Текст книги "Через вселенную"

Автор книги: Бет Рэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

51

Эми

– Что случилось? – снова спрашиваю я. Ребята одновременно начали прислушиваться к своим вай-комам. Мне вспоминается прошлый общий вызов, настроивший против меня всех в комнате для отдыха. Внутренности словно сжимает ледяной рукой, все тело напрягается. Что, если Старший и Харли тоже отвернутся от меня? Кроме них у меня никого нет.

– Что случилось? – повторяю я настойчивее. Старший отмахивается от меня, словно от надоедливой мухи. Поворачиваюсь к Харли, но у него на лице такая сосредоточенность, словно он слушает что-то ужасно важное. Я хватаю его локоть, но он стряхивает мою руку. Старший поднимает на меня глаза.

Нельзя допустить, чтобы они меня возненавидели. Не знаю, что они слышат, но видно, что что-то плохое. Лица у них очень серьезные. А теперь еще Старший смотрит на меня в упор, и глаза его темнеют. Я не дам им меня ненавидеть. Ни за что.

Хватаю со стола Эмбер и прижимаю к себе. Чувствую вкус меди – кажется, я в кровь искусала губы.

Схватив пустой стакан, я бегу в ванную и наполняю его водой.

Выпиваю до дна секунд за пять. Наполняю снова. Осушаю залпом.

Харли неспроста все суетится вокруг меня; вода и вправду немного успокаивает. Словно глубокий вдох перед началом соревнований.

Возвращаюсь в комнату.

Старший с Харли выпрямляются. Оба глядят на меня.

Так и знала. Они теперь меня ненавидят.

Что бы эта кнопка им ни наговорила, она приказала меня ненавидеть. И теперь они от меня отвернутся, точно так же, как отвернулись остальные в Палате. Лицо между глазами и переносицей словно немеет. Становится трудно дышать.

– Что случилось? – спрашиваю я не в силах больше это переносить.

– Что-то нехорошее, – только и отвечает Старший.

– Откуда ты знаешь? – говорит Харли.

Старший поворачивается к нему.

– Больше нечему.

– Что случилось?!

– Старейшина сделал общее объявление. Еще одно. Всем сказано идти на уровень хранителей. – Губы Старшего сжимаются, в уголках рта залегают глубокие, встревоженные морщинки.

– Мне даже интересно. – Харли встает и устремляется к двери. – Я столько раз представлял себе уровень хранителей. – Я вспоминаю, что большинству людей доступен только этот уровень… довольно того, что все и так заперты на этом корабле, но не пускать людей на другие уровни – это уже просто смешно.

Харли нажимает кнопку и выходит. Я собираюсь отправиться за ним, но Старший не двигается с места, и я останавливаюсь.

– У меня плохое предчувствие, – произносит он.

– Ну же, пошли! – зовет Харли.

Старший с Харли все продолжают препираться, ведя меня по тропе за Больницу, мимо Регистратеки, к металлической стене уровня фермеров.

– Она не сможет подняться по гравтрубе – у нее нет вай-кома, – говорит Харли.

– Так как нам доставить ее на уровень хранителей? – озадаченно спрашивает Старший.

– Ну, можете оставить меня здесь, – предлагаю я. Наверное, так будет лучше всего. Голова раскалывается. Череп словно набит ватой. Харли сказал что-то странное про вай-ком, но из-за головокружения трудно сосредоточиться.

– Вот уж нет. – Рука Старшего беспокойно дергается, словно он хотел протянуть ее мне, но в последний момент передумал.

– Ну, можешь прокатиться вместе с ней, – предлагает Харли, с неуверенностью растягивая слова.

– Прокатиться? – спрашиваю я.

Харли ухмыляется.

– Просто держись за Старшего, и он поднимет тебя по гравтрубе.

– Но… – Старший заливается краской.

– Вот сюда, – Харли хватает меня за руку и подталкивает к Старшему. – Обхвати его руками… так. Хорошо. Встаньте поближе. Еще ближе. Старший, возьми ее за талию. Нет, для этого придется все-таки ее коснуться. Вот так, – Харли кладет его неуверенную руку мне на пояс. Мы очень близко. Кожа Старшего пахнет землей и травой. Приятно.

– Все нормально? – спрашивает Старший.

Я слабо улыбаюсь. Трудно сказать, из-за нервов это или еще из-за чего-то, но ощущение такое, будто в желудке у меня плещется ведро воды. Черт, да ведь там, наверное, и есть ведро воды, учитывая, сколько я ее выпила.

– Теперь отдавай трубе команду, – невозмутимо подсказывает Харли.

Старший поднимает руку к кнопке за ухом – рука дрожит.

– Уровень хранителей, – произносит он. – Тебе придется идти к городской трубе, к этой у тебя нет доступа. Старейшина, наверное, открыл люк в Большом зале, – добавляет он. Харли лишь нетерпеливо кивает, отмахиваясь.

– Вперед! – говорит он и подталкивает нас под широкую прозрачную трубу.

Только на одно мгновение я успеваю увидеть бушующие внутри потоки ветра, ощутить, как он поднимает мои волосы, вдохнуть сжатый воздух – и тут мы начинаем подниматься.

Рука Старшего дрожит, и он инстинктивно притягивает меня ближе к себе. Я закрываю глаза и позволяю ему держать себя, доверившись ему, чувствуя себя в безопасности в его крепких объятиях. На мгновение мы висим в потоках бушующих ветров, подпрыгивая, как поплавок в океане, словно вихрь вокруг нас проверяет нас на вес. Мне, наверное, должно быть страшно, но, глядя в улыбающиеся глаза Старшего, я не могу удержаться от ответной улыбки.

Ветры крепчают. Желудок падает куда-то вниз – нас несет головой вперед, все быстрее и быстрее, мы летим по прозрачной трубе, и ветер прижимает наши волосы к головам.

– Что происходит? – кричу я, пытаясь поднять голову с плеча Старшего и посмотреть ему в лицо.

– Не бойся! – кричит Старший, опустив голову. Его слова, трепеща, пролетают мимо ушей, словно колибри.

Воздушный вихрь проносится так быстро и с таким шумом, что говорить бессмысленно. Он обнимает меня еще крепче, и я прижимаюсь лицом к его груди.

И сквозь все это – бушующие ветры, свист волос, хлопанье одежды – я слышу, как бьется его сердце.

Труба изгибается, поднимаясь вдоль стены, и мы поднимаемся вместе с ней, словно стрела в самом сердце урагана. Внизу виднеются зеленые пятна пастбищ. Стараюсь поднять голову, мышцы шеи сопротивляются давлению, и, когда мне это удается, я вижу, как там, вдалеке, на другом краю уровня прочь от нас уносятся разноцветные трейлеры.

И вдруг – резкий толчок, от которого меня мутит и начинает кружиться голова. Труба делает резкий поворот. На несколько секунд вокруг нас смыкается тьма, а потом мы появляемся из отверстия в полу верхнего уровня. И тут, наконец, останавливаемся.

В слезящихся глазах все плывет. Странное чувство, словно меня тошнит. Стараюсь побороть это ощущение. Кружится голова, но непонятно, от трубы это или от чего-то другого. Я чувствую себя вялой и уставшей.

– Добро пожаловать на уровень хранителей, – говорит Старший. – Тут я и живу.

52

Старший

Ее прохладная ладонь держит мою руку. Держит так крепко, что мои пальцы, и так уже замерзшие в гравитационной трубе, совсем онемели, но я не против. Ничуть не против. Она улыбается, слегка задыхаясь от ветра, и я мечтаю, чтобы мы остались одни в учебном центре и я мог заправить ей за ухо эту непослушную прядь рыжих волос, поцеловать смеющиеся губы. Но за дверью уже слышны голоса – люди все прибывают через люк с уровня корабельщиков.

Наши взгляды встречаются, и я замечаю, что ее глаза подернуты странной дымкой, словно она только что проснулась. Но когда я улыбаюсь, она улыбается в ответ. Держась за руки, мы проходим через учебный центр и выходим в Большой зал. Я удивлен – даже не мечтал, что она позволит мне так долго не отпускать ее, – но она просто улыбается в пространство, словно забыла, что я держу ее за руку.

В Большом зале полно народу. Я никогда не задумывался, насколько он велик – но тут помещаются все, даже притом, что из люка появляются все новые и новые люди. Наконец я вижу Харли, а вместе с ним Барти и Виктрию. Он остается рядом с ними, у люка, но подмигивает мне, видя, что Эми от меня не отходит. Широко распахнутыми глазами она смотрит на множество новых лиц. Фермеры жмутся друг к другу, кудахча, словно куры. Корабельщики стоически расположились по краям зала. Интересно, они что-нибудь знают? Конечно, Старейшина вряд ли раскрывал им свои планы, но по тому, как они стоят, собравшись кучками, похоже: они знают что-то, чего не знаю я.

Может, Док знает? Окидываю взглядом толпу, но его не вижу.

Почти все смотрят наверх. «Звезды» на потолке мерцают и светятся. Мигает красная точка – наш корабль. Всего лишь в сорока девяти годах и двухстах шестидесяти четырех днях от неподвижного огонька, который обозначает Центавра-Землю. Дом.

– Смотри, звезды, – говорит один из фермеров стоящей рядом девушке. Они чуть придвигаются друг к другу, их плечи соприкасаются. Оба смотрят вверх. Девушка кладет руку на живот, поглаживает его раскрытой ладонью. Они перешептываются, не отрывая взгляд от горящих лампочек, которые считают звездами.

Такое чувство, словно все в Большом зале разбились по парам, и многие женщины гладят руками животы. Я придвигаюсь ближе к Эми, наши руки соприкасаются, и она не отводит мою руку.

Поток людей из люка уменьшается, потом иссыхает вовсе. Мы все здесь. Мы все ждем.

Несколько корабельщиков стоят прямо у входа в комнату Старейшины. Они стоят, выпрямившись, и то и дело украдкой оглядывают толпу. Жители Палаты держатся вместе, из толпы слышатся их голоса. Но, повернувшись к ним, я замечаю, что Харли молчит. Он смотрит наверх и, наверное, чувствует, что это не настоящие звезды. Как может человек, видевший звезды, перепутать их с этими гирляндами?

Я раскрываю рот, чтобы спросить Эми, что она думает о фальшивых звездах, но не успеваю заговорить – дверь комнаты Старейшины распахивается.

На нем – официальное облачение Старейшины: тяжелые шерстяные одежды, расшитые на плечах неяркими, недвижными звездами, а по кайме – обильными зелеными ростками, надеждой всего корабля.

– Друзья, – начинает Старейшина лучшим своим голосом доброго дедушки, – нет, дети мои.

Фермеры вокруг вздыхают, женщины поглаживают животы и улыбаются мужчинам.

– Я пригласил вас всех сюда с очень важной целью. Прежде всего, я хотел показать вам звезды, – он поднимает руку, и все лица следуют за ней, все глаза обращаются к ярко горящим «звездам». – Видите след, что тянется от каждой звезды? – продолжает Старейшина, и фермеры кивают. – Вот как быстро корабль мчится сквозь космос к нашему новому дому.

Я бросаю взгляд на Эми, но она просто бессмысленно глядит вверх. Кажется, она еще не поняла, что это не настоящие звезды. Оборачиваюсь к Харли. Он смотрит на меня из другого конца зала, тревожно хмурясь. Он тоже понимает, что что-то тут не так.

– Как вы знаете, вы, молодежь, – то самое поколение, что должно увидеть Центавра-Землю. – Старейшина умолкает и, трагически вздохнув, добавляет: – Но, увы, этого не будет.

По толпе прокатывается волна шепота. Красная лампочка, символизирующая «Годспид», передвигается назад, прочь от Центавра-Земли.

– Двигатели нашего милого «Годспида» истощены, друзья, и корабль не может лететь быстро. Мы должны были приземлиться через пятьдесят лет.

– Через сорок девять лет и двести шестьдесят четыре дня, – перебивает его крик. Мы все, как один, оборачиваемся к Харли. Тот смотрит прямо на Старейшину. Лицо его побелело, круги под глазами кажутся еще темнее.

Старейшина снисходительно улыбается.

– Как скажешь. То есть в ваш век, друзья. Но, боюсь, едва ли это случится. Посадки через пятьдесят лет не будет.

– Когда? – спрашивает Харли, и голос его звучит теперь тихо и испуганно.

– Будем надеяться, друзья, что ученые окажутся не правы и что Центавра-Земля ближе, чем считается.

– Когда?

– До посадки осталось семьдесят пять лет, – просто отвечает Старейшина. – На двадцать пять лет больше, чем мы думали.

Уровень хранителей погружается в молчание. Двадцать пять дополнительных лет? К моменту посадки я буду не стариком – я буду мертвецом. Сам того не сознавая, я стискиваю ладонь Эми. Она в ответ сжимает мои пальцы, но так легко, что я едва чувствую.

– Двадцать пять лет?! – кричит Харли, расталкивая людей, чтобы пробраться к Старейшине. – Еще двадцать пять?!

Барти и Виктрия пытаются удержать его. Он с трудом сглатывает, словно его сейчас стошнит прямо у нас на глазах. Я слышу его бормотание:

– Семьдесят четыре, двести шестьдесят четыре… Семьдесят четыре, двести шестьдесят четыре…

– Двадцать пять, – голос Старейшины заглушает его. – Сожалею, но я ничего не могу поделать. Вы не успеете увидеть Землю… но ваши дети…

Все женщины вокруг меня кладут руки на животы.

– Наши дети, – говорит одна стоящему рядом мужчине. – Наши дети увидят Землю.

Слова эти бегут по залу, словно пламя, все фермерши мурлычут их своим еще не родившимся детям. Тихие слова надежды, слова утешения. Они не думают о себе. Они думают лишь о детях, что растут у них в животах, о будущем.

– Если считаешь путь веками, не так уж страшно ошибиться на двадцать пять лет, друзья, – добавляет Старейшина, и я замечаю, что некоторые фермеры начинают согласно кивать.

– Нет, страшно! – орет Харли, высвобождаясь из объятий Барти и Виктрии. – Ты обещал нам землю, обещал дом, обещал настоящие звезды, а теперь говоришь, что мы умрем, так и не вдохнув воздуха, который не перерабатывался снова и снова сотнями долбаных лет?!

– Но ведь наши дети, – говорит одна из фермерш, – наши дети будут жить на Земле. Этого достаточно.

– Нет, этого мало! – кричит Харли. Он уже почти в переднем ряду; почти лицом к лицу со Старейшиной. – И будет мало, пока я не почувствую под ногами настоящую землю!

Старейшина делает шаг вперед, и вот он уже перед Харли. Он подзывает его пальцем, и Харли, при всей его ярости, все же наклоняется. Тот шепчет ему что-то на ухо. Харли страшно бледнеет, глаза его наполняются печалью, смертью. Дослушав до конца, он выпрямляется, оглядывает толпу и убегает прочь из Большого зала. Исчезает в люке. Мы все молча слушаем стук его шагов, пока его не поглощает тишина.

Я смотрю на Эми, ожидая, что на ее лице будет написана такая же ярость. Она определенно сердилась, когда я сказал ей, что до посадки осталось пятьдесят лет – что она чувствует теперь, узнав, что первые шаги по новой планете мы сделаем только через семьдесят пять лет? Мое сердце тяжело бьется о грудную клетку. Когда ее родителей, наконец, разморозят, их дочь уже, наверное, будет мертва. И у Эми даже не будет шанса попрощаться.

Эми бледна, но гнева в глазах нет, и в том, как она держит голову, нет ни тени протеста.

– Эми? – тихонько зову я. Она поворачивается ко мне. – Что ты обо всем этом думаешь?

Молчание.

– Это грустно, – говорит она наконец, но в голосе ее печали не слышно. – Жаль, что так случилось. Но, наверно, все образуется, – голос ее звучит вяло и монотонно.

– Что с тобой? – спрашиваю я.

– Все хорошо, – отвечает Эми. Она моргает; взгляд не фокусируется. – Звезды такие красивые, – добавляет она.

– Это не настоящие звезды! – шиплю я ей на ухо. – Ты разве не видишь?

– Хвостики у них, прямо как у комет.

Я наклоняюсь ближе.

– Ты же видела настоящие звезды! Они не такие, ты ведь знаешь! Хвосты им приделали, просто чтобы все думали, что мы быстро летим!

– Да, мы быстро летим, – произносит Эми и указывает на Старейшину: – Он так сказал.

Отступаю шаг назад и оглядываю ее. Ей словно тяжело стоять. Плечи опущены. Даже волосы выглядят вяло.

– Что с тобой? – повторяю я.

Она моргает.

– Тсс. Наш Старейшина говорит.

У меня отпадает челюсть. Наш Старейшина? Наш Старейшина?!

– Друзья, – начинает он. – Я знаю, это тяжело. Но я хотел собрать вас здесь, дать вам увидеть звезды, чтобы вы могли рассказывать детям, когда они родятся, о небе, которое их ждет! О мире, который станет им домом!

Из толпы раздаются одобрительные крики. Настоящие, искренние.

И даже Эми присоединяется.

53

Эми

Забавное ощущение.

Не «забавное» в смысле «смешное». «Забавное» в смысле «странное».

Беги, говорит мне тело. Если что-то не так, беги. Когда бежишь, тебе лучше. Ты чувствуешь себя нормальной.

Но зачем бежать? Куда бежать? Какой смысл?

Глупости все это.

Лучше останусь тут.

И подожду.

Мир какой-то медленный.

Словно иду под водой.

Словно тону.

Крики окатывают меня теплой волной радости, и я присоединяюсь, вливая свой голос в общее счастье, становясь частью толпы. Старший смотрит на меня как-то забавно (не «забавно» в смысле «смешно», «забавно» в смысле «странно») и молчит. Не знаю почему.

– Почему ты не радуешься? – спрашиваю я.

Старший долго не отвечает, а когда, наконец, открывает рот, я уже почти забыла, о чем спрашивала.

– Мне нечему радоваться.

А разве обязательно радоваться «чему-то»? Почему просто не… радоваться?

Люди потихоньку покидают уровень хранителей. Я стою на месте и провожаю их взглядом. Пол от их шагов легонько вибрирует, словно рябь пробегает по воде, когда в нее бросили камешек. Закрываю глаза, чтобы посмотреть на мир ногами.

На мгновение мне вспоминается Земля. Рябь на воде в прудах.

Воспоминание бледнеет. Я здесь. Сейчас. Не там.

Зачем думать о Земле?

Старший касается моей руки. Открываю глаза. Все остальные ушли. Кроме Старшего и Старейшины. И меня.

Старший идет в сторону Старейшины. Обернувшись, зовет меня.

– Идем, – говорит он. – Ты что, не пойдешь со мной?

А, да. Конечно. Я иду за ним.

Старейшина смотрит на меня, и тело реагирует раньше, чем разум: внутри все сжимается, меня чуть не выворачивает. Я спотыкаюсь… почему ноги не хотят подходить к Старейшине? Почему дыхание сбивается, сердце бьется, как бешеное?

Почему мне не нравится Старейшина?

Трясу головой, отгоняя все эти мысли. Конечно, Старейшина мне нравится. Почему он должен мне не нравиться? Он – мой командир.

Вдруг подскакиваю от какого-то громкого звука. Кажется, звук исходил от Старшего.

Я пропустила часть разговора. Щурясь, стараюсь сфокусироваться на них. Вроде бы мне очень важно это слышать. У меня такое чувство, что мне надо слушать, что это серьезно.

– Что ты сделал? – кричит Старший.

Почему он кричит?

– Ничего такого, чего не будешь делать ты, – рычит в ответ Старейшина.

– Я никогда не буду, как ты! Никогда! Это все ложь! – я перевожу взгляд туда, куда он указывает, и вижу звезды. Они такие красивые. Блестящие. Яркие. Совсем не такие, как дома.

Сердце пропускает удар, на мгновение я забываю, как дышать. Дома? Но дом здесь. Зачем думать о других звездах? У меня есть эти. Их мне хватит. Они красивые. Блестящие. Яркие.

– Во что ты играешь? – слышу я крик Старшего и понимаю, что снова отвлеклась от разговора.

Нельзя отвлекаться.

Но… почему? Это ко мне не относится.

«Нет, относится», – шепчет мне внутренний голос.

«Как?» – спрашиваю я.

Но ответа нет.

– Ты маленький нахал. – Старейшина наклоняется ближе к Старшему. – Им нужна надежда, ясно? Им нужны красивые блестяшки…

Я поднимаю глаза на красивые блестяшки. Они красивые. И блестящие.

Моргаю. Куда делся звук?

Старший со Старейшиной оба смотрят на меня.

Надо что-то им сказать? У них такой вид, будто они хотят от меня что-то услышать.

Но что мне им сказать?

– Эми? – тихо зовет Старший.

Старейшина усмехается, обнажая зубы. В животе снова все сжимается, я чувствую на языке горечь, но уголки губ ползут вверх в ответ на его улыбку. Старейшина наклоняется ко мне. Гладит по щеке. При его приближении мне почему-то вдруг хочется отшатнуться. Но это глупо… с чего вдруг? Я остаюсь на месте. Он берет мое лицо в ладони и притягивает меня к себе.

– Убери от нее руки, – рычит Старший.

– Ты что, не видишь? – спрашивает Старейшина. Наверно, он обращается к Старшему, а не ко мне, хоть и смотрит на меня. – У людей на «Годспиде» простые потребности, простые желания. Дай им ярких огоньков, и они назовут их надеждой. Дай им надежду, и они сделают все, что угодно. Будут работать, когда не хотят. Будут размножаться, когда кораблю нужно пополнение. И все это – с улыбкой на лице.

Губы Старейшины изгибаются в улыбке. Глаза – такие теплые, карие и уютные – глядят в мои глаза.

Я улыбаюсь в ответ.

54

Старший

Что-то случилось. С Эми что-то случилось.

– Что с тобой? – спрашиваю я. Она моргает.

– Ничего.

Нужно отвести ее к Доку. Не знаю, можно ли ему доверять, но кто еще поможет? Старейшине уж точно доверять нельзя.

Скорей увожу Эми с уровня хранителей и подальше от Старейшины. От страха и восторга, с какими она впервые поднималась по гравтрубе, не осталось и следа – они сменились вялым безразличием. Послушно, как собака, она следует за мной по дорожке больничного сада, тупо глядя вперед – не на цветы, не на статую Старейшины, а просто вперед. Сомневаюсь, что она вообще что-нибудь замечает.

На первом этаже Больницы не меньше десятка людей. Половина – пожилые, остальные помоложе – сыновья и дочери, которые привели их сюда.

– Она не в себе, – говорит мужчина, наклоняясь к полной медсестре с дряблыми руками, заведующей отделением «скорой помощи». – Чересчур стара для гравтрубы, но я ей рассказал про собрание, которое было на уровне хранителей. И кажется, она из-за него свихнулась. Все путает.

– Ничего я не путаю, – скрипящим голосом возражает старушка у него за спиной. – Я его помню ясно, как день. Звезды со светящимися хвостами. Единственный раз, что я видела звезды.

Я тяну Эми за собой, как растерянного ребенка, но, если честно, я растерян куда больше, чем она.

Медсестра с дряблыми руками кивает мужчине.

– Ты не виноват. У пожилых часто к старости все в голове путается. Для таких у нас есть места на четвертом этаже. Я ее отправлю туда, к Доку на осмотр.

– Спасибо, – со вздохом облегчения говорит мужчина и оборачивается к старушке. Поговорив с ней, поручает заботам медсестры, и та ведет старушку к лифту, где уже стоим мы с Эми.

– Ты – Старший. Тот, который не умер, – говорит старушка, увидев меня. – И девочка-эксперимент, про которую нам Старейшина говорил.

– Здравствуйте, – улыбается Эми, протягивая женщине руку. Если до этого у меня еще были сомнения, точно ли с Эми что-то случилось, то сейчас они исчезли. Эми – нормальная Эми, та, которую я знаю – ни за что не позволила бы называть себя экспериментом.

– Они говорят, я больна, – сообщает старушка Эми.

– Тут Больница, – Эми говорит просто и предметно, словно маленький ребенок.

– Я не знала, что больна.

– Ты просто запуталась, милая, – мягко произносит медсестра. – Путаешь прошлое и настоящее.

– Это плохо. – Эми широко распахивает глаза.

Двери открываются, и мы все заходим в лифт. Я нажимаю кнопку третьего этажа. Медсестра тянется и нажимает четвертый.

– Что там, на четвертом этаже? – спрашиваю я. Док периодически кладет туда пациентов – обычно стариков, – но я никогда не замечал там никакого движения и вообще ничего, кроме, конечно, секретного лифта.

– Там у нас комнаты для пожилых, – отвечает сестра. – Когда они становятся не способны сами за собой ухаживать, мы их селим туда. Им нужен покой и отдых, а на четвертом этаже есть нужные лекарства, – она поглаживает старушку по руке, и та улыбается ей, и улыбка озаряет ее морщинистое лицо.

Я хмурюсь. Почему тогда двери на четвертом этаже всегда заперты, если там всего лишь отдыхают старики?

Двери открываются, выпуская нас в комнату для отдыха. Я выхожу.

– Ты ничего не забыл? – окликает меня медсестра.

Эми все еще стоит в лифте, тупо уставившись на табло над дверями.

– Три, – объявляет она торжественно, читая горящую цифру.

– Да, – подтверждаю я. – Идем, – беру ее за запястье и тяну за собой. В комнате довольно много пациентов, лица у всех мрачные, а в глазах горит гнев.

Эми кривится. Опускаю взгляд на ее запястья и обнаруживаю на светлой коже зеленовато-фиолетовые синяки.

– Это я сделал? – спрашиваю я, осторожно поднося ее руку к лицу, чтобы получше рассмотреть.

– Нет, – просто отвечает Эми.

Синяки вообще-то старые. Им как минимум день, если не больше.

– Что случилось?

– Меня поймали трое, – говорит Эми. – Но все нормально.

В ушах отзывается глухой удар сердца.

– Тебя поймали трое? И все нормально?

– Да.

– Н-но… – растерянно лепечу я.

Эми смотрит на меня, хлопая глазами, словно не может понять, как можно из-за чего-то так волноваться.

– Это для тебя неважно, да? – спрашиваю я.

– Что?

– Это… все.

– Важно, – возражает Эми, но в голосе ее звучит скука.

– Ты помнишь, откуда у тебя эти синяки? – машу ее безвольной рукой у нее перед носом. На мгновение она фокусирует на ней взгляд, но потом снова отводит глаза. Кивает. – Вспомни, что ты чувствовала потом. Что ты делала?

– Я помню… плакала? Но это глупо. Не стоит из-за этого плакать. Все хорошо.

Я не выдерживаю, отпускаю запястье Эми, хватаю ее за плечи и хорошенько встряхиваю. Ее голова безвольно болтается – словно я трясу куклу. И, как ни старайся, у меня не получается вернуть ее глазам живое выражение.

– Что с тобой случилось? – хриплю я, отпуская ее.

– Ничего. Все хорошо.

– Я найду способ, как тебя вернуть.

– Я не терялась, – говорит Эми голосом таким же пустым, как и глаза.

Я веду ее по коридору, завожу в комнату и приказываю сидеть там, даже не сомневаясь, что она послушается.

В конце концов Харли обнаруживается за прудом – сидит на берегу и бросает камни в воду.

– Что тебе сказал Старейшина? – спрашиваю я, вставая рядом.

– Не твое дело, – огрызается он, не поднимая глаз.

У меня нет времени на его капризы.

– С Эми что-то случилось.

Харли рывком поднимает голову.

– Что?

– Она… она ведет себя, как фермеры.

Харли снова отворачивается к пруду.

– Ааа… – После чего добавляет: – Может, так и лучше.

– В смысле?

– Они все смирились с тем, что мы не приземлимся, ты что, не видел? Расстроились только мы, психи.

Я видел. Голос подал один лишь Харли – он ведь видел настоящие звезды. Но остальные жители Палаты тоже нервничали и уж точно не радовались.

– Так и должно было быть, – говорю я. – Логично, что мы одни волнуемся из-за этого. Потому мы и в Палате, правильно? Потому что не умеем слушаться указаний, подчиняться руководству. Поэтому мы принимаем ингибиторы. – Но все же, говоря все это, я думаю о той парочке у входа в Регистратеку. О том, что они не знают любви… и горя тоже точно не знают.

– Может, Эми так будет счастливее, – говорит Харли. – Наверное, я был бы счастливее, если бы мне не хотелось выбраться с этого тупого корабля.

Мне хочется успокоить его, сказать, что однажды мы приземлимся, но слова пусты, и фальшивой надеждой в голосе делу не поможешь.

– Но Эми была другой. Она была как мы. А теперь стала как фермеры.

– И что? – пожимает плечами Харли. – Значит, она просто стала нормальной. Вот и хорошо.

– Но раньше она мне больше нравилась, – говорю я больше себе, чем Харли.

– Ладно, пойду на криоуровень сторожить. – Он поднимается на ноги и уходит прочь по дорожке.

Я провожаю его взглядом. Правда в его словах ранит. Из-за того, что я так много времени провожу в Палате и наедине со Старейшиной, я порой забываю, что большинство жителей корабля – не чокнутые, а спокойные и довольные жизнью люди. Их не расстраивают ни фальшивые звезды, ни задержка в пути. Они счастливы.

Может, Эми и вправду будет счастливее, если останется пустой изнутри?

Может, и я был бы счастливее, если бы не думал постоянно о том, что всю жизнь проживу в тесном нутре корабля?

Но это все неважно. Потому что я знаю наверняка, что, если бы Эми предоставили выбор, она никогда бы не согласилась на это слепое неведение, даже если в нем – счастье. Из-за чего-то – из-за кого-то – она стала такой, и я выясню, кто это сделал.