Текст книги "Обман (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава двадцать третья: Марик
Строго говоря, у меня никогда не было идеала женщины, которую я бы хотел взять в жены. Потому что я и жениться особо не рвался, и думал, что до сорока лет у меня еще вся жизнь впереди, чтобы серьезно задуматься над этим вопросом. Но если навскидку, то в голове была некая эфемерная фигура, которая была бы стройной, жопастенькой, с красивым личиком, но без перегиба в губищи и бровищи. Умная, образованная, с приятым голосом и интересным хобби, о которым бы было не стыдно сказать друзьям.
Но это так – нюансы, которые на разных порах моей холостяцкой жизни то появлялись, то теряли свою актуальность.
Но всегда неизменным было главное.
Моя будущая жена должна уметь готовить.
Не хуже, чем я.
Потому что вкусно поесть я люблю так же сильно, как и хорошо потрахаться. А лучше хорошо потрахаться, а потом хорошо поесть – и зайти на второй круг. Когда ты спортсмен и выбор продуктов, которые можешь себе позволить, весьма скудный и не интересный, очень важно, чтобы женщина умела готовить всем опостылевшую куриную грудку миллионом разных способов.
– Утка по-пекински? – наугад спрашиваю я, разглядывая Веру, которая с приятным аппетитом и без всяких фокусов, типа, тут я не ем и вот здесь не пью, начинает шустро разделывать рыбу.
– Люблю! – радостно сообщает она.
– Готовить? – так же радостно уточняю я.
– Неа, есть!
Я мысленно спрашиваю себя, как же меня так угораздило, и начинаю перебирать список блюд, которые в наше время интернета и всяких кулинарных шоу должна уметь готовить любая женщина.
– Плов? Рассольник? Мясо по-министерски?
Вера счастливо, как будто это большое достояние, разводит руками и аппетитно вгрызается в кукурузный початок.
– Омлет? – Боже, дай мне терпения.
– Яйца могу сварить, – снова скалится моя адская козочка. – Ты же спортсмен: вы, говорят, на яйцах только и выживаете.
Я вовремя закрываю рот, чтобы не брякнуть в ответ всем известную поговорку, и печально заталкиваю в рот сочный лист салата.
– Что-то не так, дорогой женишок? – интересуется Молька, явно не скрывая, что ее забавляет мое огорчение. – В следующий раз, когда будешь звать девушку под венец, советую для начала огласить весь список требований к кандидатке, а то вот я готовить не умею, а кто-то вообще дура может быть. Поверь, без утки по-пекински ты проживешь, а когда поговорить не с кем – это грусть-тоска.
Я бы и рад корчить из себя недовольного ошибившегося придурка, но на самом деле вообще ни о чем не жалею. Потому что, как оказалось, любовь зла, можно полюбить и мелкое парнокопытное с гонором царской канарейки, и радоваться, что успел прибрать его к рукам. А готовка… Я подпираю щеку кулаком и со счастливым видом наблюдаю, как моя ничего не подозревающая невестушка уплетает завтрак за обе щеки.
Есть масса способов сделать женщину послушной и покладистой.
Кстати, насчет последнего.
Я откладываю в сторону вилку и замечаю, что моя адская козочка косится на испорченный десерт. Она что – всеядная?
– Кое-что ты точно умеешь готовить, Молька, – ухмыляюсь я, в одно движение сгребая кексы в мусорное ведро.
– Зря ты так, там было с чем поработать. – Вера с тоской облизывает чистую чайную ложку.
– Как насчет… чая? – Я развязываю передник и бросаю его на спинку стула. – Липового.
Она пытается корчить недотрогу, но этот блеск в глазах мне ни с чем не перепутать.
– Ой, ты знаешь, для липового чая я что-то не в голосе. – Молька схватывается на ноги и отбегает на середину кухни. – Простыла. В ледяном душе.
Я пожимаю плечами, секунду раздумываю…
А потом подхватываю резинку трусов большими пальцами и стаскиваю их вниз, чтобы потом отшвырнуть ногой хер знает куда.
Вера сначала глупо хихикает, потом сглатывает и густо краснеет.
А что? Я в полном порядке, природой не обижен, обрезан.
– Червинский, ты дурак, – бормочет адская козочка, и продолжает уверенно пятиться в коридор.
– Неа, я твой будущий муж и по твоему же совету собираюсь испытать будущую жену на прочность. И, кстати, – я веду бровями, когда Верочка оказывается на распутье между двумя дверьми, – сейчас направо.
В глазах моей адской козочки явное сомнение. Она тяжело дышит, и я не без удовольствия наблюдаю, как она пытается не позволять взгляду сползать ниже моей груди. Ладно тебе, Молька, ты же не девочка – теперь я это точно знаю. И мне, строго говоря, плевать, кто было до меня и в каком количестве. После нашего секса она забудет их имена и все, что было до меня. Мой коварный план прост и, к счастью, хорошо реализуем: я затрахаю ее до состояния «не могу жить без этого мужика». У меня есть масса примеров, когда женщины после первой же ночи прирастали ко мне намертво.
Когда в кровати полный порядок, все остальное – просто дело компромисса и привычки.
А Мольке, судя по тому, как она на меня действует, я буду прощать многое. Черт, я уже прощаю ей столько, сколько не терпел ни одну женщину. Страшная штука любовь.
– Сегодня, женишок, ты очень зря выгуливал Сеню, – фыркает Молька, и с победным кличем скрывается за левой дверью.
Я торжественно улыбаюсь, жду секунду – и под возмущенный аккомпанемент Мольки, переступаю порог.
– Ты лгун, – шипит она, отступая спиной к постели.
– Это была демонстрация моего ума, – подмигиваю я, тесня ее дальше к «полю боя». – Надоело слышать, какой я бестолковый, а одна ты – Эйнштейн.
– А трусы ты снял ради какой демонстрации?
– Это чтобы ты перестала избегать знакомства с Семеном, – посмеиваюсь я.
Молька закатывает глаза, а я бессовестно пользуюсь моментом, чтобы поймать ее за руку и подтащить к себе. С оглядкой на то, как недвусмысленно она звала меня на чай, огромные от страха глазища намекают, что моя адская козочка растеряла свою спесь, и лучше бы мне не стоять в чем мать родила так близко к ее коленям. Но уже поздно метаться – у меня встал. И Вера вздрагивает, когда я нарочно крепко вжимаюсь бедрами в ее живот.
– Червинский, ты в курсе, что это называется «насилие над личностью»? – бормочет Молька, но даже не пытается отодвинуться, когда я поднимаю – и ставлю ее себе на ступни, чтобы вот так, шаг в шаг, довести ее до кровати. – И что за такое тебе грозит криминальная ответственность…
– Женщина, – я рискую разжать руки, чтобы взяться за нижний край ее «моей» футболки, и потянуть вверх. – Ты можешь заткнуться хоть на пятнадцать минут?
– Почему на пятнадцать? – Молька послушно поднимает руки, давая ее раздеть.
И я с шумом втягиваю воздух через ноздри.
У нее роскошная грудь. Большая, полная, с коричневыми сосками, которые под моим взглядом становятся похожими на маленькие вишни. Моя фантазия точно хромает на обе ноги, потому что когда я валялся в постели в полном одиночестве, представляя Молькины прелести, все это было намного скромнее и бледнее.
Хорошо, что сначала я влюбился в ее невыносимый характер, потому что сейчас был бы уверен, что моя голова повернута на ее груди.
– Хорошо, можешь заткнуться на десять минут, – выдыхаю я, за голову притягивая Веру для поцелуя. – А потом тебе разрешается стонать, кричать и всячески тешить мое мужское эго бурной реакцией.
– Ну и самовлюбленная же ты зараза, Червинский, – сопит адская козочка, но первой набрасывается на мои губы.
Глава двадцать четвертая: Вера
Все-таки Червинский классно целуется.
И даже если отбросить тот факт, что минуту назад он самым наглым образом нарочно загнал меня в свою спальню, и лучшее, что я могу сделать в этой ситуации – как следует еще разок ему врезать, здравый смысл шепчет: «Проведи ему тест-драйв».
А почему бы и нет? Я за него замуж собралась, у меня кольцо на пальце, и мы уже взрослые люди. Ну и, конечно, эта феерическая упругая задница. И передница.
Я закрываю глаза, проглатывая попытку чертыхнуться, потому что именно сейчас Наташин сленг, которого я черте когда успела нахвататься, вообще некстати: если засмеюсь в такой момент, Марик, чего доброго, примет это на свой счет. А судя по тому, что я видела даже мельком, природа этого мужика снарядила за двоих.
У него потрясающие губы: жесткие, уверенные, грубоватые.
Я пытаюсь брыкаться, не терять голову и держать иронию при себе, но стоит Червинскому протолкнуть язык мне в рот, как все попытки превращаются в назойливое жужжание. Зачем сопротивляться такому мужику, Вера? Успокойся и получай удовольствие!
И все-таки, решающим становится не приятное покалывание его щетины и даже не то, как Червинский толкает меня спиной на кровать. Все решает его проклятая супер-красивая и гипер-сексуальная улыбка, когда он стоит надо мной в полный рост и проводит пальцем по своим влажным губам, слизывая то, что осталось от наших поцелуев.
– Ну что, Молька, мы сегодня занимаемся любовью? Или у нас сегодня секс? Или мы тупо трахаемся?
Я приподнимаюсь на локтях, разглядывая крепкий пресс и лаконичную дорожку волос вниз. Быстро поднимаю взгляд обратно к лицу Червинского. Зараза видит мое смущение и, нарочито трагично вздыхая, окидывает меня долгим довольным вздохом, прежде чем опуститься на колени перед кроватью. Проводит шершавыми ладонями по моим лодыжкам, вверх до колен. Я вздрагиваю, когда большие пальцы очерчивают чувствительную тонкую коду на сгибе, прикусываю губу и прошу:
– Выше.
– Я не разрешал тебе разговаривать, Молька, только стонать и кричать.
– Самовлюбленная свинья, – теперь уже без злости, бросаю я.
– Строптивая стерва, – подхватывает он, и его руки движутся вверх по моим ногам.
У Червинского удивительные пальцы: тонкие и длинные, и удивительно ловкие. Он использует их сотней разных способов: то царапая внутреннюю часть моих бедер, вынуждая инстинктивно чуть шире развести ноги, то едва касаясь кожи живота, очерчивая пупок и талию.
– Приподними задок, адская козочка, – мурлычет эта зараза.
Я схожу с ума, но эти звуки – самое невероятное. Надеюсь, Червинский никогда не узнает, что когда он делает вот так, я превращаюсь в сливочное масло на солнце, которое мечтает только об одном: быть размазанным тонким слоем по этому шикарному мужику.
Шорты слетают вниз вместе с трусиками. И это самое приятное раздевание в моей жизни.
Как Марику это удалось? Нигде ничего нее запуталось, не превратилось в фарс, когда белье застревает где-то на полпути? Я раздета за секунду, и когда делаю вздох облегчения, Червинский уж нависает надо мной, прикусывая кожу над ключицей, одной рукой удерживая вес тела, а другой скользя вдоль по моему боку.
Еще одно движение.
Я замираю, потому что мои соски встали и ужасно болят от потребности оказаться в горячих губах, но Червинский нарочно останавливается. Кажется, с моих губ срывается злое рычание, потому что Марик в ответ посмеивается:
– Ну и стоило от меня бегать, адская козочка?
Я фыркаю, но снова обо всем забываю, потому что Червинский облизывает пальцы и обхватывает ими мой сосок. Удовольствие растекается по спине, приколачивая меня к постели намертво, на веки вечные. Тут и буду жить, если он и дальше будет творить со мной такие вещи.
Я прогибаюсь в спине, когда Червинский заменяет пальцы губами.
В голове шумит, тело становится тяжелым и легким одновременно, пока его губы посасывают меня то ласково, то жестко, полностью забирая тугую горошину в рот. Я что-то воплю, когда Марик прикусывает сосок, оттягивая его до сладко-острой боли, и тут же обводит ареолу языком.
Я успеваю обхватить Марика ногами как раз, когда он неожиданно отстраняется, и переворачивает мой и без того неустойчивый мир вверх ногами. Нужна пара секунд чтобы прийти в себя и понять, что теперь Червинский лежит на спине подо мной, а сежу на его животе.
– Охуенный вид, козочка, – уже без смеха, с приятной сексуальной хрипотцой, проговаривает Марик, и приподнимается, пытаясь ртом поймать мою грудь. – Когда подрастешь, Молька, я расскажу тебе, насколько сильно мне хочется трахнуть твои сиськи. Всеми возможными способами.
– Мой День рождения через три недели, – машинально отвечаю я, и наклоняюсь ниже.
Стону и прикусываю губы, наблюдая, как он прикрывает глаза, и снова ловит губами мои соски. Посасывает, смакует, словно удовольствие, а я ерзаю по нему теперь уже с совершенно неприличными влажными звуками.
У нас еще не случился секс, но я уже твердо знаю, что мы идеально подходим друг другу в постели: впервые в жизни я так легко завожусь с мужчиной, и впервые в жизни, хоть у меня есть опыт, буду сверху в наше первый раз.
– Давай, Молька, – подначивает Марик, руками цепляясь в мои бедра и подталкивая вниз, – твоими стараниями, я живу жизнью праведника уже неприлично много времени. Потяни еще пару минут – и у меня яйца лопнут.
Это – самое не романтичное, что я когда-либо слышала в постели.
Но именно от этого в моем животе появляется горячий ком, мягко стекающий между ног, до самого клитора, которым я совершенно бессовестно потираюсь об живот Червинского.
Я слишком энергично согласно киваю, поэтому Марик откидывается на спину и наблюдает за мной из-под чуть опущенных ресниц. Голубой блеск его похотливого взгляда – это что-то невообразимое. Я готова вытворять все, что угодно, словно под гипнозом, пока он смотрит на меня вот так: с потребностью, с желанием, с… любовью.
Мне до боли приятен этот взгляд, но он же заставляет мои щеки покрыться румянцем, а кожу превращает в один сплошной оголенный нерв. Простого касания пальцами колен достаточно, чтобы я развратно вильнула бедрами, и снова окунулась в стыд от собственных пошлых мыслей.
Марик забрасывает голову, когда я прижимаюсь губами к его шее, к коже под ухом, где хорошо видны вены и артерии. Прикусываю кожу, втягиваю в рот и проводу языком до его гортанного хрипа. Хочу отстраниться, но Марик быстро хватает меня за затылок, путает волосы между пальцами и безмолвно просит еще и еще.
Теперь я точно знаю, что за всей этой брутальностью и наглостью, скрывается очень чувственный мужчина, чей вкус точно станет моим особым лакомством.
Но его руки уже снова при деле: одну он укладывает мне на живот и толкает вниз, другой до боли сжимает бедро, вынуждая немного приподняться.
– Возьми меня в руку, – просит Марик, и я послушно сжимаю его пальцами.
Слава богу, он достаточно крупный, но не монстр, от которого сбежит любая женщина с нормальным влагалищем. Большой палец находит немного вязкую каплю, которую я, под звуки частых вздохов Марика, растираю по его головке, прежде чем приподняться еще немного, чтобы упереться в его член промежностью.
– Черт, Молька… – Червинский распахивает глаза, сжимает губы. – Прости.
В одно движение, резко сильно насаживает меня на себя, словно игрушку.
Влажных звук наших соединившихся тел. Выдох, короткое, «Блядь, классно!» и вздох облегчения.
Я распахиваю рот, готовлюсь к дискомфорту от слишком резкого и грубого вторжения, но вместо этого чувствую приятную глубокую наполненность. Словно он весь до краев во мне.
– А теперь можешь стонать, Молька, – адски скалится Червинский, приподнимая меня – и снова с силой насаживая на свой член.
Взгляд Марика до краев наполнен желанием и похотью, и он приподнимается, когда в очередной толчок моя грудь с приятной болью подпрыгивает напротив его рта. Стонет, закрывает глаза и ловит сосок губами, втягивая его в горячий рот, продолжая двигать бедрами мне навстречу.
Я подхватываю ритм, хоть сосредоточиться все сложнее. Сбиваюсь, всхлипываю от разочарования, и пробую снова.
Марик быстро перехватывает инициативу: ищет взглядом мое молчаливое согласие, спрашивая:
– Давай не нежничать, Молька? Потрахаемся до одури, а потом весь день наш.
Прямо. Честно. Открыто.
Идеально.
Я только киваю и одними губами говорю: «Все, что хочешь».
Его руки моментально ложатся мне на плечи, колени сгибаются в опору для моих ладоней.
Я приподнимаюсь – Марик за плечи жестко толкает меня обратно на себя, подается бедрами навстречу.
Глубоко и резко, сильно.
Я то ли кричу, то ли плачу от удовольствия, потому что от пупка уже расходятся круги удовольствия, и позвоночник простреливает раз и еще раз, превращая мир вокруг в непонятное разноцветное пятно.
Мы находим слаженный быстрый ритм, который заводит мою внутреннюю пружину до отметки «больше невозможно, дальше опасно для жизни». Но я продолжаю накручиваться, теперь уже сама врезаясь в его живот рваными сильными толчками.
Мне нужно все, до конца, до рваной сладкой боли между ног, которая резко и неожиданно прокалывает меня снизу-вверх, оглушая и ослепляя. Я чуть не падаю от неожиданности, Но Марик поддерживает меня за бедра, помогает растянуть удовольствие, пока я изо всех сил сжимаю его спазмами своего удовольствия.
– Черт, хорошо, хорошо… – сквозь судорожно сжатые зубы, рычит Червинский, выскальзывая из меня, обхватывая член рукой и в пару движений разряжаясь мне на живот.
Я сглатываю дрожь от еще не растаявшего оргазма и, едва ворочая языком, говорю:
– Ты зараза, Червинский, но трахаешься ты тоже классно…
Глава двадцать пятая: Марик
Можно сколько угодно говорить, что секс – не главное в отношениях, и что все должно строиться на духовной близости, но это все отговорки для пар, между которому не шипит и не трещит.
Хороший секс должен быть! Хотя бы как залог тому, что все семейные ссоры будут заканчиваться вкусно и с выдумкой.
И если бы я не любил Мольку окончательно и бесповоротно, после этого фейерверка в койке, я бы точно был у ее ног. Образно, конечно, но это самое лучшее определение моему состоянию. Всего раз – а я чувствую себя пристрастившимся к лакомству. И, конечно, к ее груди, от которой у меня снова встает, потому что Молька лежит рядом и даже не думает в панике натягивать одеяло. Я же говорил, что она идеальная: не стесняется своих классных форм, не корчит стыдливую девственницу после того, как только что поимела меня на радость нам обоим.
Я закладываю руки за голову, жмурюсь и мысленно считаю секунды до начала триумфальной оды в мою честь. Обычно, это максимум пять минут, пока партнерша отходит от оргазма и восстанавливает дыхание. А потом начинается мое любимое: «Ты был великолепен, у тебя такоооой член, ты просто супер-мужчина, такой невероятный любовник…» Но моя адская козочка – девушка с изюминкой, уверен, она порадует меня чем-то неординарным.
Но проходит пять минут, а потом еще пять – и ничего.
Я кошусь в сторону Мольки, и чуть не икаю от неожиданности: она, растянувшись на животе, обхватив подушку руками, довольно спит и громко посапывает во сне. Может, притворяется? Несильно трясу ее за плечо, но в ответ она только морщится и наощупь ищет одеяло.
Да уж, если ее сопение – это хвалебная ода, то я правда был хорош, как никогда.
Выбираюсь из постели, быстро натягиваю штаны и приношу из гостиной толстый плед, чтобы укрыть моего личного Рипа Ванвинкля. Готовить не умеет, после секса дрыхнет как мужик, красоту мою не ценит… Марик, вот она – расплата за всех брошенных, униженных и оскорбленных, так что принимай и не ной.
Словно прочитав мои мысли, Вера улыбается во сне и натягивает плед до самого подбородка. А я, между прочим, еще хочу. Но, блин, стремно: сунусь к ней – и снова огребу по бубенчикам.
Пока Молька спит, я навожу порядки в квартире. За годы холостяцкой жизни, привык, что все на мне и не считаю быт исключительно женской прерогативой. Не умер же я, в конце концов, моя посуду. И вагина у меня не отросла, потому что сам себе готовлю.
А еще через час, когда я с огнем и молниями отвешиваю по телефону словесные подзатыльник своему финдиру, кто-то звонит в дверь моей квартиры. Я бросаю взгляд на часы, пытаясь понять, кого это нелегкая принесла в два часа в субботу. Даже есть мысль не открывать: мы с Молькой имеем право насладиться первыми совместными выходными в полном одиночестве. И даже мои любимые сестры – не исключение.
Но кто бы это ни был, ему явно не очень горело со мной увидеться, потому что дверной звонок молчит. Правда, даже через ор на конкретно проштрафившегося Сергеевича, я слышу странный звук. Не очень понимаю, что это, но от него у меня почему-то нехорошо и ощутимо болезненно поджимаются яйца.
Я навешиваю «финику» последних крепких оплеух, прерываю разговор и напрягаю слух.
Это детский плач.
Хмм… На одном этаже со мной есть только одна квартира, и там живет такой же холостяк, как и я. Не помню, чтобы он завязывал со старыми привычками или чтобы перед глазами мелькала какая-то беременная краля.
Почему-то на цыпочках иду к двери, прислушиваюсь: ор становится громче, яростнее.
Открываю.
– Блядь, твою мать… – От всей души ругаясь я, и тут же закрываю рот ладонью, потому что при детях вроде как нельзя.
Даже если эти дети вряд ли понимают хоть слово.
На пороге мой квартиры стоит детская переноска: потрепанная и местами выцветшая, явно давно уже не новая. А в переноске лежит такой же не очень новый сверток, сильно смахивающий на конверт. И из-под белого кружевного уголка раздается тот самый вопль, от которого у меня нехило так дрожат колени.
– Что у тебя за караул? – раздается за спиной сонный голос Мольки.
– У меня тут вот это… – Я отступаю и с расстояния тычу пальцем в сторону свертка.
Молька вздыхает, спокойно берет переноску и заносит ее в мою квартиру. Я с ужасом смотрю, как она закрывает дверь и присаживается, чтобы взять сверток. Морщит нос, потому что даже с расстояния в пару метров я отчетливо слышу неприятный запах.
– Новый год закончился, а подарок только доставили, – смеется Вера. – А еще говорят, что Почта России плохо работает. Да эти ребята просто гипердрайверы по сравнению с рождественскими эльфами.
– А давай мы оформим возврат, а? – предлагаю я, отступая, когда Вера в шутку протягивает сверток в мою сторону. – Это чьи-то тупые шутки.
– Нет, Червинский, скорее всего, это твое веселое прошлое, – скептически кривит губы Вера, оглядываясь по сторонам. Потом кладет сверток на журнальный столик и запросто вытаскивает оттуда ребенка.
Неприятный запах усиливается, и я торопливо прячу нос в сгибе локтя.
Что-то выпадает из конверта, и я издаю такой звук, словно меня перетянули оглоблей поперек спины. Молька заразительно смеется, и взглядом предлагает поднять послание.
– А я пока помою ребенка, а то кто-то здесь явно прекрасно поел и сделал свои дела.
Меня передергивает от одной мысли, что это за дела, поэтому на сложенный вдвое тетрадный лист я смотрю словно на ядовитую змею. Зачем я вообще открыл дверь? Пусть бы этот подарок пьяных эльфов достался моему соседу.
Кстати!
Я внезапно снова начинаю чувствовать вкус жизни. Скорее всего, наши квартиры просто перепутали, и пьяные эльфы ошиблись адресатом.
Но прежде чем развернуть послание, настежь открываю балкон, чтобы проветрить комнату от запахов бурной жизнедеятельности маленького… сыруна.
Откуда только слово в голове взялось?
Плюхаюсь на диван, разворачиваю лист, предвкушая злорадство от того, как моего соседа вот-вот приложит приятной новостью. Уверен, что всегда был предельно аккуратен и не успел наследить. Я вон даже с Молькой держал себя в руках, а уж это было как никогда тяжело. Думал, что кончу раза три, прежде чем она получила свое.
По коже растекается приятно покалывающее послевкусие прекрасного секса, так что я совсем уж без страха вгрызаюсь взглядом в кривые каракули. Такое чувство, что их писала не очень грамотная и не очень взрослая женщина.
«Надеюсь, ты будешь хорошим отцом своей дочери, Марик Червинский. Ее зовут Елизавета. Можешь не разоряться на анализ днк – она твоя родная дочь. Сама воспитать ее я не могу».
Я почему-то цепляюсь взглядом в две вещи: то, что «ДНК» написано маленькими буквами и то, что ребенок-девочка Елизавета.
Конечно, у меня были всякие женщины, но абсолютно точно среди них не было неграмотных школьниц. Но в записке Черным по белому написано мое имя, причем именно Марик, а так меня зовут только те, кто хорошо знает. Ну или девахи, с которыми я спал.
Черт.
На секунду в голове мелькает шальная мысль: выбросить проклятую бумажку в окно, а Вере придумать какую-то чушь. Конечно же, она не поверит, но дело даже не в этом.
Это как-то… трусливо что ли.
И хоть я абсолютно уверен, что это левый ребенок, чьим отцом я совершенно точно не могу быть, подкидывать его под следующую дверь как-то не по-мужски. Ребенок не виноват, что у него хуевая мать.
Вера возвращается в комнату, и на этот раз от ребенка уже ничем не пахнет, разве что немного мылом. Молька сняла с него верхнюю одежду, и теперь, когда на малышке остался только неряшливый и явно не по размеру непонятного цвета комбинезон, ясно видно, что это абсолютный младенец.
– Девочке максимум пара недель, – с видом знатока говорит Вера.
– Откуда только познания, – недовольно ворчу я.
– Мне двадцать семь, Червинский, все мои подруги давно замужем и большая половина обзавелась потомством, так что кое-что в детях я смыслю. Ну и что пишут? – Она косится на брошенную на стол немилосердно скомканную бумажку.
– Что ее зовут Елизавета. – О второй части идиотской писульки нарочно умалчиваю.
– Елизавета Марковна, – нараспев декламирует Молька. – Звучит. С таким именем она обязана стать ученым. Я бы даже поставила, что в какой-нибудь очень заумной области: может, будет строить ракеты или изучать движение космических тел.
– Молька, это не мой ребенок.
– А пахнет как твой, – язвит адская козочка и, придвигаясь ко мне, торжественно вручает орущего младенца. – Значит вы тут знакомьтесь, а я пошла.
И пока я, заикаясь и чуть не на коленях, умоляю не бросать меня чудовищу на съедение, находит в моем гардеробе джинсы и свитер, а потом деловито зашнуровывает ботинки и накидывает сверху мою дубленку. Наверное, если я не хочу остаться наедине с Елизаветой Марковной, лучше не говорить, что выглядит Молька как чучело.
– Не плачь, Бабник, я за памперсами и детским питанием, – с выражением полного триумфа, говорит Молька, захлопывая дверь прямо перед моим носом.
