Текст книги "Обман (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
– Пойдем, разговор есть, – говорю не поворачивая головы, и одновременно пытаюсь поймать Молькину руку. – Просто поговорить! – чуть громче, когда она начинает вырываться.
– Я никуда с тобой не пойду, Червинский, – без намека на кокетство или присущего многим женщинам «я уже согласилась, но поуговаривай меня еще немножко». – У меня здесь отдых, свобода, солнце, пляж и реабилитация от отношений с одним нерешительным мужчиной. Оказалось, что свою драгоценную свободу он любит больше чем меня.
– Молька, давай не здесь? – предлагаю в ответ.
Поглядываю на нее через плечо, потому что если повернусь – точно сгребу в охапку и убегу, как тот тощий разбойник из «Бременских музыкантов».
– А я не хочу где-то, – упрямо твердит она. – Я вообще больше ничего с тобой не хочу.
Пойми уже наконец, Червинский, что ты все-таки не пуп земли и на этой планете остались женщины, которым слишком мало белозубой улыбки, красивого загара и умопомрачительного секса.
– Я бы забрала, – слышу где-то перед собой и замечаю в толпе танцующих, которые уже давно перестали делать вид, что заняты танцами и с увеличением смотрят пилотную серию мыльной мелодрамы. Сказавшая – женщина лет сорока, и она салютует мне бокалом, подмигивая густо накрашенным глазом. – Может, выпьем, мужчина с умопомрачительным сексом?
– Не сегодня, – разводу руками в ответ на ее предложение. – У меня сегодня нелетная погода, и секс был вынужден совершить посадку в океане, и близок к ужасной смерти от обезвоживания.
– Да на хрен таких баб, – бубнит мужик, которого я заприметил почти с самого начала.
Мы с ним были белыми воронами в этом тропическом раю: оба одинокие и угрюмые.
Только у него, судя по выдающему животу и так себе виду, с женщинами еще хуже, чем у меня теперь. – Любила бы – простила бы. Шанс вон даже смертникам дают.
Я грустно усмехаюсь и поворачиваюсь к Вере.
Она никогда еще не была такой красивой: в голубом легком платье, с прической, украшенной венками из цветов. Просто моя личная Пятница, с которой я бы остался на этом пляже до конца наших дней. У меня реально покалывает в сердце, стоит представить, что сегодня может быть наш с ней последний разговор. Но тот мужик прав. Я не ищу себе оправданий, не отказываюсь от того факта, что впервые в жизни поддался слабости именно в тот момент, когда должен был бросить на амбразуру всю свою… фалосноть и мускулинность.
Откуда я слова-то такие знаю.
Но не суть.
Прямо сейчас, пока мы смотрим друг на друга и до меня с опозданием доходит, что Вера не играет и не корчит недотрогу, становится просто хреново.
– Вера, я люблю тебя, – стаскивая дурацкую маску, в последний раз пытаюсь донести свои чувства. Хоть уже не особо надеюсь на благоприятный исход. – Я сделал глупость, огромную жирную глупость. И хочу ее исправить. Если ты дашь мне шанс.
Я все жду, что из-под каменного выражения ее лица появится улыбка, во взгляде затанцуют знакомые черти. Но проходит минута, другая – и ничего.
«Нет, Червинский», – одними губами говорит Молька.
– Ок, – поднимаю ладони, признавая поражение. Слов нет, мысли тоже разбежались, и уже сейчас знаю, что не стану искать утешение в алкоголе или других женщинах. Я вообще хрен знает, что буду теперь делать. – Прости, что стал кочкой на твоем жизненном пути, адская козочка. Честное слово, знал бы, что стану именем нарицательным для всех твоих будущих разочарований – не влез бы свиным рылом в калашный ряд.
Последний шутовский поклон «в ноги», наверное, лишний, но мне уже все равно.
– Танцуйте, товарищи отдыхающие! – громко говорю я, и складываю ладони в имитации рукопожатия. – Это была пилотная версия. Кастинг на главную я провалил.
Когда я бреду к выходу, пятками поколачивая деревянную площадку, жизнь снова запускает свои обороты.
Только Маринка догоняет уже на пляже, берет под руку и молча прижимается щекой к моему плечу.
Глава сорок шестая: Вера
Откуда он взялся на мою голову!
Я хочу простить.
Я, блин, уже простила!
Не каменная же, не железная и вообще живая.
Но в тот момент, когда мое сердце благим матом орет «Скажи ему «Да!», мозг сует кляп ему в рот и прагматично наставляет: а вдруг, он снова тебя бросит? Решит, что ты – легкая добыча, что простишь ему все и всегда, и мы начнем нашу семейную жизнь с установкой, что всепрощающая Вера уже никуда не денется, и будет и дальше терпеть все его выходки. Просто потому, что у него самые красивые в мире голубые глаза.
Да что там глаза!
– А он кексы мне готовил, – как издалека слышу свой слезливый голос. Оказывается, сижу за стойкой в компании какой-то пышной темнокожей мадам и на плохом английском пытаюсь рассказать ей, что Марик Червинский – редкий засранец.
Но при этом все, что ни скажу, получается, идет ему в «плюс».
– Твой мужчина умеет готовить? – Она смотрит на меня так, словно я созналась в интимной связи с пришельцем. – Он умеет печь?
– Ну… – Делаю глоток сока, в котором, конечно, нет ни капли алкоголя, но я все равно – в дрова. Великая сила самовнушения. – Тогда Червинский немного испортил десерт, но завтрак был просто божественный.
– Твой мужчина занимается сексом, как бог, подарил тебе кольцо с бриллиантом, умеет готовить, при всех попросил у тебя прощения – и ты его отшила?
Блиииииин…
Я роняю голову на скрещенные руки и реву в три ручья.
И что теперь делать?
Одна моя часть, та, у которой стальные яйца и тяжелый характер грозит кулаком и требует, чтобы я н поддавалась на уловки и на вспоминала о голубых глазах с таким трепетом, словно они – единственные на планете. Другая, у которой над головой сверкающий нимб, робко поднимает руку с задней парты и предлагает хотя бы просто взвесить все «за» и «против». Ну что мне стоит?
Я беру салфетку, достаю из клатча маркер и, как видела в каком-то женском журнале древних времен, черчу две колонки, помечая их плюсом и минусом.
– Решено, – говорю вслух, и моя темнокожая соседка, уже порядком выпившая и до сих пор явно озадаченная тем, что же в головах у этих русских, заказывает себе еще одну «Пина Коладу». – если плюсов будет больше – я дам ему шанс. Просто… поговорить.
– А я бы трахнула, – прищелкивает языком женщина. – Когда у мужчины такой отменный зад…
Хорошо, что именно в эту минуту музыка начинает орать изо всех сил, потому что слышать, как пожилая «смуглянка» нахваливает прелести моего нерадивого Червинского – это психотравма в чистом виде. А если на минуту представить, что мы с Мариком успели «забеременеть», то лишние стрессы нам с Чебурашкой ни к чему.
Ну и вот, пожалуйста, пункт первый: я уже придумала прозвище для нашего будущего ребенка. Это в плюс, хоть Чебурашка…
Я внезапно представляю перед собой того модного актера из космической саги и его… гммм… специфические уши, и мне очень не хочется, чтобы мой Чебурашка был «чебурашкой» по тому же поводу.
Хотя.
Я встряхиваюсь, когда в голову лезет образ Червинского с маленькой Лизой на руках.
Некоторым мужчинам идут дорогие автомобили и рубашки под запонки. Некоторым мужчинам идут кожаные куртки и брутальная щетина. Некоторым идет открытая улыбка и спящий младенец на руках.
Моему засранцу идет быть мужиком, который носит дорогую рубашку с платиновыми запонками под потертую косуху, рассекает городские джунгли на «Порше» и на поворотах обязательно улыбаться спящему в детской переноске младенцу.
Ой, да кого я обманываю? Ему идет все.
Я уныло потягиваю сок и пишу поперек всей колонки «плюс»: Он просто Червинский.
Даже если список его недостатков за час увеличится до размеров новогоднего серпантина, это не будет иметь никакого значения, потому что главное не то, что идет от мозгов.
– Я его люблю, – говорю своей собеседнице и она снова кивает, и заводит пластинку о том, что будь у нее мужчина с таким задом, она бы отпускала его одного только в туалет.
И меня это внезапно невероятно злит. Вернее, пугает, но обычно именно от испуга я злюсь, как пантера.
Почему, собственно, я должна отдавать его в руки какой-то вертихвостке вроде той итальянки? Как там говорят? «Не дам тебя в обиду – сама буду обижать!»
Я спускаю ноги на пол, поправляю волосы и быстро бегу из открытого бара.
На ходу снимаю босоножки, наслаждаясь немного остывшим после полуденного зноя мягким песком. Следы двух пар ног хорошо видны, стоит отойти немного дальше.
Тянутся цепочкой в сторону пляжа, туда, где в серебре лунного света хорошо виден деревянный пирс. А на нем – одинокая фигура в окружении каких-то коробок.
Рыбу он там что ли ловить собрался?
Я немного сбавляю темп, чтобы не выглядеть совсем уж запыхавшейся девицей, которая собирается выпалить ему в лицо, что гналась за ним три дня, чтобы сказать, как он ей не нужен. Не моя фраза, но актуально, если на минутку включить здоровую самокритику.
Пока я с каждым шагом сокращаю расстояние между нами, Марик успевает сесть и свесить ноги, даже немного откидывается назад, опираясь на руки. Такой ответственный момент, а меня разъедает желание узнать, что в тех проклятых коробках, потому что… ну вот задним определителем неприятностей чувствую, что они тут не просто так.
– Вера? – Марик удивленно морщит лоб, замечая меня в паре шагов от пирса. – Ты что тут делаешь?
– Извини, ты не мог бы… – Я прекрасно понимаю, как это выглядит со стороны, но все равно морщу нос и взбираюсь к нему. – Это, случайно, не твое?
– Случайно мое, – кисло улыбается он, и делает приглашающий жест. – Точнее, должно было быть наше, но теперь уже не важно. Так что валяй, можешь все это выпотрошить.
Вот не зря все же чувствовала. Жизнь давно научила: если задница на что-то намекает (и я сейчас не о проблемах с несварением), то нужно ее слушаться.
В первой же коробке гора белого шелка: банты, бутоньерки, ленты. Я, как ребенок, на которого выпрыгнуло конфетти, перебираю все это, удобнее устраиваясь на коленях.
– Зачем тебе все это? – Я делаю вид, что наслаждаюсь ароматом шелковой орхидеи.
– Вообще-то собирался провести гражданскую брачную церемонию, – снова ксилит он. – Ну, знаешь, как вы, девочки, любите: красиво, романтично, мило.
– И с фото в инсте, чтобы все умерли от зависти, – поддакиваю я, и мы в унисон киваем.
Во второй коробке аккуратно сложенные живые орхидеи. В темноте плохо видно, но каждая каким-то странным образом упакована в едва заметную прозрачную колбу с водой.
– А это для букета невесты?
– Нет, это просто цветы. Букет вон там. – Он тычет в сторону дрейфующего в ночном бризе светлого пятна. – Прости, я разозлился и твой букет пал в неравной схватке.
– В следующий раз начинаю вымещать злость на своих туфлях, – себе под нос ворчу я.
А Червинский смеется и задирает ногу, чтобы показать свои босые ступни.
У него даже пятки такие, что хочется, прости господи, жамкать. Откуда в моей голове эта девичья чушь?
В последней коробке белое платье. Не дорогая «бабка на торт» и не мечта кондитера, а что-то легкое, с вышивкой и без претензии. Наверное, если бы я встречала своего капитана «Алых парусов», то непременно в таком платье: шла по берегу, вглядываясь в рассветный туман, и мои волосы пахли бы солеными брызгами.
– Отвернись, Червинский, я просто хочу примерить.
Меня немного «кусает», что он делает это легко и без возражений. Просто берет и отворачивается, не расшвыривая направо и налево вездесущие шуточки. И что с ним делать? Он же, голубоглазое чудовище, даже шанса мне не дает, ни единой заусеницы, чтобы я ухватилась за нее, дав нам еще один шанс.
Именно нам.
Потому что, хоть он и не подарок, я ведь тоже – та еще адская козочка.
Ладно, Червинский, укатаю тебя еще раз.
Глава сорок седьмая: Вера
Платье сидит на мне идеально, но тут точно есть какая-то провокация, потому что все, чем меня щедро наградила мать природа – грудь и «орех» – все равно каким-то образом выпирает, хоть в фасоне вообще нет ни одной четкой линии.
Если бы я собиралась замуж за мужчину мечты, то хотела бы, чтобы все было именно так: лунный свет, мой босой Червинский, прибой и я в платье, как девица из сказки – ни одета, ни раздета.
Так, Верочка, побудь серьезной хоть пару минут, иначе вместо того, чтобы выяснить отношения, устроите оргию на этих старых досках, а это чревато синяками и занозами. И штрафом за неприличное поведение.
– Ну и как? – говорю я, подавая сигнал, что теперь можно смотреть.
Марик оглядывается – и просто молчит. Как-то даже для приличного неприличия слишком долго, и я начинаю нервно одергивать то тут, то там, поправлять, где не жмет.
Что он в самом деле? Ну платье и платье, не стала же я в нем той девушкой, от которой у мужчины отбирает дар речи.
Но, похоже, стала, потому что Червинский поднимается и идет ко мне, останавливаясь у той невидимой грани, после которой я бы просто врезала ему пощечину, а потом зацеловала, хоть он и не заслуживает. Но, что самое странное, все это время он не лапает меня взглядом, не позволяет себе сальных улыбок в адрес моего декольте. Он смотрит прямо мне в глаза и улыбается.
И меня пробивает на рев.
Не на слезки маленькой романтичной принцессы, а на громкий рев навзрыд, в котором – будем честны – крепких русских слов больше, чем разрешенных цензурой. Ну ничего не могу с собой поделать: я вот такая, прямая между двумя точками, иногда через чур.
И мне, такой прямой, не нужен никакой другой мужик, даже если он безопаснее, надежнее, брутальное и вообще по смерти заслужит надгробную надпись: «Безгрешен и идеален». Мне нужен мой Марик. И дети от него.
Наташа как-то сказала, что любовь: это не слова, не признания и не серенады.
Любовь – это когда ты видишь в глазах того самого мужчины ваших будущих детей. Даже если вы случайно столкнулись в метро, и ты вдруг понимаешь, что у вас будет отличная малышка с твоими белокурыми косичками и его смешным курносым носом – это не просто так.
– Я влюбился в тебя заново, – бесхитростно, отбросив напускную шелуху, признается мой голубоглазый монстр. – Я – твой. Смирись уже. Рыцарей на белых жеребцах раздавали вчера, сегодня только те, что с браком. Так что, адская козочка, делай, что хочешь, но хрен ты от меня избавишься.
– Господи, Червинский! – Я топаю пяткой. – Ну хоть секунду мог без хренов-то?
– Неа. – Он пересекает невидимую преграду, сгребает меня, словно я что-то маленькое и совершенно беспомощное, и выразительно сопит на ухо: – Давай больше не будем бодаться, адская козочка?
Есть все же во мне одна огромная слабость: Червинский, называется.
Когда он меня вот так держит, когда его руки говорят «не видать тебе свободы», я понимаю, что мне и правда до чертиков надоело с ним бодаться. Нет, конечно, мы даже в старости будем время от времени издеваться над другом всякими незлыми насмешками и подколками, но это будет… как искра в хворост, потому что вот такие у нас отношения – не выигранная война и пакт о перемирии, а постоянный бой, с переменным успехом то одной, то другой стороны.
Я по-другому не хочу.
И все, что произошло с нами за эти недели – это тоже было не просто так. Мы всегда понимаем, как нам что-то дорого, когда теряем это. А если представить, что есть маленький одноразовый способ вернуться в прошлое и все исправить? И он – у меня в кармане.
Потому что рядом именно тот мужчина, с которым я буду сама собой и даже через миллион лет в ответ на любой мой фокус или глупую шутку, или резкую насмешку он лишь улыбнется и скажет: «Хватит бодаться, козочка, сточишь рожки». Потому что вот такие мы – два сапога пара, даже если со стороны может показаться, что я выбрала недостойного мужчину.
Я выбрала живого мужчину. Потому что мне не нужно что-то лучшее, что-то машинальное и не совершающее ошибок. Я с таким рехнусь просто, через месяц утону в болоте от скуки. Ну и, наверное, я не так чтобы взыскательна. Достаточно того, что я вижу наших совместных детей и точно знаю, что буду много раз умиляться, как Марик носится по дому с перепуганным лицом, потому что «на этот раз тебе придется снимать подгузник». И как с гордостью придет на детский утренник, встанет в первый ряд и будет с глупой улыбкой махать нашей бойкой маленькой девчонке с косичками и в короне из фольги и новогодней мишуры.
Мне достаточно того, что этот мужчина такой, как есть.
Лучших пусть забирают другие.
– Между прочим, Червинский, – я выкручиваюсь из его рук и за край рубашки тяну его с пирса, прямо на пляж, подальше от посторонних глаз. – Приехать на теплые острова и не заняться сексом на песке – это преступление, которое касается отлучением от постели на две недели.
Марик сглатывает, когда я останавливаюсь и в каком-то диком порыве осторожно прикусываю его шею над тем местом, где кадык выпирает из-под кожи и в этот самый момент нервно дергается.
– Только, говорят, песок потом придется выковыривать из самых неожиданных мест, – продолжаю подливать масла в огонь, немного поведя плечом, чтобы ткань сама сползла вниз.
Теперь она держится только на возбужденных сосках, и Марик, разглядывая меня тяжелым безумным взглядом, бормочет:
– Я готов пожертвовать свою спину и задницу, Молька, если ты разденешься прямо сейчас.
Тоже мне условия.
Кошка во мне довольно потягивается и начинает беззвучно мурлыкать, пока я, подхватывая внутренний ритм, немного виляю бедрами, позволяя платью соскальзывают все ниже и ниже, пока оно не опускается к моим ногам белым подобием морской пены.
Мне нравится, как Червинский на меня смотрит, и как его зрачки становятся еще шире, затягивая меня в самую грязную и самую желанную игру на свете. Нравится, как он вздяхает, разглядывая мою грудь и живот, и развилку между ног.
– То есть ты знала, что так будет? – уточняет он с заметным низким хрипом, явно намекая на полное отсутствие белья.
– Упссс! – Старательно разыгрываю удивление и даже прикрываю рот ладонью. – Трусики остались где-то там.
– Напомнишь мне, чтобы я отыскал их, когда удовлетворю свою женщину… несколько раз.
– Дважды как минимум, – озвучиваю обязательную программу, и мы одновременно притягиваемся друг к другу как магниты.
Врезаемся друг в друга с почти металлическим звуком, сплетаемся руками, присасываемся губами в каком-то очень непонятном и жадном подобии поцелуя.
Собсвтенническим жестом Марик укладывает ладони мне на ягодицы, сжимает, плотоядно ухмыляясь в ответ на мой вздох и почти не возражает получить за это крепкий укус в плечо. Его кожа под моими губами – эксклюзивный сорт лакомства: терпкая, дымная, как будто он прошел сквозь влажный полынный туман, и я капли кончиком собираю драгоценные капли.
Мы молча падаем на песок, и я оказываюсь под Мариком: безвольная, расплющенная, способная лишь нервно хихикать, когда мы в две пары рук не можем выудить его из рубашки. В конце концов Червинский распрямляется на коленях, просто разрывает упрямую одежду и треск ткани наполняет меня похотью.
Не хочу я сегодня милого секса на пляже. Может быть, когда мы трахнем друг друга как пара полоумных, раздумаю и дам шанс, а пока что…
– Ты собираешься меня трахать, мужчина, или и дальше будешь позировать всеми своими «кубиками»? – Я намеренно шире раскидываю ноги, сгибаю их в коленях и забрасываю одну ему на плечо, подтягивая к себе.
– Ты даже не представляешь, как сильно я собираюсь это сделать, – рокочет мой персональный сексуальный гром, и я натягиваюсь болезненным нервом, когда его язык щелкает по моему воспаленному от возбуждения соску.
Он за секунду перехватывает мои руки, не дает притронуться к себе, берет в заложницы и заводит их за голову, словно готовится распять. Я сопротивляюсь лишь мгновение, чтобы добиться идеального хвата на моих запястьях – и сдаюсь на милость победителя.
– Могу делать это вечность, – с дьявольской улыбкой хвастается Марик, обхватывая губами мою напряженную грудь, сжимая их вокруг соска до моего длинного стона.
Мне плевать, что нас могут услышать или увидеть.
Эта луна, этот океан и этот песок созданы для секса, а не для картины руки неизвестного художника.
Я выгибаюсь навстречу губам своего ненормального мужчины, пока он смачиваю мой сосок слюной и легонько дует, пуская мне под кожу колкие нервные импульсы. Они стремительно стекают по венам, опускаются между ног, и я чувствую, что пальцы Марика уже там: притрагиваются к моим гостеприимно распахнутым ногам, скользят выше, на миг замирая над набухшим влажными складками. Я сама подмахиваю ему навстречу, яростным стоном встречаю пальцы, раскрывающие меня, словно сокровищницу.
– Я бы вставил тебе прямо сейчас, – охрипшим голосом признается Червинский, продолжая поглаживать меня вверх и вниз, дразнящими случайными прикосновениями дразня налитый кровью клитор.
– Всегда только обещания, – нарочно провоцирую я, зарываясь пятками в песок.
Хочется большего, и я подаюсь навстречу, абсолютно предсказуемая во всех своих желаниях и потребностях. Марик переключает внимание на другую грудь: на этот раз прикусывает ее над соском, покрывает поцелуями, доводя меня почти до бешенства, пока я отчаянно нуждаюсь в его поцелуях. Он обхватывает сосок зубами, оттягивает, сосет до болезненного онемения – и я снова громко стону, сама потираясь промежностью об его пальцы.
Его пальцы нагло проникают внутрь меня: сперва один, потом сразу два. Методичные толчки становятся быстрее, пока кончик большого пальцы не прижимает мой клитор.
Я дергаюсь от первой спирали, которая превращается в огненный поток и стекает куда-то к моему пупку.
У меня какая-то ненормальная эйфория от сочетания его пальцем у меня между ног и губ на моей груди. Он как будто сразу везде и настраивает мое непослушное тело под ритм своей мелодии.
– Буду трахать тебя так сильно, что завтракать будешь лежа, – без тени улыбки обещает Червинский, поддевая мою чувствительную плоть кончиком ногтя.
Я дрожу от предвкушения, первые волны удовольствия расползаются по телу раскаленными импульсами. Мне нужно больше. Я хочу быть с ним бесстыжей и открытой, пока он смотрит на меня вот так, и едва различимый голубой ободок его глаз наполняется раскаленным желанием.
Еще одно прикосновение к клитору, плавное поглаживание вдоль влаги.
Язык облизывает соски, губы грубо сминают их, усиливая болезненное желание кончить прямо сейчас.
И я поддаюсь ему, отпуская все, что носила в себе эти дни: обиду, боль, горечь.
Я просто выкрикиваю его имя прямо в звезды, растворяюсь в сладкий судорогах, от которых расслабляюсь и натягиваюсь с частотой раз в секунду.
Тяжело дышать.
И хочется плакать.
Но вместо этого я, как душевно больная, просто выкрикиваю имя своего мужчины, и умираю, когда он нависает надо мной, прижигая откровенным сексуальным голодом и лаской.
– Знаешь, – едва нахожу силы бормотать что-то в ответ, – это не считается за сногсшибательный секс на пляже. И не списывает единицу с минимальной программы.
– Очень рад, что мы в этом солидарны, – ухмыляется он, без пит-стопа выводя нас обоих на второй круг.
