Текст книги "Через вселенную"

Автор книги: Бет Рэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

74

Старший

– Ты его убил.

Орион смотрит на меня и улыбается, явно довольный собой.

– Всегда пожалуйста.

Часть меня думает, что это здорово, что Старейшина умер. Он был тираном, диктатором. Злодеем. И никого на корабле, даже меня, не считал за человека.

Но я жил с ним бок о бок три года – фактически это он меня воспитывал, и я всегда думал, что когда-нибудь стану таким, как он.

А теперь он – просто измазанный в желе труп.

Я хочу спросить почему, но я и так это знаю.

Глаза против воли наполняются кипящими слезами. Для меня он был почти что отцом.

Поставив ведро на пол, Орион идет в мою сторону и протягивает ладонь. Я бездумно пожимаю ее – мне все никак не отвести глаз от недвижного тела Старейшины.

– Я знал, что ты будешь на моей стороне! – говорит Орион, с энтузиазмом тряся мою руку. – Я не был уверен… слишком долго ты был под каблуком у Старейшины, да и на отключения среагировал не так, как я думал… но я чувствовал, что в итоге ты будешь на моей стороне.

– На твоей стороне? – перевожу туманный взгляд со Старейшины на Ориона – он, как… эээ… старший Старший, формально теперь стал Старейшиной корабля.

– Когда я начал заикаться о том, что мне не нравятся наши порядки, Старейшина отослал меня к Доку. Приказал отвести на четвертый этаж. Так ведь, Док?

Док молча кивает. Глаза у него совершенно круглые от изумления, а может, от ужаса – точно не знаю.

– Док был мне другом, правда, Док?

На этот раз Док не кивает – только переводит взгляд на тело Старейшины.

– Я думал, фидус… – шепчет он. Я отворачиваюсь от Дока. Всегда-то он думал, что все можно исправить, стоит только прописать побольше лекарств. Ему даже в голову не приходило, что человек может оказаться сильнее таблеток.

– Нельзя было, чтобы Старейшина меня нашел, так что первым делом… – Орион поднимает руку к тому месту, где должен быть вай-ком, и показывает, как впивается в кожу ногтями. Когда он разжимает руку, я замечаю на большом пальце змеящийся шрам. – Это был ужас. Ничего страшнее в жизни не делал – собственными руками выковыривать эту штуку из своей плоти. Ощущение было такое, словно я себе душу выцарапываю.

Наступает молчание, которое нарушает лишь стук падающих на пол капель фидуса.

– Док видел, что мой вай-ком исчез, а Старейшина почти никогда не спускается к фермерам… спрятаться от них было нетрудно. С прежним регистратором случилось… несчастье, и я начал новую жизнь.

– Но почему было не сказать? – спрашивает Эми, глядя на Дока.

– Не знаю, – виновато шепчет Док телу Старейшины. – Я думал… надеялся, что… самоубийство, – поднимает глаза на Ориона. – Я думал… той ночью, в Регистратеке. Что это был ты, – он медлит. – Но ведь семнадцать лет прошло…

– Ты бы нашел меня, если бы заглянул в соседнее здание. Знаешь, я ведь весь первый год прятался, спал в стенах, за трубами, под проводами. А потом осознал, что вы со Старейшиной даже не ищете. Надо было просто придумать новое имя и найти, где жить, и идиоты, которых вы понаделали, приняли меня без единого вопроса. Но, – продолжает он, поворачиваясь к Старшему, – мне не было покоя. Из-за того, что делал Старейшина. На этом корабле все неправильно. – Он впивается взглядом в мои глаза. – Фидус – это еще цветочки. О двигателе ты знаешь?

Киваю.

– Хорошо, – говорит Орион. – И конечно, о миссии тоже?

– О миссии? – повторяю я.

– О настоящем назначении корабля.

– В каком смысле? – спрашивает Эми. Подойдя ко мне, она берет меня за руку, переплетая пальцы, вливая в меня силы, как сделал я, когда она плакала.

– Ты никогда не спрашивал себя, зачем мы здесь? – обращается ко мне Орион, игнорируя Эми.

– Чтобы управлять кораблем.

– Корабль – на автопилоте. Он доберется до Центавра-Земли и без нас.

– Значит…

– Нет, – не давая мне даже начать, обрывает Орион. – Все, что тебе говорил Старейшина, – ложь. Из-за моего предательства он многое от тебя скрывал. Нет, есть только одна причина, почему мы здесь, и она находится прямо за дверью, – он указывает рукой в сторону криокамер, туда, где лежат родители Эми.

– В каком смысле? – повторяет она настойчивее.

– Ты хотя бы знаешь, зачем нужны замороженные?

– Это специалисты по терраформированию, биосферным исследованиям и обороне.

Орион усмехается.

– Это специалисты по отбиранию у нас планеты.

– Чепуха, – говорю я, крепче сжимая руку Эми.

– Колонисты – они, а не мы. Так решено с самого начала. Когда мы, наконец, приземлимся, они нас используют как рабов при терраформировании или – если наткнемся на враждебных инопланетян – как солдат. Либо заставят работать, либо убьют. Наших прапрапракаких-то там, в общем, предков запихнули на этот корабль плодить рабов и пушечное мясо. Вот и все.

Эми открывает рот от изумления.

– Значит, поэтому ты убиваешь военных. Думаешь, после приземления они заставят жителей корабля драться.

– Я не думаю, я знаю! – рычит Орион, и в это мгновение я вижу в нем Старейшину. – А если драться будет не с кем, они свой опыт используют на то, чтобы сделать из нас рабов. Идеальный план: пока они спят, корабль выращивает людей на расход!

– Но почему я? – в отчаянье шепчет Эми. – Ты же не мог перепутать меня с папой, когда отключал? Почему не убрал обратно, пока я не растаяла? Зачем дал мне проснуться?

Лицо Ориона медленно искривляется в злорадной улыбке. Он пронзает меня взглядом, и я стискиваю кулаки. По-прежнему глядя на меня, Орион поднимает бровь.

– У меня есть свои секреты. – И он бросает взгляд на Эми.

– Мой папа – не рабовладелец, – говорит Эми. – И если там будут «враждебные инопланетяне», он не будет никого заставлять драться.

Орион пожимает плечами.

– Откуда ты знаешь? В любом случае, – добавляет он, не давая Эми возразить, – лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.

– Убить моего отца для тебя значит – перестраховаться?!

Орион бросает взгляд на тело Старейшины у нее за спиной. Определенно, к убийствам он относится довольно легко.

– Если что-то не нравится… – он идет через комнату к одному из вертикальных криоцилиндров, открывает дверь и широким жестом указывает внутрь. – На здоровье, замораживайся. Проспишь до приземления, а там посмотришь, каков твой отец на самом деле. Конечно, – задумчиво добавляет он, – если мы со Старшим позволим твоему отцу дожить до приземления.

– Ты ничуть не лучше его! – шипит Эми, указывая на безжизненное тело Старейшины.

– А знаешь, что тебя добьет? – спрашивает Орион. – То, что Старший практически согласен с тем, что я говорю.

– Неправда… – начинаю я, замечая обвинение в волшебных глазах Эми.

– И то, что это Старший подал мне идею их отключить.

Эми закрывает рот рукой. Глаза ее наполняются отвращением, отвращением ко мне.

– Не верь ему, – прошу я.

– Нет, правда, так и было. Ты ведь понимаешь, да, Старший? – усмехается Орион. Неужели он знает? Я заглядываю в его лицо и вижу себя. У нас одинаковая ДНК, но мы – не один человек. Хоть, может быть, в наш общий генетический код и вплетены общие эмоции и сомнения.

– Может, скажешь ей? – продолжает Орион. – Или лучше я?

– Что? – спрашивает Эми.

Сжав кулаки, я иду через комнату туда, где рядом с криоустановкой стоит Орион.

– Она ничего, – шепчет он так тихо, что Док и Эми едва ли слышат. – Очень даже ничего. Ты поэтому это сделал?

– Заткнись, – рычу я.

– Не давай ей встать у нас на пути.

Знаю, есть тысяча разумных причин это сделать. Орион такой же сумасшедший, как Старейшина, и методы у него такие же ужасные, даже хуже. Мне ни за что не отговорить его от убийства замороженных, и он заслуживает наказания за то, что уже совершил.

Но не поэтому я толкаю Ориона в криоцилиндр и запираю там.

– Открой! – кричит Орион.

Поворачиваю тумблер. Криораствор из бака над цилиндром обрушивается вниз, окатывая Ориона с головы до ног голубыми искрами.

– Черт! – отплевывается тот, с ужасом цепляясь за дверь. Эми встает рядом со мной и смотрит на Ориона через небольшое окошко. Когда он видит ее, глаза его злобно сверкают. Он открывает рот, чтобы что-то крикнуть ей.

Я снова поворачиваю тумблер.

Криораствор льется быстрее, поднимается выше рта, и вот Орион уже захлебывается. Лицо скрылось под водой, щеки надулись, налитые кровью глаза вылезают из орбит. Одна рука упирается в окно, и я замечаю на большом пальце неровный шрам – единственное, чем его отпечаток отличается от моего.

– Заморозь его, а то умрет, – говорит Док. – Хотя он все равно может умереть, – он пожимает плечами. – Ты его не подготовил к заморозке.

Я смотрю в глаза Ориону и вижу в них себя.

Вжимаю кулак в большую квадратную красную кнопку.

Из цилиндра вырывается струя белого пара.

Лицо Ориона с выпученными глазами прижато к стеклу.

Но он нас уже не видит.

75

Эми

Старший все смотрит в оледеневшее лицо Ориона. Я обнимаю Старшего сзади и пытаюсь оттащить, но он не поддается, так что я просто крепко сжимаю его в объятьях.

– Все, – говорит доктор. – С этого момента, если только не разморозишь его, ты – Старейшина.

Я чувствую, как Старший весь напрягается.

– Пусть его судят люди, которых он пытался убить, когда долетят, – качает он головой.

Я думаю о своем отце, о том, каким судьей он будет этому человеку, и мне ничуть его не жалко.

– Как я буду управлять кораблем, полным людей? – прерывающимся голосом спрашивает Старший. – Когда фидус выветрится, они поймут, что им лгали. Они будут в ярости. Возненавидят и Старейшину, и меня.

– Они тебя не возненавидят, – шепчу я ему в затылок. – Они будут упиваться гневом – первым своим чувством. А потом поймут, что есть и другие чувства, и обрадуются им.

– Ты будешь со мной? – шепчет Старший. Его дыхание туманит стекло, скрывая лицо Ориона.

– Всегда.

Старший нажимает кнопку за ухом и делает объявление всем жителям корабля, как Старейшина в тот раз, когда сказал всем меня избегать. Его первое объявление звучит незатейливо. Простым языком, как если бы говорил с ребенком, он объясняет, что все находились под действием наркотика, а теперь начнут постепенно обретать эмоции. Старший призывает всех сохранять спокойствие, когда они впервые в жизни начнут чувствовать, особенно это касается беременных женщин.

Док упрашивает меня отдать ему провода от насоса.

– Нужно, по крайней мере, добавлять гормоны, – настаивает он, – чтобы они не спаривались с родственниками.

– Большинство людей и так будут против кровосмешения, – сухо возражаю я. – Когда наркотик выветрится, мы просто объясним им, что это такое, и предупредим, что перед контактом надо сделать анализ крови. У вас же есть сканеры, которые читают ДНК. Можно снова начать вести генеалогию.

Я отдаю провода Старшему.

Док поворачивается к нему. Старший холодно отвечает на его взгляд.

– Больше никаких лекарств.

Разговор окончен.

Потом, когда люди в толстых перчатках унесли отравленный труп Старейшины и выбросили его в космос вслед за Харли, когда Док положил Ориона в свободную криокамеру, когда мы вернулись в мою комнату, где с картины на нас глядит Харли, Старший делает второе объявление. Как и последнее объявление Старейшины, это просьба всем подняться на уровень хранителей.

Перед тем, как идти туда, мы обсуждаем правду.

– Это она убила Харли, – говорю я. – Правда. Когда он услышал, что мы никогда не выберемся с корабля… – слова застревают в горле.

– Он не смог жить с этой правдой, – заканчивает за меня Старший.

– Нужно было догадаться, что замороженных убивает не Старейшина. Очевидно было, что ты начнешь докапываться до истины, а ведь он хотел скрыть ее от тебя и от всех остальных.

Старший опускает глаза на свои руки, потом смотрит на портрет Харли.

– Мне кажется, нельзя рассказывать им правду, точнее, всю правду.

Я хочу возразить, но Старший меня перебивает.

– Я боюсь, что правда убьет их всех, как убила Харли. Это серьезная правда, трудная правда. Нельзя просто обрушить ее на них. Люди должны сами до нее дойти.

Старший поднимается на уровень хранителей один. Он встанет на возвышение и расскажет людям, которые впервые в жизни начинают чувствовать, часть правды, но не всю.

Он скажет, что теперь он – Старейшина. Что прежний Старейшина мертв.

Расскажет о фидусе, о гормонах в воде, о том, что Сезон создавали искусственно.

Они будут злиться, они будут в ярости, но потом поймут, что чувствуют, и поймут, что Старший поступил правильно.

Он расскажет им о двигателе, но не станет говорить, насколько мы отстаем от графика. Всем, кто хоть немного интересуется науками, механикой, техникой, будет предложено пойти с механиками посмотреть на двигатель и попытаться помочь ученым решить проблему.

Старший не расскажет им об Орионе и о замороженных.

Но и скрывать все это он тоже не будет. Пока он открывает им всю правду, которую сейчас можно открыть, я записываю все, что знаю, на листках из блокнота, который мои родители взяли с собой с Земли. Я сложу их пополам и оставлю в Регистратеке. Пусть их найдет тот, кто ищет.

Многие не станут искать. Им не захочется знать, они не будут доискиваться истины. Другие будут – но не поверят ей. Но некоторым она будет нужна, как воздух, и они отыщут ее и примут такой, как она есть.

Потом мы со Старшим будем работать в Регистратеке. Я перепишу, сколько смогу, ложную историю. Вся информация о прошлом Земли станет доступна жителям корабля. А люди Старшего начнут записывать историю, как было раньше, чтобы люди знали, что они – не просто забытые тени с корабля, плывущего в пустоте.

А теперь я открываю свой синий блокнот, в котором осталось несколько чистых листов. Подношу ручку к первой странице и медленно вывожу первые слова.

Мои любимые мама и папа!..

76

Старший

В первую ночь после того, как Старейшина умер, а Орион стал куском льда, я думал о том, что у нас с ними общая ДНК и все же я совсем другой человек. Правда о корабле сломала их обоих, но по-разному, превратив одного – в диктатора, а другого – в психопата.

Нас трое, и мы – одно. Мы делим знания, генетический материал и правду. Но один укрыл ее под слоем лжи и контроля, другой попытался бороться с ней хаосом и убийствами, а я… ну, я пока еще не достиг ее дна. И не знаю, что с ней делать.

Солгал ли я своему народу, не рассказав об Орионе?

Правильно ли было открывать им путь к правде, которая может убить их, как убила Харли?

Какое право я имею распоряжаться правдой, если самое большое счастье для меня – то, что Орион никогда не сможет рассказать правду Эми?

И вообще, так ли я отличаюсь от Старейшины и Ориона, если позволю ей верить в ложь?

Прошлое

Старший

Вот что произошло.

Вот – правда.

Я смотрел на нее сквозь лед и стеклянный ящик. И она была другая. Совсем другая. Мне никогда не увидеть закат на Сол-Земле, но вот он, передо мной – ее волосы, плывущие во льду. Кожа белая, словно овечья шерсть. Она – моя ровесница.

Она никогда не поймет.

Потом я снова спустился туда, смотрел и мечтал. Думал, сколько всего она смогла бы рассказать мне о Сол-Земле. О том, что она – единственная из всех на этом проклятом корабле – она была бы моего возраста, когда начнется Сезон.

Я больше не был бы один.

А потом я услышал его. Тихий шепот у меня в голове, едва слышный голос, на который я почти – не обратил внимания.

Он задал вопрос. И вопрос этот был:

А что, если ее отключить?

Сначала я от него отмахнулся. Голос становился все громче. И громче.

Он вопил.

И, просто чтобы заткнуть его, я протянул руку, повернул выключатель в ящике над замороженной головой Эми и глядел, как огонек сменился с зеленого на красный.

И голос у меня в голове облегченно вздохнул, и зашептал слова утешения, и пообещал, что она улыбнется мне, когда растает лед.

Я собирался ждать прямо там, быть рядом, когда она зевнет, потянется и встанет из контейнера. Быть рядом, когда ее глаза распахнутся, а губы сложатся в улыбку.

И тут я услышал…

…как, прячась среди теней, Орион бормочет что-то самому себе – но тогда я не знал, что это он. Клянусь, я не знал, что это он наблюдает из темноты.

И я побежал к лифту, поднялся в сад и притворился, что вовсе не оживлял никакой девушки щелчком выключателя.

И тут завыла сирена.

И ее вой – ay! ау! – слился с криком Эми.

С криком боли.

А потом – отчаяния. Горя. Разбитых надежд и грез.

Это я разбил ее надежды.

Я.

И ничто не могло ее утешить, ничто, даже моя любовь, которой она не замечала.

И Док сказал, что она не сможет вернуться, никогда не сможет.

И я понял… я понял…

Я никогда не смогу сказать ей правду.

77

Эми

Я сижу перед дверью шлюза, прислонившись к прохладной металлической стене, глядя сквозь стекло на далекие звезды, и думаю о Харли, о том, что он чувствовал в короткий миг между полетом и смертью.

Я теперь часто сюда прихожу. Пробудившись, те, кто был раньше вялым и покорным, стали исследователями. Они повсюду: в саду, в Больнице – читают книги Виктрии, слушают гитару Барти, рассматривают оставшиеся от Харли картины. Некоторые из них даже приходят в Регистратеку и уходят со светом правды в широко распахнутых глазах. Мало где теперь можно побыть наедине с собой – например, здесь. Старшему кажется, что небезопасно всех пускать на этот уровень, хоть некоторые уже и знают о его существовании. Я с ним согласна.

Не хочется, чтобы кто-нибудь занял позицию Ориона. Нарисованный на папиной дверце крест все не блекнет, как я ни терла.

Старший распорядился, чтобы пульт управления починили – и доработали – и теперь, когда вводишь кодовое слово, дверь остается открытой, пока сам не закроешь, и я могу смотреть на звезды, сколько мне вздумается. До дома отсюда далеко, но ближе мне не подобраться.

Все гляжу на звезды. Их несметное количество – куда больше, чем было видно с Земли. И хотя их так много и, кажется, они так близко, я знаю – их разделяет множество световых лет. Кажется, их можно собрать в ладони, как горстку блесток, и они перемешаются и сольются, но звезды так далеки, так далеки друг от друга, что не чувствуют тепла, хотя каждая из них – живое пламя.

Вот она, тайна звезд, говорю я себе. На самом деле мы – одиноки. Все равно, насколько близкими мы кажемся, никому тебя не коснуться.

– Эми?

Старший нависает надо мной, и мгновение он выглядит зловеще, словно стервятник.

Отваживаюсь на улыбку.

– Хорошо, что все закончилось.

Старший не улыбается в ответ.

– Теперь мне легче. Наверное, если не придется больше каждую секунду бояться за родителей, я смогу выдержать жизнь тут. Ох, как-то неблагодарно звучит. Ну, ты понял, что я имею в виду.

– Эми.

Я поднимаю взгляд. Лицо у него очень серьезное.

– Что случилось? – в моем голосе звучит смех, но это от нервов. – Что-то плохое? – Пальцы впиваются в холодный металлический пол. – Что-то с моими родителями? Это был не Орион?

– Нет, нет, я не об этом, – Старший кусает губу.

– А о чем тогда? Садись сюда, ко мне.

Старший остается стоять.

– Мне нужно сказать тебе одну вещь. – По его голосу я понимаю: что бы это ни было, ничего хорошего я сейчас не услышу.

– Что случилось? – спрашиваю я скрипучим шепотом, не в силах вынести его пугающего молчания.

78

Старший

– Это я тебя отключил.

79

Эми

Слышу удар собственного сердца – один, грохочущий удар – а потом из меня словно высасывает всю кровь и все чувства, я опустошена, я – лед, как раньше, я ничего не вижу, ничего не чувствую, но нет, это не так. Потому что как только я успеваю об этом подумать, я чувствую снова, чувствую все, я не вижу и не могу дышать, но я чувствую.

Чувствую ярость.

Думаю: «Я ошибалась: уж лучше не чувствовать ничего, чем это», а потом я перестаю думать.

Я что-то кричу, но даже сама не понимаю, какими словами плююсь. Я уже стою – не помню, как встала, но стою. И бросаюсь на него. Сделать ему больно – все равно как, – если получится, любая боль сойдет. Один тумак получается увесистым и смачным, но все же недостаточно сильным – он больше удивлен, хоть на скуле под глазом и расцвела ссадина. Пытаюсь достать до него пальцами – нет, ногтями, – но не успеваю, он хватает меня за запястья и отстраняет от себя. Пытаюсь лягаться, но не достаю – руки у него слишком длинные – так что мне остается только одно. Вся ярость изливается из горла.

– Прости меня, – просит Старший.

Прости? Прости? Этого мало. Я потеряла все. Все. Что. Любила. Все, о чем мечтала. Все, что делало меня мной.

– Я могла умереть, – ору я. – Я чуть не умерла!

– Я не знал, – спотыкаясь, начинает он, – что… в смысле… блин! Я не знал, что ты… и…

Мне хочется спросить почему. Вот только… никакого «почему» нет. Я вижу по его лицу. Он не хотел мне зла. Не хотел отбирать у меня единственную возможность быть вместе с мамой и папой, запирать меня в железной клетке.

Не хотел убивать меня – так, как я уже умерла для Земли.

Он просто это сделал.

Нет никакого «почему», и пути назад тоже нет.

– Но я не мог тебе не сказать.

Это меня останавливает.

Что-то внутри больно встает на место. Правда скребет по ребрам.

Папа солгал мне, когда сказал, что мне решать – лететь или нет. Выбор сделал он. Пустой контейнер для вещей – тому доказательство.

Джейсон заставил меня поверить в то, во что мне хотелось верить.

Этот корабль целиком сделан из металла и лжи, и все на нем – либо обманщики, либо обманутые.

Все, кроме Старшего.