Текст книги "Индира"

Автор книги: Бонкимчондро Чоттопаддхай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава десятая

На рассвете того же дня Гобиндолал стоял у окна своей спальни. Солнце еще не взошло, но до рассвета оставалось совсем немного. В доме и во внутреннем дворике все было объято сном, не подавала еще голоса и кукушка. Одна малиновка завела свою песенку. Дул прохладный предрассветный ветер. Гобиндолал распахнул ему навстречу окно и стоял, полной грудью вдыхая свежий, напоенный ароматом цветов утренний воздух. Вскоре рядом с Гобиндолалом оказалась маленькая, тоненькая женщина.

– Ты почему здесь? – проговорил Гобиндолал.

– А ты почему? – в свою очередь спросила маленькая женщина. Можно не говорить, что это была жена Гобиндолала.

– Хочу подышать свежим воздухом, – ответил Гобиндолал, – разве нельзя?

– Конечно, нельзя. Опять тебе свежий воздух понадобился. Будто этого воздуха дома мало, так и рвешься то в поле, то на речку.

– Да чем же дома дышать?

– Как чем? Хотя бы моей болтовней.

– Ну знаешь, если бы бенгальцы питались болтовней своих жен, они мерли бы от несварения желудка, как мухи. Такие вещи действуют на наш организм, словно яд. Вот так. Ну-ка, еще раз поверти свое колечко в носу, интересно это у тебя получается!

Каким именем нарекли жену Гобиндолала при ее рождении, неизвестно. Может, ее звали Кришномохини, может, Кришнокамини, а может, и Ононгомонджори, – во всяком случае, история не сохранила ее имени. Домашние называли ее Бхромор или Бхомра, что значит «пчелка». Это имя очень шло к ней, поэтому так за ней и осталось: Бхомра.

Желая показать, что она и не думает потакать его прихотям, Бхомра вынула кольцо совсем и потянула Гобиндолала за нос. Потом заглянула мужу в глаза и лукаво улыбнулась. «Вот, мол, какая я храбрая!» – казалось, говорила эта улыбка. Гобиндолал тоже не сводил с нее влюбленного взгляда. В это мгновение на востоке показался первый зубец короны восходящего светила, и его нежный отблеск упал на землю. Этот первый луч внезапно осветил лицо Бхомры. Ясное утреннее солнце наполнило живой игрой ее широко раскрытые глаза, зажгло теплым румянцем смуглые щеки. Улыбкой, казалось, было пронизано все: и глаза, и солнечный свет, и любовь Гобиндолала, и утренний ветер.

Проснулись слуги, началась обычная утренняя суета: всюду мыли, скребли, мели, чистили. Но затем весь этот шум неожиданно прервался и сменился гулом человеческих голосов. Слышны были отдельные возгласы: «Ой, что ж теперь будет?», «Вот беда!», «Какая неблагодарность!», «Ну и наглость!».

Бхомра вышла узнать, в чем дело.

Слуги не очень-то слушались Бхомру. Тому было несколько причин. Во-первых, Бхомра была совсем еще ребенком и заправляла всем в доме ее свекровь; во-вторых, Бхомра смеяться умела куда лучше, чем отдавать приказания. При виде молодой хозяйки шум усилился:

– Вы слышали, что случилось, госпожа?

– Виданное ли дело?

– Какое нахальство! Выгоним метлой эту ведьму!

– Мало ее выгнать! Я бы ей нос отрезала!

– Да, трудно узнать, что у человека на уме…

Бхомра наконец не выдержала.

– Да вы сначала объясните, что случилось, а потом уж говорите, только по одному, – смеясь воскликнула она. Но тут раздался целый хор голосов:

– Вы не слышали? Да вся деревня уже знает…

– Ишь, забралась гиена в логово тигра!

– Давайте выколотим из нее весь яд!

– Дрянь такая, на луну посягнула!

– Не надо было приручать эту кошку мокрохвостую! Повесить ее! Повесить!

– Это вас всех повесить мало! – вырвалось у Бхомры.

Тогда слуги загалдели еще громче:

– А мы чем виноваты? Мы что плохого сделали? Да уж известно, мы всегда виноватыми оказываемся! И все терпим, ведь только наши руки нас и кормят, больше некому.

Женщины уже начали всхлипывать, кто-то вспомнил умершего сына… Бхомре стало жаль их, и все же она не смогла удержаться от смеха.

– Я говорю, повесить вас надо за то, что вы так и не можете объяснить, что случилось.

Опять раздалось сразу несколько голосов. Наконец, путем бесконечных расспросов, Бхомра выяснила, что ночью в хозяйской спальне была совершена кража. Одни говорили, что затевалось убийство, другие твердили про кражу со взломом, третьи рассказывали, будто несколько человек ворвались в комнату и ушли, унеся с собой на сто тысяч ценных бумаг.

– Ну а потом что было? Кому это вы собирались отрезать нос? – продолжала расспросы Бхомра.

– Рохини. Кому же еще?

– Эта злодейка виновата во всех несчастьях.

– Она и привела с собой бандитов!

– Так ей и надо!

– Просидит в тюрьме до конца своих дней!

– Откуда вы узнали, что Рохини участвовала в краже? – спросила Бхомра.

– Да ведь ее поймали и заперли в конторе. Она и сейчас там сидит.

Вернувшись в спальню, Бхомра рассказала обо всем Гобиндолалу. Гобиндолал только покачал головой.

– Ты что головой качаешь?

– Не верю я, что Рохини могла пойти на кражу. А ты?

– И я тоже не верю.

– Почему? Ведь люди говорят, что ее поймали.

– Сначала ты скажи, почему считаешь ее невиновной.

– Придет время, узнаешь. Но мне хотелось бы услышать твое мнение.

– А почему я первая должна говорить?

– Ну я прошу тебя, Бхомра.

– Сказать?

– Сделай милость, скажи.

Но Бхомра молчала, смущенно опустив голову. И Гобиндолал понял, в чем дело. Он заранее знал, что получится именно так, поэтому и настаивал, чтобы Бхомра заговорила первая. Его жена горячо верила в невиновность Рохини. Она была убеждена в честности Рохини так же непоколебимо, как в собственном существовании. И единственным основанием для этого служили слова Гобиндолала: «Не верю, чтобы Рохини могла пойти на кражу». Бхомра всегда была согласна с Гобиндолалом. Гобиндолал понял все; он знал свою Бхомру, свою чернушку, и за это так сильно любил ее.

– Хочешь, я скажу, почему ты защищаешь Рохини? – проговорил он смеясь.

– Ну?

– Потому, что она называет тебя не чернушкой, а смугляночкой.

Бхомра кинула на мужа притворно сердитый взгляд и проговорила:

– Уходи!

– Хорошо, уйду.

– Нет, постой, куда же ты?

– Угадай!

– Хочешь, и вправду угадаю?

– Посмотрим!

– Ну так вот: ты идешь выручать Рохини.

– Верно, – произнес Гобиндолал, целуя Бхомру.

Одно доброе сердце без слов поняло другое, поэтому и поцеловал Бхомру Гобиндолал.

Глава одиннадцатая

Гобиндолал нашел Кришноканто Рая в конторе. Кришноканто с утра пришел в контору – дело неслыханное! Он восседал на груде подушек, потягивая душистый табак из золотого кальяна, будто наместник небес на земле! По одну сторону его трона высились груды счетных книг, расписок, реестры сумм, полученных от арендаторов и оставшихся за ними, пачки долговых обязательств, наличные деньги, по другую сторону толпились управляющие поместьями, сборщики налогов, писцы, агенты по продаже земли, арендаторы, простые крестьяне. А прямо перед Кришноканто, низко опустив голову, стояла Рохини.

Гобиндолал был любимцем Кришноканто.

– Что случилось, дядюшка? – спросил юноша прямо с порога.

Услыхав его голос, Рохини слегка приоткрыла лицо и украдкой посмотрела на Гобиндолала. Гобиндолал не слыхал, что ответил ему дядюшка. Он задумался над смыслом обращенного на него жалобного взгляда, и пришел к заключению, что взгляд этот взывал о помощи. Рохини молила выручить ее из беды. Гобиндолалу вспомнился их разговор на ступеньках у пруда. Тогда он сказал: «Если когда-нибудь тебе будет трудно позови меня». И вот сейчас это время настало.

«Мне так хочется, чтобы ты была счастлива, – продолжал размышлять Гобиндолал, – ведь в целом свете у тебя никого нет. Однако нелегко будет вырвать тебя из рук этого человека».

– Так что же случилось, дядюшка? – повторил свой вопрос Гобиндолал.

Старый Кришноканто уже успел обо всем рассказать, но, взволнованный взглядом Рохини, Гобиндолал пропустил его слова мимо ушей. Когда племянник снова спросил: «Что случилось, дядя?» – хитрый старик подумал: «И вправду, что-то случилось: увидел юнец разбойницу Рохини и совсем голову потерял». И Кришноканто снова рассказал Гобиндолалу обо всех событиях минувшей ночи. В заключение он проговорил:

– Это все происки мошенника Хоролала. Наверное, он хорошо заплатил этой ведьме, и она явилась, чтобы выкрасть мое завещание, а на его место положить фальшивое. Но злодейка попалась и поспешила уничтожить подложный документ.

– А что говорит сама Рохини?

– Что она может сказать? Говорит, будто это неправда.

– Если это неправда, то что же правда, Рохини? – проговорил Гобиндолал, оборачиваясь к молодой женщине.

Голос Рохини дрожал, когда, не поднимая головы, она произнесла:

– Я в ваших руках, поступайте со мной, как знаете. Больше я ничего не скажу.

– Видел, каков народ? – воскликнул Кришноканто.

«Не все же плохие, – подумал Гобиндолал, – должны быть на свете и хорошие люди».

– Как вы распорядились относительно нее? Отправите в тюрьму?

– К чему мне тюрьма? Я сам судья и полиция. Много ли мне чести отсылать это жалкое существо в тюрьму?

– Как же вы поступите?

– Обреем ее, вымажем кислым молоком и выгоним из деревни. Пускай убирается на все четыре стороны, и чтобы не смела больше показываться на моей земле.

– Что скажешь, Рохини? – проговорил Гобиндолал, снова поворачиваясь к виновной.

– Ну и пусть!

Гобиндолал был поражен. Немного подумав, он обратился к дяде:

– У меня к вам просьба.

– Какая?

– Отпустите ее до десяти часов. Я за нее ручаюсь.

«Значит, верно я подметил, – подумал Кришноканто. – Уж очень ты, братец, горячо за нее вступаешься».

– Куда отпустить? Зачем?

– Необходимо выяснить правду, – ответил Гобиндолал. – В присутствии стольких людей это невозможно сделать. Я пройду с ней на женскую половину дома и расспрошу обо всем.

«Обведет она моего племянника вокруг пальца, – подумал Кришноканто. – Какая нынче беззастенчивая молодежь пошла! Ну погоди же! Я еще над тобой посмеюсь!»

– Хорошо, – проговорил он громко, – я согласен. Эй, кто там! Отправьте ее с одной служанкой на половину средней невестки да смотрите, чтоб не сбежала дорогой!

Рохини увели. Следом за ней вышел и Гобиндолал.

– Ох, Дурга, Дурга! Что сталось с моими детьми? – сокрушенно пробормотал Кришноканто.

Глава двенадцатая

Когда Гобиндолал вошел в комнату жены, Бхомра и Рохини молча сидели рядом. Бхомра понимала, что надо сказать Рохини что-нибудь ласковое, однако молчала из боязни, что Рохини может расплакаться. Наконец вошел Гобиндолал, и Бхомра почувствовала облегчение. Проворно отбежав в сторонку, она поманила к себе мужа и тихонько спросила:

– Зачем ее сюда привели?

– Я хочу поговорить с Рохини с глазу на глаз, а потом предоставлю ее собственной судьбе. Если боишься оставлять нас вдвоем, спрячься и послушай.

Пристыженная, Бхомра выскочила из комнаты и помчалась прямо на кухню. Она подкралась сзади к поварихе и, потянув ее за косу, попросила:

– Тхакурани, расскажи мне какую-нибудь сказку, а?

Тем временем Гобиндолал начал разговор с Рохини.

– Ну, скажешь ты мне правду? – спросил он.

Рохини горела желанием признаться во всем. Но недаром была она дочерью доблестных воинов-ариев – тех, кто добровольно шел на пылающие костры.

– Вы все уже знаете от господина Кришноканто, – с трудом выговорила Рохини.

– Он сказал, что ты пришла подложить фальшивое завещание вместо настоящего. Это правда?

– Нет.

– Тогда в чем же дело?

– Зачем говорить?

– Это может облегчить твою участь.

– Разве вы поверите мне?

– Если твои слова будут искренни, то почему бы и не поверить?

– Но то, что я скажу, не похоже на правду.

– Об этом позволь судить мне. Иногда можно верить и неправдоподобным вещам.

Рохини подумала: «Если бы ты был другим, разве стала бы я жертвовать для тебя всем в жизни? И все же мне хочется испытать тебя».

– Вы великодушны. Но изменится ли что-нибудь, если я расскажу вам эту печальную историю?

– Может быть, я смогу тебе помочь? Но как?

«Нет, она не такая, как все, – подумал Гобиндолал. – Несчастная, надо сделать все, чтобы ей помочь», – и сказал:

– Может, мне удастся уговорить дядю тебя отпустить.

– А если не удастся, что он со мной сделает?

– Ты же слышала.

– Мне обреют голову, вымажут грязью и выгонят из деревни. Но это не так уж плохо. Все равно я уйду отсюда, даже если меня не выгонят. Разве могу я остаться после того, что произошло? Вымажут – это не так уж страшно, отмоюсь. Вот только волосы… – И Рохини взглянула на свои волнистые, словно темные воды пруда, косы. – Да, волосы. Велите принести ножницы, я их оставлю вашей жене для прически.

Гобиндолал смутился.

– Я понимаю, Рохини, – проговорил он со вздохом, – для тебя достаточное наказание твой позор. Тебе все равно, что тебя ждет, если ты не будешь от него избавлена.

Тут Рохини не выдержала и разрыдалась. Она испытывала бесконечную признательность Гобиндолалу.

– Если вы все понимаете, – наконец проговорила она, – то скажите, сможете ли вы избавить меня от позора?

– Пока не знаю, – проговорил в задумчивости Гобиндолал, – когда узнаю правду, тогда и скажу.

– Спрашивайте, я постараюсь вам ответить.

– Что ты сожгла?

– Фальшивое завещание.

– Откуда ты взяла его?

– Из ящика господина Кришноканто.

– Как оно туда попало?

– Я сама его положила. В ту ночь, когда было составлено настоящее завещание, я подменила настоящий документ фальшивым.

– Зачем ты это сделала?

– Хоролал-бабу попросил.

– Для чего же ты приходила сегодня ночью?

– Положить на место настоящее завещание и унести фальшивое.

– Зачем? Что было написано в этом фальшивом завещании?

– Старшему сыну завещалось двенадцать частей всего имущества, а вам – около трехсот рупий годового дохода.

– Но зачем тебе понадобилось снова менять завещания? Я-то тебя ни о чем не просил!

Рохини снова принялась плакать. Наконец она проговорила сквозь слезы:

– Да, вы меня ни о чем не просили. Но вы подарили мне то, чего у меня никогда не было, и в этом рождении больше не будет.

– О чем ты, Рохини?

– Вспомните нашу встречу, там, у пруда Баруни.

– Ну и что же?

– Что? Я никогда не решусь сказать вам об этом. Не спрашивайте. От моего недуга нельзя избавиться. Лучше бы мне принять яд. Только не хочу этого делать в вашем доме. Сейчас вы можете помочь мне только одним – уйдите, дайте мне выплакаться. А потом пускай меня позорят, выгоняют, мне все равно.

Гобиндолал понял, о чем говорила Рохини. Как в зеркале, увидел он все, что происходило в ее сердце. Так же, как и Бхомра, эта женщина любила его. Гобиндолал не испытывал ни торжества, ни гнева. Лишь жалость волной поднялась в его сердце.

– Легче было бы тебе умереть, чем так мучиться, Рохини, – наконец сказал он, – но умирать нельзя. Каждый из нас призван исполнить свой долг в этом мире… – Гобиндолал умолк, не решаясь говорить дальше.

– Продолжайте, – попросила Рохини.

– Тебе придется уехать из этих мест.

– Почему?

– Ты же сама сказала, что хочешь уехать.

– Я хочу бежать от позора, но вам зачем понадобилось, чтобы я уехала?

– Мы не должны больше видеться, Рохини.

Молодая женщина поняла, что Гобиндолал догадался о ее чувстве. Рохини и растерялась, и обрадовалась. Вмиг позабыла она о своем горе. Ей снова захотелось жить, захотелось остаться в родной деревне. Как переменчиво сердце человеческое!

– Я готова уехать хоть сейчас. Но куда? – заговорила наконец Рохини.

– В Калькутту. Я дам тебе письмо к одному приятелю. Он снимет для тебя дом, в деньгах ты нуждаться не будешь.

– Но что станет с моим дядей?

– Разумеется, он поедет с тобой, одну я бы не стал отсылать тебя в Калькутту.

– На что же мы будем там жить?

– Мой друг найдет для Брохманондо работу.

– Как заставить дядю уехать из деревни?

– Ты думаешь, после случившегося его будет трудно уговорить?

– Это правда. Но кто уговорит Кришноканто Рая? Разве он отпустит меня?

– Я упрошу его.

– Тогда я вдвойне буду опозорена. Да и на вас ляжет тень.

– Хорошо. Тогда за тебя будет просить Бхомра. Разыщи ее сейчас же. Попроси пойти к дяде Кришноканто, а сама оставайся здесь. Мы тебя позовем, когда надо будет.

Взглянув затуманенными от слез глазами на Гобиндолала, Рохини пошла разыскивать Бхомру.

Так, в позоре и бесчестье, довелось Рохини впервые открыть свою любовь.

Глава тринадцатая

Бхомра никогда ни о чем не просила свекра, она стеснялась его. И Гобиндолалу ничего не оставалось, как пойти самому. Полулежа на тахте, Кришноканто предавался послеобеденному сну. Рука его сжимала трубку кальяна, а нос выводил мелодичные трели, которые то замирали, то становились громкими, как трубные звуки, между тем как его разум, благодаря доброй порции опиума, без помех странствовал верхом на коне по всем трем мирам. Прекрасное, как луна, лицо Рохини, наверное, преследовало воображение Кришноканто в этих странствиях – ведь луна светит повсюду! Иначе почему бы старик вдруг приставил голову Рохини к плечам богини Индрани? Кришноканто привиделось, будто Рохини, став супругой Индры, задумала украсть быка из хлева Махадевы. Однако Нанди, слуга величайшего из богов, придя задать корм священному быку, поймал Рохини. Далее Кришноканто увидел, как Нанди стал таскать Рохини за распущенные волосы, а павлин Шоранона, приняв их длинные волнистые пряди за змей, стал глотать их. Это увидел Шоранон и обратился к владыке мира с жалобой на жестокость павлина: «Дядюшка!»

«С какой стати Картикея называет Шиву дядюшкой?» – мелькнуло в затуманенном мозгу Кришноканто.

В это время Картикея снова позвал: «Дядя!» Возмущенный Кришноканто потянулся, чтобы надрать уши непочтительному юнцу. Но трубка, зажатая в руке старика, со звоном упала на коробочку с бетелем, та опрокинула плевательницу, и все с грохотом полетело на пол. Шум разбудил Кришноканто. Он раскрыл глаза, и в самом деле видел перед собой Картика. Красотой подобный молодому богу, перед ним стоял Гобиндолал.

– Что случилось, сынок? – растерянно спросил Кришноканто. Старик был очень привязан к своему племяннику.

Гобиндолал смутился.

– Спите, дядюшка, – проговорил он, – я ведь просто так к вам зашел. – И он принялся расставлять по местам кальян, бетель и плевательницу.

Но Кришноканто был не из тех, кого легко провести, память у старика была хорошая. «Ну, ну, – подумал он, – не иначе как хитрец опять явился просить за луноликую ведьму».

– Нет, – сказал он вслух, – я выспался.

Гобиндолал не знал, с чего начать. Утром ему казалось совсем нетрудным объяснить все Кришноканто, но сейчас Гобиндолал чувствовал себя неловко. Неужели из-за этого разговора с молодой женщиной у пруда Баруни? А старый Кришноканто тем временем забавлялся смущением племянника. Видя, что тот в нерешительности молчит, Кришноканто заговорил о делах поместья, потом перешел на дела домашние, затем заговорил о тяжбах. О Рохини – ни слова, Гобиндолал тоже ничего не сказал; Кришноканто только посмеивался про себя. Несносный старик, этот Кришноканто! Наконец, все темы были исчерпаны, и Гобиндолал уже повернулся, чтобы уйти, но Кришноканто окликнул своего любимца:

– Послушай, эта ведьма, за которую ты поручился утром, в чем-нибудь призналась?

И Гобиндолал вкратце передал дяде все, что рассказала ему Рохини. Только о встрече у пруда умолчал.

– Как по-твоему, что теперь с ней делать, а?

– Воля ваша.

Продолжая потешаться, Кришноканто, однако, с важностью произнес:

– Я не верю ни одному ее слову. Думаю, ее нужно обрить и выгнать из деревни.

Гобиндолал ничего не ответил. Тогда хитрый старик добавил:

– Но если ты думаешь, что она не виновата, можешь отпустить ее, пожалуй.

Гобиндолал вздохнул с облегчением.

Глава четырнадцатая

Рохини отправилась домой, решившись, по совету Гобиндолала, уехать с дядей в Калькутту. Но, войдя в комнату, она без сил опустилась на пол и разрыдалась.

– Не могу я оставить эту деревню, – говорила себе Рохини. – Умру, если не буду видеть его. А уеду в Калькутту, то, конечно, не смогу его видеть. Останусь здесь. Эта деревня для меня теперь и рай, потому что здесь жилище моего Гобиндолала, и кладбище, потому что я здесь умру от тоски. Ведь случается, что и на кладбище люди умирают не сразу. Что мне могут сделать, если я останусь? Кришноканто выгонит? Я вернусь снова. Гобиндолал рассердится? Пускай, зато я буду его видеть. Глаз у меня отнять никто не может. Не поеду я в Калькутту, никуда отсюда не поеду. Только в царство Ямы. Но больше никуда.

Придя к такому решению, эта негодница Рохини встала и снова, как бабочка на огонь, устремилась к Гобиндолалу. «О владыка мира, о ты, защитник бедных и покинутых, – мысленно взывала она, – я так несчастна, так одинока, спаси меня, погаси жгучее пламя моей любви, не мучай бедную женщину. Видеть его для меня и невыносимая мука, и бесконечное счастье. Я вдова, я потеряла все: касту, счастье, цель в жизни. Что же у меня осталось и что мне беречь, господин мой? О Дурга, о Кали, о ты, всемогущий Вишну, помогите мне, укрепите мой разум! Нет у меня больше сил жить в такой муке!»

Но ее горячее от любви сердце не желало останавливаться, оно билось по-прежнему. Наум ей приходили всякие мысли. То она думала отравиться. То ей хотелось кинуться к ногам Гобиндолала и во всем открыться ему, то она решалась уйти куда глаза глядят или утопиться в пруду Баруни. Минутами она была готова навлечь вечный позор на свою голову и бежать вместе с Гобиндолалом.

В таком состоянии, вся в слезах, Рохини снова предстала перед Гобиндолалом.

– Что случилось? – спросил он. – Ведь уже решено, что ты едешь в Калькутту?

– Нет.

– Почему? Ты ведь только что была согласна.

– Не могу я уехать.

– Конечно, я не вправе приказывать, но лучше бы тебе уехать.

– Для кого лучше? – вырвалось у Рохини.

Гобиндолал опустил голову. Он не посмел сказать то, что думал.

Сдерживая рыдания, Рохини повернулась и пошла к дому. Гобиндолал задумался. Он был взволнован до глубины души. В это время к нему подбежала Бхомра.

– О чем ты думаешь?

– Отгадай.

– О том, какая я у тебя черная.

Гобиндолал досадливо отмахнулся.

– Что такое? – воскликнула Бхомра, притворяясь рассерженной. – Ты думаешь не обо мне? О ком же еще ты смеешь думать?

– Будто ты одна на свете! Я о другом человеке думаю.

Тогда Бхомра обвила руками его шею и, целуя, шепнула нежно и лукаво:

– Ну-ка, скажи, кто этот другой человек?

– Зачем тебе знать?

– Ну скажи, пожалуйста!

– Ты рассердишься.

– Ну и пусть рассержусь, а ты все равно скажи.

– Ступай посмотри, все ли поужинали.

– Сейчас, только скажи, кто этот человек.

– Вот пристала! Ну хорошо, я думаю о Рохини.

– Почему?

– Откуда я знаю!

– Знаешь. Говори почему!

– Разве нельзя просто так думать о человеке?

– Нет. Думают только о тех, кого любят. Я, например, думаю о тебе, а ты должен думать обо мне.

– Значит, я люблю Рохини.

– Глупости. Ты должен любить только меня, меня одну. Почему ты любишь Рохини?

– Скажи, вдовам можно есть рыбу? – вместо ответа спросил Гобиндолал.

– Нет.

– Вот видишь! Почему же мать Тарини ест рыбу?

– Ну, она бессовестная, поэтому и делает то, чего нельзя.

– Вот и я тоже бессовестный, делаю то, чего нельзя: люблю Рохини.

Бхомра легонько ударила его по щеке. Потом с важностью произнесла:

– Я – Сримоти Бхомра Даши, как ты смеешь говорить мне неправду?

Гобиндолалу пришлось сдаться. Он положил ей на плечо руку и, ласково приподняв ее нежное, как голубой лотос, лицо, с тихой грустью произнес:

– Конечно, я сказал неправду. Я не люблю Рохини, это она меня любит.

Бхомра резким движением высвободилась из рук Гобиндолала и отбежала в сторону.

– Злодейка, обезьяна! Пусть она сгинет, пропадет, пусть подохнет, негодная! – крикнула она, задыхаясь от гнева.

– Зачем же так браниться, – улыбаясь проговорил Гобиндолал. – Из твоей сокровищницы никто еще не похитил ни одной жемчужины.

Пристыженная, Бхомра заговорила спокойнее:

– Постой. Как же так? Зачем она тебе в этом призналась?

– Да, ты права, Бхомра. Я тоже думаю, что говорить об этом ей не следовало. Я посоветовал ей переехать в Калькутту, даже пообещал высылать деньги.

– Ну и что?

– Она не согласилась.

– Хочешь, я дам ей хороший совет?

– Скажи какой?

– Изволь. – И Бхомра позвала: – Кхири, Кхири!

Вошла Кхирода, иначе Кхиродомони, или Кхирабдхитоноя, она же Кхири, – толстая, кругленькая служанка, с веселыми искорками в глазах и грязными босыми ногами.

– Кхири, – обратилась к ней Бхомра, – ты можешь сейчас сходить к этой негодяйке Рохини?

– Могу, отчего не пойти? Что передать?

– Передай от моего имени, чтобы умирала поскорей.

– Больше ничего? Ладно, скажу. – И Кхирода, она же Кхири, шлепая по грязи, удалилась.

Вскоре она вернулась и объявила:

– Я все передала.

– А она что? – спросила Бхомра.

– Говорит, пусть мне укажут средство.

– Ну, так ступай к ней опять. Скажи: кувшин на шею, и в пруд Баруни. Поняла?

– Ага, – произнесла Кхири и ушла.

Когда она снова вернулась, Бхомра обратилась к ней:

– Ты сказала ей насчет пруда Баруни?

– Сказала.

– Ну?

– Она говорит: хорошо.

– Постыдилась бы так шутить, Бхомра, – упрекнул жену Гобиндолал.

– Не беспокойся, жива останется! – откликнулась Бхомра. – Для нее ведь такое счастье видеть тебя! Разве она решится умереть?