Текст книги "Свет озера"

Автор книги: Бернар Клавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

11

Хотя непогодь улеглась, Бизонтен почти не спал. Просыпался несколько раз, прислушивался к тихо постанывающей ночи. Иной раз шумно отряхивалась, звеня цепью, или била копытом по голой земле лошадь. Но все эти звуки смягчал слой сосновых иголок, их сюда нагребли целую кучу вместо подстилки, желая сберечь солому. Убрался ли Мане? Если уехал, то совсем бесшумно, а может, как раз в те короткие минуты, когда Бизонтен забывался сном.

Задолго до восхода солнца, едва только первый свет зари чуть окрасил восток, Бизонтен, стараясь не шуметь, вышел из повозки. Его спутники спали: Пьер храпел, а Мари ровно дышала во сне, почти неслышно, так же как и ее детишки. Подмастерье, аккуратно закрыв парусиной вход, сразу направился к повозке Мане. Почти дойдя до нее, он вдруг услышал, как его окликнул кузнец:

– А ты вроде меня, совсем не спишь.

Кузнец соскочил со своей повозки на землю.

– Я об эшевене беспокоюсь, – объяснил ему Бизонтен.

Хотя Бизонтен безгранично верил старому кузнецу, он предпочел сохранить в тайне ночную беседу с Мане и взять на себя одного всю ответственность за то, что уговорил толстяка уехать.

– Покуда они все еще не проснулись, – сказал старик, – давай костер разведем.

В середине очищенного от снега круга еще с вечера серела груда золы, обложенная почерневшими от дыма камнями, торчали колышки и две палки с разрубленными на манер вилки верхушками, на которые клали длинный металлический вертел, чтобы жарить конину. Когда они пошевелили золу, под ней оказались тлевшие угли, еще жарче разгоревшиеся от ветра. Потянуло теплом, они подбросили в костер сосновых веток, зеленые иголки весело затрещали, предвещая появление живого, настоящего огня. И этот треск подхватило эхо и разнесло его далеко-далеко. Лошади заржали.

Первым откинул парусиновый полог Бертье. Бизонтен поспешил к нему справиться о здоровье Бобилло.

– Все так же, – ответил Бертье, – он как свеча, которая и гаснуть не хочет, и разгореться не желает.

Скрипнула повозка эшевена, стоявшая рядом, и выглянула Ортанс. Все трое вопросительно посмотрели на нее. Она спрыгнула на снег. Из-за приоткрытого полога слышалось как бы отдаленное журчанье ручейка, и Бизонтен догадался, что это рыдает Бенуат. Лицо Ортанс побелело, черты обострила бессонница, вокруг глаз залегли тяжелые темные круги, но даже это не смягчило ее несколько суровую красоту. Она проговорила до странности спокойным голосом:

– Он ушел, чего и следовало ожидать. Никого не обеспокоив. Он уже застыл.

Кузнец опомнился первым. Он подошел к Ортанс, шагнувшей ему навстречу, и поцеловал ее, как поцеловала она Бертье, осведомившись о самочувствии Бобилло. Потом она подошла к Бизонтену, и, так как почти все уже высыпали из повозок, она поспешила объявить им:

– Надо собрать людей и передать им то, что мой дядя просил сказать относительно Мане.

Бизонтен не успел вмешаться. Старший сын Фавра прибежал из леса и крикнул:

– Лошадь Мане исчезла. Надо бы в повозку заглянуть. Ясно, этот мерзавец нынче ночью смылся! Я-то знаю, где мы его нагоним…

Рассвело окончательно, и первый солнечный луч зажегся в треугольнике заснеженного леса.

Многие бросились к повозке. Парусина не была закреплена, они подняли ее и сразу увидели, что там пусто. Скользя и спотыкаясь, они бегом взобрались по снежному откосу. Ногами, окутанными тряпьем, они подымали снежную пыль, пронизанную лучами солнца, и ее уносило ветром.

Вскоре раздался крик Рейо:

– Вот его следы! Поехал вперед в глубь ущелья, прямо на восток. Надо его, подлеца, поймать!

– Идите все сюда, – крикнул Бизонтен. – И слушайте меня!

Мужчины сгрудились вокруг него. Подошли также почти все женщины. Подмастерье обвел глазами собравшихся, потом твердым голосом произнес:

– Нет у нас теперь вожатого.

Воцарилось молчание, люди переглядывались и наконец уставились на Ортанс, она стояла рядом с Бизонтеном и спокойно проговорила:

– Это правда. Мой дядя скончался нынче ночью.

По толпе пробежал шепот. Женщины двинулись было к Ортанс, но она остановила их движением руки:

– Большое вам спасибо. Так славно не чувствовать себя одинокой в подобную минуту. Моя бедняжка тетя тоже нуждается в вашем дружеском участье. Но прошу вас, давайте сначала выслушаем Бизонтена. Это с ним говорил мой дядя, прежде чем покинуть нас.

Взволнованный Бизонтен откашлялся, прочистил горло и начал:

– Долго я говорить не собираюсь, просто хочу вам сообщить нечто важное. Господин д’Этернос просил вам передать, чтобы вы не трогали Мане.

Слова Бизонтена прервал глухой ропот, то и дело раздавались гневные возгласы, но весь этот гул легко покрывал истошный крик Сора, обзывавшего беглеца Мане негодяем. Когда голоса смолкли, Бизонтен продолжал:

– Он скрылся, так что речи о его поимке и быть не может. У нас дела посерьезнее, чем гнаться за Мане. И первым делом надо похоронить тело господина д’Этерноса.

– Под таким слоем снега, – заметил кузнец, – земля, надо полагать, здорово промерзла.

– А потом надо выбрать среди нас старшину. Пока мы не прибыли на место, нам требуется главный, чтобы за все нес ответ.

Больше половины людей крикнули одновременно:

– Сам знаешь, тебе им и быть!

– Тут и спорить нечего – Бизонтена!

– Тебя, подмастерье! Ты больше нас по свету хаживал.

– Тебя, ведь ты жил в краю Во.

– Раз он подбил людей на этот отъезд, так пусть нас до конца и ведет, – крикнул Сора.

Это предложение было встречено одобрительными возгласами.

Подмастерье снова махнул рукой: помолчите, мол, потом тоже молча обвел присутствующих глазами и наконец заявил:

– Не имею ни малейшей охоты, чтобы меня крыли, кляли, осуждали, да к тому же еще и били!

Слушатели прервали его заверением, что, раз Мане сбежал, в их стаде уже не осталось паршивых овец.

– Тогда так, – сказал Бизонтен, – согласен, но только на одном условии: чтобы ответственность со мной делили два наших старейшины. Предлагаю цирюльника и дядюшку Роша.

Снова послышались одобрительные возгласы, и, когда люди разошлись, Ортанс обратилась к Бизонтену, задержавшемуся вместе с кузнецом и цирюльником:

– Думаю, что дядя был бы рад. Это просто замечательно. И он бы ничуть не сердился на Мане, что тот сбежал.

Женщины направились к повозке эшевена проститься с покойным. И решили остаться с Бенуат, пока мужчины не выроют под соснами могилу. Когда могила была вырыта, солнце уже поднялось над лесом и расстелило по снегу темно-голубые тени сосен и повозок, даже парусина на повозках казалась новой и какой-то особенно блестящей. Было что-то праздничное в этом залитом солнечным светом уголке. Даже Ортанс, должно быть, почувствовала это, и, когда двое мужчин вынесли из повозки тело эшевена, окутанное саваном, она произнесла:

– Как хорошо, что солнышко выглянуло. Веселее стало. Дядя всей душой ненавидел печаль. И вознесется он в ясное, чистое небо, которым всегда любовался.

Когда могилу зарыли и цирюльник прочел заупокойные молитвы – казалось, голос его рвет на части и уносит вдаль ветер, – мужчины пошли запрягать лошадей. Тут разгорелся спор: что делать с повозкой Мане; впрочем, под конец дружно решили запрячь в его повозку одну из кобыл Пьера, а упряжкой пусть управляет один из сыновей Фавра. Что касается повозки эшевена, Ортанс наотрез отказалась от чьей бы то ни было помощи: недаром всю первую часть пути она сама правила лошадьми.

В повозке Мане осталось не слишком много добра – только доски, служившие сиденьем, да корм для лошадей, но корм был настоящей ценностью, а в случае, если сломается, на беду, чья-нибудь повозка, можно будет воспользоваться этой.

Итак, они тронулись в путь, сокращая дорогу, точно так же как сокращал ее беглец Мане, впрочем, они и ехали по его следам. Лошади за ночь успели отдохнуть, и обоз двигался быстро.

Посоветовавшись с кузнецом, Бизонтен изменил порядок следования повозок. Он встал во главе, за ним ехал Пьер, за ним сын Фавра на повозке Мане, затем Ортанс, за ней Бертье с «живым трупом», с несчастным Бобилло. Дальше Фавры и Рейо. Старик кузнец замыкал кортеж, перед ним поставили Сора, которому Бизонтен сказал:

– Старик-то он хороший, но прежней силы в нем уже нет. Поэтому рассчитываю на тебя, в случае если ему понадобится, пособишь.

Уж не надеялся ли Бизонтен обуздать таким образом этого гиганта, да еще полоумного, от которого всего можно ждать? Впрочем, уже давно он убедился на опыте, что любая ответственность, возложенная на человека, вполне способна изменить его к лучшему.

Дорога была хорошая, и большинство мужчин сидели в повозках, но Бизонтен предпочитал шагать рядом со своей любимицей Лизой. Хотя кобылка была еще молода, она шла бодрой рысцой, видно, понимала возложенную на нее роль – ведь нынче утром она одна, без пары, шла в упряжке, а главное, возглавляла, так сказать, весь обоз. Оглядываясь назад, Бизонтен видел тянувшиеся за ним повозки. Бремя ответственности легло теперь на его плечи, и это приглушало его природную веселость не меньше, чем воспоминание о той могилке под сосной.

Ветер стих, и солнце приятно ласкало лица, однако не в силах было растопить снег, хотя и грело людей и животных и радовало сердца. Несколько раз Жан, сынок Мари, окликал его:

– Бизонтен! Бизонтен!

Когда Бизонтен оборачивался, маленький Жан, что сидел на передке повозки и держал в ручонках вожжи, кричал ему:

– Я сам, я сам правлю!

Сидя между Пьером и матерью, он заливался смехом. Мари поручила крошку Леонтину заботам Ортанс, та сама попросила ее об этом:

– Тетя ею займется. При ребенке ей легче будет сдержать слезы.

Так проехали они полтора лье, по левую руку от них вздымалась темная громада Ризу, зубчатая вершина его как кружевная вырисовывалась на фоне залитого солнцем неба. Снег нестерпимо блестел, и Бизонтен то и дело вытирал слезы. Глаза слепило, он с трудом различал дорогу. Деревья, скалы, тени от сугробов – все, казалось, находилось в постоянном движении, перемещалось. Поэтому-то и пришлось ему напрячь зрение, чтобы убедиться в том, что там, в нескольких шагах от леса, довольно далеко от них, действительно стоит лошадь. Подняв руку, он обернулся:

– Эй, эй! Остановитесь!.. Остановитесь!

Обоз остановился, и несколько человек бросились к Бизонтену. Но их тоже ослеплял свет всей этой неоглядной белизны, и они, вглядываясь вперед, низко опускали поля шляп на самые глаза.

– Да это же Мопю, лошадь Мане, – крикнул Фавр.

– Как-то странно его Мопю шагает, – заметил Рейо.

А старший сын Фавра добавил:

– По-моему, у него вьюк на спине да и на груди что-то висит.

– Хорошо, что он один, без всадника, – сказал Бизонтен. – Не будем терять зря времени.

– А вдруг Мане продал нас солдатам и мы в западню попадем? – крикнул Сора.

Все примолкли, но Бизонтен быстро прервал молчание:

– А что, интересно, вы намереваетесь делать? Бежать отсюда? Да если бы здесь, в лесу, были солдаты, они бы через десять шагов всех вас бы перехватали.

– Аркебуз в повозке эшевена! – снова крикнул Сора.

– Брось ты это! – приказал Бизонтен. – Ты же сам отлично знаешь, что на десяток лье в округе ни одного француза нет. А ну, в дорогу! Если они нам засаду хотели устроить, чего бы они стали зря ждать: зачем бы они сюда лошадь выгнали?

Мопю медленно шагал назад по своим вчерашним следам, и вскоре они поймали его. К спине у него был приторочен большой мешок, куда Мане, должно быть, запихал съестные припасы и одежду. Под грудью у Мопю висела оплетенная бутыль. Сучком плетенки ему поранило ногу так, что по ней текла кровь.

Один из людей взял его под уздцы, а Пьер снял мешок и бутыль, открыл ее и понюхал:

– Да это же водка.

Кругом засмеялись, а Сора заметил:

– А ты вообразил, что он святую водичку возит?

– Все равно мог бы подвесить ее удобнее, чтобы лошадь не поранить.

– А где же сам Мане? – спрашивал сосед соседа.

– Как эшевен мне объяснял, – произнес Бизонтен, – мы сейчас где-то неподалеку от Шапель-де-Буа. Может, Мане уже нашел там людей, а его лошадь просто убежала.

Но гнев уже закипал в сердцах, каждому не терпелось пуститься в погоню, Бизонтен остановил их:

– Это дело решенное: ежели мы его найдем, вернем ему лошадь и упряжку, и пусть катится к черту.

Пьер плеснул себе на ладонь немножко водки и протер рану лошади.

– Даже не дрогнула, – удивился кузнец, державший ее под уздцы, – так от холода закоченела, что и боли не чувствует.

Пьер нагнулся, поскреб ногтями шерсть лошади.

– Она в воду попала. По самую грудь ушла. Вы только взгляните на ее бабки: ведь подо льдом целый слой мерзлой тины… Есть ли здесь где поблизости болота?

– Чего ты спрашиваешь, разве сам не знаешь, что никто из нас здесь никогда прежде не был?

– Единственное, что мне известно, – вмешался подмастерье, – это что возле Шапель-де-Буа есть такое местечко, зовется оно Бельфонтен. Надо полагать, там источники есть. А так как они как раз на дне ущелья пробиваются, возможно, два или три родничка успели уже в стоячие болотца превратиться.

– Надо пойти посмотреть.

– Пойдем по его следу и там сами все увидим.

Бизонтен чувствовал, что в его спутниках зажглось нездоровое любопытство, и это было ему не по душе. Он знал, что там, в непролазно густой тине, где между камышами зеленеет стоячая вода, там сама смерть, и ему казалось, что одного этого слова было достаточно, дабы померкло веселое солнечное утро.

Снова тронулись в путь. Чем дальше они продвигались, тем большая угроза таилась в Ризу: угрожающе вставали его иссеченные глубокими ранами серые скалы, угрожающе нависала, готовая сорваться вниз между черными соснами снежная лавина.

Решено было не сворачивать в Шапель-де-Буа, так как Мане наверняка постарался обойти стороной это селение. Как только показались вдали первые домики, дорога свернула круто влево и стала спускаться к низине, где виднелась березовая рощица и густые заросли ивняка. Обоз остановился, и Бизонтен, подозвав к себе обоих сыновей Фавра, посоветовал остальным:

– Самое время накормить лошадей. Напьются они по дороге в селенье. А мы трое пойдем посмотрим, идут ли следы в гору или к селенью.

Они быстро дошагали до первых берез, и тут Бизонтен сразу заметил мертвое тело. Все трое приблизились. Толстяк Мане лежал, прижав к груди обе руки и стиснув колени, очевидно, он упал вперед и потом уж скатился вправо в своих обледеневших одеждах. Его лысый череп блестел, а открытые глаза, казалось, еще жили под ледяной маской. Молча смотрели они на мертвеца, но не тронули его, потом прошли опушкой через рощицу. Нетрудно было догадаться, как произошла трагедия – об этом достаточно красноречиво свидетельствовал снег, где из-под земли пробивался источник, расплывавшийся по белизне грязно-серым пятном.

– Теперь все понятно, – сказал старший сын Фавра, – он не заметил этой воды, а лед вокруг ручья был слишком тонок. Лошадь провалилась двумя передними ногами. А он неожиданно для себя перелетел через ее шею.

– Странно даже, что он сумел выбраться из трясины, – заметил Бизонтен.

– Все равно далеко не ушел!

– Видать, Мопю галопом понесся. А Мане хотел его поймать.

– Да, – вздохнул Бизонтен. – Но мороз бежал быстрее его.

12

Хотя Матье Гийон не раз рассказывал Бизонтену о переходе через Ризу неподалеку от Бельфонтена, но все равно гора вблизи имела воистину устрашающий вид. К тому же с ними был раненый, были ребятишки, что усугубляло опасность. Похоже, что французские солдаты покинули эти края, опасаясь суровой зимы. Улучив минутку, Бизонтен посоветовался с цирюльником и кузнецом, и втроем они приняли решение идти по ущелью, которое выводило в долину Бьены.

Пока все шло благополучно, вплоть до развалин Бельфонтена, где они снова напоили лошадей, а сами остановились перекусить. На подъеме снег лежал не таким толстым слоем и был более рыхлым.

Источники, рожденные в лесах Шомели, пропитали снег, покрывавший ими же прорытую дорогу. Лошади скользили, люди удерживали их с трудом. Десятки раз приходилось останавливаться всему обозу, и тогда мужчины скопом подсобляли лошади и удерживали на тропинке повозку, которую спасали от падения в овраг только чахлые вязы, цеплявшиеся корнями за скалу.

Предосторожности ради Бизонтен велел всем выйти из повозок, за исключением одного, того, кого звали «живым трупом». И так все гуртом шагали за повозками.

Хотя все внимание Бизонтена поглощала его упряжка и опасная дорога, мысли его упорно возвращались к толстяку Мане. Он всей душой любил эшевена, дружил с беднягой Бобилло, который сейчас так мученически мучается от этой тряски, и, однако, все его помыслы занимал этот пьянчуга Мане. Земля слишком промерзла, так что пришлось отказаться от мысли вырыть ему могилу, и скрюченное, как зародыш в материнской утробе, тело засыпали камнями, навалили сверху кучей ветки колючего кустарника. Бизонтену не удалось помешать Сора и Рейо разбить мотыгой ледяную корку, сковавшую труп, и обшарить тело в надежде найти деньги. Впрочем, и денег-то у Мане оказалось немного – с десяток испанских пистолей, лишнее доказательство, что он наврал про свои капиталы Бизонтену перед самым уходом. Напрасно подмастерье твердил себе, что смерть эта благо для всех них, что наконец-то воцарится покой, голос пьяного толстяка звучал в его ушах, жалобный голос, прерываемый рыданиями. Он слышал его слова: «Но я же ведь сдохну там с холоду!»

«Вроде бы он сам это чувствовал… Я хотел одного: чтобы люди не накинули ему петлю на шею, а выходит, убил его я. Один я и убил его!»

Сотни раз в течение первых часов их пути Бизонтен представлял себе отъезд Мане, его страх перед ночным мраком, его желание миновать деревню и пробраться потихоньку, прячась в тени Ризу, его падение на лед, треск этого разбившегося льда и холод воды. Холод, цепко схвативший его, после того, как он выбрался оттуда, как бежал за обезумевшей от страха лошадью, как леденела на нем намокшая одежда. Сразу ли его сразила смерть? Или он мучился перед смертью? Проклиная Бизонтена, зная, что погибнет пленником этого ледяного панциря? Скончался ли он в один час с эшевеном? Бизонтен упрекал себя за все эти страхи и твердил про себя: «Уж коли ты согласился взять на себя ответственность, так иди до конца. Держись. Нельзя толкать человека на смерть, потому что боишься, что у тебя недостанет сил защитить его… Пусть даже человек этот последний мерзавец, нельзя вот так избавляться от него».

Короткий дневной привал прошел в молчании. Сказывались усталость и страх перед этим опасным путем. Бизонтен тоже молчал, но чувствовал, что каждый из них страшится провести ночь на этом крутом откосе, откуда, может, только одна дорога – прямо в преисподнюю.

Стало смеркаться, солнце скрылось за мрачной горой, по склонам которой сочилась вода. Из глубины долины, куда они направлялись, снизу наползал стеной серый туман, скользил меж оголенных веток берез и сосен, придавленных снегом.

А они все шли и шли, как и их лошади, разбитые усталостью, терзаемые холодом, который особенно зло впивался в ноги после их беспрерывного шлепанья через ручейки. Бизонтен присматривал за всеми, то и дело оборачивался и кричал:

– Внимание – скала!

– Внимание – ледяные глыбы!

– Держитесь правее!

Идущие за ним подхватывали крик и как по цепочке передавали его друг другу вплоть до замыкающего.

Останавливались они, только когда нужно было удержать и вытащить на дорогу скользящую боком или зацепившуюся за камень повозку; наконец весь обоз встал, потому что Бизонтен заметил идущую сверху вниз между деревьев дорогу с явными следами колес. Подмастерье собрался было отправиться на разведку, как вдруг со скалы, нависавшей над дорогой, кто-то крикнул:

– Кто идет?

– Крестьяне-беженцы.

Там, наверху, помолчали, потом тот же голос спросил:

– Почему вы здесь остановились?

– Хотим проверить, не находится ли дорога в руках французов, – крикнул в ответ подмастерье, – но я по голосу твоему слышу, что это не так.

В ответ засмеялись, но потом чей-то голос, раздавшийся ближе, спросил:

– А женщины с вами есть?

– Есть, и дети тоже.

– Тогда пусть женщина без спутников придет сюда.

– Почему именно женщина? – удивился Бизонтен.

– Хотим убедиться, что среди вас нет солдат, и пусть она будет за вас порукой.

Подмастерье услышал позади шаги. И обернулся. Это шагала Ортанс, кнут она на манер возчиков закинула за плечо, длинную коричневую юбку подняла до колен и подколола булавками, так что получилось нечто вроде пышных мужских штанов, правда длиннее, чем положено. Но когда Бизонтен собрался было проводить ее, она, предупредив его намерение, заявила:

– Не будем спорить. Только время зря потеряем, люди и так еле на ногах держатся.

Бизонтен глядел, как шагает она по тропе, постепенно расширявшейся, и чувствовал, что недоволен этим днем, первым днем своей ответственности, его томило ощущение тоскливого страха. Теперь, отсюда, Ортанс в своем нелепом наряде казалась меньше ростом и как-то шире, словно ее придавила сверху незримая тяжесть. Когда она дошла наконец до дороги, двое вооруженных мушкетами мужчин вышли из-за стоявших стеной сосен. Они заговорили с ней, и она, делая широкие жесты, очевидно, объясняла им, кто они такие и откуда они пришли. Лошади били копытами по грязи, и на возчиков летели брызги. Наконец один из часовых крикнул:

– Пусть повозки движутся одна за другой, так нам будет легче их обыскать.

Первым приблизился к ним Бизонтен, и, пока один из мужчин шарил в его повозке, подмастерье объяснял другому, что они рассчитывают добраться до кантона Во.

– А что касается оружия, – добавил он – у нас есть копья, против волков держим, и есть у нас аркебуз.

– Копья – это ничего, – ответил часовой, – но с аркебузом вас в кантон Во не пропустят.

Тут в разговор вмешалась Ортанс:

– Тогда возьмите его. Я вам его отдаю.

Тот, что обшаривал повозку Бизонтена, обратился ко второму, очевидно своему начальнику:

– Все в порядке.

– Следующий, – скомандовал тот.

Подъехал Пьер, за ним последовали другие, и все шло спокойно, пока в повозке Бертье не был обнаружен несчастный Бобилло. Тут завязался жаркий спор между цирюльником и часовым. Наконец было решено, что все повозки остановятся при въезде в деревню и дождутся лекаря. Ежели он заподозрит, что это чума, повозку сожгут, а весь обоз завернут обратно.

Перед мастерскими в долине Бьены у Мореза виднелись неоконченные укрепления, сложенные наполовину из камня, наполовину из сосновых стволов. Какие-то люди, закутанные в тряпье, несли тут охрану. Часовой, прибывший со сторожевого поста, объяснил, что произошло, и сержант вышел из укрепления. Бизонтен выступил вперед и заговорил с ним, затем вернулся к повозкам.

– Я дал ему денег, чтобы он купил нам горячительного, и попросил также предупредить подмастерье каменотеса, который мне знаком.

Каменотес пришел скорее сержанта. Обменявшись с Бизонтеном ритуальным для подмастерьев рукопожатием, он тут же начал рассказывать приезжим, почему они держат стражу вокруг кузниц и мельниц Лямуйа, построенных в этом ущелье у Мореза.

– Чтобы вы знали, в марте месяце сюда явился Нассау с французскими солдатами. Остановился он в Планш. Мы об этом прознали. Вот и попытались возвести укрепления, да опоздали с этим делом. Он взгрел мушкетеров из Франш-Конте, которые стояли здесь, чтобы нас защищать, и те, как крысы, разбежались при первом же выстреле. Только один небольшой форт упорно защищался, но немцы и шведы проследовали вдоль границы кантона Во и напали на нас с тыла, пройдя по дороге на Русс и той тропе, по которой вы сейчас проехали. В Бельфонтене они все разграбили и сожгли. А здесь они убили человек сто просто так, развлечения ради. И с собой увели сотню пленных, четыреста голов рогатого скота и полста лошадей. Теперь вы понимаете, что, ежели они вернутся, нам придется защищаться. – Он замолчал, огляделся вокруг и добавил: – Если вы хотите здесь поселиться, чего-чего, а свободных домов у нас хватает. И работа всем найдется в кузницах и у Мартине.

Все беженцы уже испытали на себе подобные ужасы, но они жадно слушали каменотеса, не пропустив ни слова из его рассказа. Был он примерно одних лет с Бизонтеном, только пониже ростом и пошире в плечах, и лапищи у него были огромные. Бизонтен ответил за всех:

– Мы уехали, чтобы добраться до кантона Во, потому что нашему Франш-Конте конец пришел. Да и война еще не кончилась. Но если кто захочет здесь остаться, что ж, он свободен.

Он обвел глазами своих людей, подождал, давая каждому время принять решение, потом спросил:

– Кто хочет остаться здесь?

Не поднялась ни одна рука. Повернувшись к своему дружку каменотесу, Бизонтен заключил:

– Вот видишь, старина, если ты вообразил, что уже нашел парней бить твой булыжник, тут дело пропащее, придется тебе самому кувалдой действовать.

Он захохотал. И все остальные тоже. А потом их развеселил каменотес, заявивший:

– Проклятущий Бизонтен, ни чума, ни французы не сумели вытряхнуть из твоей глотки зеленого дятла, все долбит свое, народ развлекает.

Опять раздался хохот, славный добрый хохот, после этого страшного дня было так приятно видеть веселые лица, слышать дружеский голос, предлагавший им кров. Но нужно было еще решить, как поступить с Бобилло. Каменотес уверял, что здесь живет лекарь мушкетеров, он и будет лечить Бобилло, и Бизонтен поблагодарил своего друга, ибо калека, как он понимал, уже никогда не подымется и станет только обузой, тяжесть которой будет все увеличиваться.