Текст книги "Свет озера"

Автор книги: Бернар Клавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Огромные кулаки его сжались, лицо посуровело, но тут же, когда он нагнулся к ребенку и стал над ним ласково причитать, губы его тронула улыбка, в глазах засияла несказанная нежность.

– Ну, ну, ты же наш, из Конте. А сейчас, видишь, ты у жителей Во. Но тебя нужно хорошенько подкормить. А то одни кости да кожа остались.

Малютка, казалось, слушал его слова, но напряженно и испуганно глядел куда-то в одну точку. Рядом с ним по-прежнему хныкал его маленький сосед, и Мари сказала Бизонтену:

– Возьми этого малыша на минутку, я сейчас сварю мучную похлебку. Молоко есть, подолью туда.

Барбера поднялся, подошел к очагу и повернул другой стороной свои сапоги поближе к огню. Потом тяжело опустился на чурбак и принялся хлебать из миски фасолевую похлебку. Мари тем временем уже перемешивала муку с водой в маленьком медном котелке. Взглянув на развернутый на столе тюк, Бизонтен спросил:

– А мясо это откудова?

– Это вам, – ответил Барбера.

– Да нет, я спрашиваю, откудова оно?

– Это уж не твоя печаль. Просто подарок. Бери мясо и не морочь себе голову такими пустяками.

– Спасибо, – поблагодарил Бизонтен.

Барбера хохотнул:

– Не за что. Мне оно ничего не стоило. Бывает, по пути попадаются люди, у которых всего в излишке. А так как у других всегда чего-нибудь да не хватает, то и стараешься как-то уравнять одних с другими. Только все дело в том, что те, у которых всего в излишке, жрут за десятерых и никакая хворь их не берет.

Мари удивленно переглянулась с Бизонтеном. Хорошо размешав муку, Мари подошла к очагу, держа в руках котелок, и попросила Бизонтена:

– Подгреби, пожалуйста, мне углей под треногу.

Бизонтен подгреб уголья, и Мари поставила на них котелок, усердно помешивая муку деревянной ложкой. Время от времени они оба с Бизонтеном посматривали на гостя, который сосредоточенно жевал, весь поглощенный жаркой игрой огня. Казалось, взгляд его устремлен вдаль.

– А какое у вас ремесло? – спросила Мари.

Барбера что-то глухо проворчал, дыхнул себе в бороду и спокойно ответил:

– Покупаю и продаю, как любой купец. Только покупаю в одном месте, продаю в другом. Вот, скажем, – и он снова хохотнул, – тебе соль нужна, а у меня ее два мешка в лодке. Из-за нее-то я и пустился в плаванье. Соль, она для одного мельника из Моржа. Вот-то он ахнет от удивления. Отсюда он меня и не ждет. Обычно я сухим путем на муле приезжаю. Но с этими писклятами – дело опасное.

Подумав немного, он добавил:

– Если бы всегда туман был как нынче ночью, я бы на лодке до вас добирался. Оно, конечно, неплохо. Да ведь я не лодочник.

Он показал Мари свои натертые до крови ладони.

– Надо бы их чем-нибудь смазать, – посоветовала Мари.

– Смеешься, что ли. Я хоть не лодочник, но и не девица.

Он снова взглянул на свои ладони и расхохотался так громко, что разбудил остальных младенцев. Все они дружно захныкали, и в комнате поднялся невообразимый гвалт.

– Вот чего я опасаюсь, – проговорил Бизонтен, – если люди услышат, они сразу все поймут. Да еще ты грохочешь как оглашенный!

Барбера откашлялся, плюнул в огонь и произнес, трясясь от все еще не унимавшегося смеха:

Я об Ортанс вспомнил… На Блонделя она глядит как на самого господа бога. Ну, я и подумал, если бы она на мои ладони сейчас посмотрела, наверное, решила бы, что перед ней Иисус Христос. Чего доброго, влюбилась бы в меня!

Он вдруг замолчал, задумался. Покачал головой и добавил:

– Шучу. Но таким уж я на свет божий родился. Конечно, я-то перед Блонделем на колени не встану. И все-таки здорово он меня зацапал. Показал мне младенцев при последнем издыхании. И велел мне взять одного на руки. И сам уставился на меня своими глазищами, тут уж совсем голову потеряешь. И еще заговорил, а ты сам знаешь, какой у него голос, будто из недр земных идет. И потом велел Ортанс со мной поговорить. И она тоже меня здорово зацапала. И я, разнесчастный дурень, вот он, с младенцами разъезжаю. Ты мне скажешь, я с соли начинал, но недолго с ней возился. По-другому дело пошло. Я на семена перешел. Потому что, поверь мне, жители Франш-Конте дохнут с голоду на куче золота. А за семена тебе в двадцать раз дороже платят. Некоторые даже ведут торговлю с Брессом. Но это дело опасное. От кардинала особое запрещение вышло. И кого поймают, тому сразу петлю на шею…

Он поднялся и присел на корточки около детишек, которых Бизонтен тщетно пытался успокоить. Барбера взял на руки самого голосистого и посадил его на сгиб локтя, так удобнее было его убаюкать.

– Этот мерзавец кардинал, – злобно прошипел он, – поклялся всех жителей Франш-Конте с голоду уморить. А проклятый Блондель поклялся спасти семена… И вот я, как последний дурак, перевожу семена, чтобы они не погибли.

И он зашагал взад и вперед перед очагом, притоптывая время от времени босыми ногами об пол, словно собирался пуститься в пляс. Младенец постепенно успокоился, а за ним утих и тот, которого Бизонтен держал на руках.

– И все-таки, – вздохнул контрабандист, – родился ты, скажем, по эту, а я по ту сторону горы, разная у нас получится жизнь. Вроде бы и не поверишь этому, а так-то оно так. Все равно, как бы мне сказали, что в один прекрасный день я буду контрабандой младенцев развозить, да еще задарма, вот бы я, черт меня побери, расхохотался бы.

42

Плач младенцев разбудил обоих стариков, и они тихонечко спустились с лестницы, так и не сняв ночных колпаков, натянутых на самые уши. А через минуту явился и Пьер. Пришлось им все объяснить, и цирюльник заявил, что он сейчас осмотрит детишек. Пока они вместе с Мари распеленывали младенцев, кузнец поглядывал на них так, словно не знал, к чему приложить руки, и все повторял:

– Ну и Ортанс, ну и девушка. Это же чудо какое-то!

Когда с девочки, с той, что кричала громче всех, сняли куски полотна, в которое она была закутана, то оказалось, что вся грудь и весь живот у нее были ярко-красные и гноились одной сплошной раной.

– Боже ты мой, – охнула Мари. – Бедная девочка.

– Это ожог, – сказал цирюльник. – Я такие видел. Дай-ка я ею займусь.

Так как Барбера то и дело выходил поглядеть на свою лодку, Бизонтен предложил ему помочь перенести соль.

– Вот этого, друг, – заявил контрабандист, – этого я ни за что не допущу. И так я вам целую лодку младенцев, то бишь семян из Франш-Конте, подсудобил, но вот соль, если ее у тебя найдут, тебе ох как дорого обойдется. Ведь ты к тому же еще и чужеземец. Быть тебе за решеткой и сидеть там черт-те знает сколько годиков. У меня такое правило: за все отвечаю я сам, но никогда другого не подведу, особенно того, что барыши от этого не получает.

Он заговорил о горных дорогах, о своем муле, о своих схватках с пограничной стражей. И говорил об этом примерно тем же тоном, каким Бизонтен говорил о своих стройках. Он был настоящим сыном гор, жил вблизи от границы и занимался своим ремеслом, ибо и родился-то он для того, чтобы им заниматься.

Когда же разговор зашел о Ду, Мари спросила его, бывал ли он в лесах Шо.

– А как же, – ответил контрабандист. – Я пробирался неподалеку от Доля и даже видел, что там уж совсем чудеса творятся.

– А какие? – спросила Мари, с жадностью вслушиваясь в его слова.

– Кардинал, видите ли, решил уморить с голоду всех жителей Франш-Конте, ну и повел войну с нивами.

– Это-то я знаю, – вставил Бизонтен, – он приказал сжигать хлеба накануне жатвы.

– Это еще что. В прошлом году он не знал точно, будут ли его войска в наших местах, когда хлеба созреют, и решил не ждать. Пригнал с десяток брессанцев, велел их стеречь десятку солдат и приказал косить рожь на траву у самых, что называется, стен Доля. Было это в июне, примерно в середине месяца. Я-то хорошо помню. Ну жители Доля остервенились. А что им, скажите, делать? Высыпало из города на всей, что называется, скорости, должно быть, человек пятьдесят, и все на лошадях. Мне об этом рассказывали. Сам-то я не видел. Уже потом все увидел. Значит, забрали они пятнадцать косарей. Привели в город и через два часа выпустили обратно. Угадай-ка, что они с ними сделали?

Никто не проронил ни слова, а Барбера положил правую свою руку на колено и ребром левой ладони изо всех сил хватил по правому запястью.

– Топором… Правую кисть отрубили. Пятнадцать косарей, понимаешь? Четверо даже померли, уж больно много они крови потеряли. Зато остальные, уж поверьте мне на слово, больше никогда за косу не возьмутся.

Бизонтен представил себе, как из города выходят люди, идут по мосту через Ду, и у каждого отрублена правая кисть, и с каждой льется кровь.

Он заметил, как кузнец потер себе левой рукой правое запястье, но тут заговорил Пьер:

– Мне об этом рассказывали, только не хотелось даже такому верить.

Барбера не торопясь натянул свои сапоги.

– Ну, иду.

– А как же ты до мельницы доберешься? – спросил Бизонтен.

– Не беспокойся обо мне. Привяжу лодку, где впадает река, и дотащу мешки на спине. Мне надо до начала работ на пристани успеть. А то увидят меня на мосту и начнут ко мне цепляться – откуда, мол, я и зачем пожаловал.

Он раскинул одеяла, в которые был завернут кусок солонины, и вытащил из-под них свой длинный зеленый, сильно полинявший плащ. Взял свою мятую, потерявшую всякую форму шапку рыжего меха и нахлобучил ее на черную гриву.

– Готово, – сказал он. – Одеяла я вам оставлю, пригодится под ребят подстелить.

Он снова раскатисто захохотал:

– Я их в одном доме нашел, а в том доме одеял было больше раза в два, чем хозяевам нужно.

С минуту он пристально смотрел на пылающие поленья, потом заговорил, и взгляд его внезапно смягчился:

– Бывает, иной раз попадешь вот так к хорошим людям, так и уходить неохота. Твержу себе: все равно рано или поздно придется тебе где-нибудь да осесть… Оно-то и хорошо бы, а на что жить?

– Если хочешь, останься у нас на денек-другой, – предложил Бизонтен, – от чистого сердца тебя прошу.

Барбера пожал плечами:

– Да разве это поможет?

И все. Потом он открыл дверь. Дверь он не сразу захлопнул. Бизонтен придержал ее и вышел на порог посмотреть, как уходит их нежданный гость. Фигура Барберы сразу пропала в гуще тумана, но шаги его были еще долго слышны, вот он идет по берегу, вот садится в лодку. Затем тишина. Такая же плотная, как эта мгла.

Бизонтен постоял еще с минуту на пороге и прислушался к плеску весел удалявшейся от берега лодки.

– Закрой дверь, – сказала Мари, – комнату остудишь.

Бизонтен вошел в дом, и тут только он впервые отдал себе отчет в том, что произошло, понял, что означает для них появление под их кровлей целого выводка младенцев. На минуту он задумался, потом поглядел на часы:

– Уже четыре, мастер Жоттеран в такую рань всегда на ногах. Пойду-ка к нему, да поскорее. Убежден, что он нам подсобит.

Он вступил прямо в туман, ходивший длинными волнами. Почему-то казалось, будто некий таинственный поток света рассекает эту мглу, стараясь проложить себе путь в толще тумана. Бизонтен ускорил шаг и прошел через пристань, пробрался улицей Сонри, свернул в улочку Курон. В конюшнях уже мелькали огоньки, и туман принес ему запахи тепла. Он быстро добрался до дома мастера Жоттерана, хозяин сразу же отворил ему дверь. Мастер с тревогой посмотрел на Бизонтена, но по мере того, как тот рассказывал, лицо старика светлело.

– Когда ты в такую рань заявился, я уж решил, что у вас невесть какая беда приключилась, – проговорил он.

– Беда-то не беда, – ответил Бизонтен, – но все-таки история малоприятная.

Старик налил Бизонтену маленький стаканчик водки, потом налил и себе.

– Главное – первым делом червячка заморить. Тогда сразу в голове прояснится.

Он поскреб ногтями затылок, потом рука его сползла к уху, и сложенные пальцы так и застыли там.

– Ладно, пойду сейчас к супружнице, сообщу ей, в чем дело, а потом отправимся с тобой к вам.

Почти тут же на пороге появилась госпожа Жоттеран, уже совсем одетая к выходу, и заявила:

– Не нуди зря. Я тоже хочу сама посмотреть. Слышала я, о чем вы здесь говорили, и уже успела одеться, еще прежде, чем ты сказал, что хочешь их видеть. Поторопись-ка ты.

И когда супруг ее отправился в спальню одеваться, толстуха стала расспрашивать гостя, какого возраста эти младенцы и как они себя ведут.

– Господи Иисусе, – твердила она без передышки, – пятеро младенчиков!.. Господи боже мой!

Она не добавила: «Ведь это же прекрасно», но Бизонтен догадался, что ее бьет лихорадка, лихорадка радости. Несколько раз она кричала мужу, чтобы он не возился так долго. И когда старик вышел из спальни, он движением подбородка показал на свою супругу:

– Дружок мой Бизонтен, оказывается, еще не все сумасшедшие ушли вместе с Блонделем. Будь моя половина на двадцать лет помоложе, она бы уже давным-давно отправилась вслед за ним. Ей вся эта история совсем голову вскружила.

Когда чета Жоттеранов увидела младенцев, толстуна растрогалась и, не в силах сдержать слез, поведала присутствующим, что у нее тоже было двое малюток и оба умерли.

– Будь я помоложе да и ноги бы мои не сдали, я бы непременно двоих себе взяла вместо тех бедняжек, что призвал к себе господь.

Ее поддержал муж:

– Знай я наверняка, что еще немного поживу на этом свете и успею славного подмастерья сделать, взял бы я мальчика. Денег у нас хватит, можем нанять женщину, чтобы та домашнее хозяйство вела.

– Допустим, вы так и сделаете, – заметил Бизонтен, – а куда остальных-то девать?

– Ваш Блондель чисто сумасшедший, – вздохнул Жоттеран, – но этим безумьем охвачены все те, что тоже борются за его дело.

Они стали обсуждать, как бы помочь лекарю из Франш-Конте, и Жоттеран пообещал сообщить о создавшемся положении магистрату.

– Только ни за что там не скажу, что ребятишки уже в городе, – добавил он. – И тем более то, что я их видел. Скажу-ка я, что ко мне прислали человека и он, мол, предупредил меня, что скоро их сюда доставят. Но пока что нужно их хоть уложить по-человечески. Поторопись-ка устроить им кровать или лежак, чтобы они могли спать спокойно.

Бизонтен с Пьером немедленно отправились за балками и тесиной. В той комнате, где спали Леонтина и Клодия, они сбили широкие нары, где могли бы спокойно уместиться все пятеро младенцев. Те два одеяла, что оставил им Барбера, Мари подстелила вместо тюфяка, а госпожа Жоттеран сходила домой и принесла простыни, чудесные из них могли получиться пеленки.

Утренняя заря принесла с собой ласковый ветерок, который прогнал туман прочь, в иные края. Болтливая толпа некрупных волн, несущих на своих хребтах каемку пены, блестевшей как изморозь, билась о берег. По ту сторону Савойские Альпы, словно покрытые эмалью, четко вырисовывались на фоне неба, уже по-летнему отлакированно-синем. С верхушки крыши Бизонтен то и дело поглядывал на пристань. Всякий раз, когда наступало вёдро, пристань оживала, и он опасался, как бы кто-нибудь из рыбаков или рассыльный, случайно проходя мимо их домика, не услышал бы плач пяти младенцев. Он боялся и за Мари, и за Клодию, и за Леонтину. Уходя на работу, он строго-настрого приказал им запеть что-нибудь или с грохотом передвигать чаны и котлы, когда писклята уж слишком завопят. В ответ они засмеялись, только в глазах Мари застыла тревога.

По горам, вернее, по игре теней на их склонах, вполне можно было следить за тем, как идет время. Впрочем, плотникам со своей крыши отлично были видны часы на воротах рынка и слышно было, как бил в колокол слесарь Симеон, в чьем распоряжении он находился.

Как бесконечно медленно тянулось время для Бизонтена, без конца поглядывавшего то на небо, то на прозрачную лазурь озера, и сотни раз твердил он себе, что ни за что не может такой прекрасный день стать вестником дурных вестей.

К тому же и вечер окунулся, как в ванну, в нежно-оранжевую и лиловатую теплоту, однако мастер Жоттеран явился с грустным видом и гневно сверкающими глазами. Войдя в дом, он скинул с себя верхнюю одежду и резким движением бросил ее на стол. Выражение лица его было необычно напряженное, а лоб прорезали сердитые морщины. Должно быть, он чуть ли не бежал сюда, потому что дышал одышливо, и капли пота как бисеринки выступили у него на лбу под взмокшей седой шевелюрой. Он подошел к очагу, протянул руку к огню, постоял так с минуту, потом зашагал к дверям; прежде чем заговорить, он несколько раз прошелся от двери к столу.

– Мне стыдно… Стыдно за наш кантон, стыдно за наш город… А главное, стыдно за самого себя.

Лицо его, обращенное к огню, было освещено только слева пламенем очага, так как очаг был сейчас единственным источником света. Мари не успела зажечь свечу. Левый глаз его неестественно блестел. Хриплым от гнева голосом он добавил:

– Дело не только в том, что город отказался помочь Блонделю, но еще дал приказ запретить ему вход в Морж если он прибудет сюда с детьми.

Вновь повернувшись к огню, бившему теперь ему прямо в покрытое каплями пота лицо, он вздохнул:

– Мне стыдно за них, но я не желаю, чтобы стыд этот падал и на меня. И хочется верить, что говорили они так лишь потому, что не видели этих несчастных крошек. Не заходя домой, я явился прямо к вам, но я знаю, что моя жена будет со мной согласна… Я все равно решил взять ребенка.

Он замолк, давая слушателям время хорошенько обдумать его слова, потом произнес вроде бы безразличным тоном, хотя чувствовалось, что в глубине души его уже зреет улыбка:

– Учитывая мой преклонный возраст, прошу вас дать мне самого старшего… Хочется мне еще успеть сделать из него славного подмастерья.

Бизонтен поднялся с места. Подошел к мастеру Жоттерану и дружеским жестом приобнял его за плечи своими огромными ручищами. Тут поднялась и Мари, и она проговорила:

– Мастер Жоттеран, разрешите мне вас поцеловать.

Старик плотник даже вздрогнул, до того растрогали его эти слова. Желая скрыть свое волнение, он сказал:

– Хотелось бы мне и сынка своего тоже поцеловать.

Пьер поспешил зажечь свечу, и все поднялись в спальню, где мирно спали младенцы. Стараясь не шуметь, старик разглядывал спящих при неверном огоньке, столь же слабеньком, как жизнь этих изголодавшихся бедняжек, потом вдруг опустился на колени и поцеловал самого крупного мальчика, который негромко пискнул со сна.

Когда Жоттеран поднялся с пола, Бизонтен заметил, что старик украдкой смахнул слезу. Но тут он потер ладонью поясницу и ворчливо заметил Бизонтену:

– Мог бы, кажется, догадаться, что отец будет преклонного возраста, и сделать нары повыше.

Он рассмеялся, и Бизонтен последовал его примеру, но все-таки отбил нападение:

– Это уж мой хозяин так отпустил мне материал. Ведь он малость скуповат и дал дерева в обрез, так что мне не удалось сделать ножки повыше.

Старик хлопнул Бизонтена по плечу, и они обнялись.

– Вот я тебе задам, – добавил Жоттеран, – ты еще смеешь меня скупцом величать, задам тебе хорошенько… Негодник ты, вот кто!

На что Бизонтен заявил:

– Ваш сынок задаст жару, мастер Жоттеран, вам и вашим денежкам… Сами увидите… Увидите сами…

Оба говорили разом, и оба пытались рассмеяться, но смех походил на сдерживаемые с трудом рыдания.

43

Долго они все вместе обсуждали, брать ли мастеру Жоттерану ребенка сегодня же или нет. И все-таки решили, что разумнее всего будет дождаться приезда Блонделя.

– Если в конце недели он не появится, – заключил Жоттеран, – тогда подумаем. Но пока суд да дело, позволю-ка я себе последовать вашему примеру – куплю козу, так что хорошего молока у малыша всегда будет вдоволь, тут уж воды никто не примешает, да еще от одной и той же козы пить будет. А это всего важнее.

Когда Жоттеран ушел, Бизонтен обратился к Мари:

– Нашелся все-таки хоть один, у кого с избытком хватит и любви, и пищи… А что касается других, я почему-то твердо верю, что Блондель сумеет уговорить советников и самого старейшину: мастер Жоттеран славный человек, всем взял, только нет у него такого дара, как у нашего Блонделя. А главное, нет у него… не знаю, как бы лучше сказать, короче, не может он, как Блондель, на вас посмотреть, так что дыханье перехватит… Вот в чем его секрет. И если кто готовится ему дерзостью ответить, пусть лучше на лекаря не глядит, а то слова у смельчака в горле застрянут, что твоя куриная кость.

И с тех пор они стали жить ожиданием. Мужчины, как и обычно, каждый день отправлялись на работу, но Мари из дому не выходила. Каждый вечер являлась чета Жоттеранов полюбоваться на своего малыша, и старик всякий раз добавлял:

– Видишь, Бизонтен, я же знал, что правильно сделал, купив лес. Те стволы, что ты отметил, их мой молодец свалит. Видишь, мы для него все приготовили.

Бизонтен то и дело бросал взгляд на Мари, баюкавшую на руках обожженную малышку. И думал: «Как же и когда она приступит к этому разговору?»

И вот как-то вечером, когда они сидели одни в своей комнате, Мари заговорила:

– Если Ортанс с Блонделем не приедут, просто представить себе не могу, что с младенцами будет, но ведь малышка-то все-таки обожженная… Наша малышка… Ей-богу… Если бы ты только знал, до чего она миленькая… Бедная моя детка… При таком калечестве…

Бизонтен нарочно сердито нахмурил брови:

– Малышка, малышка… Ну и что? Что, я спрашиваю? Не могла по-человечески сказать, так, мол, и так, хочу ее себе оставить? Значит, ты хочешь, чтобы наш первый ребенок был не от меня и не от тебя? Ослица ты, вот ты кто, неужто я нары сбивал, чтобы они пустые стояли. Честное слово, издеваешься ты надо мной, что ли!

Оба они расхохотались, а когда они сообщили эту новость остальным, те охотно присоединились к их смеху.

– Стало быть, – сказал Пьер, – когда наш Чудесный Безумец явится, у нас останется всего трое ребят…

Бизонтен прервал его.

– Дурачок! – воскликнул он. – Неужто ты воображаешь, что те двое явятся с пустыми руками? Голову даю на отсечение, они еще новых привезут, и я уже давно подумываю, не отправиться ли мне вот прямо сейчас за досками: по-моему, пора нам еще вторые нары сбить.

Говорил он шутливо, но и впрямь опасался, что Ортанс и Блондель явятся с новой партией младенцев. Да и Мари тоже встревожилась не на шутку, так что Клодии пришлось ее успокаивать: глядя на Мари простодушным взором, она твердила:

– Ты его еще плохо знаешь. Он все может. Всего, чего он хочет, он непременно добьется.

– Я тоже его хорошо знаю, – добавил Бизонтен, – такой сумеет в открытые ворота войти, и никто его даже не заметит.

Бизонтен не ошибся. Блондель постучал в дверь на рассвете следующего дня.

И Бизонтен даже испугался, увидев его изможденное лицо. При такой худобе глаза его, казалось, приобрели еще большую силу, а взгляд почти неестественную остроту. Протянув к хозяевам руки, казавшиеся при свете очага совсем прозрачными, он воскликнул:

– Друзья мои! До чего же я рад вас всех видеть!

Он подошел поближе и спросил:

– А как детишки?

Мари указала ему на второй этаж.

– Наверху, им там тепло…

Только после этих слов Блондель расцеловался с хозяевами и сказал им, что решил отправить Ортанс вперед на повозке, так оно было безопаснее. Поскольку стража запретила ей въехать в город, так как она везет еще девять ребятишек, она поехала в обход. А он один без вещей спокойно вошел в город в толпе крестьян, идущих на ярмарку.

Бизонтен рассказал гостю о том, что здесь у них происходило, и лекарь чуть не до слез растрогался, узнав, что Жоттераны и Мари решили взять себе – старики старшего мальчика, а Мари бедняжку обожженную девочку. Тут он обхватил голову обеими руками, оперся локтями о стол и задумался. Даже в складках морщин залегла неистребимая усталость, а длинные волосы, откинутые назад, казалось, еще больше прошили седые пряди. Неподвижно глядел он на пламя очага сквозь парок, подымавшийся из миски с горячей похлебкой, которую только что подала ему Клодия.

– Да вы кушайте, – твердила Мари, – подкрепитесь хоть немножко.

Блондель машинально проглотил ложки две-три, потом, словно над головой его раздался удар грома, выпрямился, поднес руки к вискам, потом протянул их вверх повернутыми ладонями к небесам.

– Знаю, – воскликнул он. – Знаю теперь, что делать. Вы мне поможете, и все будет хорошо.

Он перешагнул через скамейку, так ему было удобнее говорить, меряя комнату неровными шагами.

– Обожженная малютка еще слишком слаба и к тому же еще не поправилась, поэтому и речи не может быть, чтобы ее с собой брать. Пусть останется дома с Клодией. А всех остальных ребятишек мы уложим в корзину. Эх, если бы нам удалось раздобыть ручную тележку.

– У нас на стройке такая есть, – заметил Бизонтен.

– Прекрасно, значит, нужно за ней пойти. И я тоже пойду, хочу увидеть вашего друга Жоттерана. Значит, времени терять нам нельзя.

Он уже распахнул было дверь, но тут Мари остановила его.

– Но ведь вы ничего так и не поели!

Он махнул рукой, как бы говоря, что все это пустое, и вышел. Бизонтен последовал за ним, не успев даже зашнуровать ботинки.

– Эй, подождите минуточку! – крикнул он. – Куда это вы так спешите?

– К твоему Жоттерану, черт побери!

– Но это совсем в другую сторону. Дайте мне хоть ботинки дошнуровать.

Он поставил ногу на тумбу, и, пока возился с ботинком, лекарь нетерпеливо топтался за его спиной и объяснял, что им придется делать. Слушая его, Бизонтен думал про себя: «Совсем рехнулся! То, что он задумал, – это же чистое безумье. И я, я тоже иду с ним, и даже слов нету у меня, чтобы хоть попытаться его образумить!»

Они пустились в путь, и всю дорогу Бизонтен старался удержать Блонделя, который несся чуть ли не бегом.

– Неужели вы хоть одного дня не дадите себе передохнуть как следует? – обратился он к лекарю.

Блондель поднял на него удивленный взгляд.

– Передохнуть, – повторил он. – А что это, в сущности, значит? Разве детишкам, что ждут меня под развалинами домов, под бездыханными трупами своих родных и односельчан, разве долго осталось им дышать. А разве дышат те тысячи и тысячи детей, которых уже долгие годы убивает война, опустошающая наш родной край?

Они заглянули к Жоттеранам, Блондель завел с ними беседу и говорил все с тем же пылом, что в доме Бизонтена. Потом отправились на стройку и привезли домой расшатанную тележку. Когда они наконец добрались до рынка, Блондель широким жестом руки обвел необъятный простор озера и пристань, уже пробуждающуюся под первыми лучами солнца. И голосом, перехваченным радостью, он бросил:

– Эта заря – видение райских рассветов. День, что родится в небесном свете, не может нас обмануть! Создатель с теми, кому он освещает путь.