Текст книги "Через вселенную"

Автор книги: Бет Рэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

65

Эми

Доктор отводит мою руку в сторону.

– Я хочу, чтобы ты это видела.

– Что вы с ней делаете? – спрашиваю я глухо.

Он бросает бесстрастный взгляд на пустую оболочку Стилы.

– А, ничего.

– Ничего? Ничего?! – кричу я. – Секунду назад это был человек! Что вы натворили?

Доктор обходит кровать и указывает на один из прозрачных пакетов с раствором.

– Тут фидус высокой концентрации. Наркотик, – отвечает он на мой незаданный вопрос. – Он делает людей пассивными.

Я вспоминаю Филомину, дочь Стилы, потом себя.

– Вы опаиваете людей на корабле, – вырывается у меня шепот.

– Большую часть, – пожимает плечами он.

– Зачем?

– Медицина – чудесная вещь, – он сдавливает пакет с раствором. – Она может решить любую проблему, даже проблему целого общества.

– Вы преступник, – говорю я, и вместе со словами ко мне постепенно приходит осознание всего ужаса этого факта.

– Я просто реалист.

Протянув руку, хватаю ладонь Стилы, холодную и безжизненную.

– Что происходит? – спрашиваю я, разжимая пальцы, и с отвращением отступаю на шаг.

Сосредоточившись на растворе, доктор почти не обращает внимания ни на меня, ни на остальных пациентов.

– Я же сказал, фидус вызывает пассивность.

– В каком смысле?

– Делает их спокойными. Умиротворенными. Пассивными.

– Она даже не шевелится! – мой голос вот-вот сорвется на крик. – Даже не мигает! Просто глядит прямо перед собой!

Доктор, кажется, удивлен моей паникой.

– Неужели ты не видишь, что Стила, все они бесполезны? И она, и остальные пожилые больше не могут приносить физическую пользу, не могут работать, как молодые. Ум их тоже уже бесполезен – продолжительное воздействие фидуса снижает мозговую активность, даже если, как Стила, принимать ингибиторы. Фидус обманывает нейроны, и старики либо начинают путать реальность с вымыслом, либо бунтуют, вырвавшись из-под его влияния. В любом случае они для нашего общества становятся только бременем. Так что мы берем от них, что можем, – он кивает в сторону пакета с кровью Стилы. – В ее генах были заложены ум и нестандартное мышление; возможно, нам удастся переработать ее ДНК. Собрав у пожилых все, что еще можно использовать, мы их усыпляем.

Стила не кажется спящей. Она кажется мертвой.

В голове вдруг всплывает, как, когда мне было восемь, мама с папой подарили мне щенка. Он заразился парвовирусом и серьезно болел. Мама тогда сказала, что ветеринару пришлось его усыпить.

– Так вы их убиваете? – шепчу я в ужасе.

– Формально, – пожимает плечами доктор.

– Формально?! – взвизгиваю я. – Они либо умирают, либо нет. Тут нет середины.

– Мы находимся в замкнутой системе, – говорит доктор. – Кораблю приходится поддерживать существование. – Он переводит взгляд со Стилы на меня. – Нам нужны удобрения.

К горлу подступает тошнота.

– Вынимайте иголки! – требую я, делая рывок к капельнице.

– Поздно. Препарат уже в ней.

Сорвав иглы с рук Стилы, я понимаю, что доктор сказал правду. С кончика иголки срывается капля крови – и больше ничего. Пакет пуст. Рука Стилы свалилась с края кровати, но она этого не замечает.

– Эми, – холодно произносит доктор. – Я рассказываю тебе это, чтобы ты поняла, как обстоят дела на борту этого корабля. Я видел, как ты расспрашиваешь Старейшину, как разговариваешь со Старшим. Ты должна знать, как опасно создавать проблемы, наступать Старейшине на мозоль. Шлюз – не единственный способ избавиться от тебя. Старейшина опасен, Эми, очень опасен, и лучше тебе в будущем держаться от него подальше.

Он вздыхает, и я впервые задаю себе вопрос, испытывает ли он к этим пациентам сочувствие, сострадание или хоть что-нибудь.

– Когда Старший привел тебя сюда, я сразу понял, что на тебя подействовал фидус. Мы со Старейшиной занимаемся его распространением по всему «Годспиду». Это наша обязанность. Но, хотя я и согласен, что фидус помогает поддерживать мирное существование, мне кажется, что он подходит не для всех, – он решительно выдерживает мой взгляд. – Если ты будешь подрывать спокойствие на корабле, Старейшина прикажет мне забрать тебя сюда, на четвертый этаж. И у тебя в вене окажется игла. И поначалу ты почувствуешь тепло, уют и радость.

Он переводит взгляд на Стилу, и я следую за ним глазами. На ее морщинистых губах застыла едва заметная улыбка.

– Сначала фидус успокоит твой разум, а потом – тело. Мышцы расслабятся, ты почувствуешь небывалое умиротворение.

Тело Стилы обмякло на подушках. Улыбка сходит с губ, но не потому, что ей грустно – просто мышцы лица уже не работают, не поднимают уголки губ.

– Тело успокоится настолько, что постепенно легким станет лень дышать, а сердцу – лень биться.

Обвожу Стилу внимательным взглядом с ног до головы. Мне кажется, что ее грудь поднимается и опадает, я слышу, как тихонько бьется ее сердце.

Но я лишь выдаю желаемое за действительное.

Дрожащими пальцами закрываю уставившиеся в пустоту глаза.

– Это не мучительная смерть, – говорит доктор, – но все же смерть. Если Старейшина посчитает тебя бесполезной – или, что еще хуже, вредной, – такой конец ожидает и тебя.

66

Старший

Я уже через дверь слышу, как она плачет. Прикладываю палец к сканеру, дверь открывается, и только тут до меня доходит, что я сделал – вошел в чужую комнату без разрешения. Но сейчас это неважно – важно только то, что Эми лежит на кровати и плачет так, что все тело сотрясается от рыданий.

– Что случилось? – спрашиваю я, бросаясь к ней.

Эми поднимает на меня глаза цвета расплавленного нефрита. Издав блеющий звук, бросается ко мне, обнимает за талию и зарывается головой мне в живот. Сквозь ткань туники я чувствую мокрую теплоту ее слез.

На мгновение я просто замираю. Она прильнула ко мне, и я не могу придумать, куда деть руки. До меня доносится тихое икание – или это всхлипы? – и я отдаюсь инстинкту: обнимаю ее, крепко прижимаю к себе не давая упасть.

Старейшина думает, что власть – это контроль, что быть лидером – значит заставить всех повиноваться. Сейчас, прижимая к себе Эми, я понимаю: простая истина в том, что власть – это вовсе не контроль; это сила, та сила, которую ты вливаешь в других. Лидер – не тот, кто заставляет других отдавать ему свои силы; лидер – тот, кто готов свои силы отдать другим, чтобы они сумели устоять на собственных ногах.

Вот чего я искал с того самого дня, как мне впервые сказали, что я родился управлять этим кораблем. Быть лидером для «Годспида» – не значит быть лучше всех остальных, приказывать, заставлять и манипулировать. Старейшина – не лидер. Он – тиран.

Лидеру не нужны пешки – ему нужны люди.

Эми, отстранившись, глядит мне в лицо. На бледной ее коже выступили розовые пятна, глаза красные и запавшие, от носа к верхней губе тянется блестящая дорожка. Она вытирает лицо рукой, размазывая по нему слезы и сопли.

Никогда еще она не казалась мне такой красивой.

– Что случилось? – снова спрашиваю я, садясь рядом с ней на кровать. Эми поджимает под себя ноги и опускает голову мне на грудь. Из головы вылетают и фидус, и Старейшина, и все проблемы на борту этого чертова корабля – меня внезапно пронзает первобытное желание придавить ее к кровати и прогнать поцелуями все ее горести.

– Я узнала, что делают за закрытыми дверьми на четвертом этаже, – икает Эми. – Это так ужасно.

Она рассказывает мне, а когда доходит до фидуса, я рассказываю, что узнал от Старейшины.

– Вот что со мной было, – говорит она. – Когда у меня перед глазами плыло и голова отключалась – это все наркотик. А теперь им отравили… – она давится слезами: – Стилу.

Я киваю.

Эми хватает меня за руку и сжимает отчаянно, как, наверное, ее руку сжимала Стила.

– Старший, мы обязаны что-то сделать. Это ужасно. И несправедливо. Это ведь люди, понимают это Док со Старейшиной или нет. Этот наркотик – зло. Нельзя так управлять людьми! – Ее взгляд устремляется мимо меня, и я знаю: она уже не здесь, она на четвертом этаже. – Он заставляет людей повиноваться. Управлять кораблем так, как это делают Док со Старейшиной, – просто извращение!

Часть меня, очень маленькая часть, которую я прячу так глубоко внутрь себя, что, надеюсь, Эми никогда ее не увидит, склонна считать, что не все, что делают Старейшина с Доком, неправильно. В конце концов… система работает. Десятки лет они поддерживают на корабле мир.

Но тут я вспоминаю безжизненный взгляд Эми, накачанной фидусом, а потом теперешнее тепло ее рук и прячу эту часть себя еще глубже.

– И… о, нет! – Эми снова разражается слезами. – Только что вспомнила! Мои родители на криоуровне! Я весь день там не была! Вдруг что-нибудь случилось?

Она порывается встать, но я ловлю ее за запястье, и, слабо дернувшись, она падает обратно на кровать.

– Как можно было о них забыть? – всхлипывает Эми.

Я беру ее лицо в ладони и поднимаю его так, чтобы она посмотрела мне в глаза.

– Успокойся, – говорю я самым твердым тоном, на какой меня только хватает. – Харли провел там весь день. Не беспокойся об этом сейчас. Я сменю его и останусь там на ночь.

Глаза Эми, полные слез, заглядывают в мои, взгляд дрожит, перескакивая.

– Я бесполезна, – вздыхает она. – Я ничего не могу, только прятаться тут и рыдать, как младенец! Ты только посмотри на меня! – Я смотрю, но едва ли она видит себя такой, какой ее вижу я. – Это какой-то бред! Я не могу спасти родителей, я понятия не имею, кто убивает замороженных, да еще корабль… это хуже всего… я застряла тут на всю жизнь и проведу ее в окружении наркоманов, которые добровольно отправляются на четвертый этаж, чтобы умереть и стать удобрением!

Она снова начинает рыдать. Мне вспоминается, как раскололась крышка контейнера, когда Док бросил ее на пол, в тот день, когда Эми проснулась. Мгновение я вижу ее еще практически целиком, а потом, начиная с глаз и дрожащих губ, она точно так же словно распадается пополам. Руками она сжимает лоб, пальцы вплелись в волосы. Она мягко бьет ладонями по голове, заставляя себя думать, тянет за рыжие пряди, выдирая волоски, но, похоже, не осознавая, что делает себе больно. Я поднимаю руки и, отцепив ее пальцы от волос, кладу ее руки ей на колени.

– Мы поймем, что происходит, – говорю я, опуская голову, чтобы поймать ее взгляд. – Не сдавайся. Ты не бесполезна.

Бросаю взгляд на противоположную стену, на большую схему, которую начала рисовать Эми.

– Ты обязательно поймешь. Продолжай делать, что делала. Найди связь, – я тянусь к столу и протягиваю ей банку черной краски и кисть. – Ты сможешь.

Эми смотрит на свою разрисованную стену и на мгновение сосредоточивается на ней. Но почти сразу же на ее лице отражаются отчаяние и безнадежность. Не давая ей времени снова сорваться, я вскакиваю и иду к схеме, чтобы ее отвлечь.

– Продолжай думать, – секунду я молчу. – Попробуй придумать, как связаны вот эти, – добавляю я, указывая на всех, кроме нее. – Ты ведь проснулась, но выжила, помнишь? Может, тебя не собирались отключать; может, это вышло случайно, по ошибке. Ты вообще не очень вписываешься в общую картину. Попробуй посмотреть, есть ли связь, если убрать тебя из списка.

Эми чуть дольше смотрит на схему, а потом медленно кивает.

Я стою в нерешительности, затем наклоняюсь и целую ее в макушку. Она поднимает на меня глаза, и мое сердце трепещет, и, хотя в ее лице еще проглядывает след безнадежности, на будущее у меня довольно надежды на нас обоих.

– Я спущусь и присмотрю за твоими родителями. Тебе надо отдохнуть, – я касаюсь ее лица, и она трется щекой о мою ладонь. – Все будет хорошо, – добавляю я, надеясь, что она сможет в это поверить.

Надеюсь, я сам смогу в это поверить.

67

Эми

У меня на пальцах – пятна черной краски. Сначала я еще раз изучила свой список подозреваемых, но толку от него мало. Это Старейшина или, может быть, Старейшина вместе с Доком.

Но зачем? Поняв, зачем они это делают, я пойму, что делать.

Я пялилась на стену, пока слова и линии не начали расплываться перед глазами. Я добавила все, что только смогла выудить из их данных, даже то, что вроде бы кажется бесполезным. Не может тут не быть связи. Док со Старейшиной не действуют наугад.

Я засыпаю, по-прежнему сжимая в руках мокрую кисть.

ЭМИ МАРТИН: Номер 42; девушка; 17 лет; волосы рыжие; белая; внешность; обычная; не состоит в миссии; второстепенна; Флорида, Колорадо; выжила.

УИЛЬЯМ РОБЕРТСОН: Номер 100; мужчина; 57 лет; латиноамериканец; 212 фунтов; специалист по командованию; морская пехота Соединенных Штатов; Миссия: организация наступления; Финансирование ФФР; Страна ФФР: Соединенные Штаты; умер.

ЭММА БЛЕДСОУ: Номер 63; женщина; 34 года; черная; 163 фунта; тактик; морская пехота Соединенных Штатов; Страна ФФР: ЮАР; выжила.

ТЕО КЕННЕДИ: Номер 26; мужчина; 66 лет; белый 262 фунта специалист по биологическому оружию; До отправления жил в Колорадо; Страна ФФР: Англия; умер.

68

Старший

На криоуровне стоит тишина, настолько глубокая и пронзительная, что я чувствую себя так, будто вторгаюсь без спроса в чье-то личное пространство.

– Харли? – зову я. Где он? Он должен сторожить этаж, охранять спящих замороженных.

Мне отвечает тишина.

Я пускаюсь в путь по рядам криокамер, сначала шагом, потом припускаю трусцой, а к семидесятым номерам я уже мчусь сломя голову, выкрикивая имя Харли. Где-то в глубине живота тяжелым грузом оседает паника. С каждым гулким шагом я задаю себе один и тот же вопрос.

Что, если убийца перешел на бодрствующих?

Заворачиваю за угол, уже ожидая увидеть на полу тело Харли в луже крови и убегающего места преступления убийцу.

Ничего.

Глупости это. Он наверняка у шлюза. Сердце колотится как бешеное. Вытираю пот с шеи, и пальцы задевают кнопку вай-кома. Торопливо нажимаю ее.

– Исходящий вызов: Харли, – хриплю я, поворачивая в сторону шлюза.

Бип, бип-бип. Сердце гулко стучит о грудную клетку. Если он не ответит, я вернусь, возьму пленку, найду его и…

– Что? – раздается угрюмый и раздраженный голос Харли.

– Ты где? – ору я.

– На криоуровне.

– Я тоже, ты где?

– У шлюза.

Вздыхаю с облегчением. Естественно. Естественно, он у шлюза. Мне становится стыдно за свой недавний страх, а еще я очень, очень злюсь. Поворачиваю в коридор, и вот он тут как тут, стоит, прижавшись лицом к круглому окошку.

– Ты что тут делаешь? – кричу я. – Почему не охраняешь их?

– Ты меня тут бросил на весь день! – орет Харли в ответ. – Черт, скучно мне стало, ясно?

– Там родители Эми и остальные беспомощные люди, и я тебя попросил всего лишь посидеть и посмотреть за ними. Неужели это для тебя слишком сложно?

Харли смотрит на меня, сощурившись.

– Кончай на меня орать, – произносит он. – То, что ты когда-нибудь станешь Старейшиной, не означает, что я тебе дам собой командовать.

– Даже не пытайся на это давить. Долго ты терпел, прежде чем прийти сюда смотреть на звезды? Ты вообще терпел? Ты хоть проверил, нет ли там случайно растаявших трупов, прежде чем отвернулся от них? По-моему, когда умер последний, было твое «дежурство».

Харли бросается ко мне, обеими руками хватает за воротник рубашки и прижимает к стене напротив двери шлюза.

– Долго ты их от меня скрывал? Когда Старейшина их в первый раз тебе показал?

– Кого, звезды?

– Звезды, звезды, естественно, долбанные звезды!

– Я их увидел только пару дней назад.

– Врешь! – Харли сильнее вжимает меня в стену. Я извиваюсь и отталкиваю его, но он не ослабляет хватки, даже когда я впиваюсь ему в руки ногтями. – Вы со Старейшиной заодно, вы все время вместе,

– Как будто у меня был выбор!

– Может, если бы она увидела звезды, то не умерла бы! – кричит на меня Харли. Лицо его искажено яростью… а в глазах блестят слезы.

– Ты что… кто? – пытаюсь я разобраться в его воплях.

– Кейли! – Харли захлестывает волна горя. Он отпускает меня, и я на пару дюймов сползаю по прохладной металлической стене. – Кейли. Может, если бы она увидела звезды, то не сдалась бы.

Харли отступает к двери шлюза, упирается в нее обеими руками и прижимает лицо к стеклу окна.

– Не то, не то, – бормочет он.

– Что – не то? – мой голос звучит уже ровнее, спокойнее. В памяти всплывает, как в прошлый раз Док на несколько недель запер Харли в комнате в полной уверенности, что тот собирается последовать за Кейли. Как тщательно медсестры следили за тем, чтобы он принимал лекарства – Док самолично проверял, пьет ли он дополнительные пилюли.

– Харли, давай пойдем со мной. Я вернусь к замороженным и останусь на ночь, а ты поднимешься в свою комнату и отдохнешь.

– Хочешь, чтоб они достались тебе одному, да? – огрызается Харли.

– Что? Нет!

Он морщится.

– Знаю, знаю. Ты мой друг, я помню, – он снова отворачивается к окну. – Все равно, это бесполезно. Никакого смысла, чтоб его.

– В чем?

– В том, сколько я на них пялюсь. Мы ведь никогда не долетим, да, Старший? Никогда не выберемся с этого тупого корабля. Мы все проживем жизнь и подохнем в железной клетке. Семьдесят четыре и двести шестьдесят три. Слишком долго… Охренеть как долго. Мне никогда не оказаться ближе к звездам, да?

Мне так хочется сказать ему, что все не так, но я знаю, что это будет ложь. И в этот момент мне становится ясно – мучительно ясно – почему Старейшина ложью заставляет всех растить детей в надежде на посадку на новой планете. Если у нас не будет и этого, для чего тогда жить? У Харли отобрали мечту о новой планете – и от него осталась лишь пустая, отчаявшаяся оболочка.

Харли сполз по стене на пол. Там у него лежит холст, но он накрыт куском муслина, и у меня не хватает духу спросить, что он рисует. Ухожу, оставляя его наедине со шлюзом – ближе к свободе ему уже не подобраться.

Я не собираюсь отбирать у него звезды.

Вернувшись к криокамерам, на самом открытом месте сооружаю из кучи лабораторных халатов и одного беспризорного одеяла что-то вроде гнезда. Не спать я не смогу, но, надеюсь, мое присутствие спугнет убийцу – а если нет, то, по крайней мере, будем надеяться, меня разбудит звонок лифта. Я так замучился – так устал… и тяжесть корабля, звезд, безнадежности, фидуса, Эми и Харли – все наваливается на меня одновременно.

Просыпаясь, я чувствую запах краски.

«Харли», – думаю я.

Пытаюсь выпутаться из халатов. Путаница рукавов мешает встать, но в конце концов я умудряюсь отцепить их от себя.

– Харли? – глубоко вдохнув, зову я.

Поворачиваюсь от лифта к криокамерам за спиной.

Сначала мне кажется, что это кровь, но, подойдя ближе, я понимаю, что это всего лишь красная краска – густая и еще не высохшая краска. На дверцах некоторых криокамер горят огромные подтекающие красные кресты. Касаюсь ближайшей из них – номер пятьдесят четыре – и оставляю в краске красный отпечаток пальца. Окинув взглядом ряд, замечаю шесть помеченных крестами дверей; в следующем ряду их только три, но вот в ряду следом за ним – целых двенадцать.

Первая моя мысль: это сделал убийца – отметил тех, кого собирается разморозить.

Качаю головой. Не может быть, чтобы убийца приходил сюда, пока я спал у самого лифта. Нет, это наверняка был Харли.

Но на всякий случай…

Крадучись, пробираюсь я по рядам в поисках живой души и считаю помеченные двери. Всего их тридцать восемь, и ни на одной нет никаких признаков того, кто это сделал.

Моему воображению рисуется, как убийца тихо помечает двери жертв, пока я сплю. Встряхиваю головой. Краска – значит, Харли. Это месть Харли за нашу вчерашнюю перепалку – он пытается запугать меня, заставить нервничать. Ну, или просто валяет дурака.

Харли, это точно Харли.

Я не мог позволить, чтобы убийца разгуливал тут по рядам, пока я спал. Просто не мог.

– Харли? – зову я.

Тишина.

Я бегом устремляюсь в коридор, к шлюзу, но, еще не добежав, уже вижу, что что-то случилось.

Накрытый муслином холст исчез. Все вокруг забрызгано краской. На одно тошнотворное мгновение мне кажется, что здесь произошло убийство, и пятна краски на полу и стенах – это кровь, но потом, встряхнувшись, шепчу: «Нет». Если бы это было убийство, Харли был бы мертв, а тела тут нет.

Блок управления дверью сломан.

Клавиатура оторвана, и из блока через закрытую дверь в шлюз тянутся тонкие провода.

Внутри стоит Харли, и клавиатура у него в руках. Пальцы уже выстукивают на ней код.

Я колочу в дверь, и Харли жалобно мне улыбается.

– Я могу подобраться ближе, – говорит он.

– Не надо! – кричу я, сотрясая ударами стекло.

Харли отворачивается к внешней двери шлюза. Набирает последний символ кода. Дверь открывается, и Харли затягивает в космос.

На мгновение он оглядывается на меня, прощаясь со мной улыбкой. А потом поворачивается к звездам.

И исчезает.

Дверь шлюза захлопывается, оставляя внутри пустоту.

Харли больше нет.