Текст книги "Обман (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Глава сороковая: Вера
Я никогда не была ханжой в сексе и не отношусь к тем женщинам, которые четырех сексуальных партнеров до тридцати считают концом света. Ну было и было. Я же должна понять, стоит ли мужчина того, чтобы пускать его дальше поцелуев. А в сексе с этим всегда такая лотерея, что проще выиграть миллион в «шесть из шести», чем найти Того Самого Мужчину.
Но даже для меня всегда было одно табу.
Минет.
Не люблю и не практикую, потому что… Да просто не хотелось.
Как я тогда думала – это просто не мое. Как некоторым не нравится, когда им в ухо суют язык, так и мне не нравится, когда мне в рот суют орган.
Оказалось – очень даже нравится.
Во всяком случае, когда Марик начинает подталкивать мою голову себе навстречу, и его горячий твердый член быстро ходит у меня во рту, я чувствую себя так, словно весь мир катится в задницу, а я мчусь на всей скорости на крутой спортивной машине. Драйв, голод, дикая страсть и желание проглотить Червинского до конца, лишь бы он и дальше издавал такие же звуки.
– Вера… Я же сейчас… Твою мать!
Он тяжело дышит, буквально силой за волосы оттаскивает меня обратно, и его член с важным звуком выходит из моих губ. Секунда – и Червинский хватает меня за плечи, бросает на стол и жадно, словно умирающий, прижимается к моим губам. Слизывает с них мои вздохи, руками запросто разрывая трусики по шву. И довольно урчит, когда я вздрагиваю от ощущения горячей твердости у своего входа.
Он вообще понимает, насколько охренительно выглядит в этот момент? С влажными от пота плечами, с тугими как камень грудными мышцами и болтающимися на бедрах модными брюками? Теперь это однозначно будет мой любимый сексуальный фетиш – Марик в штанах и стоящим членом.
Я сгибаю ногу в колене, веду им по смуглой руке, пока Червинский не забрасывает ее себе на плечо. А следом вторую, чуть распахивая мои бедра в стороны. Забирает большим пальцем немного влаги у моего входа и медленно, не скрывая наслаждения процессом, размазывает ее по головке. Его гада правда убить мало за эти «тормоза»! Даже если прямо сейчас от одного их вида я испытала мощный моральный оргазм.
Я сама толкаюсь ему навстречу, когда Марик лениво проводи по моим складкам, корча из себя чуть ли не завоевателя. Хватает меня за бедра, буквально приклеивая бедрами к столу, и сам выбирает ритм: длинные медленные покачивания вперед-назад, с оттяжкой, задерживаясь – и тараном в меня, до пошлых хлопков яйцами об мои бедра.
Несколько движений – и мой мир крошится. Я то взлетаю – то падаю почти на самое дно, но только чтобы опять воспарить.
Он просто берет меня, использует, как послушную игрушку, и это впервые, когда мне нравится быть покоренной и послушной. Нравится быть распластанной на столе.
Я слишком близко к своей личной точке невозврата. Слишком близко к оргазму, и это пугает.
Руки Марика хватают меня за лодыжки, сжимают болезненными стальными браслетами, пока он стремительно входит в меня в нарастающем темпе. Мы синхронно вздрагивает, стонем и даже ругаемся, когда Марик слишком сильно сжимает зубы на моей коже.
Нужно растянуть удовольствие, но держаться уже никак.
Я сильнее раскрываюсь для него, теку, потому что впервые в жизни вот-вот так бурно кончу. И этот оргазм перечеркнет весь прошлый сексуальный опыт, потому что так, как с ним, у меня точно больше не будет ни с кем. Даже пробовать не хочу.
Он почти звереет, толкается нервно, отчаянно.
Глубоко, до самого нутра, разрывает мое терпение и попытки сохранить хотя бы частичку себя.
Да гори оно все синим пламенем!
Я забрасываю руки за голову, слепо шарю, цепляясь пальцами в край столешницы и отпускаю все к чертовой матери.
Позволяю внутренней струне громко лопнуть, но глушу звук своим длинным криком удовольствия.
И Марик догоняет меня через пару ударов бедрами: откидывает голову, вздрагивает, покрывает матами все на свете, пока я, кажется, физически чувствую тугие пульсирующие струи внутри себя.
Это было… слишком очевидно приятно, чтобы делать вид, что «бывало и лучше».
Нужно срочно придумать новый план: забрать этого офигенного мужика в личное пользование на веки вечные.
Проходит несколько минут, прежде чем мы восстанавливаем дыхание. Во мне все приятно щекочет, словно под кожу запустили веселящий газ, и я бессильна сопротивляться неразумному желанию то ли смеяться, то ли плакать.
Но самое «веселое» в этом то, что прямо сейчас Марик смотрит на меня сверху вниз и ухмыляется с видом победителя. Вот она, жертва – добегалась, что оказалась полуголой на столе в его кабинете, еще и ноги распахнула, словно грешница перед сатаной. А когда я собираюсь сказать хоть что-то, чтобы восстановить павшие бастионы, берет за руки и рывком заставляет сесть. От неожиданности несколько мгновений кружится голова, так что приходится вцепиться Червинскому в плечи.
– Тебя не учили, что после секса женщину нужно целовать и обнимать, а не дергать, словно солонину на веревочке? – пытаюсь ворчать в ответ на его замашки, но Марик ослепительно улыбается и я бессильна против ответной улыбки.
– Одна адская козочка научила меня не терять времени и ни в коем случае не давать женщине закрывать глаза, – подмигивает Марик, и выразительно поглядывает на мои губы. – Между прочим, Молька, мне понравилось мириться.
– Кто тебе сказал, что это был примирительный секс? – тут же ворчу я.
Правда получается какое-то совершенно довольное кошачье урчание, словно я пришла на руки к любимому хозяину и нежусь под его ласковыми ладонями. И так хочется сказать этому голубоглазому красавчику, что мы можем принадлежать друг другу без всяких условностей, просто так, не бодаясь и не доказывая, кто главный. Жаль, что с бабниками это не работает.
Пусть он и обижается на бабника.
Но должен же быть способ, чтобы…
В кабинет раздается вкрадчивый стук. Словно мышь скребется. И мы с Мариком, словно нашкодившие дети, начинаем носиться около стола в поисках одежды.
– Марик? – слышу по ту сторону знакомый девичий голос.
Кажется, это его младшая сестра, Марина.
– Подожди минуту! – громко говорит Марик и, натягивая штаны, шепотом уже ко мне: – Ты же закрыла дверь на защелку? Да?
Я прикусываю губы и медленно, с виноватым видом, качаю головой.
Марик даже чертыхнуться не успевает, потому что дверь в кабинет распахивается и Марина выразительно, за секунду, явно отточенным знающим взглядом успевает оценить и мое «воронье гнездо» на голове и возню брата в области ширинки. Прикладывает ладонь к лицу, но все равно следит за нами сквозь растопыренные пальцы.
– Ты не могла бы подождать за дверью? – нервно бросает Червинский, и ругается сквозь зубы в ответ на выразительное:
– И пропустить такое зрелище?!
Марина плюхается в кресло, закладывает ногу на ногу и улыбается как человек, вдруг, «на дурака», узнавший большой секрет. А я, закончив поправлять платье, с удивлением замечаю, что у моего непробиваемого Марика, красные щеки! Даже перестаю приводить в порядок прическу, чтобы не пропустить ни мгновения этого зрелища.
– Что? – нервно огрызается Марик, награждая нас с Мариной злыми взглядами.
Очень интересно.
Кто-то, оказывается, очень ранимый в душе? И умеет стесняться, почти как девчонка, когда его застают со спущенными штанами.
– Если вдруг ты забыл, то напоминаю, – Марина качает ногой и продолжает, как ни в чем не бывало, разглядывать наши торопливые попытки привести себя в порядок и сделать вид, что всему виной совсем не развратный секс, а слишком бурное обсуждение… чего-нибудь. Приготовлений к свадьбе? – Мы собирались вместе поужинать. Ты сам предложил.
Марик согласно кивает, а потом почти_незаметно заталкивает под стол мой бюстгальтер, который я принесла в сумке на случай, если примирительные переговоры зайдут в тупик.
И в комнате повисает гробовая натянутая тишина, потому что стеклянная столешница чудесным образом не стала вдруг прозрачной, и мы трое понимаем – это провал.
– А давай поженимся завтра? – выпаливаю я.
– Что? – в унисон спрашивают Червинские, как будто я предложила устроить внеплановый митинг в поддержку бездетных сперматозоидов.
– А почему нет? – Я пожимаю плечами, вдруг осознавая, что как я раньше бегала от брака, так теперь хочу бежать в ЗАГС.
Потому что вот эти голубые глаза и совершенно по-человечески, без напускного, смущенные щеки – мой личный «кирпич», против которого я проношусь на машине «холостячка» и с радостью наглухо впечатываюсь в бетонную стену влюбленности.
И не пугает перспектива вдруг оказаться нелюбимой женой или опостылевшей игрушкой.
Потому что со мной ему точно не будет скучно. А если будет, то адская козочка всегда может превратиться в Безумную ламу или Сумасшедшую овечку. Да мало ли в кого?
– Ты серьезно? – Марик икает от удивления.
– Кажется… – Делаю вид, что обдумываю его вопрос, хоть ответ лежит на поверхности, словно первый снег. – Кажется, я правда серьезно, Червинский, и надеюсь, у тебя есть возможности, и…
Последнее, что я помню после своей оборванной фразы: громкое и нарочито брезгливое «фи!» Марины в ответ на наш с Мариком поцелуй.
Все-таки, он правда классно целуется!
Глава сорок первая: Вера
Двадцать семь – не тот возраст, когда говорить о несовершенных безумствах можно с гордостью и философски-умудренным видом. Но в моей жизни действительно никогда не было места безумству. Сначала я просто выстраивала вокруг себя защитные стены, потом училась выживать в море акул, каракатиц и касаток, потом просто слишком много работала, прорубая дорогу в светлое будущее не через тернии, но сквозь предрассудки и вопреки общественному мнению. Женщина, которая пыталась строить карьеру и не слышала со всех сторон «да как же ты без детей, когда тебе уже целых двадцать два!»
точно знает, что мамы, тетушки и бабушки – это круче, чем тернии, которые перед звездами.
А потом в моей жизни появился Егор и я так захотела стать частью его красивого мира, что запретила себе творить глупости. Правда, хватило меня ненадолго, но не суть.
В общем, я это к тому, что, когда на следующее утро в семь утра меня будит звонок Марины, которая напоминает, что в восемь мы договорились встретиться в кафе торгового центра и быстро, пока Марик пытается устроить «быструю свадьбу» (даже думать не хочу, кому и что ему придется поцеловать, чтобы устроить такой финт), выбрать платье, белье, украшение и аксессуары. А потом быстро во все это нарядиться, сделать прическу и стать красивее, чем Ариэль из «Русалочки». И на все про все – часа три.
А я, хоть и нее раздумала становится Червинской в здравом уме и крепкой памяти, все равно валяюсь в постели и размышляю над тем, стоит ли свадьба с мужчиной мечты пары часов сладкого сна. И я продолжаю об этом думать даже когда сонная практически вываливаюсь из такси, и Марина с Валерией в две пары рук суют мне кофе и рогалики со сгущенкой.
– Я же говорила, что буду подружкой невесты на вашей свадьбе, – довольно говорит Лера, одновременно вызванивая своего визажиста и договариваясь на экстренную встречу. – Наконец-то кто-то выбьет из Марика дурь и глупости, и школьные обиды на весь женский род.
– Школьные обиды? – переспрашиваю я, но ответ приходиться ждать несколько минут, пока мы поднимаемся на лифте бог знает на какой этаж торгового центра.
Здесь все – один большой салон свадебных платьев – куда ни глянь, на любой вкус, цвет и размер. И я немного расслабляюсь, потому что когда ты не субтильная девочка с плоской грудью, последнее, чего хочется в день собственной свадьбы – узнать, что в салоне свадебных платьев есть платья для Бель, но нет наряда для Морской Ведьмы. А Ведьмы, между прочим, тоже хотят замуж и очень даже за принцев, а не за поющих крабов.
Но здесь меня сразу берут в оборот опытные консультанты и за несколько минут приносят наряды на выбор: и классику, и что-то зефирообразное, и что-то в стиле «рыбий хвост, а не юбка», и даже платье – сахарную вату, от одного вида на которое у меня во рту сладко и вкусно.
И несмотря на мой хороший вкус и желание не превращать свадьбу в фарс, я останавливаюсь именно на этом розовом кошмаре сидящей на диете женщины. А пока Марина помогает затягивать шнуровку на спине, меня ждет порция откровений о «молодости» Червинского.
– Марик не всегда был любимцем девушек, – по секрету делится Марина, сурово подтягивая ленты до состояния, когда я готова на все плюнуть и пойти в ЗАГС в домашнем халате и тапочках. – И очень долгое время не нравился девушкам. И влюбился в одну красотку. Так сильно, что собирался сделал ей предложение на втором курсе.
– Ничего себе, – вслух комментирую я, пытаясь представить не красивого Марика. Это нонсенс. Такие рождаются с обложкой «Men's Health» в руке. – И… свадьба была грандиозной?
– Нет. – Марина просит задержать дыхание, и я даже не знаю, как ей сказать, что я уже и так не дышу, потому что живот прилип к позвоночнику, а грудь вогнулась внутрь, превратившись в унылые горшочки под суккуленты. – Она не пришла в ЗАГС, а позвонила и сказала, что это был просто розыгрыш. Для ролика. В ютубе.
Когда в ответ на мой поток «негодования» в нашу кабинку заглядывает Валерия и с сомнением интересуется, все ли хорошо, я понимаю, что только что тоже почти стала женоненавистницей. И если бы мне попалась та «веселая красавица», я бы с огромной радостью превратила ее в героиню собственного ролика под названием «Проучи дуру».
Ничего удивительного, что Червинский стал тем, кем стал.
Я вот не была гвоздем этой программы, но от одного рассказа стала холостячкой. Ну, если бы была мужчиной.
– Ты похожа на клубничный мармелад, – счастливо улыбается мама Марика, когда мы приезжаем в ЗАГС.
Я бросаю взгляд ан свой едва влезший в корсет «четвертый» и стараюсь не пытаться найти аналогию в ее словах. Только нахожу взглядом родителей и бабулю Наташу, которые, хоть и одеты как на парад, вместо букетов пришли с шоком на лицах.
– Солнышко, ты уверена, что нужно спешить? – спрашивает мама, когда я пробираюсь к ней для поцелуя в щеку и словами ободрения. Моих для нее, потому что я, кажется, окончательно проснулась и готова выходить замуж хоть целый день.
– Ты его зад что ли не видела? – прищелкивает языком Наташа и тычет что-то не в руку.
– Это чтобы первая ночь была, – подмигивает, – хорошей, не для фотографий для внуков.
Я разглядываю пилюлю даже не знаю, стоит ли говорить моей любимой бабушке, что Марик пока справляется и без медикаментозного вмешательства. Но все равно подмигиваю в ответ и бросаю таблетку за корсаж.
Но Марик опаздывает.
На пятнадцать минут, которые я бурно травлю анекдоты, делая вид, что все хорошо и я совсем не смотрю на часы.
Через полчаса мои шутки превращаются в черный юмор, в основном на тему сломанных рук и ног.
А еще через час в моей дурацкой маленькой сумочке а ля мешочек из бисера, вибрирует телефон. Коротко и как будто с издевкой. И в коротком сообщении всего пара фраз:
«Прости, я не могу».
Я перечитываю сообщение раз сто – хорошо, раз двадцать – но сути это все равно не меняет: мне решительно не понятно его содержание. Особенно с оглядкой на ЗАГС, который чуть не по швам трещит от раздутого родственниками с обеих сторон желания поскорее кричать нам «Горько!» А если вспомнить, что именно Червинский был изначальным инициатором нашей женитьбы, то тогда моя умная и светлая голова просто стопорится от полной нелогичности происходящего.
Этого не может быть.
Это какой-то бред, которому я вот-вот, через минуту придумаю логическое объяснение.
Это не может быть правдой по одной простой причине: мужчина, который клянется в любви, покупает кольцо с бриллиантом, которым в полнолуние можно запросто «закрыть» месяц и который сам инициирует свадьбу, не может бросить вас в полушаге от росписи. Это все равно что… оборванный половой акт! Такой же мазохизм.
– Что там? – с подозрением спрашивает Валерия, и я молча отдаю ей телефон.
Есть небольшая вероятность, что от счастья у меня помутился рассудок и все это – просто плод моего больного испуганного воображения. А на самом деле Марик написал, что застрял в пробке или его избили бандиты и он, пусть полуживой и весь в бинтах и шинах, но все равно едет в ЗАГС на медицинской каталке.
– Ну ни хрена себе, – выдает старшая сестра Марика и, словно знамя моего поражения, отдает телефон Марине.
Судя по ропоту над головами приглашенных, то сообщение и его содержание мне не привиделись.
Значит, Червинский меня все-таки бросил.
В ЗАГСе.
– Верочка, этому должно быть…
Я останавливаю маму Марика вскинутой рукой. Понимаю, что это немного грубо, но последнее, чего мне сейчас хочется – миндальничать и лить слезы.
О, нет! Плакать я точно не буду!
Лучше прямо сейчас задеру нос до самого потолка, представлю, что мне притащили засранца Червинского в грязном рубище и цепях, и начну представлять, что и, главное, как, сделаю с ним, если наши дорожки снова пересекутся. Мало ли, вдруг он решит, что у него девять жизней.
– Вера, погоди!
Я успеваю подхватить юбки и проскочить между родней, которая решила поиграть во «Вся королевская рать» и встать на моем пути нерушимым заслоном живых оловянных солдатиков.
На улицу выношусь, словно ядро из пушки: такая же смертоносная и такая же раскаленная от злости. Плюю на все, выбегаю на дорогу и, размахивая руками, торможу прущую прямо на меня фуру. Водитель крутит пальцем и виска, но его движения замедляются по мере того, как я взбираюсь в салон грузовика.
– Эй, ты чего? – озадаченно спрашивает водитель, пока я яростно обрываю лоскуты своего «зефирного» платья.
– Рассказывать всю историю нет смысла, так что слушайте лайт-версию. – Я выбрасываю в окно пригоршню розового шелка и даю себе обещание, что в следующий раз пойду замуж в платье цвета венозной крови из тяжеленого бархата, и в рубинах, как Кровавая графиня Батори. – Он сам захотел свадьбу, сам признавался в любви и сам сказал, что хочет от меня детей. А пять минут назад прислал сообщение: «Прости, я не могу». Как вы думаете, на сколько по десяти бальной шкале меня разрывает от желания найти этого поганца и оторвать ему шары вместе с колонной?!
– На сто? – неуверенно озвучивает водитель и я щелкаю пальцами.
– Точно! Поэтому, пожалуйста, отвезите меня домой. – Я снимаю с пальца злосчастный бриллиант и кладу его в пустой стаканчик из-под кофе. – Вот, привезете жене. Она будет рада.
– Сразу бы так, – хмыкает мужичок и заводит мотор как раз перед носом разношерстной праздничной толпы наших с Червинским родственников.
Я не буду плакать.
Понятно, Червинский?!
Ни слезы из-за тебя не пророню, ни единого раза не сморщусь, и даже думать о тебе не буду.
Завтра.
А сегодня, пожалуй, наревусь.
Глава сорок вторая: Марик
Если я что-то и знаю о себе совершенно точно, так это то, что я люблю Веру.
Правда люблю.
Но почему-то я осознаю это не в тот день, когда она приложилась коленом к моим яйцам, и не когда у нас случился первый секс и даже не в те моменты, когда умилялся, как она нянчится с младенцем-подкидышем.
Я осознаю это перед зеркалом, наряжаясь в модный костюм и дорогую рубашку.
Смотрю на того чувака в отражении и единственное, о чем хочется его спросить: слушай, парень, а ты точно готов сделать ее несчастной собственными руками? Точно хочешь, чтобы она вышла за тебя замуж, потому что ты двинулся башкой и не оставил ей выбора?
Абсолютно уверен, что она любит тебя и готова принять, как есть?
И уродливый Марк Червинский, над которым смеялись все красотки школы и универа, тычет мне под нос средний палец, злорадно усмехаясь. Мы-то точно знаем, что он никуда не делся и все это время я только то и делал, что пытается стать хорошей стороной портрета Дориана Грея, а моя «червоточина» все это время гнила и портилась изнутри.
Я слишком сильно люблю свою адскую козочку, чтобы позволить ей мучиться с моими не выдрессированными насекомыми.
Как любит говорить Антон: «Мужика может стать мудаком, но мудак никогда не станет мужчиной».
Что, если Молька с самого начала была права, и я – банальный уже совершенно неисправимый бабник? Что пройдет время и я, сам не зная как, окажусь в койке с тупоголовой красоткой, а в это время моя умница-жена очень не вовремя пораньше вернется с работы?
От одной попытки представить любимый темный взгляд, полный разочарования и отвращения, меня нехило трясет.
И где-то в промежутках, пока мои пальцы хоть немного слушаются, я пишу проклятое сообщение: «Прости, я не могу…»
На самом деле, я хочу написать «Прости, я не могу тебя разочаровать, скажи, что ты будешь сильной рядом со мной…» и бла-бла-бла, но палец не вовремя соскальзывает с клавиши и сообщение улетает как есть.
Бля…
Блядь!
Я только что написал ей вот ту херню?!
– Марк Анатольевич…
Я слишком резко оборачиваюсь на голос моей секретарши, которая могла заявиться ко мне домой только в случае острой необходимости. И еще не знает, что прямо сейчас я ее пожру, как жадный Змий из «Хоббита».
Телефон выскальзывает из ладони, потому что я слишком крепко его сжимаю, и задорно летит прямо в полный стакан коньяка, который я собирался распить для поднятия боевого духа.
– Марк… Анатольевич… тут важные документы…
Она точно смертница.
Я пытаюсь выхватить телефон, но вместо этого к чертям собачьим опрокидываю стакан, и он грохается на пол, с ног до головы поливая нас крохотными колючими осколками.
Визг. Кровь. Кровавая оргия и бледные мальчики.
И даже не сразу понимаю, почему вдруг реву. Ну или не реву, но по роже течет что-то теплое.
Провожу ладонною – и скриплю зубами от острой боли чуть ниже правого глаза. Снова туплю, потому что на пальцах явно не горючие слезы раскаявшегося бабника, а куда более прозаичная и повседневная вещь – кровь. И идет она, судя по всему, из торчащего в моей распрекрасной физиономии осколка.
В общем, через полчаса я оказываюсь в машине «неотложки»: без телефона, без связи с внешним миром, зато с жирной перспективой стать одноглазым.
– У меня невеста в ЗАГСе, – бормочу я, пытаясь увернуться от шприца в руках медсестры, но она почти с удовольствием всаживает иглу мне в плечо.
– Не дергайтесь, больной, – ласково говорит Белый халат. – Никуда ваша невеста не сбежит. Вот я бы точно не сбежала.
– Поэтому, вы и не моя невеста, – охотно соглашаюсь я.
Через полчаса, когда я валяюсь на больничной койке, пытаясь понять, почему в мире современных беспроводных технологий и сотовой связи никто не может дать мне телефон, в больницу вторгается торнадо – моя крайне злая семья. И я узнаю, что: дурак, идиот, мерзавец, подонок, подлец и тряпка. Все остальное, как в старом советском фильме, больше похоже на непереводимый поток местного фольклора. Если бы хирургическое вмешательство, меня бы поколотили всем табором. Даже собственная мать. Она, кстати, судя по лицу, всыпала бы больше остальных.
– Вот, – Марина протягивает мне телефон, на котором я смотрю короткое видео с Верой в главной роли.
Моя красавица сидит на диване, поглощает попкорн и смотрит… «Том и Джерри»?
– Я пыталась позвонить ей, а она в ответ скинула это видео с припиской: «Занята: смотрю научно-познавательную передачу «Тысяча и один способ надругательства над сбежавшим женихом».
– Ты хоть бы ради приличия изобразила сочувствие, – ворчу я в адрес Лерки, пока меня, словно молодящуюся порно-звезду, на каталке везут под нож.
– Исключительно из сочувствия, братик, я буду подавать Вере боеприпасы, когда она перейдет к активным военным действиям.
Ну все, Марик, ты конкретно попал.
И букетом в зубах, штурмуя водосточную трубу, точно не отделаешься.
Я барахтаюсь в постели, пытаясь встать, хоть после наркоза содержимое моей головы больше напоминает плохо переваренную блевотину и перед глазами карусели с ядовитыми масляными мазками.
– Ты куда собрался? – тоном тюремного надзирателя спрашивает мать.
– Вернуть свою невесту. – А куда я еще могу идти с опухшей рожей, свежими швами и…
Я снова рассеянно провожу ладонью по лицу, и в пальцы опять словно бьет ток. Шиплю и чуть не плююсь от боли, и снова валюсь на койку. Кровать рядом прогибается под весом еще одного тела и Марина смотрит на меня с видом человека, который наслаждается препарированием жабы.
– Вообще-то вы моя родня и должны быть на моей стороне.
– А я как раз на твоей стороне. Поэтому не дам сунуть башку в пасть льва.
Она выразительно трясет телефоном, давая понять, что речь в общем не обо льве, а о львице.
– Поверь мнению человека, который прошел пару болезненных расставаний – дай ей остыть. Пару дней.
Я бы охотно согласился на это предложение, потому что и мне довелось столкнуться с разъярёнными брошенными женщинами, но я понятия не имею, как проведу эти дни в одиночестве, без своей адской козочки. Не представляя, что в это время на горизонте ее жизни снова может вырасти тот прилизанный франт Егор, за которого она, чего доброго, выскочит замуж мне назло.
Но раз меня взяли в окружение, придется хитрить и делать вид, что я – послушный и на все согласный.
Через пару часов и еще одного осмотра врача, меня привозят домой. Сестры носятся, словно мне не рожу перекосило, а оторвало руки и ноги, и я даже в туалет сходить не могу без посторонней помощи. Терплю, мысленно придумывая слова оправдания для Веры, пока меня укладывают в кровать и пытаться накормить обезболивающими таблетками.
После них я наверняка вырублюсь, так что приходиться разыгрывать целого шпиона, «проглатывая» пилюли для вида, а потом выплевывая их за кровать.
– Со мной все будет в порядке, – как попка-дурак повторяю одно и то же, убеждая семейство оставить меня в покое.
– Марик, ты знаешь, как мы с папой тебя любим. – Мать смотрит на меня сверху вниз, как будто пришло время отпустить птенца из родного гнезда, но орлица лучше отгрызет ему крылья, чем позволить «птенчику» свалить в самостоятельную жизнь. – Но сейчас тебе лучше поправиться и не делать глупостей. Через пару дней я сама поговорю с Верой и все ей объясню.
– Интересно что, – на автомате бросаю я, мысленно прикладывая ладонь ко лбу как во всем известном интернет-меме. Так и вижу эту картину: мама пришла к девушке рассказывать, что ее сын болван, но на самом деле очень хороший мальчик. – Ма, давай ты ничего не будешь делать? Это моя жизнь и с Верой я как-нибудь разберусь сам.
Она минуту испытывает меня пристальным взглядом, но видимо хоть в чем-то удача сегодня на моей стороне, потому что этот поединок выигрываю я.
– Главное, не разберись так, как сегодня, – говорит мама, целуя меня в здоровую щеку и, наконец, уходит вслед за сестрами.
Едва дверь за ними закрывается, я выбираюсь из постели и, еще немного пошатываясь, иду в ванну. Из зеркала на меня смотрит Страшилище: опухшее, синюшное. В общем, просто из сказки о заколдованном принце, который думал, что слишком красив, чтобы любить. А если провести аналогию дальше, то все это – награда злой волшебницы, если бы она каким-то образом забралась в мою башку в тот момент и поймала на крамольных мыслях, а готов ли я взять на себя ответственность за одну-единственную женщину.
– Ничего, мужик, – говорю той страшной роже, – есть вероятность, что тебя не узнают и дадут пожить еще пару минут, а за сто двадцать секунд можно сказать… Да хрен его знает, много, наверное.
