Текст книги "Через вселенную"

Автор книги: Бет Рэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

69

Эми

Пока я спала, кисть прилипла к щеке. Если бы Харли меня сейчас увидел, то рассмеялся бы и назвал своей раскрашенной Рыбкой.

Рядом с дверью красным светом мигает на стене квадрат. Это кнопка от маленькой прямоугольной ниши рядом с той, откуда появляется еда. Я ее нажимаю, и из-за маленькой дверцы появляется бело-голубая пилюля. Так вот для чего нужна эта штука.

Ингибиторы. Чтобы не дать мне сойти с ума.

С отвращением разглядываю пилюлю, а когда глотаю, она прилипает к горлу. От нее жжет пищевод, а желудок сводит спазмом с такой силой, что меня чуть не выворачивает наизнанку. Я нажимаю на кнопку дверцы с едой, и передо мной появляется булка с начинкой из чего-то, почти похожего на яйца, сочащаяся чем-то, почти похожим на сыр. Один укус – и я больше не могу. Я устала от «почти». Мне нужно хоть что-нибудь настоящее.

Возвращаюсь к своей стене. По совету Старшего игнорирую собственное имя и список характеристик. Что общего может быть между мной и этими убийствами?

И вдруг, вычеркнув свое имя, я вижу перед собой ответ так ясно, словно он написан у меня перед глазами разноцветными красками.

Военные.

Каждая жертва, даже та женщина, что осталась в живых, – все работали на вооруженные силы. Тактический специалист, наступательные операции, биологическое оружие. Они нужны были, потому что умели убивать – и именно их убили.

Но почему я? Почему отключили меня? Я-то тут ни при чем.

Старший сказал: «Может, тебя не собирались отключать; может, это вышло случайно, по ошибке».

По ошибке…

Может, убийца хотел отключить кого-то другого…

Военного.

Например, папу.

Вскочив на ноги, я бросаюсь к двери, сердце глухо колотится о ребра. Если собирались убить папу, а не меня, все становится на свои места. Убийца охотится за людьми с военным прошлым.

Дверь открывается, и я на ходу врезаюсь в Ориона.

Бормочу какие-то извинения и пытаюсь обойти его, чтобы бежать на криоуровень и рассказать Старшему все, до чего я дошла, но Орион вдруг хватает меня за запястье и зажимает, словно в тисках.

– Отпусти, – говорю я. Он схватился за то же место, за которое меня держал тот фермер, пока не появился Харли, и пальцы его давят на те же синяки.

– Это Харли нарисовал, – мягко произносит Орион. Я перестаю брыкаться, заметив у него в руке закрытый муслином холст. – Он попросил у меня моток проводов, а потом сказал, чтобы я передал это тебе.

– Что это? – с любопытством спрашиваю я.

– Картина. Для тебя.

Орион отпускает мою руку и сует мне холст. Я опускаю взгляд, а Орион тем временем растворяется в тени коридора.

Вернувшись обратно в комнату, я ставлю картину на стол и снимаю муслин, который немного прилипает к еще не совсем высохшей краске. Я никогда в жизни не видела картины прекраснее. Это автопортрет: посреди холста в воздухе висит Харли, вокруг него – звезды, лицо поднято к небу в радостном восторге, руки раскинуты так широко, словно он хочет меня обнять. Рядом с его лодыжками среди звезд плавает крошечная золотая рыбка.

Дрожащими пальцами я касаюсь нарисованного Харли, но тут же отдергиваю их: краска еще не высохла. Лицо его светится – только однажды я видела на нем это выражение – когда он говорил о Кейли.

В глубине, под слоями краски, прячется то, что Харли хотел сказать мне этой картиной.

Так он со мной попрощался.

Поэтому, когда через мгновение ко мне в комнату врывается Старший и кричит, что Харли покончил с собой, я совсем не удивляюсь.

70

Старший

За слезами Эми что-то прячется. Она молча кивает, словно ей давно все известно. Ее печаль не изливается рыданиями, как вчера вечером. Отступив, она пропускает меня в комнату.

И тут я вижу.

– Харли, – Выдыхаю я. Руки начинают дрожать.

– Ее Орион принес, – объясняет Эми. – Харли… Наверное, заранее нарисовал…

Эми никогда не узнает, насколько на самом деле реалистична эта картина. Когда его утянуло наружу, волосы чуть сильнее прижало от резкого движения, и удивления на лице было больше – и, да, боль тоже была – но в короткое мгновение перед тем, как шлюз закрылся, корабль двинулся дальше, а самого его поглотил космос, на лице его было точно вот это самое выражение, эта радость.

– Возьми ее себе. Вы были намного ближе. Не знаю, почему он вообще подарил ее мне, а не тебе.

Замечаю рыбку у ног нарисованного Харли.

Эми всегда думала, что Харли называл ее рыбкой, потому что ее красно-оранжевые волосы гармонировали с цветами золотой рыбки, которую он писал, когда познакомился с ней. Но он так и не рассказал ей, почему вообще писал золотых рыбок, почему в его комнате живого места не было от их изображений. Просто потому, что Кейли их больше всего любила.

– Он хотел, чтобы она была у тебя, – отвечаю я. – Ты напоминала ему об одном человеке.

Мгновение мы молча впитываем в себя картину и то, что сделал Харли, то, как он нас оставил. Он по-прежнему в одиночестве, стоит и смотрит на нас, улетая.

– Я поняла, – говорит вдруг Эми, указывая на стену и вытаскивая меня из воспоминаний. – Связь между ними. Те, у кого военное прошлое, – их и убивали.

Я рассматриваю списки.

– Мой отец – тоже военный. Что, если Убийца вытащил меня вместо него случайно? – ее голос дрожит, и я спрашиваю себя почему: то ли из-за страха за отца, то ли из-за смерти Харли, а может, виновато и то, и другое.

– Я проснулся сегодня, а несколько десятков криокамер отмечены крестами. Сначала я подумал, что это Харли… но, видимо, это убийца помечал своих жертв…

– На папиной двери была метка? – Эми роняет блокнот.

– Я… не помню. – Я не о двери беспокоился, а о Харли.

– Надо проверить! – Эми направляется к двери.

Я отстаю на мгновение, чтобы захватить со стола пленку. Пока мы мчимся по коридору, я регистрируюсь в системе.

– Доступ разрешен, степень – Старшая, – щебечет компьютер под шелест открывающихся дверей лифта. По пути наверх я открываю на пленке карту вай-комов.

– Что делаешь? – спрашивает Эми, неотрывно глядя на цифры над входом.

Оттягиваю отметку времени назад и смотрю по точкам, кто, где и когда был.

Вчера вечером на карте появилась точка Харли – и с тех пор мягко мерцала у двери шлюза, периодически двигаясь по коридору и обходя криоуровень. На всем уровне больше ни души – до тех пор, пока не появляюсь я. Вот он я, и я бегу, потом останавливаюсь. Моя мерцающая точка сливается с точкой Харли, и у меня перед глазами возникает наша ссора – наша последняя ссора.

Эми наблюдает поверх моего плеча. Точки разделяются, и моя теперь мигает невдалеке лифта. Харли не отходит от двери. Интересно, чем он занимался в те последние часы. Рисовал? Размышлял?

Проматываю вперед. В районе утра появляются точки Старейшины и Дока, но они не задерживаются, а сразу отправляются в лабораторию на другом конце уровня. Я робко поднимаю взгляд на Эми.

– Я заснул, – признаюсь я. Интересно, Док со Старейшиной меня заметили?

Эми качает головой.

– Это по-любому не они сделали, так? Они вообще даже близко к замороженным не подходили.

Мы снова поворачиваемся к карте. Моя точка носится по рядам криокамер, считая нарисованные кресты.

А потом она идет к шлюзу.

Вот – я; вот – он.

А потом его точка пропадает.

В горле у меня встает ком. Перед глазами все расплывается в тот самый момент, когда точка вдруг вылетает прочь с карты и не возвращается обратно.

Эми с шумом всасывает воздух и долго не выдыхает, и только потом я слышу рядом тихое «Ах!».

– Больше никто не спускался, – говорю я, когда мы приезжаем на четвертый этаж. – Это мог быть только Харли.

– Но Харли не отходил от двери с тех самых пор, как ты пришел.

Мы смотрим друг другу в глаза. Харли не мог нарисовать эти кресты.

– Погоди, эта штука, – говорит Эми, указывая на пленку, – может отслеживать людей только через кнопки за ухом, так?

Я киваю.

– Меня на ней не видно, так?

Качаю головой.

– А что Орион? Это ведь он принес мне картину. Значит, он должен был спускаться туда и, значит, у него нет такой кнопки, так? Я видела у него на шее шрам. Хоть он и закрывает его волосами, все равно видно. У него точно нет этой вашей штуки. Значит, карта его не покажет.

И – ох! – она права.

Орион.

71

Эми

Дверь в конце коридора заперта.

– Как нам…? – запинаюсь я. – Что нам делать?

Старший выбивает дверь ногой.

Прикладывает большой палец к сканеру. Лифт едет вниз мучительно медленно.

Я тру мизинец, пока он не начинает болеть, и думаю обо всех обещаниях, что мы с папой давали друг другу.

– Что ты делаешь? – спрашиваю, когда мы проезжаем первый этаж.

– Проверяю биометрические сканеры, – отвечает Старший, стуча по пленке. – Вчера днем пришел Харли. Я спустился после заката. Утром появились Док со Старейшиной, и, кажется, они все еще тут, в той, другой лаборатории. Но смотри – записи об Орионе нет – есть только еще одна о Старейшине, хотя он в тот момент уже был в лаборатории.

Он передает пленку мне. И вправду, сразу после Дока идет запись Старейшина/Старший, а потом, через пять минут, еще одна такая же.

– Он придумал, как обмануть сканер, – предполагаю я. Ну почему этот лифт еле тащится?!

– Невозможно, – мычит Старший, засовывая пленку в карман. – Он сканирует ДНК. Его невозможно обмануть.

Двери разъезжаются в стороны.

Нас, словно взрывной волной, окатывает холодом.

Десятки и десятки замороженных выставлены на обозрение, вынуты из камер, и хрустальные гробы уже начинают запотевать, скрывая застывшие внутри тела. На всех открытых дверцах горят свеженарисованные кресты. Старший был прав. Это убийца помечал своих жертв, готовился к последнему убийству, массированному удару по всем замороженным военным.

У меня в голове пульсирует лишь одна мысль.

– ПАПА! – кричу я, протискиваясь мимо Старшего, и бросаюсь к контейнерам. Сворачиваю к сороковым – да, вот оно, замороженное тело моего отца. Протерев стекло от конденсата, мгновение вглядываюсь в его лицо.

В крови у меня довольно адреналина для того, чтобы поднять холодную стеклянную крышку и швырнуть на цементный пол. Я так этого хочу. Хочу, чтобы он проснулся, разорвал ледяные кандалы, прижал меня к себе и согрел.

Я хочу этого.

Бросаю взгляд на ящичек у него над головой. Огонек горит зеленый, не красный. Орион только вытащил их из камер, но не отключил, как меня.

Вокруг раздается треск и грохот. Старший носится туда-сюда по проходам, запихивая на место остальных замороженных и закрывая дверцы камер. Я заталкиваю папин замороженный контейнер в криокамеру и закрываю дверцу, Красный крест на двери словно издевается надо мной. Поворачиваю ручку и запираю замок. Подарив себе последний взгляд на дверь с номером сорок один, я бросаюсь вдоль по проходу к следующему вытащенному контейнеру.

Мы управляемся довольно быстро. Все дверцы заперты, все замороженные благополучно вернулись в замороженное состояние.

Ориона нигде не видно.

– Зачем он это сделал? – спрашиваю я сквозь одышку.

Изо рта Старшего вырываются облачка пара.

– Я ему мешал, – тянет он задумчиво, говоря и осознавая в одно и то же время. – Начни он открывать двери, пока я был тут… я бы проснулся – от этого куда больше шума, чем от краски. А когда он их пометил… естественно, я, увидев, побежал бы к тебе, давая ему кучу времени вытащить тех, кого он заранее пометил…

– Но зачем? – недоумеваю я. – Зачем столько труда? Он ведь понимал, что мы тут же вернемся и все увидим… Он ведь их даже не отключил, просто вынул из камер.

Старший медлит.

– Такое ощущение, словно это испытание.

– В каком смысле?

– Он объявил, что собирается делать. И ждал, чем ответим мы. Позволим мы им растаять или засунем обратно.

– Естественно, я бы не дала растаять своему отцу!

Старший поднимает на меня взгляд.

– Не думаю, что испытание предназначалось для тебя.

72

Старший

– Шшш! – шикаю я на Эми. – Слышишь?

– Что? – шепчет она, но я делаю ей знак молчать.

Тихое, но отчетливое «жжж, бам, жжж» вызывает у меня в памяти картины машинного отделения. Но это невозможно – мы ведь в двух уровнях под двигателем.

– Это из лаборатории.

Я веду Эми через криоуровень. Она нервно оглядывается назад.

– Мы оставим дверь открытой, – успокаивающе говорю я, понимая, как ей не хочется бросать отца.

– Что это за лаборатория? – спрашивает Эми, когда мы входим. Она говорит шепотом, и мне едва слышно ее из-за усилившегося жужжания.

– Просто лаборатория, – шепчу я в ответ. Здесь царит атмосфера секретности, к тому же я не забыл, что Док со Старейшиной все еще внутри, если верить карте вай-комов. Мы держимся поближе к стенам.

– Я такие уже видела, – Эми указывает на большие шприцы с отметками о способностях которые Старейшина раздает детям на корабле по своему усмотрению.

– Вот этим тут и занимаются.

– Что это? – она указывает на широкую колбу длиной от пола до потолка, где в янтарной жидкости плавают маленькие пузырьки. – Похоже на… – Она склоняет голову вбок. – Это эмбрионы?

Вообще-то, глядя на кусочки плоти в янтарной жидкости, я не вижу никакого сходства. Мне только один раз в жизни пришлось увидеть плод – когда у одной из коров случился выкидыш, и он был куда больше и весь в крови, ничего общего с этими малюсенькими круглыми пузырьками.

Я веду Эми в дальнюю часть лаборатории. Там, надежно укрытый изгибом стены, располагается насос, который Старейшина показал мне в прошлый раз. Отсюда-то и доносится «жжж, бам, жжж»; насос включен, и механизм с жалобным треском льет в нашу систему водоснабжения фидус и одним звездам известно, что еще.

У насоса стоит Старейшина с ведерком вязкой прозрачной жидкости в руках.

Напротив него стоит Док.

Хватаю Эми за руку, и мы кидаемся обратно в укрытие стены. Они нас не заметили – пока что. Прикладываю палец к губам, и Эми кивает. Пригнувшись, мы выглядываем из-за угла. Стул заслоняет нам обзор, но и кое-как укрывает от взгляда нас самих.

– Прости! – Док старается перекричать шум насоса.

– Нельзя было ей показывать! – бушует Старейшина. Из-за хромоты ведро у него в руках качается. Док нервно следит за ним взглядом.

– Я думал, это заставит ее вести себя как полагается.

– Ничего, кроме фидуса, с ней не справится. Зачем ты дал ей ингибиторы?

Старейшина ставит ведро на пол.

– Про меня, – выдыхает Эми мне в ухо.

Док говорит что-то еще, но он стоит к нам спиной, поэтому услышать не получается.

– Значит, мы просто отведем ее сегодня же вечером на четвертый этаж, – подытоживает Старейшина, снова поднимая ведро и поднеся его к насосу.

– Мне не кажется…

Старейшина грохает ведерко об пол. Прозрачная жидкость внутри прыгает, но из-за густоты – она похожа на сироп – не выплескивается через бортик.

– Знаешь, что? – кричит он, шагая к Доку. – Если честно, мне глубоко плевать, что тебе там кажется. Если бы ты послушался меня в первый раз, с тем, другим, ничего бы не случилось.

– О чем ты…

– Ты знаешь, о чем я! – ревет Старейшина. – О Старшем! Ты оставил его в живых!

Эми ловит меня за руку. Пытаясь разобрать их разговор, я слишком близко, опасно близко подался вперед.

– А что не так со Старшим?

– Да не этого. Прежнего Старшего.

Док смотрит на Старейшину холодно и бесстрастно, но я чувствую, что он едва сдерживается. Губы его сжаты так плотно, что кожа побелела, на скулах ходят желваки.

Старейшина не замечает его ярости.

– Первого Старшего! Который сейчас уже должен был бы выполнять свои обязанности, а я мог бы отдыхать, не тратя остаток своей жизни на мальчишку, который думает не головой, а черт знает чем!

– Ты приказал отвести Старшего на четвертый этаж, и я отвел. – Док с вызовом выпрямляется.

– Но ты ведь не убил его, как я приказал?

– Я думал… фидус…

– Мне кажется, тебе самому не помешает фидус, – рычит Старейшина. – Ты до сих пор его защищаешь? Прячешь его, да?

– Я думал… – От страха Док словно съеживается. – Он исчез с карты вай-комов. Я думал, он покончил с собой.

Старейшина фыркает.

– Но так и не проверил, да? И смотри, что вышло. Двое замороженных мертвы, одна проснулась.

– Он умер, Старейшина. Клянусь тебе, он умер.

Не знаю, вправду ли Старейшина верит ему или просто хочет поверить. Обернувшись, он снова берет в руки ведро.

– Что это? – шепчет Эми, слегка кивая в сторону насоса.

– Он связан с водопроводом, – отвечаю я сквозь хаос в мыслях. Значит, в этом ведре…

Фидус.

Я выпрямляюсь. Эми пытается удержать меня, но я стряхиваю ее руки. Нельзя, чтобы Старейшина продолжал всех одурманивать. Нельзя, чтобы Фидус попал в воду. Я должен уничтожить этот насос.

Я хватаю стул, за которым мы с Эми прятались.

– А ты что тут делаешь? – с усмешкой спрашивает Старейшина, заметив меня.

Поднимаю стул над головой.

– Ты что? – грохочет Старейшина.

Руки у меня дрожат. Перед глазами простирается будущее – будущее, в котором лидер я, а не Старейшина. Будущее без фидуса.

Точно ли лучше жить без фидуса? Я думаю о синяках у Эми на запястьях, о скандалах, которых насмотрелся в Палате, помноженных на целый корабль. Реально ли жить без фидуса?

А потом вспоминаю глаза Эми, когда она была под наркотиком.

Стул летит к насосу, ударяется о металл и отскакивает на пол. Насос продолжает свое «жжж, бам, жжж».

– Ты что творишь? – визжит Старейшина, – Ты свихнулся! Точно как Старший до тебя!

– Ты сам что творишь? – ору я в ответ. – Это ведь фидус, да? Доброе утро, «Годспид»! Готовишься еще один день манипулировать людьми и их мыслями?

– ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ БЫТЬ СТАРЕЙШИНОЙ! – вопит он. Седые пряди яростно разлетаются за спиной – из нас двоих как раз он выглядит сумасшедшим. – Если ты на это не способен, то не сможешь управлять кораблем! Ты слишком слаб, чтобы стать лидером! Ты никогда не будешь достоин!

В три шага я подхожу к Старейшине и бью его кулаком в лицо. Выпустив из рук ведро, он падает на землю. Из носа хлещет кровь, тонкая кожа на щеке рассечена. Наклонившись, я хватаю его за рубашку и рывком поднимаю обратно на ноги. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, и я снова бью, одной рукой по-прежнему держа его за воротник, не давая упасть.

– Я не слаб, – мой голос дрожит, но не от страха, а от рвущейся наружу ярости. – Мне хватает силы понять, что фидус – это зло, а твоя страсть подавлять людей – просто-напросто слабость. Если бы ты вправду был силен, то не сваливал бы грязную работу на наркотик.

Только умолкнув, я осознаю, что мой голос был единственным звуком в комнате.

– Что ты наделала? – кричит Старейшина, обернувшись к Эми.

Поднимаю взгляд. Пока я орал на Старейшину, Эми прокралась к насосу, нашла на нем крошечную дверцу, открыла ее и попросту оборвала все провода.

– Сработало, – улыбается она, показывая мне зажатый в ладони разноцветный пучок.

73

Эми

Наверное, я бы даже пожалела Старейшину из-за сломанного носа и окровавленных губ, если бы он не был злобным двинутым тираном. К тому же, учитывая, что он с самого начала хотел меня убить – а сейчас и вовсе приказал Доку отвести меня на четвертый этаж – ну, скажем так, не очень я сочувствую старому уроду.

Доктор кладет Старшему руку на плечо.

– Старший, мы не сможем без фидуса. Без контроля, который он нам дает, нам не управиться с кораблем.

Старший почти с ним соглашается – я вижу по его глазам.

– Неправда. – Нужно, чтобы Старший посмотрел на меня, вспомнил, что наркотик сделал со мной тогда. – Да, без него будет труднее. Конечно, всем нам легче будет жить, не видя неба, если мы накачаемся до бессознательного состояния. Но это не жизнь, не настоящая жизнь. Среди горя, – встречаюсь взглядом со Старшим, и мы оба понимаем: я говорю о Харли, – есть и радость. Одно неотделимо от другого.

Старший отступает прочь от Дока со Старейшиной, ближе ко мне.

– Я не могу быть таким, как ты хочешь. Я никогда, никогда не стану таким лидером. И именно поэтому – я буду лучше.

– Давай, – Старейшина оборачивается к Доку.

– Что? – спрашиваю я.

Док смотрит на Старейшину, не слушая меня.

– Сделаем другого. Введем другие репликаторы ДНК. Избавимся от этого и сделаем нового.

– Что? – с округлившимися глазами спрашивает Старший, словно боясь того, о чем подумал.

Старейшина оборачивается к нему.

– Чертов идиот. Не верится, что у нас общая ДНК!

– В каком смысле? – голос Старшего дрожит. – Ты… мой отец?

– Вон, там! – указывает Старейшина. У дальней стены стоит стол со шприцами, а рядом – большой цилиндр с золотисто-желтой жидкостью, полной крошечных эмбрионов.

– Что… моей матери ввели твою ДНК?

– Да не было у тебя матери! – рычит Старейшина. – Мы – один человек! Старейшин клонируют – у нас общая ДНК, все общее. Шестнадцать лет назад я просто вынул тебя вон оттуда и запихнул в пробирку.

– Мы – не один человек! – с отвращением выплевывает Старший.

Но мне ясно, что Старший имел в виду, говоря, что он – не тот же человек.

– Вот почему у нас одинаковый доступ, вот почему биометрический сканер везде меня пускает, – бормочет Старший. Мне вспоминается любезный женский голос компьютера: «Доступ разрешен, степень – Старшая». Компьютер не различает Старшего и Старейшину, потому что между ними и нет никакой разницы.

– Мне все равно, – громче продолжает Старший, глядя Старейшине в глаза. – Все равно, что мы одинаковые. Я – не ты, и твои решения мне не подходят. Плевать мне на твои уроки и на твои правила тоже. Мне надоело тебя слушаться!

Слышу за спиной мягкие шаги. Все так заняты спором между Старшим и Старейшиной, что никто не замечает, как к нам тихо подходит человек со шрамами на шее. Орион тянется за ведром фидуса, которое Старейшина выронил, когда Старший дал ему в нос. Это движение привлекает внимание Дока, потом Старшего, а потом – Старейшины, у которого глаза из орбит вылезают от изумления.

– Он здесь, – шепчет он так тихо, что я едва разбираю слова. Мгновение он смотрит на доктора, а потом снова вперяет взгляд в стоящего перед ним человека. – Ты клялся, что он умер.

– И я умер, Старейшина, – говорит тот, поднимая ведро. – Тот Старший мертв, он исчез. Я уже не Старший. Теперь я – Орион. Охотник.

Старейшина открывает рот, собираясь кричать, орать, бушевать, но Орион утихомиривает его, перевернув ему на голову ведро с фидусом.

– Назад! Не касайтесь! – кричит доктор, глядя, как густая жижа стекает по Старейшине. Орион с улыбкой отступает. Старший, кажется, порывается помочь Старейшине, но останавливает себя.

Секунду назад лицо Старейшины было искажено яростью, но злобная маска сползает, когда фидус касается его кожи. Он задирает голову, словно любопытный ребенок. Колени подгибаются, и он плюхается на землю, вытянув ноги и опираясь на руки. Губы растягиваются в туповатой беспечной улыбке, которая скоро сменяется пустым выражением. Мгновение он выглядит таким добрым и умиротворенным, каким я его никогда не видела. Ладони скользят на гладком полу, и он падает, не пытаясь остановиться, удержаться. Голова ударяется о пол с таким стуком, что меня корежит. Фидус растекается у тела, словно кровавое пятно. Я считаю неторопливые вдохи, пока они не затихают.

Старейшина успокоился навсегда.