355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бернар Клавель » Свет озера » Текст книги (страница 17)
Свет озера
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 18:28

Текст книги "Свет озера"


Автор книги: Бернар Клавель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

39

Радость разбудила Бизонтена еще до зари. Если говорить начистоту, она бродила в нем всю эту ночь, изредка разгораясь жарким пламенем, так что он то и дело просыпался. Но сейчас была эта радость подобна огню, куда подбросили связку сухой виноградной лозы. И горела она столь неистово бурно, что нечего было и надеяться снова уснуть. Он прислушивался к храпу кузнеца и ровному дыханию Пьера и Жана. На миг он подумал о Мари, спящей в соседней комнате вместе с Клодией и Леонтиной. Спит ли она сейчас, она, что всю жизнь прожила в родительском доме, потом в Лявьейлуа, где тоже была всего одна-единственная комната?

Бизонтен посмотрел в окно, куда пробивался предутренний свет, но свет был слишком слаб, чтобы можно было понять, который сейчас час. Ему представился их вчерашний вечер, мастер Жоттеран и его супруга, оба коренастые и дородные, с большими голубыми глазами навыкате. Их промокшие от дождя плащи сушились у очага, с собой они принесли бутылочку вина, банку варенья и огромный кусок сыра. Он до сих пор ощущал охватившее его в ту минуту счастье, светлое, как полуденный час, хотя горели на столе только две свечи да озарял все вокруг огонь из очага. Снова увиделся ему мастер Жоттеран, когда тот благодарил Мари за прекрасный прием, особенно за заячье рагу, а на прощание даже расцеловал ее.

После их ухода цирюльник нарушил свое обычное молчание и всего в четырех словах подытожил общие чувства:

– И славные же люди!

Ночь уже успела унять свои слезы. Похоже было, что ветерок словно бы шарит по стенам дома. Бизонтен бесшумно поднялся, схватил в охапку всю свою одежду, взял ботинки и спустился вниз. Поворошил золу, разгреб угли и сунул в очаг сухую лучину. Когда он подул в устье печки, по лучине пробежал первый робкий огонек. Вытащив горящую веточку, он открыл крышку своих часов. Было около пяти. Темнота продержится еще часа два, но Бизонтен оделся и вышел на улицу, не дожидаясь положенного часа.

– Они догадаются, куда я пошел, – сдерживая улыбку, пробурчал он про себя.

Весь город еще спал в объявшей его предутренней мгле. Только еле брезжущий свет сливал в одну бесцветную однообразную массу небо и озеро. О берег лениво билась волна. Бизонтен пошел вдоль берега и на минуту задержался на пристани. Черные барки казались отсюда несуразно огромными, щетинились лесом мачт, их медленно покачивало, и якорные канаты скрипели и подвизгивали. К запаху дегтя и остывшей золы примешивался запах навоза. Из большой конюшни, стоявшей у самого причала, доносился лязг цепей и глухой перестук лошадиных копыт. Кто-то прошмыгнул по набережной и нырнул в воду. И тотчас же раздалось хлопанье крыльев и нечто вроде жалобного кудахтанья:

– Куд-кудах…

Бизонтен догадался, что покой спящих лысух потревожила крыса, и весь просиял при мысли, что при его-то приближении озерные птицы даже не пошелохнулись. И прошептал про себя:

– Озерные, видать, меня узнали.

Вместо того чтобы продолжать путь по пристани, он вышел на улицу Пюблик и повернул вправо – ему захотелось прогуляться по Гран-Рю. Здесь уже кое-где просыпались окошки, бросая на улицу красноватые пятна разожженных очагов. Запах конюшни был столь же резок, но к нему примешивался запах свежего хлеба и горящих печей. У Бизонтена даже слюнки потекли, но пекарь еще не открывал своей лавочки. На ходу Бизонтен обогнал несколько прохожих, многие из них несли фонари. Он и сам собирался было взять из дома фонарь, да потом раздумал. Ему хотелось упиться ночной темнотою, той, что еще царила в городе. Он то и дело спотыкался о кучу какого-то мусора и однажды чуть не упал, но слишком хорошо было у него на сердце, чтобы хоть разок чертыхнуться. Он только крепче поддерживал висящий на боку ящик, где позвякивали инструменты. Уходя из дому, он захватил из повозки этот ящик, и тяжесть его, давно забытая тяжесть, еще сильнее веселила его душу.

Подойдя к стройке, он первым делом ощупал камень, прикрывавший дыру в стене, где прятали ключ, чтобы тот, кто придет раньше прочих, мог его взять. Ему даже ни на миг в голову не пришло спросить вчера мастера Жоттерана, соблюдался ли этот обычай и по сей день. В углублении лежал большой, холодный на ощупь ключ. И сердце Бизонтена забилось сильнее, когда он распахнул тяжелую створку ворот. Здесь полноправно царил запах опилок. Высились штабеля бревен, которые в этот напоенный влагой, предрассветный тихий час казались еще внушительнее. Он поласкал ладонью брусья, провел рукой по длинной балке и остановился на площадке, где строгали доски. И тут он вспомнил, что фонарь в его времена висел на первой отсюда стойке. Он нащупал его, высек кресалом огонь и зажег фитиль. Не сразу разгорелся дрожащий огонек, а Бизонтен ждал, пока глаза его привыкнут к свету и он спокойно сможет продолжать свой путь. Он пересек площадку, где складывали уже готовые доски, примостил там свой ящик на верстак и сам присел рядом. Стояла нерушимая тишина. Он вслушивался в нее, сдерживая дыхание и бег взбудораженной крови. Нет, он ошибся, неполная была эта тишина. Ее нарушал сон, сон дерева. Еле слышный треск, не то чтобы чье-то присутствие, но тем не менее нечто находившееся рядом, то, что никогда не превращается в шум, но тем не менее не переходит и в полную тишину, потому что здесь течет сама жизнь.

Не трогаясь с места, Бизонтен протянул правую руку. Он нащупал ледяную сталь тисков, потом изъеденные челюсти пресса. Он не спускал глаз с пляшущего в фонаре огонька, но он его не видел. Видел он всю огромную строительную площадку, ее открытую часть, а также часть крытую. Видел площадку, где строгают доски, видел бревна, инструменты, пилы, козлы для распиловки, загородку, где висели тесла, топоры, пилы и прочий инструмент.

Но вскоре тишину словно бы заполнили сотни всевозможных шумов. Вся стройка пришла в движение, как при ярком свете летнего дня. Песнь инструментов сливалась с песней плотников, и Бизонтен узнавал лица своих бывших дружков. Где они, те, с которыми он некогда трудился? Там были французы, швейцарцы, были как и он, жители Франш-Конте. До сих пор они здесь на стройке или, может, чума и война сгубили их всех, как и людей из леса?

Бизонтену припомнились слова дядюшки Роша. Когда накануне вечером Пьер расспрашивал цирюльника, нет ли каких вестей о Сора и тех, что ушли вместе с ним, кузнец заметил:

– Ремесло, порой оно людей разъединяет, но оно же их сплачивает. Те, что ушли, ведь они все крестьяне, значит, и держаться им вместе, а мы, мы другое дело, и остались здесь только все свои.

Когда кузнец произнес слова «другое дело», в глазах его вспыхнула гордость. По его представлениям, под этим «другое» подразумевалось, безусловно, то, что во много раз лучше всего прочего.

Сейчас сюда явятся кузнец, Пьер и Жан. Старику здесь приготовлена кузня и наковальня. Пьер вполне может овладеть плотничьим делом, тем более что Бизонтен уже сумел увлечь его своим ремеслом. Чувствует парень дерево и любит, чтобы работа получалась хорошая. В двадцать пять лет еще вполне можно стать искусным плотником. И хотя Бизонтен ни разу не заводил серьезного разговора ни с Мари, ни с Пьером о маленьком Жане, он уже успел приглядеться к нему и понял, что мальчик наделен всем, что требуется тому, кто займется плотничьим ремеслом. Да и вообще он живой, умный мальчуган. И руки у него ловкие, от природы умелые, и родился-то он в лесу, так что по всем его повадкам, по всему поведению сразу видать, что этот ребенок предан лесу.

Бизонтен думал о Жане, которого он по-настоящему начинал любить, думал он и о Мари, очень уж сын похож на свою мать.

– Похож-то похож, но крепче ее будет. Чувствительный, как и она, только спокойней… Ты станешь добрым подмастерьем, миленький мой Жан.

Голос Бизонтена раскатился по всей площадке, и он на миг даже испугался, что ни с того ни с сего заговорил вслух. Он, верно, долго просидел так, погруженный в свои мысли, потому что, когда он пришел в себя, уже вставал день. Бизонтен двинулся в сторону крытой площадки, но тут распахнулись ворота, вошел мастер Жоттеран, шагнул к нему и сказал:

– Я даже руку в наш тайник за ключом не сунул. Я же знал, что ты придешь раньше меня.

Движением подбородка он указал на фонарь, привешенный к стойке, и добавил:

– Вижу, нынче утром я и впрямь не успел явиться сюда первым.

Они заглянули друг другу в глаза. И оба промолчали.

40

Когда подошли остальные работники, мастер Жоттеран повел кузнеца в конюшню, рядом с которой находилась маленькая кузня и весь необходимый для ковки лошадей инструмент. Старик оглядел все вокруг и, не скрывая волнения, обратился к Жоттерану:

– Видать, уже давненько тут никто не хозяйничал.

– А как же иначе, – подтвердил Жоттеран, – и на нашу долю выпали тяжкие годы. Собственных лошадей приходилось, чтобы подковать, отводить к чужим людям да и порой самому животных чистить. Не было у меня возможности держать кузнеца. Бизонтен может вам это подтвердить.

Старик принялся рассказывать о тех страшных временах, когда более столетия назад кантон Во заняли люди из Берна.

– Мой дед это хорошо помнил, – продолжал он. – Да, невесело тогда приходилось нашим, навидались они виселиц, когда вздергивали десятки мирных жителей, – так и запомнилось деду: повсюду торчат подметки в шести футах от земли. Вы же сами знаете, тысяча пятьсот девяностый год кажется этим птенцам (он кивнул в сторону Пьера и Жана) бог знает какой давностью, а было мне тогда уже пятнадцать лет. Когда депутаты кантона Во должны были высказаться, поддержат ли они женевцев или же оставят их в одиночку защищать новую веру, никто так и не знал, каков будет в точности их ответ. Паписты еще долго тайком отправляли службы в частных домах. В вашем Франш-Конте началась братоубийственная война, но, поверьте на слово, Реформацию так скоро, всего за десяток лет, с корнем не вырвешь.

По задумчивому его взгляду можно было сразу догадаться, что и его память хранит свое нелегкое бремя ужасных воспоминаний, но вдруг он улыбнулся. Лицо его просияло, и он добавил:

– Но наконец после этого лихолетья все начало понемножку налаживаться. Вот тогда-то я поступил к мастеру Жану Барро, по кличке Мишель. А в тысяча пятьсот девяносто седьмом году мы заново перестраивали одну старинную церковь. Как сейчас помню, деньги давали вперед: тысяча триста пятьдесят флоринов – и вдобавок вино. Славная работка. И надо вам сказать, что на сей раз знание евангельских истин нам немало подсобило. Жители Моржа наотрез отказывались посещать мессы, если их служили в церкви францисканцев, потому что она находилась за городской стеной. И к тому же стала она слишком тесна. И уж поверьте мне, все время, пока шла стройка, никто без вина не оставался. Ибо верующие ходили поглазеть, как мы здесь работаем, ну и ради трудов наших оставляли у лестницы бутылочку-другую лучшего винца.

Бизонтен уже десятки раз слышал все эти рассказы, эти истории о борьбе католической веры с новой кальвинистской верой, о годинах голода, чумы, о том, как хлынули сюда французские беженцы, изгнанные папистами, но он умел слушать, хотя сейчас ему не терпелось осмотреть ждущую их новую стройку.

Дядюшку Роша они оставили в кузнице разжигать огонь, а сами двинулись по Гран-Рю, где уже просыпалась жизнь. В эти часы торговцы раскладывают на уличных лотках свой товар. В воздухе стояла аппетитная смесь запахов: кипящих сосисок, виноградных выжимок, свежеиспеченного хлеба, жареных каштанов, дымка, поднимающегося от золы, которую складывали в кучу рядом с отбросами, где роются куры. Длинной вереницей двигались женщины с огромными деревянными ведрами. В городе было всего три фонтана и два колодца, так что многим приходилось вышагивать изрядные расстояния. Водовоз, управляющий мулом, вопил во всю глотку, предлагая свежей воды. Ему вторил крик лудильщика. А Бизонтена забавляло восхищение, с каким его малолетний дружок Жан озирался вокруг.

– Сверху тебе будет еще лучше видно, – заметил ему мастер Жоттеран. – Там еще интереснее будет.

Во дворе, куда они вошли, стояло трехэтажное, солидно построенное здание, как раз на углу Гран-Рю и площади. Напротив находилась Ратуша, а чуть подальше шли лабазы, торговые ряды. В этом квартале все нижние этажи были заняты то под лавчонку, то под богатую лавку. Торговый люд раскладывал на скамьях свои товары прямо под аркадами.

Они поднялись по широкой каменной лестнице с коваными чугунными перилами, а дальше вела обычная деревянная лестница, где многие ступеньки были выщерблены.

– Первым делом, – заявил Бизонтен, – возьмемся за эти ступеньки, а то как бы какой беды не случилось.

– Верно, – подтвердил мастер Жоттеран, – но ты-то ведь не новичок, и нет никакого смысла тебе об этом напоминать.

Бизонтен усмехнулся:

– Мне-то, конечно, напоминать не надо, но объясняю я это для двух моих помощников, потому что эта работа не для подмастерьев.

На самом верху крыши зияла огромная дыра, откуда свисала дранка. Внизу на полу валялась целая куча битой черепицы и обломки стропил.

– Вот дьявол! – присвистнул Бизонтен. – Должно, ядро сюда угодило!

Жоттеран рассмеялся.

– Никакие артиллерийские ядра сюда не падали, – пояснил он, – а просто один толстяк, дородный такой. Сам хозяин. Богатый и скупой к тому же. Пожалел он денег: не буду, мол, плотников звать, – полез на крышу черепицу поправить. Но стропила давно сгнили, и вот вам его работка, да вдобавок еще и ногу сломал.

Бизонтен оглядывал следы причиненного хозяином разрушения.

– Да здесь все кругом сгнило, – уточнил он.

– Верно, кругом… Значит, придется всю кровлю перекрывать. А для этого мне нужен добрый подмастерье.

И началась работа, под сверкающим солнцем, которое, казалось, уже прочно воцарилось в небе над Во. Утром оно разогнало туманы, но к вечеру туман наполз снова и встал словно бы за спиной светила на манер балдахина над кроватью, и солнце погрузилось в эти пепельные дали. С верху кровли Бизонтен ощущал живую жизнь озера и видел неустанное кипение города. Непрерывное движение повозок по улицам, барки с надутыми ветром парусами на озере и у пристани. Крики, возгласы, пенье рожков и щелканье бичей. Даже дым, поднимавшийся из труб, свидетельствовал о том, что всюду жизнь. Когда ветер спадал, все запахи перебивал запах из печи, возле которой болтали женщины, стоявшие в очереди за водой. И за стенами тоже шла жизнь, жили городские мельницы, жили крестьяне, мостившие дороги, виноградари, обрезавшие лозы.

Сама наполненность этой жизни становилась источником радости, а то, что можно было в течение всего дня наблюдать ее с высот кровли, придавало Бизонтену чувство гордости. Другая плотничья артель того же мастера клала крышу на противоположной стороне Гран-Рю, и время от времени плотники перекликались, либо обменивались знаками, либо указывали на что-то происходящее внизу. И голоса их перекрывали городские шумы. Скорее уж были они сродни небесным тучам, чем уличной пыли.

Какой же радостью было очутиться после окончания рабочего дня дома, в кругу своей большой семьи. Кто сидел у очага, кто у длинного ясеневого стола. Перед ужином Бизонтен всегда выбирал минутку рассказать детишкам какую-нибудь забавную историю. Он начал учить Жана грамоте. Как-то Пьер обратился к нему:

– А если я тоже стану грамоте учиться?

– Я просто не решался тебе этого предложить, – ответил Бизонтен, – но штука эта полезная. Когда весь бедный люд, как мы с тобой, научится читать, тогда и весь мир переменится.

Мари спросила его, что, в сущности, он намерен менять в мире, и он поднял на нее смеющиеся глаза.

– Да так, ничего особенного, душенька Мари. Разве что повернуть его лицом к справедливости.

Но Мари, очевидно, не поняла его слов. Она смотрела, как они сидят, склонившись над букварем, и улыбалась. В последнее время она стала реже вспоминать свое родное Франш-Конте. Один лишь цирюльник упорно молчал, но ведь и от природы он был молчуном.

Мари с трудом и не сразу привыкла обращаться к Бизонтену на ты, и все от души хохотали, видя, как она всякий раз вспыхивает до корней волос, но, когда как-то вечером в разговор вмешался кузнец, она залилась краской.

– Никак не возьму я в толк, почему это новобрачные спят в разных комнатах. Если члены Совета узнают о таких штучках, они вас вопросами замучают.

На минутку снова заглянула зима, затянула лужи белым ледком, пролила дожди на озеро, покрыла его муаровой сеткой града, а потом началась уже настоящая весна. Мягкое дуновение шло с юго-запада, и Бизонтен заявил:

– Это ветер-южак. В основном-то он предвещает приход хороших деньков, но часто нагоняет проливные дожди. А там, глядишь, Принц Голубое Око таким станет красавцем, что все горы по нему с ума начнут сходить. И так каждый год. И каждый год у них свадьба идет.

И впрямь пришли добрые денечки, правда, изредка перепадали и дожди, но только лишь для того, казалось, чтобы хорошенько промыть воздух и открыть глазу людей вершины пока еще не видных отсюда гор.

Как-то вечером, когда было особенно тепло, а старики и ребятишки уже улеглись спать, Бизонтен заявил:

– Я лично собираюсь пойти прогуляться.

При этих словах поднялся с места Пьер, потом Клодия и Мари. Они закидали золой два еще горящих полена и вышли, а по пятам Клодии заковылял Шакал.

Опускался тихий вечер. Длинные, разметавшиеся по небу тучи окутывали луну. Город и озеро были затоплены ее молочным светом. То там, то здесь отблеск огня или пляшущее пламя свечи еще жили в окнах, но на берегу не было ни души, только еле слышно дышало озеро. Они шагали в молчании до самого мола, протянувшего в глубь озера свое длинное туловище, усеянное черными корявыми раковинами.

– Дойдем до самого конца, – предложил Бизонтен.

– Иди, если тебе угодно, – отозвался Пьер, – а мне хватает того, что я день-деньской на крышах корячусь, как акробат какой. Если тебе так приспичило сломать себе хребет, пожалуйста, путь свободен.

Бизонтен стоял рядом с Мари. Он посмотрел на нее, потом на Пьера и прочел на его губах улыбку – одобряющую улыбку. Но с места не тронулся. Пьер добавил:

– Слушай-ка, своди на мол мою сестрицу, ей это на пользу пойдет. А мы с Клодией возвращаемся домой. Не хватает еще ей в ее положении падать.

Молодые люди зашагали к дому. Оставшиеся смотрели, как они идут бок о бок, и, когда оба силуэта превратились на фоне вечерней темноты в одно темное пятно, Мари проговорила:

– Они хоть моложе нас, зато благоразумнее.

Бизонтен взял ее за руку и повел было к молу, но она уперлась.

– Ты что, на самом деле считаешь, что мне снова пора ногу ломать?

И так как он привлек ее к себе, она прижалась к нему, уткнулась головой в складки его серого бархатного жилета. Бизонтен приподнял ее лицо, припал к ее губам долгим поцелуем, потом сказал дрогнувшим голосом:

– Нет, незачем нам дальше идти.

И он удержал рвущийся с губ счастливый смех при мысли, что может вспугнуть лысух на том, Савойском берегу, где еще светилось несколько огоньков.

41

Этой ночью Бизонтен тихонько перенес свой тюфяк в маленькую заднюю каморку, где хранились на зиму яблоки и сухой горошек.

И Бизонтен был счастлив. Счастлив, как и с другими женщинами, которых он знал раньше, но, возможно, счастлив еще и как-то иначе, сильнее. В душе он был почему-то уверен, даже твердо знал, что на сей раз это не скоропроходящая случайная любовная связь. И на следующий день на работе он все время твердил про себя: «Стареешь, Бизонтен Добродетельный, стареешь, подмастерье! Скоро скажешь: прощайте, дороги… Да нет, молодеешь. Взял женщину моложе себя, да еще с двумя прекрасными ребятишками, разве от этого мужчина не помолодеет?» И он посматривал на Жана так, как, возможно, никогда еще на него не смотрел.

Днем, когда они с Пьером были одни и оседлали новые стропила, куда собирались класть дранку, Пьер вдруг пристально посмотрел на Бизонтена и сказал ему:

– А знаешь, я счастлив.

Расхохотавшись, Бизонтен заметил:

– Еще бы не чувствовать себя счастливым, особенно когда кладешь головные стропила.

Пьер тоже рассмеялся и продолжал:

– Хоть раз в жизни не валяй ты дурака! Сам отлично понимаешь, о чем я говорю. Но, в сущности, ты прав, ты, по-моему, правильный брус поставил.

И они обменялись тем взглядом, что дороже любого дружеского похлопывания по плечу.

Избегая любого бесцеремонного намека, домашние молча дали понять Бизонтену и Мари, что все в порядке вещей. Разве что в доме стало как-то веселее. И когда Мари заводила разговор об их деревне, Бизонтен останавливал ее:

– Моя родная страна – это дорога. И если тебе взбредет в голову вернуться в родную деревню, прежде чем кончится эта проклятая война, я прямо заявлю, что пора мне собирать свои вещички.

Мари нежно похлопывала его по губам, как бы прося замолчать.

Время от времени приходили к ним весточки, большей частью от возчиков из Сент-Круа или Валорба. И люди эти описывали их край, сожженный огнем и залитый кровью, сгоревшие города и вытоптанные нивы. Утверждали даже, что Ришелье велел сжигать леса, где прятались жители Франш-Конте. Говорили они также о превращенных в пустыню местностях, где земли лежали непахотные. Рассказывали о заброшенных кузницах и солеварнях, о нищете, голоде, бедах и смерти.

Старики вздыхали:

– Так мы и помрем, не увидев родимого края. К тому времени, когда кончится война, нас уже в живых не будет.

Слушая все эти разговоры, Бизонтен обычно молчал, но, оставшись наедине с Мари, он ласково уговаривал ее:

– Я понимаю, какое это горе для тех, кто никогда не покидал свою землю. Но скоро я научу тебя быть счастливой везде, где только люди любят друг друга. И в конце концов приучу тебя тоже любить озеро, как я его люблю И ты увидишь: чем больше людей любят друг друга, тем сильнее крепнет любовь. Нет, ты скажи, разве не прекрасна любовь такая же необъятная и такая же глубокая, как это озеро?

– Ты все всегда к одному – к смеху сводишь, – говорила она.

И Бизонтен был счастлив, он чувствовал, что мало-помалу и ребятишки, и Пьер, и Клодия, и даже Мари поддались очарованию озера, беспрерывно меняющегося, ни на минуту не остающегося спокойным. Все они, как и сам он, зорко следили за нравом озера, за этим неустанным движением, вовлекающим даже Савойские Альпы с их еще снежными вершинами, которые, казалось, то приближались, то уходили вдаль, покорные этому вечному дыханию вод.

Часто они вспоминали о Блонделе и Ортанс, но новостей от них все еще не было. А потом как-то ночью, когда туман пал на город, тяжко придавив его своим безмолвием, их разбудил лай Шакала. Бизонтен вскочил на ноги. Там, внизу, кто-то свирепо тряс дверь. Он поспешно спустился вниз, схватив в охапку свою одежду.

– Кто там?

– Ты Бизонтен Доблестный?

– Я.

– Тогда отворяй. Я от Блонделя.

Мари тоже поднялась и, приводя себя в порядок, крикнула:

– Я сейчас спущусь.

Бизонтен зажег свечу, и перед ним возник человек в синих потертых штанах, в серой залатанной рубахе и в желтом плаще, плотно набитые карманы плаща хлопали его по ляжкам. Был он невысок ростом, но широк в плечах и плотно сбит, с огромными загорелыми ручищами, сплошь заросшими густой черной шерстью, что невольно сразу же бросалось в глаза. Лицо его тоже было такого же темно-коричневого цвета, как и руки, был он бородат и черноволос. Голос у него был хрипловатый и густой, под стать всему его облику.

– Надеюсь, ваш пес не перебудит весь город, – проворчал он.

Бизонтен прислушался. Какая-то собака у пристани отозвалась на лай Шакала, но кругом все было тихо. Он хотел было запереть дверь, но незнакомец приказал:

– Не надо. Иди за мной.

Чувствовалось, что незнакомец разгорячился от быстрой ходьбы и тяжело дышит.

– Куда идти? – спросил Бизонтен.

– На берег. Я вам кое-чего привез.

– Сейчас возьму фонарь.

– Нет. Не надо света.

Не раздумывая долго, Бизонтен последовал за незнакомцем. Туман по-прежнему стоял плотной завесой, но сквозь нее просачивался молочно-белый свет, предвестник луны, щедро разливавшей свое сияние там, в высоте. Они пересекли мощеную пристань, спустились на песчаный берег, усеянный галькой. Незнакомец поднял с земли канат и с силой потянул на себя. Бизонтен различал темную громаду лодки, медленно продвигавшейся к берегу. Нос ее врезался в прибрежный песок, и как раз в эту минуту до него донесся всхлип, замолк на минуту, потом перешел в плач.

– Скорее, – шепнул незнакомец. – Надо действовать быстро, а то они начнут хором вопить.

Бизонтен все еще не мог прийти в себя от изумления, он уже окончательно ничего не понимал. Он взял хныкавшего младенца и потихоньку стал укачивать его.

– А двух не удержишь? – спросил незнакомец, передавая ему второго младенца, к счастью спавшего крепким сном. – Иди вперед, а я за тобой.

Он вынул из барки большую корзину и ловким движением приладил ее себе на голову. Левой рукой он придерживал эту шаткую ношу, а в правой тащил огромной тюк Так они добрались до дома, и, когда незнакомец поставил на пол корзину, Бизонтен увидел в ней еще трех спящих младенцев.

– Дрыхнут, что твои сурки, – усмехнулся незнакомец. – Надо прямо сказать: чтобы они у меня не голосили по дороге, я перед отъездом напоил их молоком, и, хотя молока они уже давненько не видывали, я для верности туда виноградных выжимок еще подбавил.

Бизонтен по-прежнему укачивал на руках того, первого, что плакал. Незнакомец провел своей мохнатой лапищей по вспотевшему лбу и добавил:

– С этими особой заботы у вас не будет, с этой пятеркой-то, их уже от груди отняли. А вот в прошлый раз мне навязали тройку чуть ли не новорожденных. Пришлось им кормилиц искать. И поверь мне – дело это нелегкое. К счастью, со мной был Блондель. И нашел, представь, даже раньше, чем мы до Бьера добрались. Ну и ловкач, ей-богу!

Он озирался вокруг, совсем как собака, принюхивающаяся к каждому уголку в поисках куска.

– Это еще не все, – произнес он, – но я целых два часа весел из рук не выпускал. Я бы охотно чего-нибудь перекусил. Не то чтобы я с пустыми руками к вам явился, но вот от горяченького не откажусь, если только есть что-нибудь готовое.

А так как в это время с лестницы спустилась Мари, незнакомец обратился к ней:

– Ты ведь Мари, верно? Дай-ка мне чего-нибудь поесть.

Не переставая болтать, он положил свой тюк на стол и развязал крепкий кожаный ремень, которым он был стянут. При свете свечи они разглядели огромный сверток, там, закутанный одеялами и детскими вещами, лежал кусок мяса величиной с коровью голову.

– Это бычина, – пояснил незнакомец. – И уж поверь мне, на славу просолена.

Бизонтен то и дело переводил глаза с этого куска мяса на широкое лицо незнакомца. Мари взяла одного младенца на руки, потом осмотрела тех, что спали в корзине. А Бизонтен, еще так недавно считавший все это сном, теперь уже понял, что все это происходит на самом деле. От Блонделя любого можно ожидать.

– Но… Но эти крошки… – пролепетала Мари.

– А сейчас согрей-ка, что у нас есть, – посоветовал ей Бизонтен, кладя ребенка в корзину. – Этот человек голоден.

Но Мари все еще не сводила взгляда с корзины, поглядывая временами на малыша, которого держала на руках, и тихонько приговаривала:

– Какие маленькие, совсем малютки…

Незнакомец расхохотался во все горло:

– Да ты особенно не горюй, все они тебе предназначены. Обратно я их не заберу. Впрочем, каждый по-своему им служит.

Бизонтен, подкладывавший поленья в очаг, обернулся и взял из рук незнакомца записочку, которую тот вытащил из-за голенища своего насквозь промокшего сапога. Он подождал, пока Мари повесит на треногу котел, и прочел громким голосом:

«Брат из Франш-Конте. Прибывший к вам человек зовется Барбера. Когда он не в…»

Подмастерье замолк.

– Валяй, валяй, – подбодрил его Барбера. – Читать я не умею, но знаю, что там написано. Он пишет, что я… Валяй, я все наперед знаю.

Бизонтен, невольно слушаясь, продолжал читать, и каждое произнесенное им вслух слово Барбера сопровождал утробным смехом.

«…когда он не в тюрьме, он занимается контрабандой, пьет; он может ударить ножом, и полагаю, что он при случае вполне способен и своровать. Но сердце у него такое же вместительное, как его желудок, желудок пьяницы. Увидит ребятишек, гибнущих от холода и голода, и места себе не находит от жалости. Переправляет их через леса и горы в светозарную землю, там, где вы сейчас находитесь. На сей раз у него семеро, и все в неважном состоянии. Ему поручено найти добрых людей, которые согласились бы их взять. Ежели он сразу таковых не найдет, он отправится к вам. Берегите этих детей, они дар небес. Мы с Ортанс прибудем через два-три дня, привезем с собой новые сокровища. И рассудим, что и как. Ваш брат из Франш-Конте, Александр Блондель».

Барбера стянул сапоги и сел на табуретку. У пылающего очага он грел свои здоровенные широкие ступни, даже пальцы ног были густо покрыты черной шерстью, как и пальцы рук.

– Ты на лодке приплыл?

– Да.

– А откуда ты приехал?

– Из Бюшиллона. Там я своего мула и оставил. У одного дружка. Он мне говорит: «Смотри только в Морж со своими писклятами не суйся. Там их живо в карантин упекут, да и тебя в придачу». А так как у него лодка есть, я и говорю: «Тогда я озером проберусь». Но он хоть бы что. Вижу я, неохота ему мне свою лодку давать, я и взял другую. Не знаю даже чью. Но я ж ее верну. Это уж точно. Там же мой мул у них остался, словно бы в залог.

Говорил он не торопясь, спокойно, а Бизонтен и Мари тем временем разглядывали малышей.

Было им примерно от восьми месяцев до полутора лет. Все худенькие, только у одного лицо было пухлое и даже вроде румяное.

– Да вот этот, видать, болен, – сказала Мари.

Барбера подошел к ней.

– Это не мальчик, а девочка, – пояснил он. – Она обожженная, еще двое таких у меня было, да они дорогой померли.

– Двое померли?

– Да, – подтвердил он. – И это уж не в первый раз. Потому-то я и не мог приехать раньше. Не брошу же их на обочине дороги, чтобы их зверье растерзало. Значит, нужно было их похоронить. А земля насквозь промерзшая, чуть себе нутро не надорвал.

– Дня два или три мы их у себя подержим, – вмешался Бизонтен. – Но ведь узнать могут. А что, если спросят, откуда они у нас.

Барбера расхохотался, осушив разом стакан вина из виноградных выжимок:

– А ты им скажешь, что они, мол, из озера вышли. И правду ведь скажешь.

Бизонтен тоже рассмеялся:

– Узнаю нашего Блонделя. Говорит, что приедет, пусть мы, мол, бережем ребятишек и держим их у себя.

Двое маленьких проснулись. Один захныкал, другой молча испуганно водил вокруг огромными глазенками.

– Этот самый старший, – пояснил Барбера. – Должно быть, больше года ему. Похоже, что нашли его в амбаре, а амбар почему-то взял да и не загорелся. Так и валялся он под грудой мертвецов. Ну и ничего сказать не может. Даже не хнычет. Видать, немой останется. Это еще не самая страшная беда! У, сволочи проклятые!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю