Текст книги "Через вселенную"
Автор книги: Бет Рэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
34
Старший
Следующее утро встречает меня мерцанием звезд в щели под дверью. Зевая и потягиваясь, я выхожу из своей комнаты и обнаруживаю, что Старейшина опустил металлический щит, скрывавший навигационную карту, и открыл звезды-лампочки.
– Привет, – говорит Старейшина. Он сидит, прислонившись к стене у своей двери, и глядит на фальшивые звезды. Когда я сажусь, он вдруг начинает суетиться, и до моих ушей долетает стук стекла по металлическому полу. Бутылка, что он принес от корабельщиков. Старейшина пытается спрятать ее, но поздно.
Мы смотрим на лампочки.
– Иногда я забываю, – начинает он. – Как это трудно. Я так давно… это делаю. – Вздох. Хоть в воздухе и чувствуется острый, жгучий запах «паров», Старейшина не пьян. Бросаю взгляд на бутылку – она неполная, но выпито не больше пары глотков. Честное слово, Старейшина даже тут все держит под контролем.
– Трудно, я знаю.
Старейшина качает головой.
– Нет, не знаешь. Пока не знаешь. Ты только начал. Ты… еще не принимал решений, какие мне приходилось принимать. Тебе еще не нужно было жить с самим собой после этого.
Что он имеет в виду?
Что такого он наделал?
А какая-то часть меня, та, которая вдруг поняла, что я – всего лишь шестнадцатилетний Старший, а не пятидесятишестилетний Старейшина, эта часть спрашивает: что ему пришлось сделать?
Потому что я знаю Старейшину и, более того, я знаю наши обязанности. И знаю, почему мы их выполняем. Почему мы ими живем. Почему нам приходится это делать.
– Было бы проще, если бы прошлый Старший был жив. Он бы занялся тобой и Сезоном, а я…
– Чем? – спрашиваю я, подаваясь вперед.
– Всем остальным.
Старейшина уже стоит на ногах, освещенный мерцанием фальшивых звезд. Он кажется очень старым. Гораздо старше, чем когда-либо. Но старят его совсем не годы.
– Ненавижу Сезон, – в голосе его звучит неприкрытое отвращение.
Пытаюсь спросить почему, но он не смотрит на меня, и что-то сковывает мне язык. Интересно… он ненавидит Сезон, потому что ему не с кем спариваться? Я никогда не видел, чтобы он смотрел на кого-нибудь так, как Харли смотрел на свою девушку… Так, как я смотрю на Эми. Может, когда я еще не родился, в пору его Сезона, у него была женщина, но она умерла. Может… Сглатываю ком в горле. Если честно, я уже задумывался о том, не может ли Старейшина быть моим…
– Не гордись, – прерывает он течение моих мыслей.
– Что, прости?
– Не гордись. Делай, что должен, нравится тебе это или нет. Тем, что ты Старейшина, гордиться нечего. Тебе никогда не найти правильного решения. Просто делай так, чтобы они выжили. Не позволяй проклятому кораблю погибнуть.
Он поднимает почти полную бутылку и запирается у себя, не включая свет. Фальшивые звезды скрываются за металлическим потолком, и я тоже остаюсь в полной темноте.
Через час приходит время начать новый день. Старейшина появляется из своей комнаты. Одежда его не измята, взгляд ясный, дыхание свежее. Видно, бутылка так и осталась полной. Разговор под лживыми звездами кажется теперь сном.
Старейшина направляется к люку на уровень корабельщиков. Единственное, что нарушает тишину, это стук его шагов – неровный из-за хромоты – по металлическому полу.
– Вчера ты весь день провел с этой девчонкой с Сол-Земли, – замечает он, поднимая крышку люка.
Пожимаю плечами.
– У меня сейчас нет времени заниматься с тобой. Корабль важнее всего. А ты совсем забросил мое задание, да? Про третью причину разлада?
Втягиваю голову в плечи. Я забыл. Кажется, это было так давно. Когда я поднимаю глаза, Старейшина смотрит себе через плечо, избегая моего взгляда. Не знаю, о чем он думает, но ничем хорошим это мне не светит.
– Ладно, – произносит он наконец.
– Ладно?
– Трать свое время на нее. Сам увидишь, какие из-за нее будут проблемы.
И он исчезает в люке, не давая мне времени задать вопросы, на которые он все равно не ответит.
Я тут же срываюсь с места и направляюсь к гравтрубе, ведущей на уровень фермеров. Раз Старейшина разрешает мне забыть о задании и провести время с Эми, кто я такой, чтобы оспаривать его решения? На пороге Регистратеки стоит Орион (к моему удовольствию, опершись спиной на портрет Старейшины), и, проходя мимо, я машу ему рукой.
Никогда еще не видел в саду столько народу. Отовсюду доносятся одни только вздохи и стоны спаривающихся людей; они везде: в кустах, под деревьями, у подножия статуи, даже прямо посреди дороги. Чтобы дойти до Больницы, то и дело приходится перешагивать через потные извивающиеся тела.
К счастью, в лифте никого нет. Но, судя по запаху, недавно были.
Народ в Палате ведет себя относительно вменяемо. Да, Барти с Виктрией целуются в углу, а кое-кого из театральной труппы уже прижали к стеклянной стене, но почти на всех еще держится большая часть одежды.
Стуча в дверь, я почти ожидаю, что Эми будет в таком же состоянии – да что там, я почти надеюсь на это – но нет. Она уже одета, стоит и смотрит в окно.
– Почему все друг на друга набросились? Во всех общественных местах, везде… – тихо спрашивает она.
– Сезон.
– Это… неестественно. Люди так себя не ведут. Это… спаривание, а не любовь.
Пожимаю плечами.
– Конечно, спаривание. В этом и смысл. От этого родится новое поколение.
– Все? Одновременно? Все решили заняться сексом именно сейчас?
Киваю. Может, родители ей никогда не рассказывали про Сезон, но в ее возрасте она наверняка уже должна была знать. У всех животных есть брачный период. И у людей, и у коров, овец, коз.
– «Наверное, что-то такое в воде», – напевает Эми, слабо улыбаясь, словно пытается пошутить. Но лицо ее тут же темнеет вновь, и она добавляет тихим шепотом, будто говоря сама с собой: – Но все-таки это ненормально.
Я не отвечаю. Все мои мысли заняты тем, что, когда нам будет двадцать, Сезон настанет для нас. Только для нас. Двоих.
Она что-то сказала. Встряхиваю головой, пытаясь очистить ее от подобных мыслей.
– Пойдешь? – спрашивает она.
– Куда?
– Пойдешь со мной навестить моих родителей?
Я делаю глубокий вдох, потом медленно выдыхаю.
– Эми… они все еще заморожены.
– Знаю, – спокойно отвечает она. – Но все равно хочу их навестить. Я не смогу спокойно охранять криоуровень, если не посмотрю сперва на них.
И я иду с ней.
На нижнем уровне уже горит свет. Эми выходит первая и осматривается по сторонам среди рядов.
Потом молча направляется по одному из проходов, и я иду следом за ней. Пальцами она касается металлических дверей. В конце ряда Эми оборачивается ко мне.
– Я даже не знаю, где они, – голос ее звучит потерянно.
– Это можно узнать, – обойдя ее, я иду к столу и беру с него пленку.
– Как их звали?
– Мария Мартин и Боб… Роберт Мартин.
Ввожу имена в компьютер.
– Номера сорок и сорок один.
Я не успеваю даже положить пленку обратно на стол, а Эми уже бежит по залу, шепотом считая ряды. Останавливается у двух смежных дверец с нужными номерами.
– Хочешь, я открою?
Эми кивает, но, как только я шагаю вперед, хватает меня за руку.
– Я сама, – говорит она, но не двигается с места, а просто стоит и смотрит на закрытые дверцы.
35
ЭМИ
Я так хочу их увидеть.
Хочу погладить взглядом морщинки в уголках маминого рта. Потереться щекой о колючую папину щетину.
Я хочу их увидеть.
Но я не хочу видеть их замороженными тушами.
36
Старший
– Эми?
Мы с Эми оба подпрыгиваем на месте.
В дальнем конце ряда стоит Харли.
– Ты что тут делаешь? – спрашиваю я.
Харли, зевая, подходит.
– Стою на страже. Как договаривались. Кроме вас, сюда никто не приходил.
– Сегодня я останусь, – виновато обещаю я, заметив темные круги у Харли под глазами.
– Нет, не останешься, – ухмыляется он. – Не сможешь. Старейшина заметит. Я не против побыть еще. Тут тихо, можно спокойно рисовать. – Я знаю Харли. Знаю, каким он может быть одержимым. Он, наверное, дольше на звезды смотрел, чем охранял замороженных.
Я чуть наклоняюсь, так, чтобы Эми не слышала.
– А лекарства…
Я имею в виду не только бело-голубые ингибиторы, которые принимаю и я, и все в Палате. Харли пьет еще и другие пилюли из-за своих «приступов», с тех пор как…
– Обойдусь, – говорит Харли и, хотя я не совсем ему верю, по взгляду, брошенному на Эми, видно: ему не хочется обсуждать этот вопрос в ее присутствии.
– Пойдешь с нами? Эми ищет своих родителей.
Харли сомневается – не терпится вернуться к звездам. Но, заметив мое беспокойство, он решается.
– Ладно, – говорит он, все же глядя в сторону коридора, ведущего к шлюзу. Его запавшие глаза странно светятся, словно какой-то ненасыщаемой жаждой – мне становится страшновато за него. В прошлый раз было то же самое.
– Я все, – доносится сзади голос Эми.
– Ты не хочешь взять свои вещи? – спрашиваю я, глядя на пленку.
– Какие вещи?
– Которые упаковала перед заморозкой. Тут написано, что у вас у каждого есть багаж.
37
Эми
Сердце бьется тяжело и глухо – мы с Харли идем следом за Старшим меж двух рядов криокамер к стене, вдоль которой выстроились шкафчики.
Я никаких вещей не паковала. Мама с папой не говорили, что можно что-то с собой брать.
Старший открывает один из шкафчиков: внутри один на другом стоят десять контейнеров размером с чемодан.
– Вот, – он вынимает три.
Они с Харли смотрят, как я нажимаю кнопку на первом контейнере. Крышка открывается с отчетливым хлопком – герметичный замок.
Это, наверно, мамин. Едва поднимается крышка, запах ее духов окутывает меня с ног до головы. Я закрываю глаза и вдыхаю как можно глубже, вспоминая запах ее платьев, в которые я любила наряжаться, когда в детстве играла в переодевания. Вдыхаю еще раз, и только тут понимаю, что чувствую один только горький запах консервационного газа, которым, должно быть, был заполнен контейнер, а аромат маминых духов – всего лишь воспоминание.
Вынимаю прозрачный вакуумный пакет с фотографиями.
– Это что? – спрашивает Харли.
– Океан.
Он смотрит на фото, раскрыв рот.
– А это? – на этот раз Старший.
– Это мы ездили в Гранд-Каньон.
Старший берет фотографию у меня из рук.
Пальцем проводит по прорезанной в камне линии реки Колорадо. Во взгляде его недоверие, словно он не до конца верит, что каньон за нашими с мамой и папой спинами – настоящий.
– Это все вода? – спрашивает Харли, показывая на фото, где я, семилетняя, строю на пляже замок из песка.
– Все вода, – смеюсь я. – Она противно соленая, зато волны все время поднимаются и опускаются, набегают и отходят. Мы с папой любили прыгать в них, смотреть, как далеко нас утащит, а потом волны выносили нас обратно на берег.
– Все это вода, – шепчет Харли. – Все вода.
На остальных фотографиях нет ничего интересного. В основном на них одна я. Сначала грудничок, потом учусь ходить у бабушки в саду, на тыквенной грядке. Первый день в школе. Я на выпускном, на мне – обтягивающее черное платье, рядом стоит Джейсон и протягивает мне букетик васильков.
Глубже зарываюсь в контейнер. Тут должно быть кое-что, что мама точно не оставила бы. Пальцы смыкаются на маленькой твердой коробочке, и сердце замирает в груди. Вынув бархатную шкатулку с круглым верхом, я держу ее на ладони.
– Что там? – спрашивает Старший. Харли по-прежнему поглощен созерцанием океана.
В шкатулке лежит золотой крестик на цепочке. Крест моей бабушки.
Старший смеется.
– Не говори мне, что ты из тех, кто верил в эти сказки!
Не сводя взгляд с его лица, я надеваю крестик на шею, и смех обрывается.
– Этот корабль называется «Годспид», – говорю я, поправляя цепочку.
– Это просто пожелание удачи.
Отвернувшись, окидываю взглядом дверцы криоморга.
– Нет, это намного больше.
Сглотнув ком в горле, возвращаю фотографии на место – все, кроме той, где мы с родителями в Гранд-Каньоне.
Когда я нагибаюсь к папиному контейнеру, крестик оказывается у меня перед глазами. Контейнер в основном наполнен книгами. Некоторые мне знакомы: полное собрание сочинений Шекспира, «Путешествие Пилигрима», Библия, «Автостопом по галактике». Десять – двенадцать книг по военной тактике, выживанию, естественном наукам. Три чистых блокнота и нетронутая упаковка механических карандашей. Один блокнот и три карандаша я откладываю в сторону.
С сомнением, но все же вынимаю из контейнера «Искусство войны» Сунь Цзы. Я ее не читала, но, судя по названию, в ней найдется пара советов, что делать с тем, кто отключает замороженных. Засовываю ее под блокнот, надеясь, что Старший не заметил названия. Меня не отпускает мысль, что Старейшина, его ментор, все-таки каким-то образом причастен ко всему этому, и, боюсь, может случиться так, что мне придется идти против него в одиночку.
И тут я вижу ее.
Моя любимая игрушка – плюшевый мишка.
Беру ее в руки. Большой зеленый бант на шее сбился на сторону, войлок на носу истерся. С правой лапы слезла почти вся шерсть – когда я была совсем маленькая, я сосала ее вместо большого пальца.
Прижимаю Эмбер к груди в отчаянной попытке почувствовать что-то такое, что искусственный мех и набивка не способны дать.
– Последний, – говорит Старший, подталкивая ко мне третий контейнер, пока я закрываю папин.
Делаю глубокий вдох и изо всех сил стискиваю Эмбер.
Но в контейнере пусто.
– А где твои вещи? – спрашивает Харли, заглядывая мне через плечо.
Глаза щиплет от нахлынувших слез.
– Папа думал, что я не полечу. Он не собрал мои вещи, потому что думал, я откажусь лететь с ними.
38
Старший
– Ничего, – говорю я. – На корабле есть все, что нужно. Об одежде и всем остальном можешь не волноваться.
Харли тычет меня кулаком в плечо.
– Что?
Не выпуская из объятий игрушечного зверя, Эми собирает карандаши, блокнот, книгу и фотографию – больше ничего из родительских вещей она не взяла.
– Все, идемте, – глухо произносит она.
Харли помогает мне загрузить контейнеры обратно в шкафчик. В процессе он то и дело смотрит на меня и указывает бровями на Эми, но что он хочет этим сказать – для меня загадка.
Щелк. Пшшш. Бум.
Эми роняет игрушку и книги, карандаши со стуком катятся по полу, фотография медленно планирует вниз.
– Я знаю этот звук, – шепчет она и в следующую секунду уже несется по проходу к криокамерам.
– Эми, подожди! – кричит Харли, а я просто устремляюсь за ней. Около номера шестьдесят она поворачивает и скрывается из виду.
– Быстрее! – слышу я ее голос.
Заворачиваю за угол. Посреди прохода стоит криоконтейнер, от него поднимается пар.
– Это ты сделала? – спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.
– Нет, конечно! – голос Эми дрожит, словно она пытается сказать все одновременно. – Она проснется, как я?
Окидываю взглядом контейнер – внутри лежит женщина, она выше Эми и массивнее, у нее черные курчавые волосы, а кожа еще темнее моей. На контейнере мигает красный огонек. Выключатель в черном ящике повернут.
Стучу по кнопке вай-кома.
– Исходящий вызов: Док. Срочно!
– Что случилось? – у меня в ухе раздается голос Дока.
– Док! Еще одна! Еще один контейнер вытащили! Скорее!
– Постой, что?
– На криоуровне. Еще одна из замороженных. Ее вытащили из камеры. Горит красная лампочка!
– Сейчас буду.
Док отключается. Надеюсь, он недалеко. Если в Больнице, то придет через минуту… но если в Городе или на уровне корабельщиков, то ждать придется дольше.
– Что случилось? – спрашивает Харли.
– Кто-то сделал с этой женщиной то же, что со мной, – отвечает Эми. – Отсоединил, оставил тут умирать.
– Так она что, проснется?
– Не знаю. Может, если повернуть выключатель, засунуть ее обратно… не знаю. Я боюсь ее трогать. Техника вроде несложная, но…
– Не давайте ей проснуться, – тихо произносит Эми. – Во льду плохо, но все же лучше, чем проснуться одной.
Мое сердце падает. Она все еще чувствует себя одинокой.
– Старший? – слышу я вдруг.
– Сюда! Номер… – бросаю взгляд на открытую дверцу. – Шестьдесят три!
Док бежит к нам по проходу. Оттолкнув Харли, склоняется над контейнером. Вытирает запотевшее стекло.
– Она недолго здесь, – говорит он наконец. – Почти не оттаяла.
– Это хорошо? Да? – Эми впивается пальцами в крышку, словно пытается проникнуть сквозь стекло и взять женщину за руку.
– Хорошо, – отвечает Док. Я мешаюсь ему, поэтому отступаю назад. Наклонившись над крышкой, он разглядывает черный ящик. Потом подключает к свисающему с нее проводу пленку и изучает появляющиеся на экране цифры. Хмыкает, но непонятно – хорошо это или плохо. Пишет на экране еще цифры, потом отключает соединение и поворачивает выключатель. Красный огонек сменяется зеленым.
Засунув контейнер обратно в криокамеру, он захлопывает дверцу и запирает ее. Нас окутывает облако холодного воздуха – единственный след того, что номер шестьдесят три только что был открыт.
– С ней все будет хорошо, – успокаивающе произносит Док. – Вы вовремя ее нашли.
– Народ! – зовет Харли. Я удивленно оглядываюсь – Харли отошел от нас и исчез по другую сторону ряда.
– Как вы узнали, что ее вынули? – спрашивает Док.
– Я услышала, – отвечает Эми.
Док сосредоточенно хмурится.
– Значит, тот, кто это сделал, был тут одновременно с вами. А вы вообще зачем спустились?
– Я хотел показать Эми багаж ее родителей, – отвечаю я, не давая ей времени сказать, что мы пришли посмотреть на них самих. По какой-то необъяснимой причине мне кажется, лучше не признаваться, что мы шли сюда ковыряться в криооборудовании.
– Эээ… народ? – слышится голос Харли где-то в паре рядов от нас.
– Не нравится мне это, – говорит Док. – Тот, кто это сделал, знал, что вы здесь, знал, что вы услышите. Кроме вас троих тут кто-нибудь еще был?
Мы с Эми обмениваемся взглядами.
– Я не видела, – отвечает она.
– Я тоже.
– Народ! – кричит Харли.
– Что?! – кричу я в ответ.
– Давайте к двадцаткам. Бегом!
Док поворачивается, чтобы идти, но нам с Эми уже ясно – надо бежать. Голос Харли неспроста звучит так нервно. Что-то еще случилось.
Мы заворачиваем за угол, и причина уже очевидна.
Посреди прохода лежит еще один контейнер. Вот только этот уже оттаял. А человек внутри – уже мертв.
39
Эми
Ой.
Я не собиралась произносить это вслух.
Просто я его знаю.
Это мистер Кеннеди, он работал вместе с мамой и всегда казался мне жутковатым. Он был из тех стариков, что всю жизнь остаются холостяками, но думают, что старость дает им право безнаказанно быть извращенцами. Он вечно заглядывал маме в вырез блузки, а меня просил поднять что-нибудь с пола каждый раз, как я навещала родителей в лаборатории. Мама всегда отшучивалась, но я не раз думала, что мистер Кеннеди делает дома, когда остается наедине с воспоминаниями о мамином морщинистом декольте или резинке моего белья.
А теперь он умер и плавает в криорастворе – глаза распахнуты, радужки побелели. Кожа стала желтоватой, словно губка, пропитавшаяся водой. Рот приоткрыт, а щеки впали, и у челюсти собрались малюсенькие пузырьки воздуха.
– Номер шестьдесят три отключили, чтобы отвлечь наше внимание, – говорит Старший.
– Едва ли, – возражает Док. – Его вынули уже довольно давно. – Он поднимает крышку стеклянного ящика, и Харли со Старшим помогают положить ее на пол. Доктор опускает палец в жидкость, в которой плавает мистер Кеннеди. – Вода прохладная, не ледяная. Скорее всего, его отключили вчера, самое позднее – вчера вечером.
Мы со Старшим переглядываемся. Мистер Кеннеди захлебывался здесь, а мы бегали под дождем и смеялись. Он умирал, когда та парочка занималась любовью на скамейке у пруда. Пока я стягивала мокрую одежду, стояла под горячим душем, пока засыпала, глядя на темные поля, мистер Кеннеди плавал в собственной смерти.
Другая мысль: Харли был здесь одновременно с убийцей.
– Зачем? – спрашиваю я.
Доктор стучит пальцами по все тому же странному тонкому компьютеру.
– Номер двадцать шесть. Мужчина по имени…
– Мистер Кеннеди.
– Да, – Док удивленно поднимает на меня взгляд.
– Я его знала.
– А, соболезную, – говорит он, но небрежно, будто просто из вежливости. – Номер двадцать шесть…
– Мистер Кеннеди.
– Мистер Кеннеди был оружейным экспертом.
– Точно? – переспрашиваю я. Хоть они с мамой и работали в одном отделе, я понятия не имела, что он имеет какое-то отношение к оружию. Мама не имела. Ее специальностью был сплайсинг. Она работала с ДНК, а не с оружием.
Док кивает.
– Он был хорошим специалистом по биологическому оружию. Здесь написано, работал на правительство, занимался разработкой экологических бомб.
– Кто это делает? – спрашивает Старший. – Кто их всех отключает? Сначала Уильяма Робертсона, потом женщину, номер шестьдесят три, теперь этого.
– И меня, – добавляю я.
Старший глядит на меня, хмурясь.
– Две жертвы… и два промаха, – говорит доктор.
– И никакого мотива, – гляжу на пустую криокамеру, в которой только недавно лежал мистер Кеннеди. Потом скольжу взглядом по рядам пронумерованных ячеек. Сколько еще криокамер опустеет, прежде чем мы остановим убийцу?
