крикнула Бхомра.

– Я говорю, люди всегда преувеличивают, – продолжала Рохини, не обращая ни малейшего внимания на слова Бхомры. – Болтают, будто мне подарили украшений на семь тысяч рупий, а на самом деле я получила всего три тысячи, да еще одно сари. Так что насчет семи тысяч зря болтают. Вот я и пришла, чтобы ты сама могла в этом убедиться. – И, развернув узел, Рохини положила перед Бхомрой сари и украшения.

Бхомра гневно отшвырнула их.

– Золото топтать не годится, – проговорила Рохини и стала собирать рассыпавшиеся драгоценности. Потом опять свернула все в узел и, не вымолвив больше ни слова, вышла из комнаты.

Очень досадно, верно? Бхомра смогла поколотить Кхироду, а Рохини пальцем не тронула! Если бы на месте Бхомры оказались наши читательницы, то они наверняка собственными руками расправились бы с негодницей. Разумеется, нам известно, что нельзя поднимать руку на женщину. Но это правило не распространяется на дьяволиц и ведьм. И все же думается мне, что я могу объяснить, почему Бхомра не тронула Рохини. Кхироду Бхомра любила и потому поколотила ее сгоряча. Рохини же она ненавидела и поэтому не прикоснулась к ней. Ведь когда дети дерутся между собой, мать всегда накажет своего сына, но никогда не тронет чужого.