Текст книги "Через вселенную"
Автор книги: Бет Рэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
58
Старший
Эми все смотрит на экран – опять она расстроилась. Все пошло не так, как я планировал. Мне казалось, это ее порадует. Нажимаю на экран, и Линкольн исчезает. Его усталое лицо сменяется изображением людей в период гиперинфляции в Германии, растрепанные волосы тают, растворяясь в тачках, наполненных деньгами.
– Надо возвращаться, – говорит Эми. – Харли уже долго сторожит криоуровень. Теперь моя очередь.
Мне еще столько всего хочется ей показать: залы, полные книг, настоящих книг с Сол-Земли. Зал артефактов на втором этаже, где хранятся модели объектов культуры Сол-Земли, даже настоящий трактор, на основе которого мы разработали свои тракторы. Зал научных материалов, в которых рассказывается история создания системы вай-комов и гравитационных труб. Но ей все это неинтересно, так какой смысл?
– Я его знаю, – говорит Эми с трепетом изумления в голосе и отталкивает меня от экрана, чтобы лучше видеть изображение.
Я тоже смотрю, но я его не помню. Это взрослый мужчина, по возрасту где-то между Доком и Харли, с темными волосами и глазами, но все же есть во внешности у него что-то такое, что резко отличает его от нас – он не из нас, он выглядит… по-другому. Мужчина сидит на пороге трейлера, держа на коленях пухлого младенца. Он определенно не из важных людей, потому что Старейшина не заставлял меня ничего о нем учить.
– Это Эд.
– Кто?
– Эд. Я видела его до того, как меня заморозили. Вообще-то это он и замораживал меня и моих родителей.
Что-то мне не кажется, что это достаточная причина расположить его физиономию рядом с Авраамом Линкольном. Я тянусь к экрану. Фотография «Эда» замирает; когда я прикасаюсь к экрану второй раз, всплывает описание.
– Эдмунд Альберт Дэвис-младший, – читаю я вслух. – Первый ребенок, родившийся на борту «Годспида». На фотографии изображен со своим отцом, Эдмундом Альбертом Дэвисом– старшим, одним из участников экспедиции, отправившихся в полет с Сол-Земли.
– Я его знала, – говорит Эми. Подняв голову, она так впивается взглядом в фотографию, словно Эдмунд Альберт Дэвис-старший жив и она с ним разговаривает. – Понятия не имела, что он тоже собирался улететь с Земли на «Годспиде».
Значит, Эдмунд Альберт Дэвис-младший стал первым, кто родился здесь, в плену. Интересно, каково ему было расти среди людей с Земли, зная, что ему ее никогда не увидеть?
– Если бы я знала, – продолжает Эми. – Я бы поговорила с ним. Спросила бы, почему он пошел на корабль. В нашу единственную встречу он мне показался черствым. Но, может, он просто… – Она затихает, продолжая смотреть на экран, но не видя его. И вдруг улыбается. – Только представь! Я видела этого человека столетия назад, а сейчас я могла бы увидеть на корабле его потомков! Потомков того, кто меня заморозил! Круто, правда? – Она поворачивается ко мне, и ее глаза округляются. – А что, если ты – потомок Эда? Вот это было бы совпадение!
Я улыбаюсь, потому что она смеется.
– А вдруг правда? – она переводит взгляд с меня на фото на стене.
– Что правда?
– Ты – потомок Эда?
– Я не знаю.
– Да ладно тебе! – фыркает Эми. – У вас же есть все эти технологии – наверняка кто-нибудь составлял генеалогические схемы. У Старейшины или у доктора по-любому должны быть – они же до ужаса боятся кровосмешения.
– Все записи хранятся здесь. Это же Регистратека, – говорю я. Она не замечает, как помрачнел мой голос. Я-то знаю, что, даже если мы найдем потомков Эда, меня среди них не будет. Мои семейные данные засекречены. Может быть, генеалогию Эда и можно проследить хоть от отправления с Сол-Земли до сегодняшнего дня, но мне в моем семейном древе не сдвинуться даже на одно поколение назад.
– Ну, пожалуйста! Давай посмотрим, вдруг вы с Эдом родственники! – она хватает меня за руку. Я не видел ее такой оживленной с тех пор… никогда не видел. Тяжесть забот, которые на нее обрушились, забыта, пусть даже на минуту. И я готов на все, лишь бы эта минута не кончалась.
– По идее, это должно быть нетрудно, – говорю я. – Учитывая, что это первый ребенок, родившийся на корабле, записи, скорее всего, есть.
Провожу пальцами над панелью инструментов и нажимаю кнопку справки, потом ввожу ключевые слова. Эми следит за процессом, разинув рот. Я ускоряюсь. Пальцы путаются, и пленка сердито на меня пищит. Приходится нажимать на поиск еще раз.
Наконец:
– Нашел!
Запрокинув голову, Эми читает вверху экрана:
– Эд-старший, потом Эд-младший… – тихо проговаривает она. Медленно опускает взгляд и, дойдя до границы экрана, снова озадаченно смотрит вверх. Кажется, она хочет что-то спросить, но потом снова оборачивается к экрану и начинает тихо считать. – Один, два, три… – наконец, нахмурившись, поднимает на меня глаза. – Тринадцать поколений. На этой схеме – тринадцать поколений. От Эда-младшего до Бениты, вот здесь, записано тринадцать поколений людей.
– И?
Эми начинает задумчиво ходить от модели Сол-Земли обратно к экрану.
– Сколько поколений может родиться за сто лет? Допустим, четыре или пять. Значит, тринадцать поколений – это примерно триста лет, правильно?
Я киваю.
– Но посмотри сюда, – она указывает на нижнюю строчку.
Под именем Бениты значится: «погибла от Чумы».
– Когда была Чума? – спрашивает Эми.
– Очень давно, – медленно отвечаю я. На ум приходит статуя Старейшины периода Чумы, стоящая в больничном саду. Ее так потрепало временем и погодой, что черт лица уже не разобрать.
– Насколько давно? – ее быстрый, торопливый тон заразителен.
– Еще до Старейшины. И до того, кто был Старейшиной перед ним.
– Значит, наверное, лет сто. И получается, что Бенита, тринадцатое поколение этой семьи… должна была родиться примерно через три сотни лет после отправления. Но если она умерла от Чумы… и случилось это не меньше ста лет назад… корабль летит уже как минимум на сто лет дольше, чем должен был…
– Но предполагалось, что мы приземлимся через пятьдесят лет. Мы же летим всего двести пятьдесят…
Эми останавливается и, обернувшись, пронзительно смотрит на меня широко распахнутыми глазами.
– Откуда ты знаешь? Давай посмотрим поздние схемы. Если сосчитать, сколько поколений родилось после Чумы, может, мы сообразим, сколько лет на самом деле уже летит корабль.
Ощущение такое, словно в животе у меня огромный камень, и он тянет меня вниз, тянет весь корабль.
– Генеалогических схем после Чумы нет. Я только что вспомнил: Док как-то говорил, что от Чумы погибло столько народу, что после этого схем уже не составляли.
– Сезон, – шепчет Эми, обращаясь больше к себе, чем ко мне. – Сезон начался сразу после Чумы, так? – она тяжело уставилась в пустоту. – Не может это быть совпадением. Тринадцатое поколение, поколение Бениты – оно должно было приземлиться на новой планете. Это точно было где-то через триста лет. Но тут началась Чума, а потом придумали Сезон и перестали следить за генеалогией…
– И запретили фотографировать, – добавляю я. – Начиная с года перед Чумой и до сегодняшнего дня у нас нет фотографий корабля. Несколько лет назад Чума меня завораживала – это было первое, о чем Старейшина мне рассказал – но я не нашел ни фото, ни видео; фотоматериалами теперь разрешается пользоваться только ученым на уровне корабельщиков и только для фиксирования разработок.
– Во время Чумы что-то произошло, – медленно говорит Эми. – Что-то настолько страшное, что любые данные о ней уничтожены. И все странности – Сезон, то, как люди тут себя ведут, – все началось с Чумы.
59
Эми
Старший хочет что-то сказать, но только он открывает рот, дверь в Регистратеку распахивается.
– Старший! – холодный, резкий голос Старейшины эхом отдается в пустом холле.
Старший бросается к контрольной панели, и вот уже все запретные изображения людей и пейзажей моей родной Земли пропали. Потух экран с предательски горевшей на нем генеалогической схемой, исчез зависший чертеж двигателя.
– Не трудись, – рычит Старейшина, постукивая пальцем за ухом, там, где под кожу вшит вай-ком. – Я слежу за тем, что ты изучаешь. И знаю, для чего ты использовал свой доступ.
– Извини, – автоматически говорит Старший, но видно, что ему ничуть не стыдно, и он сожалеет, что это сказал. Выпрямившись, он частично берет себя в руки. – Но с каких это пор ты за мной «следишь»? И вообще, я, если честно, удивлен, что ты вообще заметил. Когда мы в последний раз виделись, ты был пья…
Я удивленно оборачиваюсь к Старейшине. Пьян? Старший имел в виду, что он напился?
Старейшина заметил мой взгляд, но все же продолжает обращаться только к Старшему.
– Настоящий лидер никогда не теряет контроля ни из-за алкоголя, ни из-за чего бы то ни было. – А вот теперь он смотрит на меня. – Кажется, я предполагал, что у тебя есть все шансы подорвать спокойствие корабля. Я определенно был прав.
– Я ничего не делала! – в голосе моем звучит паника. Я не забыла ту его угрозу.
– Одного твоего присутствия достаточно, – отмахивается Старейшина. – Из-за тебя мой… ученик… совершенно забросил занятия, – он произносит слово «ученик» с такой насмешкой в голосе, словно говорит о надоедливой, шумной собачонке. Снова переводит взгляд на Старшего. – Время вернуться к учебе. Пока я был занят Сезоном, я позволял тебе играть с твоей маленькой подружкой, но раз у тебя достаточно свободного времени копаться в том, в чем ты тут копался, то пора направить интерес на что-нибудь более продуктивное.
Он идет обратно к двери. Старший кусает губу, не зная, следовать за ним или нет.
– Стойте!
Старейшина оборачивается на мой крик, но не подходит.
– Мне нужны ответы, ясно? – заявляю я, устремляясь к нему. – Мы оба знаем, что тут творится какая-то муть. Одного Сезона хватило бы, но теперь еще и доктор утверждает, что я сумасшедшая, и прописывает мне те же таблетки, что и Старшему, и тут…
– Довольно, – холодно и властно обрывает Старейшина. – Я предупреждал, чтобы ты не становилась проблемой. Ты определенно не послушала.
– По-моему, этот корабль не помешает немного встряхнуть!
– Последний, кто так думал, сейчас уже ни о чем не думает.
В тишине Регистратеки слышится резкий вздох Старшего. Мы стоим и смотрим друг на друга, замерев: Старейшина – у дверей, я – под глиняными планетами, а Старший – между нами, наш ориентир в перетягивании каната истины.
– Идем, Старший, – Старейшина поворачивается к выходу.
– Что случилось во время Чумы?! – кричу я ему вдогонку. – Что вы от нас скрываете? Вы знаете… Я знаю, что знаете! Почему просто не рассказать правду?
При этих словах Старейшина поворачивается и в три широких шага оказывается рядом со мной.
– Этот корабль построен на секретах, он живет секретами, – чеканит он; на лицо мне летят крошечные капельки слюны. – И если ты будешь продолжать выспрашивать, то лично узнаешь, на что я готов, чтобы их сохранить. Возвращайся в свою комнату, на этот раз Док тобой займется. Идем, Старший! – рявкает он. Подскочив, Старший спешит к выходу следом за Старейшиной. По дороге он бросает в мою сторону извиняющийся взгляд, а потом двери закрываются, оставляя меня в сумрачном холле наедине с пыльными глиняными моделями.
Я не осознаю, что руки у меня сами сжались в кулаки, пока не разжимаю их, чтобы размять пальцы. Меня просто трясет от ярости. Только одно я знаю наверняка: что бы там Старейшина ни хотел сохранить в секрете, я это выясню, а как только выясню – буду об этом кричать с крыши.
60
Старший
Как и ожидалось: Старейшина ведет меня прямо к гравтрубе в учебный центр. Я сажусь за стол, как будто жду начала занятия, но в голове у меня роятся мысли.
Знаю, Эми считает, что я просто покорно побежал за Старейшиной, как послушная собака за хозяином. Уходя из Регистратеки, я заметил разочарование в ее глазах. Придется позволить Эми считать меня слабым; придется пожертвовать своей репутацией в ее глазах.
Потому что так должен поступать лидер.
Нужно еще немного поиграть в эту игру. Положиться на уверенность Старейшины в моих глупости и невежестве, на его презрение к моей слабости. Не навсегда. Лишь на время, чтобы суметь разрушить стену между мной и моей ролью лидера корабля.
Старейшина распадается на части. Спор с Эми, то, как быстро он теперь выходит из себя, внезапные взрывы ругани и жестокости, появившиеся с началом Сезона… холодная, представительная оболочка Старейшины трескается, и сквозь трещины просачивается его истинная сущность – мелочная и властолюбивая.
Он выглядел так глупо в гневе, когда ругался с Эми. Просто старик, который изо всех сил цепляется за власть. Нужно всего лишь расковырять эти трещины, и у меня получится проникнуть внутрь и узнать, что он столько времени от меня скрывал, почему всегда боялся поделиться со мной секретами корабля.
Хоть я и родился Старшим, но только сейчас наконец в первый раз чувствую, что могу однажды стать Старейшиной.
Старейшина передо мной сжимает пальцами переносицу.
– Зачем тебе все эти данные?
– Какие – эти?
– Об истории Сол-Земли, о строении двигателя, о Чуме… что ты ищешь? – голос его звучит жестко и сдержанно, но он на грани.
– Какая разница?
– БОЛЬШАЯ! – ревет Старейшина, грохая кулаком по столу. Я не реагирую.
С усилием заставляю себя казаться спокойным. Если сегодня я чему-то и научился у Старейшины, так это тому, что в гневе человек выглядит глупо и по-детски. Вместо этого я говорю медленно, спокойно и четко, как будто объясняю что-то очень простое.
– Я начал искать информацию, которую ты отказался мне дать. Однажды мне суждено стать Старейшиной. Если ты не расскажешь мне, что делать и что нужно знать, чтобы быть лидером, я выясню это иным способом. Если ты собираешься просто стоять и орать на меня за то, что я ищу ответы на свои вопросы, то вини в этом только себя; твоей обязанностью было с самого начала рассказать мне обо всем этом.
Лицо Старейшины сначала бледнеет, потом наливается краской.
– Тебе никогда не приходило в голову, что у меня была очень важная причина что-то от тебя скрывать?
– Нет, – бесхитростно отвечаю я. – Я знаю тебя с тех пор, как был мальчишкой, ты полностью контролировал мое взросление, последние три года я живу рядом с тобой. Мне трудно представить себе хоть одну причину, по которой ты не можешь доверить мне какую-то информацию о корабле.
– Тебе кажется, ты все знаешь, – усмехается Старейшина. – Ты еще совсем ребенок.
– Твое время прошло, – говорю я спокойно, кивая в его сторону. – Ты теряешь контроль. Посмотри на себя. Все время срываешься. Ты не справляешься с ролью Старейшины.
– А ты справишься? – почти орет Старейшина на мучительно высокой ноте.
Пожимаю плечами.
– Тебя до такой степени рассердило то, что искали мы с Эми. Интересно, что именно…
Старейшина кипит от ярости. Я говорю себе: Орион ошибся. Со Старейшиной не нужно быть хитрым. Нужно просто очень, очень его разозлить.
– Вряд ли история – эти пленки ты сам мне показывал. Значит, Чума.
Подняв голову, Старейшина смотрит мне в лицо. Гнев теперь бушует глубоко внутри, словно горящий уголь в животе; он проглотил свою ярость, и мне ее уже не видно.
– Очень давно я о ней не говорил.
Я не удерживаюсь и охаю.
– Тот Старший?
Старейшина кивает.
– Так он умер? Или это ты… – не могу заставить себя задать этот вопрос.
– Хочешь, чтобы я рассказал о Чуме? – произносит он страшным, безжизненным тоном. – Хорошо. Я расскажу.
Он вскакивает, потом переносит вес с больной ноги. Поставив кулаки на стол, Старейшина нависает надо мной, и мне ничего не остается, как только покорно смотреть на него и ждать.
– Начнем с того, – произносит он наконец, – что никакой Чумы не было.
61
Эми
Старший бросает меня в Регистратеке, и я остаюсь стоять одна в темноте посреди холла. Мне непонятно, почему он пошел со Старейшиной. Я доверяю Старшему, но вот Старейшине – нет, и мне касалось, Старший со мной согласен.
В глубине, под всеми этими мыслями, постоянно пульсирует страх за родителей, неослабевающее желание найти убийцу и защитить их бьется вместе с ударами сердца. Меня окатывает волной страха. Ноги дрожат, но непонятно – хотят ли они бежать или сейчас подкосятся.
– Эми?
Проглатываю удивленный вскрик.
– Это Орион, – слышу я из тени за моделью Земли.
– Где ты был? – спрашиваю я. – Мне показалось, я тебя видела.
Орион робко улыбается.
– Я разглядывал карту вай-комов, так, от нечего делать, и увидел, что Старейшина поблизости. Мы… мы не очень с ним ладим. Я подумал, что мне лучше затаиться, пока он не уйдет.
– Он тебя тоже ненавидит, да? – спрашиваю я. Орион кивает. – А ты что натворил?
– В основном проблема просто в моем существовании.
– Да, со мной то же самое.
Орион отводит волосы с лица, и у меня перед глазами мелькает белая вспышка: шрам у него на шее, с левой стороны.
– Я хотел тебя спросить, – говорит Орион. – Я видел, как ты бегаешь, и… от чего ты бежишь?
Второй раз мне задают этот вопрос, но, кажется, он имеет в виду не то, что девушка в поле с кроликами.
– Не знаю, – отвечаю я, – но, кажется, я уже устала бежать.
– Да, – Орион бросает взгляд во тьму Регистратеки за спиной. – Я тоже.
– Я лучше пойду, – говорю я, хоть мне и некуда идти. Только знаю, что нельзя больше стоять тут, боясь пошевелиться, съежившись в тени слишком далеких планет.
– Увидимся! – кричит мне вслед Орион.
Я не бегу обратно в Больницу. Я иду. Нельзя позволить себе отключаться, позволить движениям тела заглушить работу мозга. Нужно заставлять себя идти, чтобы мысли могли лететь.
Воздух в больничном саду влажный. Если бы я была на Земле, то подумала бы, что собирается дождь… но я не на Земле, и дождь здесь – это всего лишь распылители над головой.
– Отстань, – раздается вдруг за спиной старческий голос. – Я сама могу по лестнице подняться.
Я с любопытством оборачиваюсь. В этом голосе слышится живой ум – и я вспоминаю. Стила. Та старушка, что разогнала толпу фермеров на первой моей пробежке.
– Хорошо, мама, – вторая женщина не похожа на свою мать. Голос у нее такой же безжизненный, как был у Филомины на осмотре у доктора.
Стила ловит мой взгляд. Глаза у нее мутные, цвета молока, смешанного с грязью. Мгновение она глядит настороженно, а потом морщинистые губы растягиваются в еще более морщинистую улыбку. Зубы у нее кривые и темные, изо рта пахнет луком, но от этой улыбки у меня теплеет на душе. Потому что это искренняя улыбка.
– Мама, – зовет женщина.
– Ой, да заткнись ты, – доносится в ответ. – Сейчас я.
– Хорошо, мама. – Женщина стоит неподвижно, словно заводная игрушка, у которой закончился завод. Грубость матери ее ничуть не расстраивает, и, кажется, она совершенно не торопится и не против просто стоять.
– Рада вас видеть, – говорю я, протягивая руку.
Стила пожимает ее крепче, чем я ожидала.
– Хотела бы я сказать то же самое. Ненавижу это место.
– Мама, – мягко повторяет ее дочь. – Мне нужно отвести тебя в Больницу.
Стила выглядит одновременно беспомощной и решительной.
– Мама, – продолжает женщина назойливо, но по-прежнему мягко. Любезно до предела. И до предела жутко.
– Да иду я! – отвечает Стила тоном сердитого ребенка, но на вид она кажется просто несчастной старушкой, которой уже не доверяют решать за себя.
– Я ее отведу, – предлагаю я, не успев подумать, что я, собственно, такое говорю. – В смысле, я все равно туда шла, мне нетрудно.
Дочь хлопает глазами.
– Если ты возьмешь на себя ответственность, ма…
– Да, да, возьму. Можешь идти. – Стила провожает дочь взглядом. – Тошно глядеть, как твой ребенок становится одним из них. – Открываю рот, чтобы спросить, кто такие эти «они», но Стила меня опережает. – Этих безмозглых тупиц. В двенадцать лет они меня назвали сумасшедшей и все-таки выучили на агронома, – поднимаясь со мной по ступеням, она оглядывается на больничный сад. – Это моих рук дело. Раньше тут одни кусты да сорняки росли. С тех пор и пью эти бело-голубые пилюли. Но я не против. Лучше быть чокнутой да таблетки пить, чем такой пустышкой. Даже думаю иногда, вот бы дочка моя тоже была чокнутой. Может, я бы ее больше любила.
Пустышка. Описание в самую точку.
– Про тебя по вай-кому объявляли, – Стила берет меня под руку. Кривые пальцы держат мой локоть неожиданно цепко. – Что-то не верю я тому, что они там наговорили.
– Кажется, вы умнее почти всех на этом корабле.
Стила усмехается.
– Нет, я не умная. – Мы доходим до двери, и она поднимает глаза. – Совсем не умная. Просто мне страшно. – Она крепче сжимает мой локоть, словно специально впиваясь ногтями в самое чувствительное место. Меня тянет оторвать от себя ее пальцы, но тут я смотрю на нее сверху вниз и понимаю, что я для нее – спасательный круг. Я не собираюсь дать ей утонуть.
– Чего же вы боитесь?
Стила безучастно глядит вперед.
– Я – из последних, – она поднимает глаза и видит по моему лицу, что я ее не понимаю. – Из моего поколения. – Двери открываются, и мы шагаем внутрь, но Стила идет все медленнее и медленнее, пока в конце концов не останавливается в нескольких футах от входа. – Отсюда никто еще живым не выходил.
– Не говорите глупостей, – улыбаюсь я. Я только сегодня утром отсюда вышла.
Стила опускает взгляд на мою руку.
– Я ничего не забываю. Я никого из них не забыла: Санестру, Эверарда, моего Альби… всех привели сюда заботливые, безмозглые дети, и никто обратно не вернулся.
Я беспокойно кусаю губы.
– Я их здесь не видела. – Мне вспоминается женщина, которую недавно сюда положили. Но вот куда ее увели?
Я веду Стилу к стойке регистрации и кашляю, чтобы привлечь внимание грузной дежурной медсестры.
– Что? – спрашивает она, окидывая Стилу холодным, жестким взглядом.
– Ее сюда дочь привела, – отвечаю я.
Медсестра кивает и выходит из-за стойки.
– Я ее отведу на четвертый этаж.
– Но вы же даже не спросили, какие у нее жалобы.
Медсестра закатывает глаза.
– Какие жалобы?
– Никаких, – отвечает Стила.
– Твоя дочь говорила, что ты бредишь?
– Говорила… – произносит Стила с опасливым выражением на лице.
– Ничего страшного. – Я похлопываю ее по руке. – У пожилых людей иногда мысли путаются. Не надо волноваться, – перевожу взгляд на сестру. – Из-за такого в больницу не ложатся. Я отведу ее домой.
– И о чем ты бредишь? – скучающе спрашивает медсестра.
Лицо Стилы темнеет. Она заметно взволнована и испугана.
– Я… я помню… – бормочет она.
– И о чем эти ложные воспоминания? – сестра даже не поднимает глаз от пленки, в которой что-то пишет.
– Звезды, – шепчет Стила. Я крепче сжимаю ее руку. – Когда Старейшина сказал…
Она затихает, не договорив.
– Но…
Я внимательно слежу за Стилой. То, что она пытается сказать, настолько важно для нее, что она даже дрожит. Медсестра зевает.
– Но я помню, что это уже было раньше. Когда я ждала дочку…
– Не было такого, – обрывает ее сестра. – Многим из стариков тоже это чудится. Они просто начинают путать прошлое с настоящим.
– Ты мне будешь говорить, что я помню, а что нет! – ощетинивается Стила.
– Классический случай старческого бреда, – как ни в чем не бывало констатирует медсестра. – Пойдем со мной.
Выйдя из-за стойки, она тянется к руке Стилы. Та крепче хватается за меня, не желая двигаться с места.
– Куда вы хотите ее забрать? – спрашиваю я.
– На четвертый этаж.
Мысли скачут. Нужно сменить Харли – он всю ночь дежурил; нужно серьезнее заняться поиском убийцы. Но руки Стилы так беспомощно дрожат. Я обещала себе, что не дам ей утонуть. У меня есть еще немножко времени, чтобы чуть подольше побыть для нее спасательным кругом. Да к тому же… мне отчаянно хочется узнать, что там, за этими запертыми дверьми.
– Я ее сама отведу, – предлагаю я. Стила с облегчением повисает у меня на руке.
– Это не по правилам…
– Мне не сложно.
– Я спрошу Дока, – рука тянется к телефону в ухе.
– Не надо, не тратьте время. Я там уже бывала. Мы не потеряемся.
Медсестра с неохотой кивает. Пока мы идем к лифту, ее глаза-бусинки буравят нам спины. Она явно ожидает, что мы бросимся наутек, но я просто нажимаю кнопку вызова и как ни в чем не бывало жду лифта.
– Можем сбежать, – тихо предлагаю я Стиле. – Я знаю тут несколько задних дверей – могу вывести вас так, что никто не заметит. – Даже не знаю, зачем я это говорю. Если ей нужна медицинская помощь, нужно показать ее доктору. Просто меня убивает то, что весь ее запал куда-то подевался, превратился в страх.
Стила качает головой.
– Я помню, как стояла в Большом зале, беременная, и глядела на звезды. Я вижу все это ясно как день. Но ведь этого не могло быть, так? Сестра сказала, у многих из нас начинается бред. Может, это и вправду от возраста. Наверное, надо бы показаться Доку.
Лифт открывает двери. Я не отпускаю руку Стилы до тех пор, пока она благополучно не оказывается в кабине рядом со мной. Прежде чем нажать кнопку четвертого этажа, палец задумчиво висит над кнопкой третьего. Лифт начинает подниматься, и внутри у меня все сжимается. Мы обе молчим.
Минуту нас потряхивает, потом лифт замирает. На табло горит четвертый этаж.
– Не бросай меня, – шепот Стилы заглушает шорох открывающихся дверей.
