Текст книги "Обман (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Глава тридцать пятая: Вера
Я нарочно ухожу из дома, хоть уверена, что даже Червинский справился бы с покупкой детской мебели. В последнее время он сделал гигантский скачок в моих глазах, и продолжает расти несмотря на то, что я нарочно придавливаю его всем весом своего скептицизма и банального неверия в перевоспитание.
Но мне нужно разобраться. Понять, что я буду чувствовать, пока он там, наедине с готовой к взрыву секс-бомбой. Безразличие? Досаду? Легкий дискомфорт?
А заодно проверить, что он будет делать, когда его будут брать штурмом.
Нисколько не сомневаюсь, что именно этим займется итальянка, как только выйду за порог.
В общем, это все очень странно и не поддается анализу даже моей собственной логики, но, если в двух словах: я хочу его спровоцировать, убедиться, что он – простой бабник, и все попытки представить передо мной в выигрышном свете – лишь удачная маскировка под хорошего парня. А заодно проверить себя. Понять, что у меня ничего нигде не пригорит. И что я не вляпалась ни в какую любовь.
Я честно выхожу из дома, сажусь в машину и говорю водителю Марика, куда меня отвезти.
Честно начинаю листать свой инстаграм и любоваться на всякие рельефные торсы и качков.
Очень честно проезжаю три квартала.
И меня клинит.
Словно на голову падает здоровенная глыба, и мой бедный череп превращается в тибетский колокол на какой-то их самой высокой горе.
– Поворачивай домой, – говорю водителю и для большей убедительности начинаю копошиться в сумке. – Я кошелек забыла, и карты, и вообще… Все забыла.
«Голову ты свою забыла», – подсказывает внутренний циник.
Признаю – очень плохой был план.
Да какой нормальный здоровый самец откажется от прыгающей ему на член бабенки без комплексов, тем более, уже «распробованной».
И то делать, если правда застану их в койке? Думать, что это была слабость или моя слишком удачная провокация, а если бы я была рядом, ничего бы не случилось?
Я выхожу из машины, еще более-менее спокойно поднимаюсь по ступеням, но стоит зайти в подъезд – несусь через ступеньку.
– Ну, Червинский, ну если ты только… – Не буду произносить вслух эту гадость.
Настораживает стойкий и очень удушливый запах духов на площадке. Принюхиваюсь, иду по следу, словно гончая, и на всякий случай уверенно беру сумку двумя руками. Если застукаю – то застукаю, буквально.
Марик дал мне ключи, так что все карты в моих руках.
Открываю, на цыпочках переступаю порог…
– Ты чего крадешься? – громким шепотом спрашивает Марик, который вырастает передо мной, словно призрак – перед должником.
И за его спиной – еще парочка.
Белая и черная.
– Да вот, женишок, решила поохотиться. – Выразительно смотрю на каждого из них.
Марик вытягивается по струнке, невидимыми чернилами подводит глаза боевой индейской раскраской, поднимает руку и басит:
– Удачной охоты, Бешеная лань.
Нет, ну вот как в него не влюбиться?
Но за Бешеную лань я с него еще спрошу по всей строгости. Возможно даже каким-то крайне неприличным способом. Потому что раз тест-драйв прошел хорошо, то «хороший кабриолет – нужно брать». Хоть в случае с Мариком, скорее уж «Феррари» из Формулы-1.
Я на всякий случай завожу руку за спину и незаметно щипаю себя за мягкое место, делая вид, что поправляю одежду. Если мысли утекли в сторону наших постельных игрищ, значит, не так уж я и зла, а это абсолютно точно не так, потому что прямо сейчас где-то в моих цепочках ДНК просыпается та крохотная часть, которая досталась мне от предков-людоедов. Точно от них, потому что сейчас я вижу перед собой не двух охотниц на чужого мужика, а Гламурную сосиску в тесте и пережаренную в солярии сухую Французскую вафлю. Руки чешутся сделать их низ непонятно гастрономическое блюдо, затолкать его в блендер и взбить до однородной массы, чтобы сцедить ее в канализацию через мелкое сито.
В общем, мои негуманные предки, раз уж во мне сейчас крайне силен ваш кровожадный голос, давайте постараемся сделать так, чтобы всякая говорящая от избытка ГМО пища перестала появляться на горизонте двух ЗОЖников[1].
– Кот из дома – мыши в пляс, – говорю я, разглядывая две вытянувшихся физиономии.
– Кот лучше уберется с линии огня, – разумно говорит Марик, и отходит в сторону. – Не очень зверствуй, Дикая лама, а то не хватит мешков для мусора, чтобы прятать трупы.
У Кукушки, кстати, крайне цветущий вид. Пока я сидела с ее ребенком и зарабатывала себе синяки под глазами, она спала жопой вверх, чтобы утром штурмовать амбразуру своим выдающимся бюстом. А он у нее правда ого-го, это даже я со своим вполне себе почти четвертым вынуждена признать. И это она еще грудью не кормит, а так была бы просто_мечта.
– Могу я узнать, что у вас тут за несанкционированный ведьмин шабаш? – крайне мягко интересуюсь я. Незачем пугать добычу, лучше усыпить ее бдительность и по легкому свернуть шею.
– Что она здесь делает? – кривит нос Рита.
– Я здесь вроде как у своего жениха, – без проблем отвечаю я. Пусть не думает, что ее адмиральские замашки могут хоть кого-то испугать. – У тебя есть пригласительный?
Право на проход? Любой другой документ, который оправдывает визит в одиннадцатом часу утра? Потому что это единственное, что удержит меня от желания сделать из тебя баварскую колбасу.
– Что? – торопеет она.
Машу рукой, мол, с тобой все ясно.
– Кстати, на вашем месте, я бы поменялась местами. – Я пальцем указываю примерное расположение. – Тебе лучше встать Кукушке за спину – так твои Пустые мешочки хотя бы не бросаются в глаза. Потому что, извини, но у меня для тебя плохие новости – по размеру сисек она тебя точно уделала и положила на лопатки. И если бы я была тупым мужиком, у которого текут слюни на выдающиеся горные пики, то у тебя не было бы никаких шансов.
– Я вообще не хочу с ней разговаривать, – заглядываясь на Марика, заявляет Рита, нарочно делая вид, что меня тут попросту нет. – Скажи ей, пусть убирается. Или, знаешь…
Она начинает копошиться в сумке. Достает кошелек и вытаскивает пару купюр. Подходит – и тычет их мне в карман куртки.
– Сходи, попей кофе, съешь какой-нибудь фастфуд, пока мы будем говорить о вещах, которые тебя не касаются.
Если честно, то ей все-таки удается меня шокировать. Не то, чтобы сильно, но я испытываю замешательство. Не каждый день с тобой обращаются, словно с разносчиком пиццы. И если уж на то пошло: она вообще в курсе, сколько в наше время стоит хороший кофе и фирменный бургер в нормальном заведении?
Хорошо, что работа у Антона научила меня двум вещам (ко всему прочему): быстро переформатироваться под ситуацию и ставить на место королев жизни. Особенно тех, которые думают, что их высокомерие – это вездеход на гоночной трассе, и им позволено сбивать все, что ниже высоты колеса.
Я достаю мятые купюры, делаю вид, что подсчитываю общую сумму, и удрученно качаю головой.
– Скажи мне, Червинский, ну и как оно – дружит с ящерицей? Знаешь, там, играть в игру «оторви хвост», например?
– Верочка, – он явно с трудом сдерживает смех, – мешков для мусора реально почти нет.
Ты не очень зверствуй.
И пока мы вот так обмениваемся репликами, Кукушка впервые делает хотя бы один разумный поступок – она тоже отодвигается от Риты, причем так рьяно, что чуть не влипает в противоположную стену. Просто сюжет для канала «Дискавери»: теория Дарвина в действии.
– Я поняла, хорошо. – Рита снова достает кошелек и дает еще пару купюр, но на этот раз держит их на вытянутой руке, потому что я успеваю сделать шаг назад. Нетерпеливо трасте ими в воздухе. – Просто уйди уже, да? Нам нужно поговорить без клоунады.
Я просто смотрю на нее в упор. Долго, с интересом. И, конечно, Рита начинает дергаться, когда пауза становится слишком очевидно странной.
– Что?! – первой не выдерживает Пустые мешочки.
– Смотрю на уникальное природное явление – говорящую ящерицу, – поясняю я.
– Марик, убери ее, она явно не в себе.
– Ага, очень не в себе, – с широкой довольной улыбкой соглашается Червинский.
Думала бы, что говорит, а то напугала кота сливками.
Я снова чувствую приятное тепло в груди, и снова вынуждена припрятать эти эмоции до лучших времен.
– Просто поражает смелость, с которой ты вот так запросто протягиваешь ко мне руки, – начинаю расшифровывать свои слова. Без подсказок, похоже, вообще никак. Зато Червинский сразу все понял, умница моя. Все же, светлая у него головушка, особенно, когда он использует ее по назначению. – Так вот и подумаешь, что либо у тебя припрятана за пазухой третья рука, либо оторванная быстро отрастет-лучше прежней…
Минутную гробовую тишину нарушает… громкий смех итальянки.
Бедняжка еще не знает, что она у меня на десерт.
[1] ЗОЖ – здоровый образ жизни
Глава тридцать шестая: Вера
Я уже предвкушаю безудержное веселье, когда вслед за смехом мамаши-кукушки из комнаты раздается детский плач и это единственное, что немного приводит меня в чувство. Это – и вытянутое лицо Пустых мешочков, когда она, наконец, понимает, что продолжая разговаривать таким тоном, действительно сильно рискует. Руку я ей не оторву – членовредительство у нас преследуется законом – но превратить салонный макияж и прическу в грим для фильма ужасов очень даже могу.
– Не хочешь взять ребенка, мамаша? – интересуюсь я, придерживаю рванувшего было в сторону спальни Марика. – Заняться материнскими обязанностями, проверить, все ли хорошо и, может, девочку пора кормить?
Кукушка очень выразительно давится мехом и быстро уходит.
Очень странная «безутешная мать». Я бы даже сказала – крайне странная. Но зато путь свободен и теперь Ритулю не прикрывают горные пики ее сообщницы. Даже если они заявились сюда каждая своим путем и с радостью откусят друг другу головы, против меня они охотно ополчились.
– Не можешь избавиться от Хаоса – подчини его, – с глубоким философским выражением на лице, вещает Пустые мешочки. – Марик, ты меня ужасно разочаровал.
– Рит, да мне как-то однохренственно, – спокойно говорит Червинский. – Зачем приехала?
– Проверить слухи. Думала, меня разыграли. Мне и в страшном сне не могло приснится, что ты приютишь в своем доме… – Рита сначала смотрит на меня, потом нехотя кивает в сторону вышедшей из спальни Кукушки. – Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь?
– Как обычно, – спокойно, не поддаваясь на провокации, отвечает Марик. – Давай ты сейчас просто уйдешь? Я не звал в гости, не приготовил пироги и блины.
– Даже странно, с таким-то гаремом, – фыркает Пустые мешочки.
Но все-таки идет к двери, нарочно задевая меня плечом, словно тот самый вездеход, который никак не может удержаться, чтобы не наехать на мотороллер.
Ну ладно, сама же захотела.
– Погоди, я тут…
Хорошо, что сумка у меня на плече и можно быстро достать кошелек. У меня там всегда есть наличка, и пара крупных купюр, которые я без жалости засовываю Рите в карман. С улыбкой, как будто совершила доброе дело.
– Тут неподалеку есть отличный кафетерий. – Мой тон – само радушие и желание искренне помочь. – Купи себе хороший кофе и большой сладкий торт – у тебя явно недостаток глюкозы в крови, оттуда и повышенный уровень сучности.
А чтобы нахалка не устроила истерику, грубо захлопываю дверь у нее перед носом, и довольно отряхиваю ладони как после хорошо сделанной работы.
– Червинский, ты должен мне ужен в хорошем ресторане – кажется, злобствование передается воздушно-капельным путем.
– Она пришла забрать моего ребенка? – громко, словно сигнализация, кричит Кукушка, прижимая бедного ребенка чуть ли не с нарушением всех пунктов конвенции о правах человека.
И яростно сопротивляется, стоит попытаться забрать так же громко орущую Лизу.
Отступаю только ради ребенка, уговаривая себя не нервничать и не забывать, что проклятых мусорных мешков у нас действительно мало.
– Кто-то с утра просто сверкает – смотреть больно, – огрызаюсь я.
Кукушка уже и так меня боится – моргает, как ужаленная в зад буренка. А жажду «поиздеваться просто так» я уже утолила.
– Я просто выспалась, – вздергивает подбородок итальянка.
– Какая неожиданность, – всплескиваю руками. – Это же нормально – хорошо и долго спать, пока твой ребенок превращается в помидор. А еще…
Про еще я не успеваю, потому что телефон Марика начинает настойчиво вибрировать у него в кармане. И после короткого разговора Червинский выдает:
– Хорошие новости – Наташа нашлась.
Итальянка бледнеет даже сквозь явно не один слой штукатурки. Так и хочется подойти, и сковырнуть. Но не суть. Важно, что новость о подруге, которая, наконец, нашлась и может все рассказать и за все ответить, не превращает разъярённую мамашу в жаждущего крови хищника. Скорее, в Цокотуху, которая вдруг осознала, что ее подружки пали в неравном бою с мухобойкой.
Похоже, начинается самое интересное.
Если жизнь с Червинским и дальше будет такой интересной, надо всерьез подумать о покупке автомата для жарки попокорна.
– Нужно ехать в полицию, – говорит Марик, а когда Кукушка начинает выразительно мотать головой, повторяет с крепким нажимом: – Я не предлагаю, Бель. Я говорю, что нужно ехать, и ты поедешь.
– Мы поедем, – поправляю я. – Надеюсь, никто здесь не думает, что эта история – не моего ума дело?
Прямо сейчас я очень злюсь. Потому что, каким бы неверующим в добро и порядочность циником я ни была, до последнего хотелось верить, что Кукушка – вполне обычная представительница распространенного вида «охотница на богатых мужчин». Что что-то в ее голове притупилось, затормозилось и просто никогда не работало, раз она решила провернуть эту аферу только сейчас, а не девять месяцев назад. И что на самом деле она просто пользуется ситуацией, которую ей так удачно подстроила сердобольная подруга.
Кстати, тоже не редкость: у меня была парочка таких, которые в порыве искренней дружбы звонили моим бывшим и говорили всякую чушь обо мне и моих страданиях, пытаясь таким образом свести меня с «хорошими парнями». Или, тоже хороший пример, родители, которым так хочется моего личного счастья, что они, исключительно из благих намерений, окольными путями пытаются утроить мою личную жизнь. У всех нас хоть раз в жизни была история, когда чужие благие намерения в отношении нас в итоге выходили боком. Но паника в глазах итальянки… Я не полиция и не детектор вранья, но такие взгляды видела множество раз, когда Клейман пытался вывести клиентов на чистую воду, задавая неудобные вопросы: всегда важно знать, о чем умалчивает клиент, прежде чем идти в суд, чтобы узнать об этом от адвоката противоположной стороны.
У Кукушки взгляд пойманной на вранье лгуньи.
И становится противно, что именно в этот момент она держит на руках ни в чем не виновную девочку. И от всей души хочется, чтобы малышка действительно оказалась дочерью Червинского, потому что тогда бы она была в надежных руках.
– Одевайся, красавица, – говорю уже без сарказма, потому что от злости распирает изнутри. И на этот раз итальянка не орет, когда я забираю у нее девочку. – Посмотрим, что там за Наташа.
Пока Кукушка одевается, я меняю Лизе подгузник, переодеваю в теплые новые вещички и думаю о том, как было бы классно просто взять – и оставить девочку себе. Без всяких тупых тестов. Просто себе. Чтобы у девочки было нормальное детство, а не череда «папочек», которых ее мамаша будет пытаться развести на деньги. Или – такая перспектива более возможна – итальянку просто лишат родительских прав и девочку ждет «полная интересного» жизнь в детском доме.
– Марик, а если Лиза не от тебя? – Я говорю шепотом, чтобы не посвящать Кукушку в свои планы.
– Да я почти уверен, что не от меня.
– Что ты будешь делать? Ее нельзя оставлять этой мегере.
Все-таки Червинский – мужчина. Природа заложила в них инстинкт охоты и размножения, а вот забота о потомстве у них далеко не всегда на первом месте. Тем более – забота о чужом потомстве. Поэтому Марик, с видом «я же не могу усыновлять всех сирот», пожимает плечами. И ведь даже винить его не в чем.
Но тут Марик снова меня удивляет встречным вариантом решения.
– Я уже нанял людей, которые найдут выход на родителей Бель. Если отец девочки не я, думаю, бабка с дедом не останутся равнодушными, если встанет вопрос о будущем девочки.
Гениально. Почему я сразу лоб этом не подумала?
– Видишь, – придерживая девочку под голову, я поднимаю ее «столбиком» и даю посмотреть на Червинского, – он у нас умный, а зачем-то притворяется.
– Сказал бы я тебе… – Марик делает вид, что сердится, но в глазах целые табуны смешинок. – Но не при детях.
Глава тридцать седьмая: Марик
Когда мы приезжаем в полицию, дело уже идет полным ходом.
Пока улаживают какие-то формальности, Вера меряет шагами коридор и уже даже не пытается делать вид, что ей все равно.
Если честно, ее вопрос о том, что будет с девочкой, застал меня врасплох. Потому что, хоть мне очень жаль ребенка, я не готов начинать свою жизнь с усыновления, если бы об этом действительно встал вопрос. И хорошо, что идея с итальянской родней пришлась по душе моей адской козочке. Тут уж я точно не буду сидеть в стороне и сделаю все, чтобы строптивые старики забрали внучку.
Чуть позже, когда удается договориться со следователем и все акценты в деле расставлены, нас запускают в кабинет, где Наташа и Бель сидят в разных сторонах комнаты. Судя по виду – разговор был не из легких. И нас, понятное дело, пустили, когда главные залпы уже отгремели.
Если в двух словах, то история оказалась очень простой и даже тупой: Наташа поругалась с парнем, бросила все, собрала вещички и сказала, что возвращается к родителям в Тулу.
И уже не вернется. Ну и в голове бель созрел совершенно бредовый план, как все оставить и выйти сухой из воды. О том, что ни в чем не виновную девушку будет искать полиция и это может кончиться даже тюрьмой, Бель в голову не пришло. Впрочем, она всегда была тупой, и повестись на такую мог только прежний Марик, за многие поступки которого мне теперь просто пиздец, как стыдно.
Историю с подкидышем Бель прочла в журнале – Наташа даже вспомнила, как они бурно обсуждали поступок отчаявшейся матери, которую в итоге отыскал отец ее ребенка и в итоге все кончилось красивой свадьбой и хэппи-эндом.
Но самое «веселое» обнаружилось под конец: я был не первым «отцом», которого Бель пыталась заарканить в брачные сети. На ранних сроках она пыталась свалить беременность на одного известного футболиста, видимо посчитав, что моя фамилия не то, что недостаточно известная, но еще и не особо благозвучна. А потом закрутила роман с врачом, пытаясь давить на жалость к матери-одиночке.
И даже сейчас, когда все вскрыто и предельно ясно, сидит в своем углу и пытается изображать оскорбленную невинность. А у меня стойкое ощущение, что я смотрю в кривое зеркало, где в самом гротескном виде проносятся последние лет десять моей жизни.
Когда дело доходит до формальностей и Вера начинает странно кривить губы, я беру ее под локоть, откланиваюсь и прошу следователя держать меня в курсе дела. О том, что девочка до всех разбирательств и решения суда, останется в службе опеке, можно и не упоминать.
– Она твоя дочь! – кричит мне вслед Бель, когда я подталкиваю Веру к выходу.
– Врет она все, Марк, – говорит зареванная и явно ошарашенная таким сюрпризом Наташа. – И говорила, что тогда у нее было трое мужиков, и кто из них отец – она не знает. Я ей говорила, чтоб отдала девочку в приют, там ее бы взяли добрые люди, но…
– Ах ты…!
Я успеваю захлопнуть дверь до того, как эти двое сцепятся в битве двух обозленных кошек. О том, чтобы Наташа не пострадала под этим катком, позаботится адвокат – и я буду считать, что основательно почистил карму.
Вера летит к выходу буквально на всем ходу, чуть не путается в ногах. Приходиться бежать за ней, чтобы догнать уже на обледенелых ступеньках, с которых моя адская козочка снова чуть не делает свой знаменитый кульбит вниз головой.
Молька проходит мимо машины и чешет по тротуару прямо до ларька с шаурмой.
Молчит и сопит, а когда пробую как-то подстроится под ее шаг – одергивается и обходит, словно боится, что от нашей близости кого-то ударит током. Вот что с ней делать? Когда женщина плачет – все понятно: обнял, погладил по головке, чмокнул в щеку и сказал, что она – лапочка. Безотказно работает. А что делать, когда она Суровая угрюмая лама?
Ладно раз вариантов целый один, то воспользуюсь им же: буду просто наблюдать.
Вера заказывает какую-то огромную шаурму, напичканную всем на свете и вообще не комплексует, откусывая сразу огромный кусок. Я иду рядом и несу ее кофе, потягивая свой с видом «мои уши к твоим услугам».
– Я училась в частной школе, – говорит Вера, когда половина шаурмы из книги рекордов Гиннеса, исчезает в ней за пару минут. – В младшую школу ходила в государственную, и это были лучшие воспоминания об учебе и о детстве. А потом дела у отца пошли на лад, и родители решили, что у меня должно быть высококлассное образование, и перевели в школу для «крутых». Знаешь, в ту, где форму заказывают у дизайнеров и в ней можно даже в ресторан пойти, а деток привозят на «Майбахах» и «Роллс-Ройсах».
Я с трудом заставляю себя кивнуть. Конечно, я знаю такие школы – я сам учился в такой, и у меня тоже был костюм от дизайнера и галстук стоимостью всего «обмундирования» обычного старшеклассника. И мои одноклассницы были все под копирку – фотомодели.
Только мне не повезло быть страшненьким, хоть у Мольки на этот счет явно другое мнение. Даже интересно, что бы она сказала узнай правду о моих «счастливых школьных годах». Только не узнает, потому что эту часть своей биографии я предпочитаю не вспоминать. Даже альбому храню на чердаке в закрытом ящике, а матери вру, что случайно все выбросил, когда переезжал. Она до сих пор простить не может, говорит, что тот еще балбес.
– Хочешь расскажу, что я там поняла? – Адская козочка не ждет мое «да» – ей прямо чешется рассказать. – Я поняла, что любая «Риточка» может вытереть об меня ноги просто потому, что она – «Риточка Дочка_крутого_папы», а я – Вера Ноунейм. А «Красавицы-итальянки» считают, что им все можно, потому что у них генетически сложилось с внешностью, задом и успешной длиной ног. Могут строить глазки учителям и не сдавать рефераты, могут быть главными хищницами в стае и, забавы ради, устраивать травлю на тех, «кто с другой стороны реки». Ткнуть в жертву своим пальчиком и сказать:
«Фас!» И все это – незаметно, чтобы никто не видел и не знал. Потому что за испорченный имидж школы могут и отшлепать.
И это мне тоже знакомо. Только вот я был из «своей стаи», но тоже получил ударную дозу насмешек. Такую жирную, что она убила во мне все хорошее на долгие годы. И в итоге я даже выработал собственную философию, чтобы стать таким как они.
Хорошо, что мой кофе уже остыл, потому что следующий глоток я делаю, что говорится, от души.
А Молька усмехается, откусывает жирный кусок шаурмы, прожевывает и добавляет:
– Пришлось оттачивать единственное оружие против королев автострады: сарказм и стеб. Они так смешно от него шарахаются. Ну, знаешь, когда думают, что Их Величества могут огрести по напудренной физиономии – знают, что делать. А когда делают вызов их мозгам – тут автоматическое фиаско. У них даже глазки становились маленькими-маленькими, как у змей. Хотя нет, змей я тоже люблю. Так что глазки были просто маленькими, как у не умных женщин, пытающихся думать.
Она берет паузу, чтобы доесть шаурму, и я еще раз удивляюсь, как с такими зверскими аппетитами она умудряется быть такой фигуристой. Нет, конечно, она не худышка, а вполне себе здоровая девушка с нужными приятными округлостями, но при этом ни тебе складок, ни тебе обвислостей. И мне реально нравится ее здоровый аппетит…
– А дальше была еще одна школа жизни – контора Клеймана. – Вера бросает обертку от фастфуда в ближайшую урну и забирает из моих рук свой стаканчик кофе. Когда пьет, то почему-то смотрит прямо мне в глаза, словно ждет нелестные комментарии.
– К нему приходили дорогие жены дорогих мужей, и у них тоже было свое мнение насчет того, какой должна быть помощница адвоката: молчаливой, совершенно невзрачной и по покорности где-то между тумбой и настольной лампой.
– И поэтому ты стала… молью, – как-то немного ошарашенно озвучиваю свой вывод.
– Да. Потому что незаметную моль никто не станет трогать, травить и самоутверждаться за ее счет. Когда к одному богатому мужику приходит одна богатая женщина, она хочет все его внимание, и не станет терпеть соперницу, даже если по факту именно она будет вести всю бумажную волокиту ее блестящего развода. Ну и когда ты – что-то вроде пресс-папье, тебя просто не замечают. Все счастливы.
Вот так, мы впервые говорим без насмешек, серьезно и по-взрослому, а у меня даже слов нет. Только большое желание взять себя за шиворот, вернуть в прошлое и хорошенько врезать за секунду до того, как я впервые полез к Мольке со своими глупыми шутками.
Потому что не понимал, зачем Антон держит возле себя Ослиную шкуру, если может взять любую красотку. И потому что мне нравилось доводить ее до бегства. Я ведь тоже когда-то был Ослиной шкурой и, положа руку на сердце, измывался над ней чтобы никто не заподозрил во мне прошлого Марка Червинского.
А ведь мне тридцать четыре.
И я вроде как давно не нуждаюсь в общественном одобрении каждого поступка.
