Текст книги "Разбитые сердца"
Автор книги: Бертрис Смолл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)
Ричард кивнул.
– Да, на месте моего брата я смог бы сделать это. Генрих был хорошим отцом, но плохим стратегом – сражался с кошкой в то время, как тигр готовился к прыжку! – Он постоял, задумавшись, пропуская через сознание сражения при Стамфорд-Бридж и Сенлак-Филд, словно вел их сам. Битвы, маневры и оружие были излюбленными темами его умственных упражнений.
Я быстро вернулась к столу, налила в один из грубых кубков из рога, давно заменивших на моем столе серебряные, немного горького английского эля, которым, вместо любимого вина, с особым удовольствием пичкал меня Николай из Саксхема, и протянула Ричарду.
– Ужасный напиток, но по опыту знаю, что он безвреден и даже подкрепляет.
Ричард взял кубок, осушил его, поставил обратно на стол, отошел к окну и уселся в кресло.
– Ты рассуждаешь по-женски, – сказал он. – На одном дыхании высказала мне, что если люди узнают об отце и моей невесте – черт бы побрал их обоих, – у них ребра треснут от смеха, и в то же время предсказываешь, что это может привести к кровавому мятежу. Но так не бывает, одно с другим не вяжется.
В свое время меня обвиняли почти во всем, в чем можно обвинить человека, но только не в отсутствии логики.
– Ты говоришь так потому, что не знаешь англичан. Любой из тех, кто посмеется над тобой, рогоносцем, первым восстанет против него, коварного растлителя. И ты не можешь не признать, что при этом сильно пострадает достоинство анжуйского королевского дома.
– Какой гибкий язык! – заметил Ричард с неожиданной иронией. – Не удивительно, что отец держит тебя взаперти!
– Я сама держу себя взаперти, – гордо возразила я. – Когда мы с Генрихом восстали против него, я уехала в Аквитанию и предала гласности историю с Розамундой Клиффорд, оправдав тем самым себя, и стала править там. Но я хотела другого. Я хотела Англию – всю Англию. И вовсе не для Иоанна, ты должен помнить об этом. Первый – Генрих, потом ты. Вы мои сыновья. Были и есть. Генрих был, ты есть. А Иоанн – сын своего отца.
Помолчав, Ричард миролюбиво произнес:
– Твои доводы довольно путаные, но ты меня убедила. Я расскажу только Филиппу. А затем возьмусь за отца и наконец добью его. Для начала я атакую Манс, который он считает вторым Вифлеемом, поскольку, видите ли, там родился.
– Но, ради Христа, будь осторожен в бою. Я сойду с ума, если с тобой что-нибудь случится.
С его лица исчезло воинственное выражение, и осталось одно чистое сияние.
– Со мной ничего не может случиться, пока я не возьму Иерусалим. Беспокоиться обо мне начинай тогда, когда мое знамя будет развеваться над Гробом Господним. Тогда я могу напороться на ржавый гвоздь, подавиться рыбьей костью и умереть счастливейшим человеком на земле! А раньше меня наверняка ничто не возьмет. Я не раз специально рисковал, чтобы убедиться в этом. Мама, ты должна отправиться со мной в крестовый поход. Леди Золотой Башмак снова сядет на коня! Мы вместе, бок о бок, въедем в Иерусалим и отпразднуем победу там, где стоял громадный дворец Соломона. А потом ты снова примешься за свои увещевания, а я буду их слушать. Потому что после взятия Иерусалима я стану таким же уязвимым, как и все другие люди.
– Ричард, – забыв о своей роли, заговорила я по-матерински, – это пустые и опасные слова. Ты уязвим теперь. Ты силен и опытен, но сделан из плоти и крови – а это всегда добыча для шпаги, топора или стрелы. Твои слова звучат беспечно. И к тому же пахнут колдовством.
– Разве это не естественно? – спросил он с поддразнивающей улыбкой. – Разве мы все, как гласит легенда, не потомки дьявола?
– Замолчи! – прервала я его.
По позвоночнику пробежала мелкая дрожь. Неподходящий момент для воспоминаний о прабабке моего рода… Она приезжала в Манс очень редко и всегда старалась уехать до освящения. В конце концов ее муж приказал четырем крепким людям удерживать ее силой. Говорили, что у этой четверки остался в руках лишь плащ графини. Она исчезла, а в церкви потом долго пахло горелой серой.
– Ричард, придержи язык, – твердо сказала я. – Мы улаживаем вопросы политики и войны. Сейчас не время говорить о метлах ведьм и о магии. Оставь это старухам, собирающимся зимними вечерами вокруг очага. Послушай лучше меня. У твоего отца есть кое-что более существенное, чем Манс, хотя его потеря будет очень сильным ударом.
– Что именно? Скажи мне, мама. Это станет первой моей мишенью.
– Твой брат Иоанн. Иоанн – это сердце его сердца. Если бы ты смог убедить его присоединиться к тебе…
Произнося эти слова, я чувствовала, что предлагаю невозможное. Иоанн был верен Генриху. Сама же я воспринимала его подобно курице, высидевшей утенка. Иоанн, отпрыск моей плоти, рожденный моей кровью, был не моим ребенком. Он лежал у моей груди в дни, когда я его кормила, темнокожий, темноглазый младенец, уже тогда склонный к тучности и какой-то странный. Генрих-младший, Джеффри, Ричард и даже моя кроткая дочь Иоанна были смелыми отродясь. Они не боялись прищемить пальцы, разбить колено. Иоанн же с пеленок был трусом. Остальные мои дети не стремились к тому, чтобы всем нравиться, и делали все, что хотели. Если они поступали плохо, их наказывали, если же вели себя хорошо, то пользовались расположением взрослых, но никогда не старались никому угодить.
Иоанн же, с детства сознавая свою отверженность и одновременно стараясь нравиться людям, всегда стремился к собственной выгоде. Озадаченная тем, что сама произвела его на свет, я не могла испытывать к нему сознательного отвращения, однако он мне не нравился, я не доверяла ему и очень ревновала, потому что Генрих предпочитал Иоанна любому из своих законных сыновей и ценил почти так же высоко, как другого, Джеффри, незаконного сына от Розамунды Клиффорд. Однако иногда что-нибудь, сказанное им, чрезвычайно мудрое, остроумное или же лестное, буквально обезоруживало меня. Несколько раз за время моего изгнания – но только тогда, когда его отец был за морем, – Иоанн приезжал навестить меня в Винчестере и всегда привозил выбранный самым тщательным образом подарок; мое любимое вино, засахаренные фрукты, какую-нибудь игру – милые мелочи, так необходимые мне в моем бедственном положении. Поначалу я держалась по отношению к нему с присущим мне подчеркнутым достоинством, но он не обращал на это внимания, или, скорее, воспринимал мое поведение как стимул к большему усердию и рассказывал мне все придворные сплетни и смешные истории, которые ему доводилось слышать. Примерно в течение часа он был совершенно очаровательным собеседником.
– Брат Иоанн, – очень мягко проговорил Ричард, – мой младший брат Иоанн… Это будет нетрудно… маленький обжора, липнущий к отцу потому, что у того ключи от кладовой! Что ж, посмотрим! Я заключу с ним сделку. Предложу перейти на мою сторону, передам ему власть на время, пока буду в крестовом походе. Если я стану королем – а я надеюсь на это… – сделаю его регентом Англии, а если нет, отдам ему Аквитанию. Пользуясь авторитетом повсюду, он сколотит себе состояние за полгода! А чтобы подсластить пилюлю, пообещаю, что не стану обзаводиться наследником до возвращения из Святой земли. Иоанну по крайней мере будет о чем молиться.
У меня тут же возникло столько серьезных возражений, что я не знала, с чего начать. Иоанн во главе Англии – это повлечет за собой волнения уже через две недели. Иоанн в аквитанском седле – это означало бы передачу моего герцогства Франции за неделю. Неужели Ричарду настолько недостает проницательности? Разумеется, предложенная взятка наверняка переманит Иоанна на сторону старшего брата, который, верный себе, не подумал ни о чем, кроме немедленной схватки. Он принимал Иоанна за человека, способного взяться за оружие, и я это понимала. Но пытаться переубедить его было опасно. Я решила отложить разговор до более подходящего момента и просто сказала:
– О, Ричард, раздавать обещания неразумно. На твою голову когда-нибудь возложат корону и дадут по меньшей мере двух крепких парней, прежде чем ты отправишься в очередной крестовый поход.
Он искренне рассмеялся, и в этом смехе не было ни капли горечи.
– Хорошее утешение для человека, только что потерявшего невесту!
– Невелика потеря! На свете полно девушек, – произнесла я с отсутствующим видом, потому что, снова подумав об Алис и Генрихе, кое о чем вспомнила. – Ричард, ты упомянул какого-то французского менестреля, оказавшего тебе помощь. Если мы хотим сохранить эту историю в тайне, рассказав всю правду только Филиппу, то как быть с ним. Возможно, сейчас он уже трубит об этом по всему Лондону? Многое ли ему известно?
– Во всяком случае, он не глухой. Парень сидел в передней – я позаимствовал у него лютню, и он ждал, когда я ее верну. Мы с королем говорили на самых высоких нотах, а миледи визжала, как свинья под ножом. Я и не думал о том, что кто-то об этом узнает или разболтает, – я сам был готов предать их связь огласке.
– Его нужно разыскать и немедленно перерезать глотку. – Мысль моя работала быстро. – Я займусь этим. У меня есть Альберик. Несколько дней назад он сообщил мне о твоем прибытии, и я попросила его никуда не уезжать, чтобы послать тебе письмо, если ты почему-либо не приедешь. Если юнец уже разнес эту историю по свету, от него все равно следует избавиться, и как можно скорее, чтобы другим неповадно было распространять слухи, которые в худшем случае могут превратиться в балладу, как сказка о Розамунде, уже ставшей легендой. Как выглядит этот менестрель?
– У него очень светлые волосы, – начал Ричард, нахмурив брови в попытке вспомнить. – Но он молодой. Я мало что заметил за один раз. Играет он великолепно, а по-французски говорит как настоящий француз.
– Найти его будет нетрудно. Альберик сегодня же отправится в Лондон.
– И я тоже, чтобы встретиться с Иоанном. – Ричард поднялся на ноги, приблизился и положил руки мне на плечи. – Не расстраивайся, мама. До того, как мы встретимся снова, многое может измениться. Если Бог действительно справедлив, то на сей раз я выйду победителем. И мы вместе отпразднуем твою свободу!
Я поймала себя на том, что вновь умоляла Ричарда быть осторожным и не слишком рисковать. Это вызвало у него некоторое раздражение, и наше прощание было кратким и вовсе не сентиментальным. Как только он ушел, я послала за Альбериком, под предлогом, что мне понадобились материалы для шитья. Он воспринял мое странное приказание с обычной невозмутимостью и отправился в Лондон.
Ему не удалось разыскать светловолосого менестреля, хотя он заучил его приметы и искал очень упорно. Но зато привез много самых разных новостей. Бедняжка маленькая французская принцесса настолько серьезно заболела, что от всякой мысли о ее браке пришлось отказаться. Она уехала из Лондона. Кое-кто говорил, что она возвращается на родину, другие болтали, что король готовит для нее постоянное место в Виндзоре, словно Алис была его родной дочерью. О настоящей причине расторжения помолвки Альберик явно ничего не слышал, и мои самые изощренные хитрости и наводящие вопросы, заданные после того, как я накачала его мне ненавистным элем – неизбежным спутником моих завтраков, сэкономленным специально для этой цели, – не дали никакого результата.
Менестрель исчез, ничего не разболтав. Соединив оба факта, я пришла к выводу, что Генрих принял меры, чтобы призвать его к молчанию.
Альберик привез и другую новость. По его словам, герцог Ричард снова поссорился с королем, на этот раз в связи с усилением королевского контроля над ним и расширением полномочий королевских чиновников.
– Говорят, что герцог кричал: «Если их не отзовут, то они разделят судьбу графа Солсбери и его подхалимов, которых направили в 1168 году к моей матери, чтобы не дать ей возможности подняться!» (В тот зловещий год Генрих отослал меня в мое герцогство якобы для усиления контроля и упрочения моего положения, но для фактического управлений им послал туда же Солсбери с целой ордой чиновников, и мой возмущенный народ, оскорбившийся и за себя и за меня, в один кровавый день восстал и превратил в мясной фарш и графа, и его прихлебателей.)
«Но если они разделят его судьбу – более того, если твои люди тронут хоть одного из них, – ты сам разделишь судьбу своей матери», – прорычал в ответ Генрих.
Таким был их последний разговор. Ричард вернулся в Аквитанию, а Генрих уже собирал войско и готовился покинуть Англию. Мне же предстояло как следует обдумать все это.
2
Скоро я перестала зависеть от Альберика в том, что касалось новостей. О них болтали все кому не лень. Юный французский король и молодой герцог Аквитанский, «объединившиеся как никогда раньше» – многозначительная фраза! – пошли в наступление. Генрих Английский устремился ответить на вызов, но у него что-то не ладилось с самого начала. Возраст? Утраченные иллюзии? Беспечность, порожденная долгими годами власти? В чем бы ни была причина, ему удалось собрать лишь крошечную армию, состоящую в основном из наемников, и молодые союзники очень быстро утвердили свое превосходство.
Может быть, с моей стороны это слишком сентиментально, но я была убеждена в том, что связь с Алис что-то разрушила в Генрихе. Соблазнить невесту сына, девушку, вверенную его попечению, почти дочь… В порыве страсти он мог идти на сделку с собственной совестью и со своим особым отношением к Богу – до тех пор, пока все оставалось в тайне. Но теперь он понимал, что Ричард все знает, и не мог не догадываться, что, поскольку оба молодых человека стали верными союзниками, Ричард наверняка рассказал Филиппу о причине разрыва помолвки. И я думаю, что Генриху было стыдно, чего никогда раньше с ним не случалось. Мне говорили, что все трое встретились в нелепой попытке решить дело миром, и Ричард с Филиппом, после пустого разговора, торжественным маршем вышли из комнаты, служившей местом переговоров, смеясь и взявшись за руки. Генриху наверняка было известно, над чем они смеялись и почему так решительно объединились против него.
Они взяли приступом и сожгли дотла его любимый город Манс. Генрих, поруганный, израненный, в глубоком горе сел на лошадь, бросил взгляд на пылающий город и излил свою ярость в беспримерно дерзких словах: «Поскольку Бог допустил, чтобы у меня отняли самое дорогое, я отниму у Бога то, что, как говорят, он ценит больше всего, – мою бессмертную душу!»
После этого, в сопровождении утешавшего его Джеффри, внебрачного сына от Розамунды Клиффорд, он поехал к себе, где принял дерзкие, не допускавшие возражений условия, на которых его сын и союзник его сына были готовы заключить мир. В числе их требований было прощение всех подданных, поднявших оружие против него. Генрих попросил сказать ему, кто они и сколько их. Сын его любовницы взял в руки список и прочел имена этих людей. В их числе оказалось имя Иоанна, что вполне соответствовало нашему с Ричардом плану.
Это был последний удар. Говорили, что он прорычал: «И Иоанн тоже. Мой дорогой, любимый сын. Теперь моя чаша полна». С этими словами он отвернулся к стене, отказался от пищи, от услуг врачей, от отпущения грехов и умер.
Ричард, как я надеялась и рассчитывала, стал королем Англии и лордом всей Анжуйской империи. И теперь я могла покинуть свою тюрьму в Винчестере и после шестнадцатилетнего изгнания занять причитающееся мне по праву место в мире.
Но что-то произошло и со мной. Как раскрытие любовной связи с Алис превратило Генриха в старика, так его смерть превратила меня в старуху. И для этого было столько причин, что мне не хватало даже долгих бессонных ночей, чтобы в них как следует разобраться.
Я лежала на новой кровати, на отличной перине, под прекрасным одеялом, и скорбела по Генриху. Он плохо обращался со мной, я ненавидела его и все эти годы ждала его смерти, но все же оплакивала своего мужа, словно его вызывающее обращение к Богу всколыхнуло мою кровь. Это было великолепно, очень по-мужски и вполне отвечало образу Генриха в те дни, когда он вместе с отцом посетил французский двор и мы впервые обратили внимание друг на друга. Ему едва стукнуло семнадцать, а я, королева Франции, была на двенадцать лет старше. Мне следовало бы задуматься над этим, и порой я действительно ловила себя на желании быть другой женщиной, способной заставить его покончить с вереницей любовниц, кротких, смазливых, женственных созданий, заполнявших интимную сторону жизни человека, способного на пороге смерти бросить вызов Богу. Будь я такой женщиной, я могла бы удержать его, но одна часть моего сознания позволяла мне ценить бесстрашие моего мужа, а другая полностью отрицала возможность жить с ним в мире и безропотно сносить его властность. Такой вот парадокс. И если любая из его женщин кричала бы ему в отсветах пламени его любимого пылающего города: «О, Генрих, о, дорогой мой, не надо! Вы наверняка попадете в ад!», то я кричала бы: «Брависсимо!» И если бы любая из его женщин, которой он велел бы что-то сделать или, наоборот, чего-то не делать, ответила бы: «Да, Генрих», я всегда спросила бы: «Зачем?», или: «А ты хорошо подумал?», или: «Ради Бога, это же глупость!» Мы совсем не подходили друг другу как муж и жена и пришли к печальному концу.
Другими бессонными ночами я думала о том, какую цену заплатил Ричард за свою победу. И если скорбь по потерянному времени и неудачному браку, возможно, была обычным проявлением женской сентиментальности, то страхи за будущее были логичны и вполне обоснованы. Время подтвердило это: Ричард добился лояльности Филиппа и Иоанна, что и принесло ему победу. Но какой ценой!
Я прожила достаточно долго, чтобы увидеть, чем увенчался союз, объединивший Ричарда и Филиппа «как никогда» и позволивший им развязно, со смехом, взявшись за руки, выйти от Генриха. Результатом его стала неукротимая ненависть, возникшая по весьма курьезной причине, о которой, по-видимому, не догадывались сочинители баллад и менестрели, распевавшие о Третьем крестовом походе и разногласиях между Филиппом Французским и Ричардом Английским. Они относили ненависть Филиппа к Ричарду на счет ревности – ревности к его росту, сложению, силе, отваге, боевому искусству и популярности среди простых солдат. Все это могло иметь место, но я убеждена в том, что нелады между ними, какое-то время не проявляющиеся открыто, начались с того самого дня, когда Ричард разыскал Филиппа на охоте, отвел в сторону от окружавших его придворных и сказал: «Мой отец и ваша сестра любовники. Я отказываюсь жениться на ней, а его убью. Итак, Филипп Французский, встанете ли вы на мою сторону или же останетесь с этим растлителем и бесстыжей блудницей?»
Ричард сам говорил мне, что именно такими были его слова – грубые, бестактные, непродуманные и совершенно недвусмысленные. Такой вопрос, естественно, поставил Филиппа в неловкое положение. Ответить на него было бы нелегко любому, но Филиппу – особенно трудно. Он унаследовал от отца, моего первого мужа, известную набожность и считал очень серьезным выбор между личными склонностями и нравственными обязанностями. В подобной ситуации человек должен делать выбор в зависимости от того, гедонист он или идеалист, и для Филиппа такой выбор оказался трудным потому, что он балансировал между этими двумя мировоззрениями. Здравый смысл подсказывал ему, что вмешиваться в чисто семейный конфликт не следует, а набожность запрещала принять, хотя бы и соблюдая нейтралитет, сторону растлителя и блудницы. Резкие слова Ричарда не оставляли Филиппу ни малейшей лазейки, и в конце концов он принял его сторону, на время похода отбросив сомнения. Но я думаю, что он всегда таил в себе возмущение человеком, навязавшим ему это решение. После смерти Генриха он не раз предлагал Ричарду забыть прошлое и все же жениться на Алис.
– Если бы вы не тянули столько времени, ничего не случилось бы, к тому же это ничем не хуже, чем жениться на вдове, – как-то сказал он, когда встал вопрос о будущем Алис.
Ричард, не к месту развеселившись, ответил, что святая церковь запрещает жениться на вдове отца! Шутка уязвила Филиппа с его монашескими наклонностями, заставлявшими проявлять показное внимание к форме, а на деле хитрить и изворачиваться. Ричард мог не нравиться Филиппу по многим причинам, вероятно, он действительно страшно завидовал ему, но множество мелких проявлений и в частности отношение Филиппа к женщине, на которой Ричард женился, говорит о враждебности, возникшей в тот самый день, когда Ричард принял свое бесповоротное решение, а затем с помощью рычага нравственности вынудил Филиппа присоединиться к нему.
Теперь об Иоанне. Уклониться от взятки он не мог. Ричард пообещал ему регентство в случае, если сам станет королем до того, как отправится в крестовый поход. И он взошел на престол и вместе с Филиппом был готов принять участие в походе, к которому Уильям Тирский энергично побуждал христианский мир. Это значило, что через несколько месяцев Англия падет к ногам Иоанна и неминуемо будет страдать от неумелого правления, не связанного ответственностью. Какова ирония судьбы – именно в тот момент, когда требуется в высшей степени разумное, осторожное правление, чтобы сохранить доверие страны к отсутствующему королю, у руля оказывается алчный, эгоистичный юнец.
Меня очень беспокоило и возмущало это. Но если отбросить мой душевный дискомфорт, я была довольна жизнью. Перемена эта не обошлась без комизма. Едва душа отлетела от тела Генриха, Николай из Саксхема, мой недавний тюремщик, превратился в необычайно услужливого раба, а Гленвиль, никогда не принимавший всерьез обязанности надзирателя, чтобы думать о том, жива я или нет, стал сверхвнимательным. Не было больше бурого эля – вино появилось у меня на столе почти так же неожиданно, как на свадьбе в Кане. Мне вернули все наряды и большую часть драгоценностей. «Не растопить ли камин, что-то холодно?», «Не желаете ли прогуляться верхом, погода такая хорошая?» – только и слышала я с утра до вечера. За одну ночь я превратилась из нежеланной, нелюбимой жены короля в заботливо опекаемую королеву-мать. Порой я с иронией думала обо всех тех женщинах, чье солнце закатилось, скрывшись за могилами мужей. Мое же, хоть и с опозданием, вновь поднималось, заливая своими лучами рассветное небо. Не успел Ричард вернуться для церемонии коронации, как я уже была осаждена подобострастными просителями и потеряла счет петициям и прошениям, поступавшим ко мне, нередко вместе с подарками, с тем, чтобы дойти до короля. Я все их игнорировала, и единственная просьба, которую я тогда передала Ричарду, была сугубо личной.
– Ваше величество, Николай из Саксхема покорно просит о соответствующем вознаграждении за верное исполнение в течение всех последних лет возложенных на него обязанностей надзирателя при вашей матери.
– И какое же вознаграждение моя мать нашла бы подходящим?
– Его голова превосходно выглядела бы на столбе. И если потребуется оправдание такой чрезвычайной награды, то я думаю, что им могло бы служить тщательное изучение его счетов.
– Хорошо. А всем этим остальным мошенникам скажите, что я умею считать деньги. Урок будет своевременным, и они должны быстро его усвоить.
Таким образом, Николай из Саксхема получил окончательный расчет, а его подлежавшее конфискации поместье в Суффолке Ричард разрешил передать верному Альберику, с единственным условием, что феодальная повинность за него будет увеличена с четырех полностью экипированных тяжеловооруженных всадников до десяти. Альберик был без ума от гордости и радости. Для своего герба он выбрал котомку бродячего торговца с торчащими из нее десятью копьями.
Коронация Ричарда состоялась в сентябре, с большей пышностью и великолепием, чем когда-либо раньше. Я сожалела, что моему сыну предстояло так недолго радоваться приему, оказанному ему английским народом, и свидетельствам его горячей преданности. Сам он не потратил ни пенни и был крайне недоволен расточительностью других.
– Если они не находят лучшего применения своим деньгам, то я знаю, что делать со своими, – ворчал он. – А за тот балдахин заплачено целое состояние! Этих денег хватило бы на вооружение десятка рыцарей. Неужели без него я буду менее королем, чем есть? А гильдия портных поставила столько дармового вина, что им можно напоить всех лондонских пьяниц!
Ричарда радовали только подарки лично ему; любого короля, менее одержимого целеустремленным тщеславием, они обеспечили бы на долгие годы. Даже я не догадывалась о том, насколько громадно богатство Англии и как велика популярность Ричарда. Помимо его величественной фигуры и красоты – а это всегда надежный ключ к сердцу простых людей – у него была репутация настоящего воина. Улицы Лондона день и ночь звенели песнями о его отваге – во многом это была чистая правда, порой в них встречались преувеличения, а то и просто выдумки. А подарки текли рекой. Простые люди, видевшие в Ричарде сына Генриха Законника и символ своей безопасности, залезали в свои засаленные кошельки и деревянные сундуки. Знатные бароны видели в нем странствующего рыцаря, который скоро отправится в крестовый поход, а они снова смогут незаконно властвовать, как в былые времена, наполняя шелковые кошельки и ларцы с драгоценностями. Даже евреи, рискнувшие выйти из своего защитного мрака, несли ему подарки, что привело к немедленно последовавшей небольшой трагедии. Ричард принимал их подарки милостиво, даже с подчеркнутым интересом – он принял бы подарок и от самого сатаны, – но некоторые чиновники, помнившие о том, что закон запрещал женщинам и евреям участвовать в церемонии, и кое-кто из толпы, всегда готовые учинить драку, оттеснили евреев в сторону. Дело не обошлось без бесчинств и кровавой резни, правда в незначительных масштабах. Ричард разгневался, но среди всеобщего ликования происшествие тут же было забыто.
Как только закончились церемонии и празднества, Ричард пришел ко мне, в великолепные новые апартаменты в Вестминстере, коротко, но очень тепло поприветствовал меня и упал в кресло.
– Ну, вот, слава Богу, лицедейство закончилось. Четыре дня мы не знали покоя, и, по-моему, все довольны тем, что я – король Англии. Мне нужно поговорить с тобой, мама.
– Я вся внимание, ваше величество, – весело сказала я, но интуиция подсказывала, что он пришел с каким-то серьезным поручением.
Вид сына внушал мне смутное опасение за его здоровье – впервые за все время. Скука и безграничное нетерпение, которое ему приходилось, по крайней мере отчасти, обуздывать, изнурили его больше, чем любые физические усилия. На его лице были написаны усталость и напряжение, почти смятение. Я уже не раз убеждалась в том, что в подобных случаях Ричард обращался только ко мне, и, подозревая, что он пришел с какой-то просьбой, была готова выполнить ее без вопросов и колебаний.
– Тебе известно – не так ли? – что я намерен отправиться в Палестину, как только соберу людей и достаточное количество снаряжения. Я только что виделся с Лонгшамом и Хью Даремским, они отправляются собирать деньги. Лонгшам разработал грандиозный план использования для этой цели еврейского бунта в Йорке – но сейчас я не буду вдаваться в подробности. Если ты согласишься выполнить мою просьбу, – он непроизвольно указал на меня пальцем, – то сможешь быстро добыть для меня значительную сумму. Не отрицаю, что это связано с некоторыми неудобствами.
«Мои драгоценности», – подумала я, почувствовав укол боли. Какой абсурд! Я была увешана французскими драгоценностями, как церковный алтарь, но после развода с Людовиком у меня все отняли, и я пришла к Генриху ни с чем, как паршивая собака последнего лудильщика. Когда я стала королевой Англии, Генрих снова увешал меня бриллиантами. А потом все отобрал. Кое-что мне недавно вернули, и вот теперь…
– Мои драгоценности? К счастью, я еще не приобрела привычки носить их! Несколько лучших вещей пропали. Но то, что осталось, – к твоим услугам, Ричард.
На его напряженном лице появилась ребяческая улыбка, хотя и не вполне искренняя.
– Пока я не прошу твоих украшений, хотя может дойти и до этого! Я предпочел бы сохранить их до того дня, когда мы вместе въедем верхом в Иерусалим. Помнишь? Нет, мама, сейчас я прошу о подвиге воли и – в значительной мере – дипломатии.
Неловкая, мальчишеская улыбка, вкрадчивый голос, произнесший это «Помнишь?», и столь необычное для него нервное поглаживание бороды озадачили меня и привели в замешательство. О чем он хочет меня просить?
– Я хочу, чтобы ты отправилась в Наварру – в Памплону.
– Матерь Божия! – вырвалось у меня. – Ничего себе путешествие для женщины моего возраста! – Но я отреагировала так лишь потому, что эта фраза сформировалась первой – до такой степени я разволновалась. Мысли в моей голове буквально заметались. Да, это действительно целое путешествие, но если бы Ричард знал что-нибудь обо мне, то должен был знать и то, что я очень любила путешествовать. Неужели после стольких лет плена у меня есть возможность куда-то поехать?.. Нет, это не простое путешествие, а поручение, смысл которого заставляет его колебаться и скрытничать. Надеюсь, он не намеревается выдать меня замуж за Санчо? А вдруг? Не боится ли он меня втайне? А может быть, Ричард ненавидит меня так же, как ненавидели Людовик и Генрих? Уж не задумал ли он какой-нибудь хитрый ход, чтобы избавиться от меня? Я откажу сыну… Достаточно я натерпелась от мужей! Уеду в какое-нибудь небольшое имение и заживу там, пусть даже как простая крестьянка.
– Да, – согласился Ричард. – Это настоящее путешествие, но оно составляет лишь малую часть того, что тебе предстоит! Когда ты туда приедешь…
– Бога ради, говори прямо, Ричард. Что я должна сделать в Наварре?
– Вы должны заверить Санчо в том, что у меня самые серьезные и благородные намерения в отношении его дочери, и убедить его немедленно прислать мне денег. Пока я не могу жениться на ней, у меня просто нет времени. Но я выполню свое обещание, как только закончу организацию похода, а для этого мне нужны деньги. Если ты поедешь туда, скажешь ему об этом, привезешь ее сюда, чтобы мы могли познакомиться, и заручишься его согласием немедленно выслать деньги, я буду тебе вечно благодарен.
У меня вдруг задергались руки, словно отделившись от тела, и заколыхались в воздухе перед моим лицом. «Истерика», – подумала я и крепко вцепилась в колени.
– Ты хочешь жениться на одной из дочерей Санчо? На которой же, на Бланш или на Беренгарии?
– На Беренгарии… если это можно устроить.
– Но, Ричард, во имя неба, почему? Ты теперь свободен, ты король Англии, лорд Аквитании и можешь жениться на любой из принцесс христианского мира. – Моя голова лопалась от вспенившихся в ней мыслей, я словно ощупью собирала какие-то разрозненные факты. Так бедняк старается выловить в пене разбивающихся о берег волн прибитое ими бревно. – Ее мать была сумасшедшей! Я хорошо помню – когда моя крестница, Мари-Мод, выходила замуж в Лиможе, а было это, наверное, лет двадцать назад, все сплетни в будуаре вертелись вокруг королевы Наваррской, зачавшей ребенка в здравом уме, а родившей во время припадка безумия. А еще я слышала, что Беренгария невероятно красива. Ричард, она красавица, ей уже двадцать лет, а она даже не помолвлена! Это тебе ни о чем не говорит? Она, вероятно, тоже душевнобольная.
