Текст книги "Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц)

– Оставьте, Александр Петрович, – заметил капитан. – Он пойдет в лазарет в третий этаж. Да скорее бегите за монтером! – крикнул мне капитан, топнув ногой, и я исчез в воротах.

«Куда бежать, где искать? Дворец огромен, черт, до утра проплутаешь в нем! Ага!.. в столовую! – случайно сообразил я. – Там старые придворные лакеи, они все, конечно, знают. Живо, скорее, каждая секунда дорога», – мчась изо всех сил легких, подгонял я себя. Подбежав к столовой, я наткнулся на двух бритых служителей, над чем‑то хохотавших.

– Где монтер? Где – откуда дают свет на наружные ворота, – набросился я на них с вопросами.

Озадаченные моим появлением и вопросами, они замолчали.

– Живо отвечайте. Я вас спрашиваю, где здесь во дворце монтерная?

– Я не знаю, – заговорил один. – Сейчас никого нет, все разбежались, вот только господа офицеры изволят погуливать тут, – сладенько, цинично улыбаясь, ответил пониже ростом.

– Издеваешься скотина! – И вдруг, неожиданно для себя, я ударил его в лицо. – Говори, где монтерная, – выхватывая револьвер из кобуры и суя его в лицо другому, давился я словами.

– Ой, убивают, караул! – закричал первый, куда‑то убегая.

– Сейчас, сейчас, ваше сиятельство. Я покажу, – сгибаясь, засуетился спрошенный.

– Ладно. Иди скорее, – торопил я его, уже не выпускал револьвера из рук. – Ну скорее, бегом. Времени нет. Жирная сволочь, – ругался по–извозчичьи я.

Мелькали какие‑то двери, переходы. Попадались юнкера, куда‑то спешащие, а мы бежали из одного коридора в другой. Наконец остановились перед железною дверью.

– Здесь, – запыхавшись, объявил, останавливаясь лакей.

– Отворяй! – приказал я ему. Лакей начал стучать. Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью, и дверь открылась. Еще моложавый маленький человек в кожаном переднике на жилетку, увидев меня с револьвером, поднял руки вверх. Но я не заговорил с ним и, быстро обернувшись, чисто инстинктивно приказал жестом выпрямившемуся лакею войти в комнату, и когда он это исполнил, я опустил револьвер и объяснил монтеру свое желание.

– Не бойтесь, – успокаивал я, – я не большевик, а офицер, как вы можете видеть по моей форме. И скорее, пожалуйста, погасите свет у ворот на площади.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие, – засуетился около распределительной доски монтер. – Слушаюсь. Сию минуту. Готово, ваше высокоблагородие, – объявил он, отходя от доски и смотря на мои руки.

– Спасибо. Отлично. А теперь выходите оба отсюда. А вы дайте мне ключ от этой комнаты, – обращаясь к монтеру, потребовал я.

– Слушаюсь. Сейчас. Ах Боже мой, где же ключ? Ищи ключ на кожаном шнуре, – мечась по комнате, попросил он лакея, но тот уже выскочил и несся по коридору восвояси.

– Живо, живо, – торопил я.

– Есть, – радостно завопил монтер, подавая ключ.

Я взял его и пробовал закрыть и открыть дверь. Замок действовал хорошо.

– Ну, идемте. Свет оставьте здесь гореть. Вы будете находиться при мне, – говорил я ему, когда мы зашагали обратно, направляясь к выходу, к главным воротам.

– А что, ваше высокоблагородие, – расспрашивал он меня, – вы из отряда его превосходительства генерала Корнилова будете?

– Почему вы это думаете? – задал я ему вопрос.

– Да уж наверное не иначе. Уж вы больно решительно действуете, не то что здешние господа офицеры. Собрались с юнкерами нас защищать, а сами все гуляют.

«Да, да, вас защищать, – думал я, – да я тебя бы уже отправил на тот свет, если бы не нужда в тебе». Но вот мы вышли к комендантской. «Ага, – сообразил я. – Я оставлю его и ключ у юнкеров связи. Это будет надежнее и целесообразнее». И я вместе с ним вошел в комендантскую. Комендантская была полна. Все одновременно говорили, кричали. Я провел к стене у шкафа монтера и, сдав его юнкерам связи и заявив им, что они мне отвечают за него и за ключ своими головами, стал прислушиваться к происходящему. Оказалось, в центре ударниц, инвалидов–георгиевцев и откуда‑то взявшихся юнкеров Павловского военного училища, которых во дворце не было, стоял комендант обороны дворца. Вся эта публика, волнуясь, с возбужденными глазами, а ударницы со слезами на них, умоляли, требовали от коменданта обороны сделать вылазку на Главный штаб, где, по их сведениям, писаря перешли на сторону Ленина и, обезоружив и частью убив офицеров, арестовали генерала Алексеева. [23]23
  Алексеев Михаил Васильевич, р. в 1857 г., сын солдата сверхсрочной службы. Окончил Тверскую гимназию, Московское пехотное юнкерское училище (1876), академию Генштаба (1890). Генерал от инфантерии. С 1 апреля 1917 г. Верховный главнокомандующий, с 30 августа до 11 сентября 1917 г. начальник штаба при главковерхе А. Ф. Керенском. Основоположник Добровольческой армии; с декабря 1917 г. член триумвирата «Донского гражданского совета», с 18 августа 1918 г. Верховный руководитель Добровольческой армии. Умер 25 сентября 1918 г. в Екатеринодаре.


[Закрыть]

– Мы должны выручить генерала Алексеева. Это единственный человек, ради которого стоит жить. Только он спасет Россию, а они его замучат! – кричали, перебивая друг друга, просящие.

– Уже, говорят, с него сорвали погоны, – визжала одна ударница.

– Если вы не разрешите, вы враг родины! – вопил штабс–ротмистр, подпрыгивая на своем протезе.

– Хорошо, – наконец согласился комендант обороны, видя, что все его уверения, что генерала Алексеева там нет, ни к чему не приведут. – Но только, – продолжал он, – могут произвести вылазку одни лишь ударницы. Инвалиды же должны остаться охранять 1–й этаж. Вас, ротмистр, я назначаю командиром внутренней обороны ворот. Но как только вы убедитесь, что генерала Алексеева нет, так немедленно же вернитесь на место, – снова обращаясь к ударницам, приказал комендант.

Ликуя и торопя друг друга, покинула вся эта честная, чуткая публика комендантскую.

– Я не мог иначе поступить, все равно сами бы ушли, а это было бы хуже, – увидев меня, поделился со мною комендант. – Ну как ты, жив еще? – подойдя ко мне и улыбаясь, продолжал он. – Ну и устал я. Рвут. Говорят без конца, и никакого толку. Положительно сладу нет ни с кем. Ну идем вниз, посмотрим, что там делается.

И мы, разговаривая, вышли из комендантской. Внизу навстречу нам попался капитан Галиевский.

– Разрешите узнать, вами ли разрешена вылазка ударницам? – обратился он с вопросом к коменданту.

– Да, – ответил комендант обороны.

– Слушаюсь. – И он снова бросился к баррикадам.

– Ну я туда, – выйдя под арку и указывая на противолежащую дверь 1–го этажа, откуда выбрали ударницы, сказал комендант. – А ты, – продолжая обращаться ко мне, закончил он, – делай что найдешь нужным, я доволен тобой и доверяю тебе.

Чувство удовлетворения наполнило меня, и я выскочил к баррикадам. И в тот же момент снова загорелись потухшие было фонари, и я увидел выстроившуюся роту ударниц, стоявшую лицом ко дворцу и правым флангом к выходу из‑за баррикад по направлению Миллионной улицы.

– Равняйсь. Смирно, – покрывая щелканье пуль о стены, о баррикады и верхушку ворот, командовала, стоя перед фронтом ударниц, женщина–офицер. – На руку. Направо. Шагом марш. – И, вынув револьвер из кобуры, женщина–офицер побежала к голове роты.

Я и стоявшие тут же офицеры капитан Галиевский и штабс–ротмистр взяли под козырек.

– Броневик идет, – раздалось с баррикад.

– Пулеметчики, приготовсь, – командовал Галиевский. – Александр Петрович, Христа ради, потушите огонь! – крикнул он мне, и я, выхватив револьвер, выстрелил в фонарь.

– Зря! – крикнул я, но ошибся. Фонарь потух. Пуля разбила его. Стрельба по второму не давала результата, и я снова помчался во дворец. «Тебе не свет тушить надо, а пойти с ударницами. Ну, тут каждому свое», – глупо урезонил я себя, мчась в комендантскую.

Через несколько минут я с монтером снова был в монтерской. Доска оказалась выключенной, и он позвонил на станцию.

– Станция занята матросами, – объявил он, опуская слуховую трубку. – Теперь весь свет в их руках. Ваше высокородие, – молил он, пока я проверял его заявление, отпустите меня: у меня жена, дети. Я ни при чем здесь.

– Хорошо, убирайся к черту и куда хочешь, но попадешься среди них, застрелю, – в бессильной злобе угрожал я, в то же время чувствуя бесполезность слов.

Назад я шел один. Ноги подкашивались. Я выбился из сил и часто останавливался, чтобы, прислонившись к стене, не упасть. В голове было пусто… Вот и комендантская. Вошел. Пусто. Я бросился к окну.

– Назад, назад, господин поручик, вас убьют, – откуда‑то раздался удивительно знакомый голос.

– Кто здесь, где? – обернулся я.

– Это я, – высовываясь из‑за шкафа, показалась белая как снег физиономия фельдфебеля Немировского.

– Что вы тут делаете, почему не с юнкерами? Немировский вздрогнул, затрясся, закрыл лицо руками и зарыдал.

Я подошел к нему.

– Ну успокойтесь, в чем дело? – допрашивал я его.

– Я был все время на баррикадах… Я не могу больше… Я не могу видеть крови… Один юнкер в живот, в грудь… Очень тяжело ранен, а у него невеста, старуха мать… – рыдал Немировский.

– Послушайте, – видя, что лаской ничего не сделаешь, сказал я, – послушайте, вы самовольно ушли. Вы знаете, что я имею право пустить вам пулю в лоб, но я этого не сделаю, если вы дадите слово взять себя в руки и отправитесь составить мне из первых попавшихся юнкеров команду связи.

– Спасибо, спасибо. Слушаюсь. Но вы никому не скажете, что видели меня? Лучше застрелите, но не говорите никому.

– Это будет зависеть от вас, ведь вы казак, фельдфебель, – урезонивал я его.

– Я завтра подам рапорт об исключении из школы: я не имею права носить офицерского мундира, – горячо клялся, приходя в себя и вытирая лицо, юноша–композитор, танцор, дивной игрою которого заслушивалась вся школа.

Бесконечная жалость к нему, к себе и ко всем заворошилась, защемила в груди.

«На баррикады!» – крикнул я себе и с вновь вспыхнувшей энергией бросился к воротам. В коридоре 1–го этажа снова загудело от выползших откуда‑то юнкеров пехотных школ. Кто стоял, кто шел. Но вот дверь. Выскакиваю. Противоположная дверь открыта, и в освещенном коридоре толпятся какие‑то юнкера.

«Что‑то неладное», – пронизывает мысль мозги, и я там. На ящике стоит какая‑то фигура в солдатской шинели и орет отрывистые слова. Окружающие волнуются и гудят. «Что такое, что за митинг», – проталкиваюсь вперед, в стремлении среди всеобщего гама уловить смысл бросаемых слов, говоримых с ящика, на котором часа два тому назад стоял хорунжий. Наконец удается вслушаться.

– Через пять минут «Аврора» вновь откроет огонь. Через пять минут. И еще раз повторяю: кто сложит оружие и выйдет из дворца, тому будет пощада. Вас обманывают, – вырвалось из груди говорившего.

«Агитатор», – понял я, и холодок пробежал у меня по спине.

«Ну, чего медлишь? – со свирепостью накинулся я на себя. – В твоем нагане еще есть патроны. Говори, говори, собака. Собаке – собачья смерть», – шептал я губами, вытаскивая с трудом руку и осторожно поднимая дуло нагана над плечами впереди стоящих и целясь в голову говорящего.

«Ну, вот сейчас хорошо!» И я взвел курок.

– С ума ты сошел! – раздалось над правым ухом, и одновременно рука легла на мою правую руку, просунув палец под курок.

– Что за… – И слова замерли на губах, я увидел лицо брата, склонившееся ко мне.

– Сейчас же, поручик, отправляйтесь в комендантскую и ждите меня там. Слышите? Я вам категорически приказываю, как комендант обороны дворца.

Ничего не отвечая, я повернулся и, засовывая наган в кобуру, поплелся, с чувством побитой собачонки, в комендантскую.

«Ишь ты, – успокаиваясь, сидя в комендантской, размышлял я. – Второй раз будет «Аврора» стрелять по дворцу, а я и первого не слышал. Да где тут услышишь, когда такие стены. Тут, при твердости характера, можно отсиживаться целые недели, а не только до утра. Крепость! Эх, всех бы таких, как наша школа!» – вяло скользила в голове мысль. «И чего я сижу? – вдруг решил я. – Скорей беги и арестуй коменданта обороны. А на что обопрешься?.. А Галиевского забыл?» – подсказала мысль, и я вскочил со стула. Но в тот же момент отворилась дверь, и в комендантскую вошел комендант обороны в сопровождении каких‑то офицеров и нескольких штатских.

– Поручик, – обратился ко мне комендант, – отправьтесь к Временному правительству и доложите, что вылазка, произведенная ударницами, привела их к гибели, что Главный штаб занят восставшими, обезоружившими офицерский отряд, а также доложите, что положение усложняется и что дворец кишит агитаторами. Временное правительство вы найдете, – подойдя вплотную ко мне и понизив голос, продолжал комендант, – за Белым залом, да вот возьмите связь – он вам укажет, – показал комендант на маленького, в штатском костюме, очень изящного юношу.

– Слушаюсь, господин полковник, – покорно ответил я вслух и, повернувшись к юноше в штатском, передал ему приказание коменданта проводить меня к Временному правительству.

Юноша взглянул на коменданта и, увидев утвердительный кивок головой, любезно раскланялся передо мною и заявил, что всего себя предоставляет в мое распоряжение.

Свернув налево, затем направо в длинный и прямой, как стрела, коридор, я со связью бросились бежать.

– Здесь налево, на лестницу у стеклянных дверей, – проговорил юноша. – А теперь вверх и налево. – И мы снова очутились в коридоре, в конце которого завернули направо и вышли в Портретную галерею.

– Здесь час назад была брошена бомба сверху проникшими во дворец большевиками, и Временное правительство должно было из этого зала перейти в другой, куда я вас сейчас приведу, – рассказывал он, когда мы уже шли по Портретной галерее, где бежать не было возможности из‑за валявшихся на полу матрацев юнкеров–ораниенбаумцев.

«Вот вы где, сеньоры? Спите? Прекрасное занятие в то время, когда гибнут женщины! Нет, я ничего не понимаю», – в отчаянии мысленно кричал я себе.

Но вот галерея кончилась, и огромный зал распластался перед нами. По залу ходили отдельные фигуры офицеров. Мы подошли ближе. В офицерах узнаю офицеров нашей школы: поручиков Бакланова, Скородинского и Лохвицкого. Отдельно от них разгуливал маленький худенький доктор школы – Ипатов.

Увидев меня, они бросились ко мне.

– Как? Что? Уже заняли первый этаж?.. – дрожащими губами справился торопливо кругленький, упитанный Бакланов.

– Да, занят, – и, выдержав паузу, докончил: – Нами.

Из бледного Бакланов стал густо–красным и отошел. Скородинский что‑то промямлил, что он находится здесь в карауле, и тоже отошел. Только Лохвицкий, с перекошенным лицом, сбиваясь и брызжа слюною, начал доказывать бесплодность дальнейшей борьбы.

– Вы карьеристы, – говорил он захлебываясь, – вы губите юнкеров и нас!

– Убирайтесь вы к черту! – не вытерпев, огрызнулся я на поручика гвардии, выставленного из нее с фронта за необычайное мужество. – Неврастеник несчастный!

– Вы можете ругаться сколько угодно, а только губить нас и Временное правительство вы не можете, – продолжал он стонать над душой.

– Здесь. Стучитесь, – остановился мой провожатый у двери, на карауле которой стоял юнкер нашей школы Я. Шварцман.

Я поздоровался с ним и объявил, что иду к Временному правительству по приказанию коменданта обороны дворца. Он ответил, что в таком случае я могу пройти, и постучал в дверь. Кто‑то дверь толкнул изнутри и я вошел в нее, закрывая сейчас же ее за собой.

– Что вам угодно? – спросил меня в адмиральском сюртуке старичок, сидевший налево от двери, в кресле.

– Поручик Синегуб, Школы подготовки прапорщиков инженерных войск, по приказанию коменданта обороны Зимнего дворца, полковника Ананьева, явился для доклада об обстановке момента господину председателю Совета министров, ваше превосходительство, – громко, отчетливо, вытянувшись в позе «смирно», отрапортовал я ответ.

Во время моего ответа разгуливавшие по комнате двое министров, членов Временного правительства, остановились, и затем они и один поднявшийся из‑за стола подошли ко мне.

В одном я узнал Терещенко, а во вставшем из‑за стола – Коновалова.

– Я к вашим услугам. Что сообщите? – приятным тембром голоса задал он мне вопрос.

– Говорите, говорите скорее! – живо заторопил меня Терещенко.

В кратких словах я изложил порученное мне комендантом обороны, упомянув о стойкости юнкеров нашей школы, продолжающих лежать на баррикадах.

– Поблагодарите их от нашего имени! – пожимая мне руку, говорил председатель Совета министров, когда я кончил доклад и спросил разрешения идти. – И передайте нашу твердую веру в то, что они додержатся до утра, – закончил министр.

– А утром подойдут войска, – вставил Терещенко.

– Понимаете, надо додержаться только до утра, – добавил значительным тоном голос из‑за его спины.

– Так точно, понимаю. За нашу школу я отвечаю, господин председатель Совета министров.

– Вот и прекрасно! – обрадованно проговорил тот же голос.

Я быстро взглянул в его сторону и увидел небольшого старичка с пронизывающими, колкими глазами.

– Спасибо, – говорил А. П. Коновалов, – и пожалуйста, передайте коменданту, что правительство ожидает частых и подробных сообщений.

– А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам, – бросил Терещенко.

Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И. Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.

Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.

Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым в отношении министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, – что соответствовало истине, – и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные и поэтому я могу без стеснения его оставить.

– Слушаюсь, – стереотипно ответил я, повернулся и вышел. Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого‑то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».

– Господин офицер, господин офицер, – внезапно раздался зов сзади.

– Это вас зовут, – сказал мне мой спутник.

Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.

– Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады. Передайте это коменданту обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников дворца, – говорил взволнованно министр. – Подождите, я… – Но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. – Хорошо, бегу! – крикнул он и, снова обращаясь ко мне, добавил: – Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, – отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.

Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко. «Это поразительно красиво будет», – говорил я сопровождавшему меня юноше.

Юноша сиял еще больше меня. Но вот Портретная галерея, и я, несколько сдержав выражения своей экзальтированности, выбежав на середину галереи, прокричал новость юнкерам.

– Ура! Да здравствует Россия! – закончил я сообщение новости и, под общие торжественные крики «Ура!» юнкеров, побежал дальше, останавливаясь перед группами юнкеров и делясь с ними приближающейся радостью.

А в это время снова начала разговаривать с Невы «Аврора».

– Будьте добры, помогите мне, – говорил мне юноша, оказавшийся офицером–прапорщиком, только на днях приехавшим в отпуск к родителям с фронта и вот сегодня проникнувшим во дворец, – разделить участь юнкерства и тех сыновей чести, которые служили в армии не из‑за двадцатого числа, а в силу уважения к себе, как детям большого, прекрасного Народа. Вы это можете сделать, – убеждал он меня, – предоставьте мне нескольких юнкеров, и я организую вылазки. Позвольте, позвольте, – предупредил он готовый было сорваться у меня протест. – Я уже ходил, но один. Я пробрался за баррикады и, вмешавшись у Александровского сада в толпу осаждающих, бросил три гранаты. Это же была картинка! Правда, помогите, – просил юноша.

Но я отказал. Одно дело – грудь на грудь идти и другое – из‑за спины. И среди кого? Рабочих, отуманенных блестящей, как мыльный шар, фантазией…

– Нет, – говорил я, – право, невинной крови не надо. Вот подойдут горожане с духовенством, и это, поверьте, окажется сильнее, чем «Аврора» с их стороны и вылазки такого сорта, как вы предлагаете, – с нашей. Оставьте честь метаний бомб из‑за угла господам Савинковым, – урезонивал я горящего жаждою боя прапорщика.

– Вы правы; я не подумал с этой точки зрения, – согласился со мною юноша.

За беседой мы незаметно достигли поворота коридора в первом этаже к выходу под аркой, где нам снова попалось двое юнкеров и какой‑то дворцовый служитель, стоявший прислонившись к стенке и беззаботно курящий махорку, напомнившую мне, что я давно не курил. Я остановился и попросит у него папиросу. Он охотно исполнил мою просьбу, но от денег отказался. Я закурил и пошел дальше, за поворот.

– Господин поручик, – вдруг остановил меня один из двух юнкеров, попавшихся навстречу до поворота. – Господин поручик, этот человек, у которого вы брали папиросу, кажется, большевик. У него под тулупом болтаются гранаты. Мы давно за ним следим. Он кого‑то здесь ждет, – доложил юнкер свои соображения о здоровеннейшего роста субъекте, принятом мною за дворцового служителя.

– Так, отлично! Будьте внимательны! Я сейчас проверю, – поворачиваясь обратно, приказал я юнкерам.

– Послушайте, скажите, что вы здесь делаете? – подходя почти вплотную, задал я прямо вопрос человеку в тулупе и валенках. И, не давая возможности произнести что‑либо в ответ, я быстро оборвал крючок воротника и задернул его на плечи, связав, таким образом, свободу действия рук.

Эффект был ошеломляющий как для него, так и для меня: на раскрытых плечах лежали солдатские погоны Семеновского полка, а за поясом торчало два револьвера и висело несколько гранат.

Мгновение – и мой револьвер у его носа, а штыки винтовок юнкеров прижались к животу и груди. И он стоял не шелохнувшись, выпучив глаза и сдерживая дыхание. Прапорщик вмиг снял с него его украшения и вытащил из карманов кучу обойм и кошелек, в котором оказалась расписка в получении от товарища Сидора Евдокимова пакета за № 17 от 25 октября из Зимнего дворца, от товарища N. Печати не было. Подпись была, но неразборчива. Эту записку я спрятал в полевую книжку, а револьверы, патроны и гранаты предоставил в распоряжение юнкеров и принялся за допрос. Но ни угрозы, ни обещания свободы не действовали. И он, притворяясь дурачком, рассказывал сказку, что кошелек он нашел во дворе, что он неграмотный и что он и не солдат вовсе, а так, святым духом оказался в форме. Слушая галиматью, какую он нес, прапорщик бесился и все хотел его пристрелить. Но я решил иначе и приказал юнкерам отвести его наверх и сдать внутреннему караулу 2–го этажа. Прапорщик тоже пошел с ними.

«Надо быть осторожнее», – начала строить выводы мысль, когда, оставшись один, продолжал идти к комендантской, как в коридоре из другого, параллельного первому, из которого я только что вышел, с шумом показались юнкера–ораниенбаумцы. Я остановился и, подождав, чтобы их больше накопилось, передал им весть о шествии горожан ко дворцу. И то, как они приняли это, подсказало мне, что они выходили в коридор для полного выхода из дворца.

Теперь же настроение вновь переломилось, и они снова загалдели о возвращении обратно к своим постам. В это же время откуда‑то выскочил офицер их школы, и дело водворения порядка опять пошло на лад. Тут же попался мне на глаза один из юнкеров связи нашей школы, которого я и послал на баррикады передать новость капитану Галиевскому. «Медлить нельзя, – между тем говорил я себе. – Скорее находи коменданта обороны и проси направить свободных офицеров к юнкерам. Иначе приход отцов города будет впустую. Затем из юнкеров необходимо устроить заставы на подступах к Белому залу, а то бесконечные коридоры ими не охраняются, и они свободно, через какие‑нибудь ходы, вроде Зимней канавки, просочатся и затопят дворец своею численностью, а не победой оружия. Боже, как мне это раньше не пришло в голову», – едва плетясь к комендантской, казнился я. «О, где бы выпить воды и оправиться?» И у меня в глазах запрыгал стакан чаю, замеченный мною на столе в кабинете заседания Временного правительства. «Дурак, почему не попросил, объяснив причины жажды? Ты этим бы даже подбодрил их. Они увидали бы, что есть люди, которые твердо стоят на своем посту служения долгу. Да, держи карман шире – просто решили бы, что выскочка, – зло рассмеявшись, вошел я в достигнутую мною комендантскую. – Что они там делают, – нечаянно оборачиваясь на пороге вправо и замечая группу юнкеров и офицеров, заинтересовался я над необычайностью их поз. – А, пускай делают что хотят», – и я окончательно вошел в комнату. В ней я застал лишь нескольких юнкеров и верзилу вольноопредляющегося, удивительно напомнившего мне одного знакомого, и картины из родной Малороссии поплыли перед глазами, я зашатался, и если бы он не подхватил меня, то я бы грохнулся на пол.

– Вы ранены? – участливо закидали меня вопросами, но я молчал. Все куда‑то исчезло, но я как‑то сразу увидел нагнувшегося надо мной верзилу вольноопредляющегося.

– Что такое? Зачем вы здесь? – вскочил я с вопросом со стула, на который меня усадили.

– Вам плохо! Сидите лучше, господин поручик, – ласково улыбаясь из‑под мохнатых бровей голубыми глазами, просил от меня.

– Где комендант обороны? – упрямо задал я вопрос.

– Комендант только что отправился к Временному правительству, – ответил один из юнкеров.

– Догнать! – заорал я.

И от этого внезапно вырвавшегося крика мне стала отчетливо ясна вся окружающая обстановка. Двое юнкеров, как‑то подпрыгнув от неожиданности окрика, бросились в коридор исполнять приказание, но сейчас же вскочили обратно.

– Там дерутся, – срывая из‑за спин винтовки, говорили они. «Ворвались», – мелькнула мысль, обдавшая жаром все тело, и я в момент бросился к коридору, вытаскивая револьвер из кобуры. Но, взглянув в коридор, сейчас же вложил его обратно. Дравшиеся на шашках, мелькавших в воздухе, оказались двое пьяных офицеров, быстро отделявшихся от группы, замеченной мною при входе в комендантскую. «Что скажу юнкерам? Какой стыд!» – смущенно решал я.

– Офицеры подрались, своих не узнали, что ли? Видно, большевики для вас что пугало для ворон! – крикнул я уже из коридора, бросаясь между приблизившимися драчунами. Мое появление смутило и внесло некоторое спокойствие, что дало возможность подбежавшим сотоварищам развести их в разные стороны.

– Господин поручик, – подошел ко мне с вопросом один из юнкеров, – что прикажете доложить коменданту? Вы приказывали его догнать.

– Спасибо. Я забыл. Не надо, я сам пойду… Кто знает дорогу? А то я запутаюсь, – схитрил я, боясь, что снова ослабею и не дойду самостоятельно.

– Я знаю, господин поручик, – вызвался вольноопредляющийся. – Разрешите, проведу?

– Да, да. Идемте. А вы оставайтесь здесь и всем передавайте, что сюда идет народ. – И я повторил известие, с которым прибежал.

– Позвольте вас взять под руку, – предложил мой провожатый, когда мы скрылись за поворотом.

– Спасибо. Только с левой стороны, – быстро попросил я его от мелькнувшего соображения: «Почему он так быстро предложил свои услуги… и вообще, как странно он держится, почему он дернулся корпусом вперед, когда я говорил, что сюда идут отцы города? Ясно, ему это не понравилось… уж не он ли посылал отсюда пакет за № 17?» – работало напряженно какое‑то растущее чувство недоверия к спутнику, что‑то болтавшему, что ускользало от моего слуха.

По мере приближения к цели спутник все круче и круче менял темы разговора, а я все ленивее ворочал языком и чаще стал останавливаться, чтобы, опершись спиною к стенке, внимательнее рассмотреть лицо, руки и одутловатости карманов. «Странно, – упорно сидела все одна и та же мысль в голове. – Я его раньше все как‑то не замечал, и почему он без винтовки, или револьвера, или шашки? И что он может без них тут делать? Нет, определенно здесь дело нечистое», – заключал я и принимался идти дальше, чтобы через сотню шагов остановиться и снова обдумать те же вопросы. Но вот он, слегка запнувшись, с налета задал вопрос, не могу ли я использовать его желание быть полезным делу защиты Временного правительства и, если понадобится, занять его так, чтобы сами члены Временного правительства видели его усердие, за что его, лосле подавления мятежа, произведут в корнеты флота…

– Господин поручик, – повышенно закончил он, спотыкнувшись на слове «флота», свою просьбу.

Я от неожиданности сопоставления корнета с флотом слегка вздрогнул и искоса взглянул на него снизу вверх. Он тоже смотрел на меня. «Матрос», – выросла догадка…

– Что же, я с удовольствием сделаю это, – с трудом проговорил я, в то же время сжимая рукоятку нагана.

– Покорнейше благодарю! – освобождая свою правую руку, ответил он. – Вы бы отдохнули, господин поручик, на вас лица нет, – остановился он с предложением, засунув освобожденную руку в правый задний карман.

В коридоре, в который мы вышли с большой мраморной лестницы, была полутемнота и полное отсутствие какой‑либо человеческой фигуры. В висках стучало, во рту было нехорошо. «Кто раньше?» – мелькал вопрос в голове, с жадностью улавливавшей доносящиеся звуки гула голосов из светлой полоски конца коридора. И вдруг из распахнувшейся двери, слева от выхода с лестницы, вышли с тяжелыми шагами, эхом покатившимися по коридору, один за другим пять юнкеров.

– А какой у меня револьвер, я всегда с ним, – смущенно говорил мне вольноопредляющийся верзила, вытаскивая правую руку и нерешительно подымая ее кисть с зажатым в пальцах браунингом.

– Хороший, но вы не играйте им! Оружием не играют, – наставительно громко произнес я ответ, хватая левой рукой за его кисть с револьвером и подымая свой наган правой рукой. – Играя – можно убить, – кончил я.

Находившиеся в нескольких шагах юнкера–ораниенбаумцы уже стояли рядом.

– Бросьте револьвер, вы не умеете с ним обращаться! Взять его! – приказал я юнкерам, когда браунинг упал из разжавшихся пальцев. – Я арестую вас! Ведите в Портретную галерею! – отдал я приказание юнкерам, внутренне поражаясь ровной, четкой интонации собственного голоса в то время, когда сердце готово было выскочить из груди.

В Портретной галерее, куда я вошел с юнкерами и нечаянным пленником, стоял в воздухе Содом и Гоморра. Строились какие‑то юнкера, то вбегая в строй, то выскакивая из него. От шума и света и предшествующего волнения я остановился, чтобы разобраться в впечатлениях. Прямо передо мной стоял комендант обороны, правее – Пальчинский, кричащий негодующе на поручика Лохвицкого, с совершенно искаженной физиономией, что‑то в свою очередь кричащего Пальчинскому. А еще ближе, направо, у незамеченной мною деревянной загородки–будки стоял поручик Скородинский и двое юнкеров на часах. Из загородки доносились какие‑то грубые восклицания и смех.