Текст книги "Свет озера"

Автор книги: Бернар Клавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

6

Почти целый день понадобился, чтобы подготовить переход. Для начала они прилегли на часок-другой, нужно же было набраться сил после событий этой ночи, а проснувшись, все, слова не сказав против, взялись за дело. Одолевала усталость, деревенели ноги, ломило поясницу. Бизонтен ощущал это по себе, знал, что и другим не легче, но поднявшееся в безбрежной лазури солнце разгоняло грусть.

Работали они попарно, валили дерево, обрубали сучья, и Бизонтен был счастлив, взяв себе в напарники юного возчика из Лявьейлуа. Малый этот говорил мало и старался не выставлять себя напоказ, зато в работе он был чистый зверь. Он привострился валить лес еще в долине, и ему нипочем были и гигантские сосны, и крутой склон, хотя иной раз приходилось страховать себя с помощью веревки, чтобы свалить дерево под корень. Когда ствол следовало уложить на нужное место, тогда запрягали Бовара, и Бизонтен заметил, что эти крестьяне, все, в сущности, немало поработавшие в лесах, любовались верным глазомером Пьера и тем, как они с конем понимали друг друга и, видимо, жили в добром согласии.

Тут подмастерье обратился к эшевену:

– Смотрите-ка, какие этот малый со своим конягой кружева плетет, ну чем не каретник.

– Верно, – подтвердил эшевен, – скажу прямо, редко мне доводилось видеть такого крепкого коня. Но тут важна также человеческая рука. Да и ласковый голос к тому же немало значит.

Мучительный выпал на их долю труд, но, быть может, потому, что они так долго оставались без дела, на что у них привычки-то не было, они чуть ли не с яростью радостно набросились на работу, и в живительном горном воздухе звонко застучали топоры и завизжали кривые ножи. Постройкой моста руководил Бизонтен, скупой на жесты и слова, четко и ясно дававший советы, и дававший их без нажима.

Когда стволы были уложены в ряд, вбиты с обеих сторон сваи, чтобы, чего доброго, не сползла вниз какая повозка, они присыпали стволы снегом – так и лошадям было удобнее, и полозьям легче скользить по снежному покрову.

Наконец работа была закончена, и люди разошлись по своим повозкам убрать инструмент. Их ждала похлебка, где вместе с репой сварили добрую четверть конской туши. Женщины и дети собрались вокруг костра. И когда все принялись за еду, в недвижном воздухе поплыл парок, он вился над мисками с горячей похлебкой, смешивался с человеческим дыханием. Куски репы обжигали пальцы, но после злого ожога снега это был добрый ожог. Воспользовавшись минутой молчания, эшевен начал:

– Когда мы переправимся через ущелье, нам еще целый час добираться до дороги на Мут. Так как никому не известно, что нас там ждет, а придется ведь ехать до самого ущелья Сив, предлагаю дождаться темноты. И сил за это время успеете набраться. Если у кого-нибудь есть иное предложение, пусть выскажется.

Бизонтен обвел глазами обедающих и задержался взглядом на Сора и Мане, сидевших рядышком. Рыжий верзила работал на повале как бешеный, и Бизонтен не раз слышал, как он честит толстяка Мане и упрекает его за то, что тот еле движется. А сейчас Сора с равнодушной, казалось бы, миной смотрел на огонь. Зато Мане, размалывая челюстями кусок конины и широко разевая рот, поглядел сначала на Бизонтена, потом злобно на эшевена и спросил:

– А потом куда мы двинемся?

Произнесено это было ядовито-насмешливым тоном, но старик эшевен невозмутимо ответил ему:

– Вброд перейдем через Ду. Потом возьмем на Бельфонтен через ущелье Сив.

– Там что, дорога? – спросил краснорожий Мане.

– Нет. Тропа. Но раз там много снега, наши сани пройдут. И потом, там меньше вероятности наткнуться на солдат. Особенно ночью.

Мане смачно захохотал, так что даже заколыхалось его жирное брюхо, и повернулся к Сора:

– И снова заплутаемся. И все через этого старика…

Фразы он не успел закончить. Даже не оглянувшись в его сторону, Сора с силой двинул Мане локтем в грудь. Толстяк выронил миску, взмахнул руками и повалился с бревна, он упал прямо на спину и заболтал ногами. Ответом был громовой хохот, и под этот хохот он поднялся, физиономия его налилась кровью, даже пена на губах выступила. Подняв миску с земли и ни на кого не глядя, он направился было к своей повозке, но Ортанс остановила его, резко бросив ему вслед:

– Мане, давайте-ка сюда вашу миску!

Он подошел к девушке, глядя на нее исподлобья. Налив ему новую порцию супа, Ортанс добавила:

– У нас здесь всех лошадей одинаково кормят, и хороших и плохих.

Бизонтен заметил, как в зрачках толстяка вспыхнула ненависть, однако он не моргнув глазом взял миску с похлебкой, отошел и привалился к задку своей новенькой крепкой повозки.

После трапезы мужчины отправились к повозкам – пора было запрягать лошадей, а женщины и дети тем временем пешком перешли по настилу. Бизонтен с улыбкой смотрел им вслед, потом обратился к эшевену:

– Ни в жизнь я вам слова упрека не скажу, что вы у нас больно осторожный, но смело можете загнать на такой вот настил все наши повозки и всех наших коней, мостки даже не прогнутся.

– Правильно ты говоришь, – подтвердил старик, – но чего ты от меня хочешь, в мои годы человек не меняется.

– А знаете, – продолжал шутить подмастерье, – по-моему, мостки такие прочные получились, что, вот когда остановимся мы в ближайшей деревне, я непременно с тамошних жителей деньги востребую. Не захотят платить, нарочно возвращусь сюда и все мостки самолично разнесу.

Раздались было смешки, но сразу же смолкли после слов господина д’Этерноса:

– Тамошних людей, бедняга Бизонтен, уже давным-давно французы отправили на тот свет. Хорошо еще, если трупы на съедение медведям не оставили.

Когда все повозки благополучно перебрались по мосткам, путники решили поспать в ожидании назначенного к отправлению часа. Бизонтен направился проведать Бобилло, которого все прочие уже называли не иначе как живым трупом. Сапожник так и не приходил в сознание. А жена его, уже оправившись после первых минут страха, горько плакала, прижимая к себе двух своих малышей.

Старик эшевен, ждавший Бизонтена возле своей повозки, окликнул его и спросил:

– Ну как там дела?

– Знаете, в нашем плотничьем деле мы разных несчастных случаев навидались. На мой взгляд, он не оправится. Еще не мертвый, но наши правы, он и не живой. Бедный малый…

– Иной раз, – вмешалась в разговор Ортанс, – думаешь, а не обязаны ли мы сделать для человека то же, что делаем для лошади.

– Что верно, то верно, – согласился подмастерье, – но у кого же рука на такое подымется.

– У меня, – не колеблясь, ответила девушка, – если бы мне привелось это сделать, надеюсь, духу у меня хватило бы. Во всяком случае, будь я на месте того бедняги, я благословляла бы тех, кто уверяет, что любит меня достаточно крепко, для того чтобы…

Дядя прикрикнул на нее:

– Замолчи сейчас же! И после этого ты еще дивишься, что все больше исчезают христианские добродетели.

Ортанс отступила на шаг и вполголоса сказала Бизонтену:

– В его годы он такое понять не способен.

– А вы, – пробормотал Бизонтен, – а вы совсем другая, чем все остальные.

Она взглянула на него с таким видом, будто хотела сказать: «Это правда, и я это знаю, ну и что с того?»

И подмастерье отправился к повозке Пьера, который чистил скребницей своего Бовара. Ортанс с первой же встречи произвела на Бизонтена сильное впечатление. Чувствовалось в ней что-то суровое, что внушало уважение, но при этом ее великодушная, чуткая душа сразу же была видна, как только она бросалась на помощь более слабым, чем она сама.

Когда подмастерье подошел ближе, Пьер, уже управившись с Боваром, вытер со скребницы шерсть и положил ее на место.

– Ребятишки расшумелись, – сказал он. – А я все жду, хочу тебя спросить – ты не против, если мы отдохнем вдвоем в этой повозке.

– Вот так здорово живешь! – рассмеялся Бизонтен. – Ведь это твоя повозка, а не моя!

Пьер в ответ добродушно улыбнулся, они влезли в повозку и разлеглись на соломе между разобранной мебелью и сельскохозяйственным инвентарем, привязанным к поленнице вместе с бороной и небольшой сохой. Солнце еще освещало верх парусинового полога, все швы которого были усыпаны огненно-красными точечками. Рассеянный дневной свет смазывал очертания предметов. Наступила тишина, но ее тут же нарушили ребячьи возгласы и голос Ортанс, вот они прошли мимо повозки и удалились.

– Увела их к себе, чтобы мы могли спокойно отдохнуть, – сказал Бизонтен. – Вот ведь какая она, о всех думает.

– Да, – согласился Пьер, – сильная она… Душой сильная, характером.

Но тут Пьер затих, и, прежде чем Бизонтен успел ответить, он уже сладко спал. Намотался за целый день, вот его разом и сморил сон. С минуту Бизонтен смотрел на него с таким чувством, будто рядом находится малый ребенок, потом, поняв, что все равно задремать ему не удастся, встал и, стараясь не шуметь, выбрался наружу.

Уже шло к вечеру, и небо было алым там, где солнце скрывалось за голубоватой толпой гор, окаймленных по вершинам золотой каемочкой. Верхушки сосен, черные, разлапистые, чуть покачиваясь, четко выделялись на сером фоне горных кряжей. На землю пал покой, предвещая приход ночи.

Подмастерье зашагал к повозке эшевена, как вдруг он заметил Мари: присев на брошенную на землю оглоблю, она, не отрываясь, смотрела на пурпурную полоску заката. В глазах ее стояли слезы, в них блестели два солнечных пятнышка. Увидев Бизонтена, она торопливо вытерла слезы. Он подошел ближе и сказал:

– Не сидите здесь в одиночестве. Пойдите к детишкам.

– Они с барышней Ортанс, – ответила Мари.

– Знаю. Но все-таки и вам тоже необходимо пойти к ним.

Она снова уставилась на догорающее пламя заката, и Бизонтен понял, что думает она о потерянной своей отчизне и о том, другом лесе, где остался навеки ее муж. Должно быть, она тоже догадалась о его мыслях, потому что голос, ее, когда она заговорила, дрогнул:

– Скоро следа от его могилки не найдешь.

– Да нет. Даже если крест сломали, я на деревьях метку сделал.

Он не находил в себе смелости снова ее потревожить. Ему казалось, что в этой женщине есть какая-то особая хрупкость. Но наконец он решился:

– Идите-ка, побудьте с ними.

Она покорно позволила взять себя за руку, и несколько шагов они сделали в молчании, первой заговорила она:

– Когда барышня Ортанс пришла ко мне после похорон бедного моего Жоаннеса, она меня поцеловала и ни слова не произнесла. Но так она на меня посмотрела… Другие тоже приходили, но с ней, даже не знаю, как бы вам объяснить, все как-то иначе было.

– Правильно, – подтвердил Бизонтен, – я всегда говорил, что она не такой человек, как все прочие.

– А сколько ей лет? – спросила Мари.

– Должно быть, двадцать шесть.

– Столько, сколько и мне.

В молчании они подошли к повозке эшевена, но тут Бизонтен остановился. Мари тоже остановилась и взглянула на него.

– Видите ли, – начал он, – эта девушка много претерпела. Она была помолвлена с одним молодым человеком из Андело. Несчастного убили на дороге, когда он шел к ней… И кто убил, так никому и не известно: серые ли мундиры, французы ли, саксонские солдаты или кто-нибудь из Кюанэ… Скоро уже год тому будет. Поначалу думали, что она сама жива не останется… А потом к нам пришла беда. Тут она и стала всем помогать, и это-то ее спасло… Бывает, что в горе люди замыкаются в себе. Им только их боль важна. А другие, как Ортанс, посвящают себя людям, и в конце концов такие, как она, начинают верить, что и они кому-то нужны. Пускай иногда она странной кажется, вот вы увидите, какая это душа.

Бизонтен замолк. Ясно было, что Мари вовсе его и не слушает. Она снова устремила на закат глаза, где горела неизбывная тоска.

7

Вот уже два часа они шагали в темноте, но постепенно освоились с ней. Да и лошади, должно быть, тоже привыкли, так как обоз шел тем же порядком, что и прошлой ночью, когда лунный свет ярко заливал плато. Разница лишь в том, что сейчас весь передний план был как-то размыт. Даль исчезала под угольно-черным небом, которое словно бы накрыло их темным куполом. Они чувствовали над собой этот купол, хотя и не видели, но небо было здесь, над головой, нависало над ними и двигалось за ними по мере того, как двигались вперед повозки.

Бизонтен потуже затянул веревкой тряпки, которыми были обмотаны его башмаки, и завязал веревку узлом под самыми коленками. Стало удобней идти, да и шаг стал легче, почти такой, каким перемерил он десятки дорог в бытность свою странствующим подмастерьем.

В их обозе не хватало одной повозки, остатки ее унесли весенние воды. А сам Бобилло все еще лежал в повозке Бертье без сознания, там же нашли приют его жена и двое ребятишек, и как раз о сапожнике и его семье думал Бизонтен в наступающей ночи. Он не мог прогнать из памяти ту страшную картину, их беду, как вдруг Мари отодвинула край парусины – очевидно, решила проведать брата. Заметив, что она спрыгнула на землю, Бизонтен крикнул:

– Не желаете ли компанию мне составить? А то чуть было не заснул.

Мари подождала и пошла с ним рядом.

– Верно, верно, – продолжал он. – Я прямо на ходу спал.

Он засмеялся, и Мари тоже засмеялась.

– Не верите?

– Не верю, этого же быть не может, вы бы тогда упали.

– Вот чего я и боялся – упасть во сне. Шагаю-то я замыкающим, никто бы этого и не заметил, и солдаты нашли бы меня в снегу уже окоченевшего. А так как я на огородное чучело похож, они бы перепугались и бросились наутек. И война бы кончилась!

Он принялся рассказывать своей спутнице самые невероятные истории о том, как огородные чучела обращали в бегство целые армии. Время от времени он заливался смехом, и его смех рождал ответный смех в груди Мари.

Пьер обернулся и крикнул:

– Видно, у вас здесь, в арьергарде, веселье идет!

– А ты зря не тревожься, – посоветовал подмастерье, – это я чтобы волки нас испугались. Это зверье нападает только на тех, кто кручинится.

Ничто еще не было светом, но ничто также не было настоящей тьмой. Туман не сгущался, но это смешение полусвета и полумрака все еще не рассеивалось. Ничто не останавливало человеческий глаз, но куда бы ни глянул человек, его взгляд увязал в какой-то клейкой массе, тонул в глуби мутной воды, где двигались какие-то зыбкие тени. Вдруг Мари, шагавшая слева от Бизонтена, вцепилась пальцами ему в руку и шепнула:

– Там… как раз под нами… что-то шевелится.

Бизонтен бросил поводья на холку лошади и остановился, прислушиваясь. Скованная страхом Мари тоже остановилась и повисла у него на локте.

Когда шум удалившегося обоза утих, то, что шуршало под ногами, стало слышнее. Бизонтен обратился к Мари:

– Вы как раз это слышали?

– Да, – выдохнула она.

Подмастерье снова рассмеялся и объяснил:

– Так вот, милочка, ничего более приятного вы не могли обнаружить… ведь это Ду… И вам она прекрасно знакома, потому что течет совсем близко от ваших мест. Только здесь течение быстрее и, должно быть, гонит вниз льдинки.

Мари молча отпустила руку Бизонтена. Тогда он снова заговорил:

– Еще счастье, что у меня одни кости, а то бы вы последнее мясо с меня своими ногтями содрали.

Мари пробормотала что-то в свое извинение, а Бизонтен потянул ее за руку, надо было догнать ушедший вперед обоз.

– Ду… – проговорила она. – А куда она течет?

– Нет, правда, что вы не скажете, меня прямо смех разбирает. Ну как, по-вашему, река может через горы перескакивать. Она не сюда течет. Здесь-то она совсем узенькая. А доходит она до ваших мест… Смотрите-ка, если вы вдоль нее пойдете, очутитесь в Доле. И даже у Губо, где она сливается с Ду, тут уж вы могли бы до родного дома добраться.

Бизонтен почувствовал, что она не совсем поняла его объяснения. А как же могло быть иначе, до тех пор, пока война не прогнала их прочь, она не разъезжала по белу свету.

– А Доль вы знаете? – спросил он.

– Знаю, каждый год мы вместе с Жоаннесом ходили на ярмарку в Сен-Мартен. А летом, когда брат работал в лесу, я ходила вместе с ним землянику и ежевику продавать.

– А вы еще где-нибудь бывали, дальше Доля?

Она задумалась, потом ответила:

– Знаете, я хорошо знаю только леса Шо и долину Ду… Родилась я в Сантане, это неподалеку от Монбаре, так что я много раз там бывала.

Ему представилась убогая жизнь этой молодой женщины в долине Ду, которую она покинула, выйдя замуж за стеклодува из Лявьейлуа. Все ее существование могло уместиться в горстке. Лявьейлуа, эту деревню он помнил только потому, что была она расположена в чащобе, а рядом на просторной луговине сеяли хлеб и пасли скот. Он как-то побывал в Доле, когда там плотничал, и заглянул в эти места, к одному пильщику, чтобы присмотреть себе лесу. Он сказал об этом Мари. Ступала она неуклюже, ей мешало тряпье, обмотанное поверх сабо. Идти по неровной почве становилось все труднее, он взял ее под руку, она произнесла с тяжким вздохом:

– Всё там, как и здесь, всё в развалины превратилось.

Бизонтену не терпелось спросить ее, как им удалось скрыться от французских солдат, но он не решился – зачем напоминать ей ту тяжелую годину, хватит и того, что до сих пор она не может забыть этой страшной картины. Сам он повидал немало разграбленных и сожженных деревень, тамошних жителей, замученных или убитых солдатами Ришелье, и ему нетрудно было представить себе, что сталось ныне с этим краем, о котором только что говорила ему эта бедняжка. Славно ему было шагать с ней рядом. Он снял варежку с левой руки и почувствовал милое тепло ее руки и хрупкого тела. Раза три-четыре, когда на ходу она оступалась, ему приходилось ее поддерживать, и он невольно ощущал легкое прикосновение ее груди. Он сам был этим смущен. «Ну и подлец ты, Бизонтен, – корил он себя. – Что только тебе в голову приходит, забыл, что эта бедняжка только недавно своего мужа похоронила. Так не годится. Ведь сейчас-то ты по стройкам не бегаешь и не заводишь себе в каждом городе новую девицу».

Однако ж ему показалось, что Мари теснее жмется к нему, и, может, ей тоже это приятно. «Просто боится, – подумал он, – да еще замерзла вдобавок. Вот и все. А ты зря кровь себе горячишь. Сейчас тебе есть о чем голову ломать, да и ей тоже».

Чем дальше они продвигались, тем гуще становился мрак, и когда поднялась луна, то лишь затем, чтобы показать людям небо, сплошь затянутое тучами, которые втихомолку громоздил и взмешивал ветер где-то там, на самом верху. Видно, он воспользовался той минутой, когда между солнцем и луной залегла тень, и теперь он разрывал завесу туч ровно настолько, чтобы оттуда сочился свет, наводящий на людей страх.

Но и этого короткого мига хватило Бизонтену, чтобы увидеть длинную вереницу повозок на внезапно просветлевшей земле, ему хватило этого мига, чтобы увидеть темное полукольцо леса, как бы отделявшего землю от туч. Ему хватило этого мига, чтобы увидеть, что тучи эти несут с собой угрозу, затягивая только что подымающуюся луну.

И вдруг среди этой зверской темени откуда-то издалека донеслись раздирающие слух звуки, будто разом замяукали по всей округе дикие кошки. По обозу прошла дрожь ужаса, передние повозки съехали с дороги и заскользили к реке.

– И они совершенно правы, – сказал Бизонтен. – Дорогу нужно пересечь и держаться от нее подальше. Если повалит снег, он обступит нас со всех сторон, мы будем словно по коридору двигаться, а в лесу у нас будет хоть какая-то защита от ветра и случайных встреч. Эту дорогу я знаю, она идет из Понтарлье, а дальше на Сен-Лоран. Слишком широкая дорога. Там есть где разгуляться ветру. Он дует на Гранво. Северный ветер идет вдоль Нуармона чисто лезвие ножа по точильному камню. Я не знаю ущелья Сив, однако надеюсь, что оно обращено не на север. Там, глядишь, найдем укромное местечко, спрячемся в лесу от ветра.

Где-то впереди послышался крик, прокатившийся вдоль всего обоза:

– Садитесь все в повозки, сейчас вброд будем переходить.

Мари бросилась было к брату, Бизонтен удержал ее:

– Сюда, сюда, – посоветовал он, – сюда ко мне влезайте.

Он помог ей сесть в повозку, размотал вожжи и сел с ней рядом.

– Ну как, трогаемся? – крикнул им Пьер.

– Трогаемся! – ответил подмастерье. – Со мной хозяюшка, так что охрана у меня надежная.

Он рассмеялся, а Мари крикнула брату:

– За маленькими пригляди!

Обоз уже двинулся вниз по довольно отлогому склону, но повозки потряхивало на неровной почве, и полозья подозрительно трещали.

– Бог ты мой! – охнула Мари. – Сейчас все на куски развалится!

Она уселась на кучу сена. Бизонтен правил лошадьми стоя. Вожжи он крепко зажал в руке.

– Да вы шутите, – ответил он. – Тут уж подмастерье самолично потрудился. Выдержит.

Бизонтен подумал о полозьях, которые сам сделал, с таким тщанием выбрав в лесу доброе дерево, а дядюшка Роша, их кузнец, тоже самолично выковал железные держалки. Но не успел он докончить фразы, как где-то в передней повозке что-то треснуло и раздались крики:

– Эй, эй! Эй, все сюда!

Бизонтен остановил лошадей и протянул вожжи Мари:

– Держите-ка их и смотрите, чтобы лошади не тронули.

Ощупью он нашарил топор, мешочек, где лежали деревянные костыли, и моток веревки, потом спрыгнул на землю и побежал туда, где уже двигались двое, размахивая фонарями. Он еще издали узнал новую повозку Мане и одновременно услышал вопли толстяка:

– И все эта сволочь подмастерье виноват! Выдумал эти полозья цеплять… А кто мне заплатит за мою повозку?

Бизонтен остановился за спиной Мане одновременно с обоими сыновьями Фавра, которые несли горящие факелы. При их свете Бизонтен сразу же увидел, что оглобля не выдержала и переломилась пополам, когда повозка съехала на каменистое дно реки. Встав напротив толстяка, не перестававшего вопить во всю глотку, Бизонтен бросил наземь костыли и веревку, схватил Мане за ворот, чуть не прищемив ему жирный подбородок, и силком поднял его голову. Взмахнув топором, лезвие которого угрожающе поблескивало, Бизонтен процедил сквозь стиснутые зубы:

– Первым делом закрой свою пасть. А то я тебе башку разнесу, понял?

Мане замолчал, и Бизонтен, отпустив его, вступил в воду и направился к сломанной оглобле, чтобы осмотреть ее повнимательнее.

– Попадаются же иной раз негодные каретных дел мастера. Смотрите-ка, какой здесь в оглобле сучок. А покупать повозку и даже не осмотреть ее как следует – дальше уж некуда!

И скомандовал собравшимся:

– Принесите-ка две жерди и две кувалды, в один миг все будет в порядке. Еще крепче станет, чем прежде.

Те, что уже перешли речку, снова зашлепали по воде, ее быстрые струйки бежали по прибрежной гальке, над рекой стоял легкий парок, оседавший на прибрежных кустах сосульками, именно их хрустальный звон так испугал Мари. Толстяк Мане отошел в сторонку, но Бизонтен, услышав его злобное ворчание, крикнул:

– Лошадь-то распряги, а то уйдет еще, пока мы здесь возимся.

С того берега раздался голос Пьера:

– Надо бы всех лошадей распрячь, пускай напьются.

– Хорошо придумал, – одобрило разом несколько голосов.

А с другого берега крикнул эшевен:

– Может, мне прийти помочь?

– Не нужно, – отозвался Бизонтен. – Здесь работенка не для вас!

Шагая по воде, появилась промокшая до колен Ортанс, она придерживала одной рукой свою длинную коричневую юбку.

– Вы-то зачем пришли? – окрысился подмастерье. – Нечего вам здесь болтаться!

– Почему бы мне и не прийти, – ответила она. – Немножко дух вам поднять, да и любопытство меня разобрало.

С собой она захватила бутылку водки и пустила ее по кругу, чтобы каждый отхлебнул глоток-другой. Когда Мане потянулся к бутылке, Сора ударил его по руке.

– Тебе не полагается, – буркнул он. – Ты и без того хорош.

Хотя люди закоченели, оттого что стояли в ледяной воде, в ответ раздался смешок. Бизонтен чувствовал, как холод подымался по икрам, доходил до колен, сковывал бедра. Только ступни не ныли, так как вода была все же не такая холодная, как воздух. Изо всех сил бил он по оглобле, спеша поскорее вырубить негодный кусок дерева, послуживший причиной поломки. При резком свете факелов топор его описывал в воздухе огненные кривые, и стружки, брызгавшие во все стороны, сразу же исчезали в свете фонарей. Бизонтен работал, согнувшись пополам, спотыкался о камни, которые перекатывало течение, больно ударяя его по ногам, наконец он решил передохнуть и выпрямился.

– Если нас снег застигнет, – сказал кто-то, – то все мы здесь и погибнем.

Кузнец, которого чуть ли силком удерживали на берегу, упорно предлагал свои услуги и все время твердил:

– Я же вижу, что на настоящее дело уже не гожусь… Совсем сдал старик.

– Займитесь-ка лучше женщинами, – крикнул ему Бизонтен. – Тогда мы посмотрим, сдали вы или нет!

Но людям было не до шуток. В ответ на слова Бизонтена послышался лишь принужденный смех.

Потребовалось еще немало времени, чтобы починить повозку, вбить костыль, вырубить гнилой кусок, прибить новый и как следует закрепить. Когда они вбили два костыля, оглобля была как новехонькая, и Бизонтен крикнул Мане:

– А ну-ка полюбуйся, ты, квашня раздутая! Хоть ты и тяжел, можешь на нее свой зад поместить, тут уж ничего не сломается.

Те, у кого промокли ноги, поспешили к повозкам, напихали побольше сена в сабо и замотали поверх сухими тряпками. У Бизонтена в повозке была вторая пара башмаков, и он с радостью переобулся. Мари ушла к своим ребятишкам. Быть может, уже спала. Быть может, ей не спалось в повозке под плотно натянутой парусиной – все вспоминала своего покойного мужа.

Хотя уже совсем стемнело, решено было двигаться, лишь бы уйти подальше от дороги и достичь леса, что будет им защитой, если начнется снегопад. А он начнется, это уж наверняка. С воем налетел ветер и принес с собой тот особый морозный запах и горсть мельчайших снежинок, коловших лицо. Решили также, что впереди обоза будут посменно идти с фонарем, а остальные станут держаться к нему поближе. Сбиться с пути было здесь просто невозможно, так как имелась всего одна-единственная дорога, да и та скоро должна была привести их в лес. Чувствовалось, что ложбина еще достаточно широка, но не слишком глубока, и на ее просторах вовсю разгулялся ветер, налетая сзади на лошадей, врываясь под парусиновые навесы повозок, и их приходилось закреплять на ощупь. Порывами ветра повозки мотало во все стороны. Их заносило то вправо, то влево от упряжек, они скользили, как обезумевшие звери, по снегу, который к полудню было растаял, а сейчас, к вечеру, казалось, превратился в мрамор.

Пока их не остановила буря, они проехали еще лье полтора. Буря налетела сразу, без предупреждения, даже Бизонтен такой еще никогда не видывал, хотя два года прожил в Альпах. Когда он забрался внутрь повозки, чтобы зажечь фонарь, и раздвинул парусину, он, как ни всматривался, не мог разглядеть даже круп ближайшей лошади. Белая снеговая завеса, натянутая туго, на такой скорости двигалась по дороге, что все плыло перед глазами. Нагнув голову, надвинув шляпу на лоб и защищая фонарь краем плаща, он пошел искать Пьера. Наконец он увидел перед повозкой свет и услышал голос Мари:

– Пьер! Иди-ка сюда!

– Немедленно затяните парусину, черт возьми! – крикнул Бизонтен. – И оставьте нас в покое.

Вместе с Пьером они зашагали к первой упряжке среди этого ада, воя и гула, налетающих со всех сторон. Вся эта страшная тьма накинулась на повозки и без передышки трясла их. Словно бы где-то там, наверху, гулко хлопали огромные полотнища, со свистом разрывались, потом их отшвыривало дальше к лесу, и они набрасывались с разгона на каждое дерево, по-кошачьи взвизгивавшее и трещавшее.

Время от времени раздавалось гулкое ржание, лошадь вздрагивала всем телом, звеня пряжками сбруи и подпругой. Но эти звуки не успокаивали душу. Вокруг не было ничего, кроме разгулявшейся зимы, очевидно копившей как раз для этой ночи все свои силы. В расселине ложбины она держала про запас всю свою злобу. Заманила путников в ловушку и теперь, когда они попали в плен ко мраку, ветру и снегу, готовилась раздавить, растоптать, а может быть, и задушить их своей ледяной яростью.