Текст книги "Конвейер неправильных желаний (СИ)"
Автор книги: Beatrice Gromova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Живо в класс по своим местам! – рыкнул он, впуская нас.
– У кого-то ПМС, – хихикнул парень мне в ухо, пропуская вперед. И, кажется, учитель это услышал, потому что ну не мог Колчанский навернуться на ровном месте и приземлиться прямо на меня. Да так, что лицом упирался мне четко в живот. Слава Вселенной, что не ниже и не выше, а то вышло бы неудобненько…
Класс прорвало взрывом хохота, да и сам парень смеялся мне в живот, придерживая за талию. Учитель злобно ухмыльнулся и прошел мимо нас к своему столу, привычно закидывая ноги на столешницу.
Отсмеявшись, Паша поднялся сам, а потом и помог подняться мне, и я, прихрамывая, села за свою первую парту. Милы снова не было, и я уже начала беспокоиться за девушку.
Зевнув, незаметно отпила кофе из кружки и начала доставать учебники.
– Итак, раз все наконец-то собрались, – он недобро сверкнул глазами в мою сторону, – то у меня для вас объявление: сегодня у вас будет сразу два урока русского, потому что ваш физрук засинячил в одиночку, не позвав с собой даже меня. – Наверное, ему эта шутка показалась остроумной, как и большей половине класса, но я в ней ничего особенного не увидела. – Поэтому сейчас открываем учебник на сто шестьдесят седьмой странице и списываем номер двести двадцать три, кто первый спишет и отметит все орфограммы – тетрадь мне на проверку, поставлю оценочку. – И он подмигнул сестрам Донцовым, которые согнали главных ботаников нашего класса с первый парты и сейчас сами восседали за ней прямо напротив учителя. Девушки сразу изобразили кокетливое смущение, которое выглядело совсем не мило, а очень вульгарно.
Быстренько списав текст, предложений на шестнадцать, и отметив все орфограммы, отнесла простенькую зелененькую тетрадку учителю. Скептично приняв рукопись, он открыл её на нужной странице и принялся глазами бегать по тексту, сказав мне возвращаться на место.
Пожав плечами, развернулась на пятках и, на ходу оправляя задравшуюся юбку, села за парту и достала листочек с текстом. Подключив наушники к телефону и включив трек, под который должен был быть текст, стала прогонять слова и подгонять их под мелодию. Даже выбрала два идеальных момента, в которых текст припева будет смотреться очень органично и красиво, и стала набрасывать примерный текст.
Терпенья… верь мне, я… научу тебя всему…
Враг мой…
В дерьме прям… ведь меня… не получится ему…
Тут победить. Я уверенно вам… Выдам вердикт, что намерен я в хлам…
Сашу снести… И момент настиг…
Вот после этого припев будет просто шикарно звучать! И имя оппонента Колчанского звучит символично.
Вообще, ненавижу писать стихи, но это не отменяет того, что это у меня достаточно хорошо получается, и где-то даже валяется ненужная толстая тетрадка, исписанная разнообразными стихами и отдельными четверостишиями.
Уже шел второй урок, класс до сих пор списывал пресловутый номер по русскому, а учитель досконально изучал мою тетрадь – долго он что-то – когда влетела замученная жизнью завуч.
– Громова! – проорала она на весь класс, заставив уставших учеников оторвать головы от тетрадок и с интересом смотреть то на меня, то на женщину, которая держала на руках непомерно много документов. – Ты же на вокал пять лет отходила!
– Ну было дело, – нахмурилась я, понимая, к чему она клонит.
– Вот и замечательно, спой-ка что-нибудь, тебе же уже можно петь? – спросила чисто для проформы. Ей плевать на моё здоровье, просто она старается спасти свою работу, чтобы потом ей директор по голове не настучал.
– Простуда прошла года два назад, – подтвердила я под хихиканье класса. И вот ему бы промолчать, но кто же учил Александра Андреевича такту, м?
– Громова, ты поёшь, что ли? – насмешливо захохотал он, пряча ноги под стол, пока завуч не заметила его вольностей.
– А что в этом такого удивительного? – Кажется, скоро хмурить брови станет моей привычкой.
– Ну, просто, у тебя голос такой… не поющий… – смутился он.
– Нормальный у меня голос! – возмутилась я. – У Вас он тоже не фонтан, но я же не жалуюсь!
– Ой, Громова, кто бы говорил! – воскликнул он, приподнимаясь со стула.
– Я бы говорила, Александр Андреевич, если бы Вы не перебивали! – горячо откликнулась я, тоже вставая.
– Так, отбросили баталии, – осадила всех завуч. – Громова, быстренько что-нибудь напела, и я побежала.
Я на мгновение растерялась, а потом повернулась к Колчанскому, как бы спрашивая. Он вопросительно приподнял брови, и я помахала листком с моим припевом. Просияв, парень достал колонки и начал искать нужную песню.
Заиграл уже приевшийся минус, и парень мотнул почти в конец.
Заиграл спокойный мотив, и парень заговорил, разбавляя музыку своим голосом:
– Терпенья… верь мне, я… научу тебя всему…
Враг мой…
В дерьме прям… ведь меня… не получится ему…
Тут победить. Я уверенно вам… Выдам вердикт, что намерен я в хлам…
Сашу снести… И момент настиг…
Пара секунд, и вступила я:
– Саш, мы преподали урок,
И вот на батле кончается твой Time.
Ты всех врагами считал, но заблуждался,
Парнишка, goodbye!
Кто-то корону надел тебе поспешно,
Скорее снимай.
Учиться нужно у всех, а лучше у нас, – пропела со всей душой, смотря в глаза прямо заносчивому учителю, показывая ему его место. Никто не смеет унижать меня просто так! Для этого есть Инесса и Люба, их хватает за глаза! Как только замолчала я, вступил со своей частью Паша, быстро и вполне внятно зачитывая. Ученики удивленно смотрели на зачитывающего текст Колчанского. Правильно, они же даже и подумать не могли, что такой, как Паша, увлекается этим. Да, мой припев сюда очень идет.
Третий куплет закончился, и пришлось снова вступать мне:
– Саш, мы преподали урок,
И вот на батле кончается твой Time.
Ты всех врагами считал, но заблуждался,
Парнишка, goodbye!
Кто-то корону надел тебе поспешно,
Скорее снимай.
Учиться нужно у всех, а лучше у нас.
Саня, это конец, ты сам это понял, это конец,
Ты сгинул в этом бою,
Тебя больше нет, – с чувством протянула я. Усмешка не стиралась с лица этого самодовольного хама, будто я ему тут любовную руладу посвятила! Бесит! И, каюсь, последнюю часть припева придумывала на ходу. Ну просто выбесил меня этот урод со своей самодовольной рожей. Не поверил он, видите ли, в мои вокальные способности!
Радостный припеву Колчанский подскочил с места и, оторвав меня от земли, от души прокрутил под аплодисменты класса.
– Бяту-усик, ты просто космос! – Меня поставили на пол, отобрали листок с текстом и, поцеловав на прощание в лоб, ускакали к себе за парту радоваться обновке.
– Замечательно, Громова, выбираешь песню сама. Репетировать можешь начать за две недели до праздника. Или когда тебе будет удобно, – протараторила завуч и развернулась на толстенных каблуках, чтобы тут же столкнуться со стоящим в проходе Антоном.
– Эм, кхм, можно мне Беатрису на пару минут? – спросил он у учителя и, не дожидаясь кивка, поманил меня пальцем и вышел под томные охи-ахи девушек.
Ну да, такой шикарный персонаж, как Антон, не мог вызвать иной реакции. Нежно-голубой ирокез, заплетенный в косички, красная рубашка в клеточку с завернутыми по локоть рукавами, и темные джинсы. Да и сам парень был хорош собой, а про накачанное тело я вообще молчу.
Виновато посмотрев на Александра Андреевича, который просверлил в моей голове лишнюю дырку, я выскочила из кабинета прямо в объятья Грачеева.
– Антон, ты чего тут? И как ты кабинет нашел? – удивленно спросила я, а удивляться было чему, потому что наша школа – настоящий лабиринт.
– Очень просто, Бяточка, я посмотрел номер твоей школы в документах на работу в баре, а потом – расписание, которое на первом этаже висит.
– Да, но как кабинет нашел?
– Бята, ты меня обижаешь! – Он положил руку мне на макушку, и этот жест почему-то показался мне очень покровительственным. – Я раньше учился тут. Между прочим, с золотой медалью закончил, а сейчас на юриста на заочке учусь, потому что сестра мелкая дома!
– Вау, а я и не догадывалась о таких аспектах твоей биографии, – удивленно выдохнула я, а потом спохватилась: – Ты чего, кстати, пришел?
– Так ты вчера из клуба улетела и расчет не забрала у Палыча, вот он и попросил меня тебе занести. Хотели запрячь Ким, но у нее своя какая-то трагедия дома. – Он почесал затылок и достал из заднего кармана простенький белый конверт. – Первые полгода зарплату будешь получать в конвертах.
– Четырнадцать тысяч? – удивленно ахнула я, когда пересчитала сумму.
– Что, мало? – лукаво усмехнулся парень, переступая с ноги на ногу.
– За четыре отработанные ночи это офигеть как много! – замахала я руками. – Тем более для меня! А ты сколько получаешь?
– Ну, у нас у всех расчет каждые четыре отработанные смены, – зачем-то сказал он, а потом ответил на поставленный вопрос. – Ну, двадцать штук, плюс чаевые… Ну, штук сорок за смену выходит…
– Чаевые? – удивленно спросила я.
– Ну да, клиенты иногда оставляют. – Снова этот неловкий жест с почесыванием затылка. – Так, Бятка, не выводи меня из равновесия своими вопросами, – строго сказал он, а потом развернулся и потопал по коридору. – До послезавтра. Сегодня ты отсыпаешься! – И скрылся за поворотом.
Ну вот что за странный человек?
Ещё раз пересчитав деньги и сложив их обратно в конверт, вернулась в класс, где меня уже ждал злющий учитель и какие-то мутные одноклассники.
На негнущихся ногах прошла к своей парте, старясь игнорировать откровенно недобрый взгляд, направленный в мою многострадальную голову, где, по идее, должна была уже просверлиться дырка.
И с чего эта необоснованная агрессия, м? Сначала на Колчанского, потом на Антона. Мне это очень уж не нравится. Это, по меньшей мере, раздражает. И заставляет задуматься об адекватности нашего учителя.
В общем и целом, день прошел неплохо. Страница моего дневника за сегодняшнее число пестрила хорошими, я бы даже сказала, отличными оценками: две пятерки по русскому – одна за тот номер, вторая за домашнее задание. Не зря спать сегодня не ложилась. Пять по контрольной по английскому, единственная из всего класса. Пять по математике, и идеально сданный зачет по обществознанию.
Все двигалось в своем русле, но только маленький червячок, отвечающий за сомнения, постоянно грыз меня изнутри. Я назвала учителя проблядью, а мне за это совершенно ничего не было. Вообще. Даже объяснительной беседы с директором, что было крайне странно. Поэтому, дабы развеять все сомнения, я поспешила узнать обо всём у Одинцовской.
– О Боже, Бятк, он так орал! Мы думали, что у него вена на лбу лопнет от перенапряжения, – тихо смеясь, поведала она. – А после, когда смог связывать слова в правильно построенные предложения, предупредил, что если кто-нибудь что-то скажет или попытается простебать тебя, получит неуд в году. Кириллов пошутил, что ты отсасываешь ему, учителю, за защиту и хорошие оценки, так он на него так зыркнул, что бедный парень подавился воздухом и весь урок сидел аки забальзамированная мартышка.
Что ж, вопрос был исчерпан, только зачем защищать меня? Тем более, так яро.
Сгрызаемая уже другим червячком, я вышла из душного здания школы и попросила водителя отвезти меня в мой любимый магазинчик канцтоваров. Нужно прикупить всяких разных ручек-карандашей, пару тетрадок и подготовительные книжечки. Мне в этом году ЕГЭ сдавать, как-никак. Но я совершенно не чувствую того напряжения, что должен испытывать ученик в такие моменты. Я просто жду, когда проблема подойдет достаточно близко и ударит сзади по голове. Только тогда я начну её решать и, возможно, волноваться. А пока незачем поднимать пыль. Пусть всё течёт своим чередом…
Так как магазинчик находился в большом торговом центре, то я не смогла удержаться от соблазна забежать ещё и в книжный магазин, где пропала на пару часов, выбирая себе идеальное чтиво на вечер. Так что домой я явилась только ближе к шести часам.
Домой, где меня ждал самый ужаснейший сюрприз.
Голубые, льдисто-голубые, почти безразличные глаза скользнули по ногам в плотных черных колготках и по пакетам в моих руках. Вот уж действительно – проблема подобралась слишком близко и ударила по голове.
– Ох, Бяточка, – приторно-сладко защебетала Инесса, подливая нашему нежданному гостю чай, – ты вернулась? А вот это, познакомься, Александр Андреевич, новый репетитор Любочки! Ты же знаешь, ей в этом году важный экзамен сдавать, а она немного отстает по русскому, и великодушный и прекрасный Александр Андреевич согласился ей помочь! – Сама эта “несчастная Любочка” сидела слева от учителя и чуть ли не облизывала его руку, завернутую в рубашку, через которую все равно проступали проработанные мышцы и черные татуировки.
И вот мне бы промолчать, кивнуть и подняться к себе в комнату, но нет, я же не могу держать язык за зубами, поэтому я ляпнула самую ужасную вещь, которую могла только ляпнуть в пределах этого террариума:
– А они Вас шантажировали, или угрожали? – Красноречивый взгляд этих двоих подсказал, что угрожать в скором времени будут мне.
========== 8. “Во все тяжкие. Жаль, что не сериальные.” ==========
Да-а, всё-таки Пустота очень плохо на меня влияет. Просто я не могу найти иного объяснения тому, что я сейчас очень ехидно улыбаюсь и злорадствую над учителем, который вот уже полчаса пытается убедить Любу, что это Шекспир написал «Гамлета», и никак иначе. И что «Гамлет» – это не супер-крутой вид яичницы. Кажется, ещё чуть-чуть, и Александр Андреевич психанёт.
А всё это я слышу потому, что комната инфузориии находится через стену с игровой, в которой я провожу большую часть своего времени, потому что тут освещение хорошее.
Хлопнула дверь в соседней комнате, а я поспешила спрятать ехидную ухмылку и, поправив очки, вернулась к обществу, при этом сбавив немного громкости на плазме, по которой сейчас шёл какой-то забавный сериал. Надо будет потом найти его и посмотреть полностью.
Хлопнувшая дверь игровой заставила вздрогнуть и обернуться ко входу, который сейчас подпирал собой учитель русского.
Александр Андреевич, прикрыв глаза и облокотившись всем телом на дверь, съехал по ней вниз, при этом пробурчав что-то типа: «Да зачем я на это согласился! Чертова Громова, всё из-за тебя!»
– А что я-то сразу? – негромко и возмущенно спросила я, откладывая учебник и всем корпусом поворачиваясь к мужчине, а то шея уже затекла.
Испуганно вскинув голову, он сфокусировал взгляд на моём лице и явно облегчённо выдохнул.
– Громова, ты чем тут занимаешься? – спросил он, нагло вторгаясь в моё личное пространство и заваливаясь на диван, тогда как я сидела на полу.
– Ну я вот даже не знаю, – протянула я, мягко намекая на гору учебников и ноутбук в стороне. Надо ещё песню для этого дурацкого концерта выбирать.
– Не остри! – мне отвесили лёгкий подзатыльник, и учитель, игнорируя мой откровенно злой взгляд, взял в руки геймпад и стал с интересом его разглядывать. – Ты умеешь этим пользоваться?
И спросил он это так, будто перед ним сидит обезьянка необразованная, а не девушка с золотой медалью!
– Нет, блин, он тут просто так лежит, вместо молотка! – обижено сказала я, отворачиваясь и утыкась в книгу. Да кто он такой, чтобы мои нервы, которые и так не очень, трепать? Царь? Боженька? Волан-Де-Морт?
Бесит!
Он сюда вообще зачем припёрся? Правильно, чтобы учить эту инфузорию, так какого он забыл в игровой? В моём личном пространстве, потому что я как-то очень нежданно-негаданно оказалась между разведенных ног учителя и сидящей к нему спиной.
Двусмысленно очень.
– Зарубимся, Громова? А то я, если не пущу кровь невинным людишкам, убью твою сестру, – весело проговорил он, не обращая внимания на своё непотребное поведение.
– Между прочим, – проворчала я, запуская одну новую стрелялку, – Вы сюда не в игрульки играть пришли, а обучать собачку Павлова, чтобы она хотя бы на рефлексах смогла сдать на проходной балл русский.
– Громова, что я от тебя слышу? – прохладновато спросил он, заставив меня повернуться к нему. Не было никаких эмоций. Только чуть-чуть презрения, которые отражались в приподнятом уголочке пухлой верхней губы.
– Я вижу на Вашем лице осуждение.
– Не, – легкомысленно отмахнулся он, возвращая к себе всю ту весёлость и дурашливость, – у меня просто лицо такое!
Только вот теперь я знаю, что всё это безразличие и весёлое настроение напускное. Искусная маска, создаваемая годами, чтобы не отличаться от остальных. А вот всё то, что я видела в клубе: холод, злость, ярость, холодная и злобная ревность – это всё настоящее. На моём диване сидит откровенный псих, а я наслаждаюсь его молчаливым обществом, тихим пощелкиванием стиков и морем крови на экране. Мне уютно в этой комнате. Здесь и сейчас. И я не хочу, чтобы это заканчивалось.
Это был наш особый вид интима, от которого мы оба одинаково пьянели. Наша общая и недоступная никому планета, на которой были только мы.
И вот скажите мне, с каких пор учителя так своевольно ведут себя с своими ученицами: матерятся при них, курят, напиваются в стельку, целуют, кладут руки, занятые геймпадом, на макушку и продолжают спокойненько играть?
Где таких клепают? Потому что я должна знать, кому, в случае чего, отправлять бланк претензий.
Всё волшебство момента разрушил телефонный звонок, противная мелодия которого орала на всю комнату.
Бросив мимолетный взгляд на экран, учитель скривился так, будто человек, звонивший ему, был самым неприятным гоблином на земле, и Александр Андреевич всем своим видом выражал немое недовольство: «Почему именно я?!»
– Да? – ответил он на звонок, откладывая геймпад от себя, чем я и воспользовалась, убивая мобов сама и набивая себе очки. – Нет, я не бухаю, я сижу дома у ученицы, а ты мне мешаешь! – секундная пауза, во время которой собеседник что-то разгневанно орал. – Нет, я не трахаюсь с ученицей, ты вообще долбоеб? – Я поставила игру на паузу и с интересом повернулась к в момент озверевшему мужчине, по скулам которого ходили жевалки. – Какое, к черту, уважение? Ты мне кто, чтобы я тебя уважал?.. Отец? Хуй те, а не отец! Мой отец лет двадцать назад в автокатастрофе умер, так что можешь идти нахуй! – Собеседник орал так громко, что я смогла расслышать последнюю фразу: «Я тебя содержу, маленький ублюдок!» – Если ты забыл, – ядовито выдавил учитель в трубку, – то я последние пять лет обеспечиваю себя сам, и на квартиру сам заработал, и сам же за неё плачу, так что будь добр, не лезь в мои дела! – И сбросил звонок, откидывая дорогой смартфон от себя и устало наваливаясь на спинку дивана. – Даже не спросишь? – нарушил он молчание спустя несколько минут.
– Не моё дело, – откликнулась я, не отрываясь от возобновленной игры.
– Тебе что, действительно всё равно? – удивленно спросил он, укладывая руку мне на макушку и зарываясь в волосы.
– Нет, просто я знаю, что такое толерантность и чувство такта! – его рука была скинута с моей головы одним махом, потому что все это было слишком лично, близко и… правильно.
Он больше не вызывал у меня чувства отторжения или страха. Не было этих эмоций, которые помогали мне контролировать себя и держаться от него подальше. Сейчас же их нет, поэтому мне, золотой медалистке и примерной девочке, очень хотелось запрыгнуть к нему на колени, обнять его бока бедрами и целовать, целовать, целовать… А может, и чего-то большего. Чего-то неопределенного, но очень нужного. И я догадываюсь, чего конкретно, и эта догадка меня до ужаса пугает и заводит одновременно. Она заставляет кровь бежать быстрее, щёки краснеть, а бедра плотнее сжиматься, чтобы хоть чуть-чуть унять эту дрожь и вибрацию внизу. Именно это я испытывала при виде учителя.
То, что, по идее, правильная девочка не должна испытывать при виде плохого мальчика. Но я ведь неправильная, да? Значит, мне можно это испытывать и потакать мелким желаниям.
Если нельзя, но очень хочется, то можно, так ведь?
И именно по этим необъяснимым причинам, которые объясняли всё, я сейчас сидела на его коленях и целовала.
Сидела так, как я и хотела: обнимая его бока бедрами и плотно прижимаясь к нему, чувствуя через тонкие домашние лосины возбуждение мужчины. И мне нравилось так действовать на него. Нравилось это эфемерное чувство превосходства. А его руки тем временем сжимали ягодицы до синяков, которые там непременно останутся после сегодняшней встречи. И мне это нравилось.
– Беатриса! – громкий стук в дверь, и я как ошпаренная отлетела от возмущенного таким поведением мужчины, спрыгнула на пол, кинула ему геймпад и сняла с паузы игру. – Ты не видела… О, Александр Андреевич, вот вы где! А мы вас потеряли! – прощебетала Инесса, открывая дверь шире и впуская на мою территорию инфузорию.
– Простите, – обворожительно улыбнулся учитель, поворачиваясь к ним, – ошибся дверью и случайно заглянул сюда, а потом просто не смог оторваться от игры. – И весело и беззаботно хохотнул. Да, актёр из него великолепный, почему же не театралка, а пед? С такими способностями по нему большая сцена плачет – настолько правдоподобно он сыграл смущение.
– Ничего страшного, Александр Андреевич, – женщина кокетливо отбросила волосы назад и приглашающе махнула рукой, зазывая его прочь из комнаты. – А ты дальше делай уроки! – и дверь с грохотом захлопнулась за спиной учителя.
Ну а я со спокойной душой и дрожью во всем теле продолжила почитывать общество, но меня, как всегда, отвлекло громкое «Беатриса!»
Ну что им, блин, опять надо? Почему именно тогда, когда я пытаюсь подготовиться к экзаменам, а? Почему Любу они не трогают, а меня постоянно стремятся сдернуть с места?
– Что? – холодно и с хорошо скрытым раздражением спросила я, проходя в гостиную, где перед огромным камином, на не менее огромном диване, сидело всё семейство, включая учителя, которого почему-то никто не спешил выпроваживать.
– Беатриса, – властно начал отец, заставив сойти на нет все моё раздражение, и как всегда не вовремя во мне проснулся страх перед собственным отцом. – Ты же всегда участвуешь в каких-то конкурсах чтецов, но я ни разу не слышал, чтобы ты вслух что-то рассказывала. Порадуй нас и нашего гостя.
И вот что мне делать в такой ситуации? Конечно, идти в столовую за табуреткой, что же ещё?!
Всё-таки досталось мне что-то от мамы, именно поэтому я сейчас с таким спокойным лицом залезла на табуретку, будто на сцену взошла. И нет в этом ничего такого. Всего лишь табуретка высотой в полметра, от которой у меня уже кружится голова, но я не могу показать свою слабость перед всеми ними!
Эх, жаль, что нет музыкального сопровождения, так бы эпичнее вышло, но, несмотря на все неурядицы, я гордо выпрямила спину и принялась красиво, с чувством и выражением зачитывать мое любимое стихотворение Бродского:
– Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно всё, особенно – возглас счастья.
Только в уборную – и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
И кончается счётчиком. А если войдет живая
Милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
Таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
В пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; ещё одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
Догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
Эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
Шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Перевела дыхание и с не меньшей гордостью во взгляде под аплодисменты мужчин спустилась со злосчастной табуретки, с которой чуть не свалилась. И только на твердой поверхности смогла вдохнуть спокойно.
– Неплохо, – похвалил Александр Андреевич, чуть улыбаясь уголками губ. – От золотой медалистки и девушки, занимающей всегда первые места во всём, я меньшего и не ожидал.
– Да, гордость семьи. Будущая хозяйка всего, что принадлежит мне, – качнул головой отец, делая небольшой глоток своего любимого виски.
– Решили отдать весь бизнес ей? – спросил учитель скорее для поддержания беседы, чем из интереса.
– А кому ещё? Единственная дочь. Всё, что у меня, по сути, осталось, – отец смотрел только в огонь, никуда больше, и казался таким уязвимым, что было не по себе, но это было не самое главное! Потому что наступил тот момент, которого я ждала на протяжении десяти лет! Именно сейчас Инесса поняла, что в данном доме она не больше, чем мебель! И как только я возьму шефство над сетью ресторанов, она вылетит отсюда пробкой.
Это был самый лучший момент за последние десять лет. Определенно!
А мужчины продолжили говорить о вещах, важных только им, мужчинам, так что я смогла спокойненько вернуться в игровую, где наконец-таки дочитала злосчастное обществознание и смогла взяться за песню, которую буду исполнять через полтора месяца, но идей у меня на этот счёт совершенно не было.
Надо что-то русское, ибо английское поймёт не каждый, и надо то, что я смогу спеть. Что-то простое и красивое, со смыслом, но такая песня всё никак не шла в голову, поэтому я бросила это дело и пошла на кухню, где меня всегда ждало что-то вкусненькое.
На часах половина десятого ночи, а Александр Андреевич всё так же восседает в моей гостиной и точит лясы с моим отцом, ну а я за обе щеки запихиваю жаренную картошку и пытаюсь не уснуть, потому что мне ещё на дело идти, точнее, взламывать кабинет собственного отца.
Нужный мне ящик закрыт на замок, но его можно просто сломать, и отец ни о чём не догадается, потому что Инесса периодически что-то грубо вскрывает в его кабинете в поисках доказательств его измен, так что проблем не будет. Как и важных документов, потому что батя у меня человек неглупый и не станет оставлять важные вещи там, куда может заползти эта змеюка, так что придётся поработать сегодня.
Третья ночь почти без сна. Эх…
– Беатриса, – прозвучало из коридора, когда я, уныло подперев щёку рукой, дожевывала салат.
– Иду!
– Беатриса, проводи Александра Андреевича, а то у нас псы не на привязи, – сказал отец и поднялся на второй этаж, утаскивая за собой Инессу и всё время молчавшую Любу.
Пожав плечами, накинула на плечи старую армейскую куртку деда, которую не выкидывают только потому, что я бьюсь в истерике каждый раз, когда к ней кто-то прикасается, и вышла на улицу, пропуская учителя вперёд.
– Что с тобой случилось, когда ты вошла в зал? Куда делось всё то раздражение? Что за необоснованный страх? – гора вопросов на одну меня, пялящуюся в чистое звёздное небо.
– Александр Андреевич, – тихо позвала я, привлекая к себе внимание и при этом не отрывая взгляда от неба. – Помните, я Вам про чувство такта говорила? – Дождавшись немого кивка, продолжила: – Включите его, пожалуйста, – и спокойно направилась к огромным железным воротам.
– Громова, вот что ты за человек неправильный и скрытный, а? Только со своей подружкой шушукаешься постоянно! – возмутился мужчина, стараясь идти со мной в ногу и делать такие же маленькие шажочки.
– Она мне не подружка, – спокойно ответила я, взглядом ища наших доберманов, которых, по странным обстоятельствам, выпустили из вольера, и которых сейчас не было во дворе, хотя они должны были крутиться под ногами и пытаться сожрать учителя.
– А общаетесь, словно в детском саду в один горшок писали, – пошутил он. Но шутка эта вызвала у меня только вежливую, отработанную годами улыбку, которую люди обычно показывают просто чтобы не обидеть собеседника. И он это прекрасно понял, потому и нахмурил свои чёрные брови, отчего взгляд голубых глаз стал ещё пронзительнее.
– Всё, пришли, – оповестила я, открывая перед учителем кованую черную калитку, и уже готовая попрощаться.
Но у учителя, как всегда, были свои соображения на этот счёт.
Взглянув на дом над моей макушкой, – его рост это, к сведению, прекрасно позволял, – он озорно, совсем по-мальчишечьи улыбнулся и, схватив меня за рукав фуфайки, вытащил за калитку и тут же придавил своим телом к промерзлому кирпичному забору, попытавшись поцеловать, что у него, к слову, не получилось, потому что я накрыла губы ладонью и отвернулась.
Голубые глаза выражали полнейшее недоумение, и оттого сам их обладатель становился чертовски обаятельным.
– Я только поела! – глупо, да, но мне и самой неприятно целовать его, не почистив зубы.
О Боже, мне бы об экзаменах думать, а я о непотребствах всяких!
Александр Андреевич, ухмыльнувшись, схватил свободной рукой мою ладонь и оторвал от своих губ, а сам тем временем легко, почти невесомо коснулся моих губ своими и, напоследок с силой сжав ягодицы и приподняв меня над землёй, засунул руки в задние карманы и беспечно направился к остановке, около которой был припаркован его джип.
Вот так и живём, дамы и господа. Ни минуты покоя!
На часах половина первого утра, и я, сонно потирая глаза, прокралась к отцу в кабинет, где без проблем и малейшего шума открыла деревянную дверь и вошла внутрь.
Так, в столе искать бесполезно, а где же у него сейф?..
Двадцать минут поиска, и я наконец-то нахожу эту стальную коробку, встроенную в стену, за портретом собственного отца, который отодвигается в сторону.
Кажется, во всех дешёвых детективах именно за картинами и прячут сейфы.
Пароль…
А вот какой пароль мог поставить мой батенька на свой идиотский сейф? Ну, самый логичный человек будет ставить свой день рождения, с него и начнём…
В полном мраке, который разбавляли редкие жёлтые лучи фонаря, просачивающиеся через плотные шторы, я сидела на полу перед идиотским сейфом и думала – третий, мать его, час думала – что же такое умное мог поставить батя на свой дебильный сейф, что я не могу его открыть.
Все возможные дни рождения: и его, и Любы, и Инессы, и даже его самой нелюбимой собаки я проверила. Ничего. Совсем.
Я даже от бессилия рухнула на мохнатый ковёр, слушая перезвон маленьких колокольчиков и пялясь в потолок.
Что мой отец любит больше всего?
Ну, ответ очевиден: маму.
Но день её рождения не подходит.
А если мой батя настолько сентиментальный, что даже поставил на сейф дату её смерти? Хотя это глупо, потому что он всячески пытается это забыть, даже позволил этой змеюке уничтожить все мамины фото, а каждый раз вводя эту комбинацию, он будет вспоминать тот чёртов день.
Хотя, почему бы и нет? Чем чёрт не шутит, как говорится.
– Ноль седьмое, ноль шестое, – вслух продиктовала я, с замиранием и полным неверием услышав тихий писк, и повертела ручку, дергая на себя. – Вот это было нихрена себе!
