Текст книги "Сабрина"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Дерек не был ханжой; он не осуждал людей, чьи приглушенные сладострастные стоны, доносившиеся по ночам из камер, свидетельствовали о том, что они занимаются онанизмом. Точно так же он не осуждал тех своих товарищей по несчастью, которые находили себе в среде заключенных сексуальных партнеров, хотя сам предложения такого рода отвергал сразу и в довольно резкой форме. При всем том он ненавидел и глубоко презирал тех субъектов, которые, сбиваясь в стаи, преследовали своими гнусными домогательствами новичков. Если бы не его, Дерека, большая физическая сила и коронный удар с левой, то он, очень может быть, сам бы стал жертвой подобных домогательств.

Да, силы ему было не занимать. Она была дана ему от рождения и десятикратно увеличивалась, когда им двигали протест и отчаяние. Но не только это. Дерек подозревал, что она рождалась также из его страха и ненависти к окружающему, а еще, как это ни парадоксально, из его бессилия что-либо изменить в своем положении.

Год назад, находясь в другом графстве и другой тюрьме, он избил до полусмерти несколько заключенных, предложивших ему заняться сексом. В тот день, ища выход своей ярости, которая не имела к домогательствам этих бедолаг никакого отношения, он превысил все мыслимые пределы самообороны, в результате чего подвергся десятидневному заключению в карцере и, помимо шрама под глазом, заработал устойчивую репутацию отчаянного драчуна, которая кочевала вслед за ним из тюрьмы в тюрьму.

До сих пор в его ночных бдениях не было сексуального подтекста, но появление Сабрины Стоун это изменило. Сабрина затронула его мужское начало своей чистотой и невинностью, как это произошло в тот день, когда они познакомились. Ее присутствие волшебным образом изменило его сущность, опалив ему душу и поселив в ней боль. Подложив под голову руки, он всматривался в зыбкие тени, метавшиеся по потолку его камеры. Повинуясь его воображению, они обретали форму стройного женского тела, облаченного в пушистый свитер, замшевую юбку и сапоги на высоких каблуках. Более того, тянувшиеся по потолку в разных направлениях трещины казались ему подобием разлохмаченных женских волос. Почему разлохмаченных? Очень просто: хотя прическа у Сабрины была сравнительно короткой, над ее волосами потрудился холодный ветер графства Беркшир, основательно взлохматив и спутав их пряди. Защищаясь от этого ветра, она подняла воротник пальто, поэтому волосы у нее топорщились даже на затылке. И ей, похоже, было на это наплевать. Долго сдерживаемое воображение рисовало Дереку стройную шею Сабрины, ее тонкие запястья, изящный абрис ее скрытой свитером груди. А еще он отлично помнил исходивший от нее запах жасмина. Пожалуй, это не были духи – слишком тонким и неуловимым казался этот аромат. Возможно, это был запах шампуня или даже крема для тела.

Он прикрыл глаза и, стараясь отогнать наваждение, стал думать о совершенно посторонних предметах – к примеру, о сморщенном гамбургере, съеденном им за обедом, об охраннике, давшем пинка заключенному, не соизволившему подняться с койки при его появлении, о новой попытке побега из тюрьмы известного уголовника по прозвищу Крейзи Лу. Он позволил себе открыть глаза, когда напряжение у него в паху ослабло, а мысли потекли в привычном русле. Теперь трещины на потолке вновь стали трещинами, а тени – тенями. Но черт возьми, запах жасмина он чувствовал по-прежнему!

У этой женщины имелись и стиль, и класс. Ее одежда, косметика и ювелирные украшения были самого высокого качества и куплены в дорогих магазинах. Разница между ней и другими находившимися в комнате для свиданий посетителями была огромна.

Не следовало ей сюда приезжать – вот что. Она, что называется, существо из другого мира. Но черт возьми, до чего же здорово она выглядела. Пусть даже и была чуточку бледновата и излишне напряжена. Это он в ней и прежде подмечал. Все равно она была очаровательна. Дерек испытывал к ней вожделение, какого не испытывал ни к одной женщине. Подобная сильнейшая тяга к Сабрине казалась ему абсурдной, необъяснимой. Хотя бы потому, что заполучить ее было невозможно.

Во-первых, у нее имелись серьезные проблемы: больной ребенок, постоянно требовавший от нее заботы и внимания. Кроме того, она была замужем – и муж ее был человеком богатым и могущественным. Дерек, правда, не мог сказать с точностью, как сложатся отношения у Сабрины с мужем, когда она перестанет уделять все свое время ребенку и вновь получит возможность заниматься собой, но это, в конце концов, не его дело. Факты же упрямо говорили о том, что она замужем и прекрасно устроена.

Во-вторых, проблемы – да еще какие! – имелись у него самого. Он был заключенным, сидел в тюрьме за убийство, и перспективы его были весьма туманны, хотя в случае условно-досрочного освобождения он мог выйти из заключения уже через девять месяцев. Как мрачно шутил его агент, он, Дерек, – парень небесталанный, только неизвестно, в какой сфере деятельности его таланты могут принести дивиденды.

Господь свидетель, как яростно он сражался за место под солнцем. Он ушел из дому в восемнадцать лет, едва успев закончить школу, и решил приложить все силы к тому, чтобы оказаться как можно дальше от той помойки, где родился и вырос. Он записался в морскую пехоту США, послужил некоторое время во Вьетнаме и вернулся оттуда, напрочь лишившись всех иллюзий.

Тогда он поступил в колледж на отделение политических наук, решив заодно изучить современные средства связи. Задолго до выпуска он устроился на местную радиостанцию, где подрабатывал, читая двенадцатичасовые новости. Как это ни странно, но именно с этой радиостанции началось его восхождение. Как комментатор и ведущий программы «Новостей» oн ездил из города в город, что, надо сказать, ему даже нравилось, поскольку он любил путешествия и приключения. Главное же, каждый переезд был связан для него с получением нового рабочего места, более высокооплачиваемого и престижного, чем предыдущее.

В возрасте тридцати пяти лет он стал одним из трех вещающих корреспондентов программы «Взгляд со стороны». С тех пор минуло четыре года. Поначалу, когда он получил это место, его восторгу не было предела. Он добился, чего хотел – денег, славы, общественного положения. Причем сделал это честным путем, не нарушая закона.

Теперь его более всего злила и ранила одна вещь: бессмысленная потеря сил и времени. Все эти годы он вкалывал как проклятый и добился своего положения исключи– тельно собственным трудом. Он был просто помешан на честности – платил налоги до последнего цента, а если в супермаркете ему случайно давали на сдачу лишний доллар, торопился возвратить его кассиру.

Он все делал правильно, по закону, но что получил в результате? А ничего – оказался на том же самом месте, с которого начал. Но нет, его положение еще хуже прежнего. Теперь сил, чтобы начать все сначала, у него уже нет, зато есть несмываемая печать – отметка о судимости в личном деле.

Нет, в самом деле, с какой стати Сабрине интересоваться таким типом, как он? Кажется, она что-то говорила о тепле и понимании? Похоже, ее муженек не в состоянии ей этого обеспечить. Он, Дерек, и прежде догадывался об этом – со дня их первой встречи в пентхаусе. После того, как они с Сабриной познакомились, он прочитал все, что только мог найти в печати о Николасе Стоуне, тщательно рассмотрел все его фотографии. На некоторых фото Сабрина была запечатлена вместе с мужем, но всегда на заднем плане. На переднем находился мистер Стоун. Он ослепительно улыбался и смотрел на мир уверенным взглядом хозяина жизни.

Итак, Сабрине кое-чего в этой жизни не хватает. Но она такая красивая и умная… И богатая. Если ей требуется человеческое тепло, наверняка найдется множество достойных мужчин, готовых распахнуть ей свои объятия. У нее нет необходимости ради этого пускаться в дальние странствия.

Эти рассуждения снова вернули его к сакраментальному вопросу: зачем она сюда приехала?

Как будто сам дьявол послан ее, чтобы свести его с ума. Вспоминать эту женщину, думать о ней, вызывать ее образ в своих мыслях – настоящая пытка.

Дерек застонал и перекатился на постели на бок. Он закрыл глаза и попытался представить себе ничто, пустоту. Он всегда так делал, когда не мог уснуть, – вызывал в памяти нечто, напоминавшее черное, без проблеска, бархатное покрывало. Обычно это помогало, но сегодня не сработало.

Сабрина по-прежнему оставалась с ним рядом.

В следующий момент он приподнялся на койке и спустил ноги на пол. Вытянув перед собой руки, он то сжимал пальцы в кулаки, то снова их разжимал. Ему было необходимо дотронуться до этой женщины. Сначала до ее замшевой юбки, потом до теплого, пушистого свитера, а уж после этого – до ее нежной кожи. Поскольку сделать это было невозможно, он запустил руки в волосы и громко, от души выругался. Он не думал, что тюрьма все еще в состоянии преподносить ему неприятные сюрпризы, но, как выяснилось, и такое было возможно. Прежде он страдал от интеллектуального и эмоционального отупения, но чувственный голод затронул его во всей полноте только сегодня.

Поднявшись на ноги, он принялся расхаживать по камере. Подходил к зарешеченной двери, касался рукой ее железных прутьев, потом поворачивался на сто восемьдесят градусов, шел до противоположной от двери стены, потом опять делал поворот и возвращался к двери.

Сабрина, отвечая на вопрос, зачем она приехала, сказала ему правду. Уверенность в этом крепла в нем с каждым новым проходом по камере. Эта женщина нуждалась в тепле, душевном покое и утешении. Теперь это было ему ясно, как никогда. В тот день, когда они познакомились, между ними возникла тонкая, но вполне осязаемая душевая связь. Неизвестно только, до какой степени Сабрина отдавала себе в этом отчет. Дерек, однако, не сомневался, что так или иначе, но она об этом догадывалась. Очень может быть, что именно эта незримая нить, связавшая их обоих, подобно путеводной нити Ариадны привела Сабрину к нему.

Впрочем, как бы ни были ценны сами по себе эти наблюдения, Дереку они успокоения не приносили.

Он все еще страстно ее желал.

Вот почему он чувствовал себя этой ночью особенно одиноко.

По этой же причине ему не хотелось, чтобы она вновь к нему приезжала.

Две недели спустя Дерек нарушил неписаное тюремное правило: «двое дерутся – третий не лезь», и это едва не стоило ему жизни. Когда он попытался растащить сцепившихся в душевой заключенных, один из дерущихся полоснул его бритвенным лезвием по горлу. Возьми тот парень на дюйм левее – и Дерек захлебнулся бы собственной кровью.

По счастью, он отделался глубоким, но неопасным для здоровья порезом. Ему зашили рану, после чего препроводили из лазарета в камеру. Порез болел и не давал ему уснуть. Промучившись большую часть ночи без сна, Дерек поднялся с постели, достал листок бумаги и набросал при скудном освещении несколько слов. Утром он вложил записку в конверт и опустил в почтовый ящик для заключенных.

3

Сабрина чувствовала себя ужасно. Она заразилась гриппом, три дня провела в кровати, но болезнь не проходила. Стоило ей только спустить ноги с постели, как ее охватывала такая слабость, что начинала кружиться голова. А еще ее тошнило и попеременно бросало то в жар, то в холод.

Заботиться о Ники она была не в состоянии. Правда, сменить ему подгузники ей все-таки удалось, но потом колени у нее подогнулись, и она рухнула на постель, увлекая малыша за собой. Ребенок расплакался. Сабрина некоторое время лежала, собираясь с силами, после чего снова поднялась на ноги – на этот раз для того, чтобы его накормить. Запах пищи вызвал у нее сильнейший приступ рвоты, после которого она вновь была вынуждена прилечь. Сын продолжал плакать, но Сабрина не двигалась: ей не хватало сил даже для того, чтобы покачать его и утешить.

Миссис Хоскинс ни во что не вмешивалась и занималась своими делами. Она всегда была такая: скромная и ненавязчивая. Когда Сабрина выходила замуж за Николаса, эта черта в характере домоправительницы ей даже нравилась. Но время шло, и Сабрина уяснила себе, что услуги миссис Хоскинс столь же скромны и ненавязчивы, как и она сама. Конечно, кое-какую работу по дому она делала, и вполне исправно, но ждать от нее помощи по уходу за ребенком не приходилось. Сабрине оставалось только удивляться этой женщине, которая, зная о том, что ее хозяйка больна и без сил лежит на постели, даже не попыталась предложить ей свои услуги.

Сабрина же ни просить, ни приказывать не могла. Во– первых, это было не в ее стиле, а во-вторых, она не хотела, чтобы миссис Хоскинс слышала ее жалобные призывы о помощи – против этого восставала ее гордость.

Первый день болезни ее поддерживала уверенность в том, что скоро ей станет лучше. Но настало утро, а желанное облегчение все не наступало. Тогда даже Николас вынужден был признать, что ей нужна помощница, и взял в дом приходящую служанку по имени Дорен, которая была доброй и услужливой, хотя расторопностью и не отличалась.

На большее Сабрина и не рассчитывала. Это была хоть какая-то реальная помощь. Хотя Николас, пока она болела, приносил ей цветы и конфеты, а иногда входил к ней в комнату с чашкой чая на подносе, без всего этого жить было можно. Куда хуже было другое: муж так и не догадался взять на работе свободный день, чтобы помочь ей ухаживать за сыном. То ли он просто об этом не подумал, то ли не захотел – Ники мог вывести из себя и святого, а Николас святым отнюдь не был.

По мнению Сабрины, ему даже обыкновенной человеческой гуманности не хватало. На четвертый день ее болезни он вошел к ней в комнату, плюхнулся в кресло и, развязывая шнурки на ботинках, стал жаловаться:

– Обед не готов! Нет, ты подумай только – мне через час играть в теннис, а поесть нечего! Миссис Хоскинс говорит, что на кухне безраздельно царит Дорен.

– Она готовит еду для Ники, – слабым голосом произнесла Сабрина, на миг отрывая голову от подушки.

Сняв ботинок и отшвырнув его в сторону, Николас недовольным голосом сказал:

– Когда Ники кормила ты, задержек с обедом не было. Не понимаю, в чем тут проблема? Неужели для того, чтобы приготовить еду для трехлетнего мальчугана, необходимо прилагать столько усилий?

Второй ботинок пролетел по комнате и упал на ковер. Потом Николас поднялся с кресла и стал расстегивать брюки. Сабрина закуталась в одеяло до самой шеи: ее по-прежнему сильно знобило.

– Ты ведь знаешь, что еду для Ники приходится пропускать через мясорубку, протирать через сито или нарезать на крохотные кусочки.

– Ты его избаловала! Хватит уже кормить его всякими пюре.

– Если пища будет грубой, он станет давиться.

– Захочет есть – съест, как миленький.

Сабрина промолчала. Казалось, каждое ее слово вызывало у мужа раздражение.

– Если бы ты не лежала тут пластом, в доме все было бы в порядке. Ты долго еще собираешься болеть?

Сабрина в изумлении на него посмотрела.

– Люди часто болеют гриппом, – продолжал гнуть свое Николас. – День или два, но потом снова приходят в норму. Ты же лежишь в постели уже четверо суток. Каникулы решила себе устроить, что ли?

– Ты с ума сошел, – едва слышно проговорила Сабрина.

– Это у тебя проблемы с головой. Тебе не кажется, что твой так называемый грипп – заболевание скорее психосоматическое, чем инфекционное?

– Замолчи, Ник, прошу тебя.

– Нет, я серьезно, – сказал Николас. Раздевшись до трусов, он стоял перед ней, положив руки на бедра. – Ясно же как день, что Ники тебя утомил. У тебя с ним с самого начала были трудности. А чтобы отдохнуть от забот, самое лучшее – немного поболеть.

Сабрина продолжала разглядывать мужа, как если бы видела его впервые в жизни. Николас был чрезвычайно привлекательным мужчиной – чуть выше среднего роста и прекрасйо сложен, а черты его лица несли на себе отпечаток аристократизма, что было неудивительно, поскольку среди предков Николаса числились два маркиза и герцог. Его кожа была покрыта здоровым, ровным загаром, а седина в каштановых волосах придавала его облику еще больше импозантности и, как ни странно, его не старила, поскольку он выглядел значительно моложе своих сорока трех лет. Кроме того, он прекрасно умел себя держать и всегда имел чрезвычайно уверенный вид – даже сейчас, стоя перед ней в одних трусах.

Впрочем, все эти мысли находились на периферии ее сознания и не затеняли главного – того, что Николас с каждым днем становился все более несносным.

– Могу тебе гарантировать, Ник, что болезнь моя не надуманная, а самая настоящая. Не говоря уже о плохом самочувствии, я испытываю чувство вины, что лежу здесь пластом и не выполняю своих обязанностей. Кроме того, Дорен достает меня своими вопросами, а Ники нервничает куда больше обычного. Так что мое нынешнее существование меньше всего похоже на каникулы. Но в том, что касается Ники, ты прав. С ним и в самом деле очень непросто. А все потому, что у него серьезная аномалия в развитии.

– Чушь собачья!

– Послушай, Ник, ты что – глухой? Разве ты не слышал, что говорили врачи?

– Они говорили, что у него задержка в развитии. Он медленнее, чем другие дети, постигает мир, но пройдет время – и он все наверстает. Ребенку нужны строгий режим и уход. А главное – время для адаптации. Кроме того, необходимо побольше бывать с другими детьми. Ты, Сабрина, лишила его общения со сверстниками. По мне, его нужно отдать в подготовительную группу при детсаде. Он должен общаться с нормальными детьми. Когда он увидит, как они играют и веселятся, то…

– Бог мой, Ник! О чем ты говоришь? – воскликнула Сабрина. Ее охватил гнев, который придал ей сил и позволил приподняться на постели. – Ники уже три года, а он едва может держать головку. Сидеть он не в состоянии, ползать – тоже. Он не может удержать в руках игрушку, разговаривать и самостоятельно есть. Какого дьявола ему делать в подготовительной группе? – Она сотрясалась всем телом – то ли от ярости, то ли от горячечного озноба, но продолжала говорить: – Дети, сами того не желая, могут быть очень жестокими. Они будут дразнить Ники, пинать его, бросаться в него мячом. Но тебе-то какое до этого дело? Ведь страдать придется ему…

– Хватит! – прервал ее Николас. – Я сыт твоими речами по горло.

– Нет, не хватит. Я хочу, чтобы ты посмотрел наконец в лицо фактам, Ник!

– У тебя начинается истерика.

– Истерика? У меня? Да разве у меня может быть для этого причина? Я же устроила себе каникулы! Если, конечно, не считать того, что я только что провела три часа как в аду, пытаясь успокоить ребенка с серьезной врожденной аномалией…

– Сабрина…

– И никакой помощи от тебя, Ник! Ты всегда занят, и тебе не до меня. Но это еще полбеды. Когда я пытаюсь сделать для Ники что-нибудь по-настоящему полезное, ты всегда этому противишься. Не хочешь, чтобы я приводила к нему новых врачей, осваивала с ним специальную программу. Ты не видишь в состоянии Ники проблемы, но проблема есть, уверяю тебя. Я тебе больше скажу – может быть, я не могу так долго избавиться от гриппа по той причине, что меня постоянно гнетут тяжелые мысли: о здоровье Ники, о нас с тобой, о себе самой, наконец… Да, как это, быть может, для тебя ни удивительно, я иногда думаю и о себе. Когда я вышла за тебя замуж, я была писательницей. А кто я теперь, спрашивается?

– Мать – вот кто! – бросил Николас, торопливо натягивая на себя спортивный костюм. – Ты ведь хотела иметь семью и стать матерью. Тогда какого черта жалуешься?

– Жалуюсь, потому что Ники – непростой мальчик!

– Дети не штампуются по индивидуальному заказу, Сабрина, поэтому требовать у судьбы, чтобы они отвечали всем твоим ожиданиям, бессмысленно. Да, у Ники есть некоторое отставание в развитии, и с этим ничего не поделаешь.

– Ты называешь это некоторым отставанием в развитии? Да наш Ники просто зомби какой-то. Хотя я безумно его люблю, временами мне и смотреть-то на него противно. Пойми, он нуждается в помощи. И я в ней нуждаюсь. Положение. Ники ухудшается с каждым днем. Он растет, но в голове у него не прибавляется. Ты пойми, Ник, он просто увеличивается в размерах – и это все.

Николас в этот момент завязывал шнурки на кроссовках.

– Бог мой, какая же ты стерва.

– Я реалистка и знаю, что не в состоянии со всем этим справиться. Днем и ночью я нахожусь в состоянии невероятного физического и психического напряжения. И так неделя за неделей, из месяца в месяц…

– Я ухожу, – холодно сказал Николас, направляясь к двери. – Вернусь в одиннадцать.

– Сколько бы ты ни закрывал глаза на проблему, Ник, она не исчезнет. Мы должны что-то предпринять. У тебя по крайней мере есть работа, но моя жизнь рушится. К тому же из нашего брака, похоже, ничего не вышло. Мы почти не видим друг друга, а когда встречаемся, спорим и ссопимся. У меня нет никакой своей жизни, не говоря уже о карьере. Все свои силы я отдаю Ники, но пользы это не приносит. Как бы я его ни любила, нормальным он от этого не станет. Рано или поздно, но нам придется отдать его в м для умственно отсталых…

Вырвавшиеся из уст Сабрины крамольные слова заглушил хлопок двери. Николас ушел, а Сабрина так и осталась стоять на постели, упираясь коленями в матрас. Разговор с мужем дался ей непросто. Рубашка у нее промокла от пота, дыхание сделалось учащенным, а во рту появился противный медный привкус. Пошатываясь от слабости, она добралась до ванной, включила горячую воду и, усевшись прямо на кафельный пол, приняла душ. Хотя вода шла как кипяток, ее снова стало знобить, поэтому она торопилась вернуться в спальню и забраться под одеяло.

Она чувствовала себя несчастной и покинутой. Высвободив руку из-под одеяла, она потянулась за книгой, левшей на столике у кровати, и вынула лежавший между страницами простой белый конверт с казенным штампом, а штампе красовалось одно-единственное слово «Парксвил» и стояла дата, по которой можно было установить, что письмо пришло в Нью-Йорк примерно три недели назад.

В сотый уже, наверное, раз Сабрина вынула из конверта сложенный вдвое лист бумаги, развернула его и прочитала краткое, умещавшееся на одной строчке послание.

«Самый подходящий день – четверг. Д.».

Прикрыв глаза, она прижала письмо и конверт к груди.

На следующий день она почувствовала себя значительно лучше, но Дорен отпускать не стала и оставила при себе еще на несколько дней. По этой причине она получила возможность, не торопясь, принять ванну, а затем снова лечь в постель и немного поспать. Вечером, когда позвонила мать, она была уже почти здорова.

Сабрине так и не суждено было понять, почему ее мать стала писать научно-фантастические романы. То ли потому, что имела какой-то особенный взгляд на мир, то ли из-за обыкновенной суетности и желания продемонстрировать миру собственную исключительность.

В Аманде Мунро было нечто от инопланетянок, населявших выдуманные ею миры. Она обладала хрупкой девичьей фигуркой и гладким, фарфоровой белизны лицом, на котором возраст и жизненные неурядицы не оставили видимого отпечатка. Несмотря на то что ей было далеко за пятьдесят, ее улыбка искрилась задором, а походка сохранила удивительную легкость и стремительность.

Примерно каждые пять лет она создавала в своем воображении новую галактику, о которой и рассказывала своим читателйм. Поклонники Аманды были без ума от ее творчества, но домашние относились к нему с сильным предубеждением. В частности, ее муж, человек не менее эксцентричный и с самомнением размером с Техас, так и не смог примириться с мыслью, что для читателя романы с описаниями васпасианских лун не менее любопытны, чем его истории из жизни Дикого Запада, и уехал жить на ранчо в Неваду, оставив в распоряжение супруги большой дом в Сан-Франциско. Время от времени он возвращался на Побережье, но, по образному выражению Аманды, большого желания отряхнуть пыль дальних странствий с сапог не проявлял.

Так Сабрина и росла, обитая то в Неваде, то в Сан-Франциско, и ничего особенного в этом не видела, поскольку, ей казалось, родители любили друг друга и отлично между собой ладили, когда оказывались под одной крышей. Они просто не могли жить вместе все время – так, во всяком случае, они говорили дочери. В последнее время, правда, у Сабрины появились сомнения, что они были счастливы в семейной жизни. Все чаще и чаще родители представлялись ей людьми одинокими и раздираемыми противоречиями. Они оба добились успеха, но расплачивались за него душевной и бытовой неустроенностью.

По этой причине Сабрина перестала винить мать и отца за огрехи в своем воспитании и, несмотря на все их странности, старалась относиться к ним доброжелательно и с пониманием.

– Привет, мам, – сказала она, услышав в трубке голос Аманды. – Как твои дела?

Аманда заговорила нежным, воркующим голоском, который так ей шел.

– Произошла чудеснейшая вещь, дорогая. Глендайн ускользнула от последнего из Вафтигсов и теперь находится на пути к Заповедным лугам. Если ей удастся счастливо избежать преследования и не провалиться в шахту, где добывают глаксид, то она наконец доберется до дома. А там ее ждет Зааро.

– Это прекрасная новость, мама. – Сабрина прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Потом, овладев собой, серьезным голосом спросила: – Надеюсь, это конец твоей истории о Дусалоне?

– Ну нет. Осталось написать еще два романа. Я до сих пор не решила окончательно судьбу Квиста и Фравилона.

– Извини. Я и забыла.

– Следующую книгу я посвящу Квисту. Начну работать над ней в конце этой недели и, если меня не выбьет из колеи нежданный визит твоего отца, закончу ее еще до своего дня рождения. Мне бы очень хотелось разделаться с этим романом побыстрее, поскольку приезжает Джей Би, он терпеть не может разговоров о Дусалоне.

– Зато братец не прочь поговорить о том, что пишет он сам.

– Но это же совсем другое. Ужастики – его отрада и прибежище. Интересно, найдется ли женщина, способная вытащить его из этого укрытия? Дженни, во всяком случае, не смогла.

– Какое-то время она его любила.

– Уж и не знаю, любила она Джей Би или его гонорары.

– Чтобы женщина смогла ужиться с Джей Би, гонорары у него должны быть до небес, – фыркнула Сабрина.

– Джей Би неплохо зарабатывает на своих ужастиках. Ты, Сабрина, его недооцениваешь.

– Неужели?

Аманда с минуту помолчала.

– По крайней мере, на него приятно положить глаз. Кстати, о красивых мужчинах: как поживает его великолепие Ники-младший?

– Великолепно.

– Я серьезно.

– Ужасно.

– Вас ведь наблюдает Говард Фрезер? Это лучший специалист по врожденной патологии. Он чем-нибудь помог?

– Не слишком.

– Голос у тебя какой-то усталый.

– Так оно и есть, мама. Я просто с ног валюсь. У меня был грипп, который едва меня не доконал. И вообще я на грани нервного срыва.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Хочу сказать, что Ники вытягивает из меня все силы.

– Ничего не поделаешь. Он – твой сын.

– Да, и я его очень люблю. Но все равно это несправедливо.

– В жизни много несправедливостей. И потом – какая у тебя альтернатива?

– Частная клиника, – сказала Сабрина, намеренно избегая слов «приют для умственно отсталых». Как-то раз она поделилась с матерью своими замыслами, но одобрения не получила. – В Вермонте есть одно такое заведение…

– Прекрати, Сабрина, он все наверстает. Дай ему время.

– То же самое мне говорит Николас. Но это все пустые слова. На самом деле проблемы у Ники куда серьезней, чем все вы думаете.

– Да, он – особенный ребенок.

– Он – настоящий зомби, мама.

– Пусть так. Значит, решение проблемы состоит в том, чтобы сбыть его с рук?

Сабрина зябко повела плечами.

– Такое ощущение, мама, что ты говоришь не о ребенке, а о щенке. Я не собираюсь «сбывать его с рук». Я просто ищу место, где ему могут оказать квалифицированную помощь.

– Ты сама справишься с проблемами сына. Ты и программы соответствующие осваивала, и еще освоишь, если понадобится. Ники – твой сын. Он должен быть с тобой.

– Если бы я знала, что будут хоть какие-то сдвиги – пусть в течение года, пусть двух лет, – я бы для этого никаких усилий не пожалела. Но положение Ники не улучшится – ни через пять лет, ни через десять, ни через двадцать. Его необходимо определить в клинику, где он будет находиться под присмотром до конца своих дней.

– А что говорят врачи?

– То же самое.

– Трагедия в том, – заявила Аманда, – что Ники на Земле, а не на Дусалоне. Уж там бы знали, как справиться с его аномалией, вернее, просто бы до этого не допустили, обнаружили бы дефект на ранней стадии беременности и устранили бы его.

– Во-первых, Ники не на Дусалоне, а во-вторых, у меня нет никакой уверенности, что его заболевание имеет генетическое происхождение. – Сабрина печально улыб– улась. – Впрочем, ты бы могла помочь здешним врачам. Научила бы их тому, что знают на Дусалоне… хотя бы намекнула, в каком направлении проводить исследования.

– Хотела бы, да не могу. Мои книги и все заключенные в них идеи – собственность издательства.

Это был стандартный ответ, какой давала мать, когда Сабрина пыталась над ней подшучивать. После того, как родился Ники, Аманда неожиданно наделила обитателей Дусалона чудесной способностью излечивать все болезни. Если Джей Би писал ужастики, чтобы укрыться от действительности, то Аманда Мунро выражала на страницах своих научно-фантастических романов свои самые заветные желания.

– Кроме того, – продолжала Аманда, – земные врачи слишком уж важничают. Они не станут слушать советы постороннего. Взять, к примеру, моего соседа – молодого врача. Когда я посоветовала ему каждый вечер поить жену моей амброзией, он посмотрел на меня как на умалишенную. Между тем ровно за день до этого он спрашивал у меня, как мне удается выглядеть на сорок, когда на самом деле мне должно исполниться пятьдесят шесть. Надеюсь, Сабрина, ты придешь на мой день рождения?

– Не знаю, что и сказать тебе, мама.

– Соглашайся. В конце концов, день рождения бывает только раз в год. Кроме того, ты не приезжала ко мне ни на День благодарения, ни на Рождество. В последний раз я видела тебя летом – и лишь потому, что оказалась в Нью-Йорке по приглашению издательства.

Сабрине было трудно говорить матери о своем нежелании лишний раз демонстрировать Ники домочадцам. Ее близкие смотрели на мальчика с жалостью, да и сама Сабрина чувствовала себя не лучшим образом. Ей все казалось, что она не оправдала их надежд и в чем-то перед ними провинилась.

Особенно же ей не хотелось общаться с Джей Би. Брат имел обыкновение, глядя на Ники, рассуждать о неких злых силах, которые проникли в мозг ребенка. Кроме того, ей не доставляло никакого удовольствия созерцать дочерей Джей Би. Их у него было две – одиннадцати и семи лет от роду. Девочки были очаровательны, резвы и смешливы. Другими словами, обладали всеми мыслимыми достоинствами, которые напрочь отсутствовали у Ники, и думать об этом было нестерпимо.