Текст книги "Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 46 страниц)

Нужно было обратиться к горцам–тавлинцам с призывом о помощи, а без участия влиятельных лиц среди горцев призыв успеха не имел бы.

Незаменимым человеком в этом случае оказался назначенный Временным правительством комиссаром Аварского округа, взамен старой должности начальника округа, штабс–ротмистр Кайтмас Алиханов. Об этом оригинальном человеке, последнем из «титанов гор», надо сказать несколько слов.

Это был в подлинном смысле слова джигит – благородный аварец, род которого, раз присягнувши Русскому Царю, служил ему до последней капли крови.

В 1834 году продолжатель возникшего в Дагестане мюридизма, Гамзат Бек, истребил весь род ханов Аварских, остававшихся верными России. Кайтмас Алиханов был тесно связан с родом ханов Аварских и продолжал поддерживать в своем округе ту же политику.

В 1904 году пошел добровольно простым всадником Дагестанского полка на Японскую войну, получил полный бант Георгиевского креста и чин офицера. В 1914 году опять пошел с полком на фронт и к 1917 году имел чин штабс–ротмистра. Пользовался большой популярностью не только среди своих аварцев, но и далеко за пределами округа. С своими тремя взрослыми сыновьями – Али Ханом, Ахметом и Зубаиром – он после ухода русского гарнизона из крепости Хунзах не позволил жителям разграбить крепость, где оставались еще большие запасы продовольствия и оружия, правда старого образца. Это единственная крепость в Дагестане, которая, после ухода «товарищей», не была разграблена. Крепостей же в Дагестане было немало: Гуниб, Ботлих, Гергебиль, Чох и др.

На призыв князя Тарковского Алиханов отозвался сразу, и два его сына стали ездить по округу и набирать милицию. Через месяц, оставив своего старшего сына с верными людьми сторожить крепость Хунзах, он прибыл в Т.‑X.‑Шуру с милицией в несколько сот горцев (не помню точно числа) и притащил несколько орудий из крепости. Милиция была кто конный, кто пеший, со своим оружием, а орудия старых образцов – полевые клиновые 1877 года и поршневые 1895 года. Снарядов было ограниченное количество.

Нужно сказать, что сколько горцам ни внушалась идея необходимости борьбы против большевиков, большинство из них смотрело на предстоящий поход как на средство улучшения своего бедственного положения и приобретения прежде всего оружия – винтовки и патронов. О снабжении продовольствием пока не могло быть и речи. Каждый взял с собой из дому что мог – чурек, сыр, сушеный курдюк и чеснок. Привлеченные офицеры стали наскоро обучать наиболее способных артиллерийскому делу, и в марте месяце вся эта своеобразная армия двинулась на Петровск–Порт. На первых порах главной нашей задачей было не допустить дезертирства милиции из армии. Не видя пока добычи, горцы бросали отряд и, уходя домой, говорили: «Хлеб–меб нет, сахар–махар нет, чай–май нет, деньги–меньги нет – моя домой гетты (пошел)».

Насколько мне позволяет память, силы наши состояли из аварской милиции Алиханова, около 300 – 400 человек, и небольшого отряда казикумухцев, из которых мне удалось набрать и обучить прислугу для 2 горных орудий 1909 года и для батареи орудий 1895 года. Казику–мухцы были наиболее способными, ибо по природе своей они были прекрасными мастерами–кустарями всех отраслей. Одно орудие было специально набрано из пленных турецких солдат–аскеров. Это были люди уже почти обученные и единственные кто носил подобие формы – серо–синие брюки, куртка и мягкий шлем из башлыка.

Должен признаться с горечью, что офицеры, жившие в немалом количестве в Т.‑Х.‑Шуре, Петровске и Дербенте, все местные уроженцы, не откликнулись на призыв князя Тарковского, и можно перечислить по пальцам всех тех, кто пошел с нами против большевиков. Офицеры–туземцы дали большой процент явки, за исключением 2 – 3 явно перешедших на сторону большевиков. Считаю своим долгом привести имена тех, кто пошел с нами. Многих из них уже нет в живых, а кого я забыл перечислить, то пусть простят мне и напомнят.

Итак, во главе стоял полковник князь Нух Бек Шамхал Тарковский. Его помощником и начальником штаба был полковник Росул Бек Коитбеков. Адъютантом был капитан Белевского пехотного полка Нажмуддин Коркмасов, только что вернувшийся из германского плена. Командиром 1–го формируемого батальона имени Имама Шамиля был полковник Мусалаев–старший, 2–го батальона – полковник Гаджиев (офицер Сибирского полка). Почти все офицеры Дагестанских полков остались на местах и вошли в состав нового полка. До этого 2–м полком временно командовал полковник А. Гольдгар [276]276
  Гольдгаар Александр Августинович. Полковник 17–го гусарского полка и Туземной конной дивизии. В начале 1918 г. врид командира 2–го Дагестанского конного полка в Дагестанской армии. С апреля 1918 г. в Грузии.


[Закрыть](офицер Туземной дивизии, перешедший из Черниговского гусарского полка). Командиром нового Дагестанского конного полка был назначен полковник Нахибашев Алтай, коренной офицер. Формированием артиллерии ведал генерал Эрдман, [277]277
  Эрдман Павел Николаевич, р. в 1873 г. Офицер с 1894 г. Генерал–майор. В начале 1918 г. командующий артиллерией Дагестанской армии, с осени 1918 г. командир 21–й артиллерийской бригады Вооруженных сил Юга России, в сентябре 1919 г. командир 3–го дивизиона 8–й артиллерийской бригады. В Русской Армии командир тяжелого артиллерийского дивизиона до эвакуации Крыма. Галлиполиец. На 18 декабря 1920 г. командир 5–го артиллерийского дивизиона. В апреле 1922 г. в Болгарии. Осенью 1925 г. в составе 5–го артдивизиона в Югославии.


[Закрыть]бывший командир батареи 53–й артиллерийской бригады, стоявшей до войны в Т.‑Х.‑Шуре. Первым взводом горных орудий командовал автор этого очерка. Всеми старыми орудиями, привезенными из крепости Хунзах, и созданием из них батарей ведал полковник Дрындин, [278]278
  Дрындин Павел Владимирович. Полковник артиллерии. В начале 1918 г. в артиллерии Дагестанской армии. Расстрелян большевиками в 1920 г. в Петровске.


[Закрыть]старый артиллерист из Петровска. Полковник Ржевуцкий, [279]279
  Ржевуцкий Степан Андреевич. Полковник, командир батареи 52–й артиллерийской бригады. Георгиевский кавалер. В начале 1918 г. в Дагестанской армии, затем во ВСЮР и Русской Армии; с 27 июня 1919 г. в резерве чинов при штабе Главнокомандующего ВСЮР, с 12 сентября 1919 г. командир 2–го дивизиона 8–й артиллерийской бригады, с 15 октября 1919 г. командир Отдельного тяжелого гаубичного тракторного дивизиона. В эмиграции в Югославии, 1 июля 1921 г. – 21 апреля 1928 г. служащий Крымского кадетского корпуса, затем в Польше. Умер до 1959 г.


[Закрыть]бывший командир батареи 52–й артиллерийской бригады, хотя и не командовал ничем, но с начала и до конца был с нами и делил наши успехи и неудачи. Из русских офицеров помню полковника Зоммера [280]280
  Зоммер Леонид Евграфович, р. в 1864 г., в службе с 1882 г., офицером с 1884 г.


[Закрыть](Дагестанского пехотного полка), ротмистра Матегорина, [281]281
  Ротмистр Матегорин затем воевал в Вооруженных силах Юга России; умер в эмиграции в США около 1959 г.


[Закрыть]терского казака и жандармского офицера, капитана Кузнецова (брат автора), капитана Пионтека, поручика Ржевуцкого (сын полковника Р.), Садомцева, Алексеева, Лапина, Бруна, Поцверова, Крянева, Джафарова, Генинга и Крыжановского. Про последнего, из‑за его молодости, говорили, что в офицеры его произвела его мама, так как он не успел кончить реальное училище, куда‑то съездил и вернулся в форме офицера Польского легиона.

Обиднее всего было неодобрительное отношение генерала Мищенко, жившего в Шуре на своей даче, к нашей акции (он и полковник Ржевуцкий женаты на родных сестрах). Генерал Мищенко до последнего момента верил в преданность русского солдата и его уважение к офицеру, за что и погиб. Об этом будет сказано позже.

Главными политическими противниками, скрывавшимися в горах и около Шуры, были инженер Махач Дагадаев, социалист, перешедший к большевикам, и Джелаледдин Коркмасов, социалист давней марки, со стажем, побывавший за границей и входивший в областной комитет, учрежденный Временным правительством, и состоящий из большевиков (однофамилец вышеназванного капитана Коркмасова. – Б. К.). Кроме них, деятельным врагом был молодой студент Буйнакский, убитый впоследствии и в честь которого большевики переименовали город Т.‑Х.‑Шуру в Буйнакск.

В один прекрасный день, в марте месяце, наш отряд двинулся и сразу занял город Петровск. Совдеп бежал в Астрахань, пользуясь стоящими наготове судами. Дербент был также очищен бронепоездом капитана Бржезинского. Отряд наш стал приводить город к обороне. На горке у собора были поставлены орудия старого образца для отражения могущего быть с моря десанта. Севернее станция Шамхал также была в наших руках, а южнее – постоянное наблюдение за разъездом Уйташ.

Тяжелые дни выпали на долю офицеров, днем и ночью офицерские патрули циркулировали непрерывно по городу, прекращая грабежи нашего добровольного войска. Толпы горцев с хуржинами (мешками) бродили по городу, стараясь поживиться чем‑нибудь. Служба неслась кое‑как, и к роковому дню половина нашего войска разошлась по домам.

Настал и этот «роковой день». Еще раньше, до нашего наступления, проходили эшелоны с Кавказского фронта, но после разбора железной дороги чеченцами части уже плыли морем. Таким образом, прошла почти вся 39–я пехотная дивизия, и из Баку к нам шла Туркестанская стрелковая бригада. Все они стремились в богатую Ставропольскую губернию отдохнуть там и двинуться потом дальше по домам. Все эти части после революции удержали всех своих офицеров и, будучи боеспособными, могли свободно пройти через нас. Но они все были большевистски настроены и, выбросив нас из Петровска, насадили бы опять совдеп. Становилось ясным, что нам абсолютно было не по силам воспрепятствовать их высадке. К тому же в это время две боевые канонерки Каспийской флотилии «Каре» и «Ардаган» были на стороне Бакинского совдепа и состязаться нам с ними было немыслимо.

В этот памятный день в море появилась многочисленная флотилия и, простоявши долго на горизонте, начала подплывать к полустанку Уйташ (южнее Петровска). Появились и обе канонерки и сразу открыли огонь по городу, обстреливая доминирующую Соборную горку. Канонерки были вне досягаемости нашего огня, и наши старые орудия, стрелявшие лишь для поднятия духа, принуждены были вскоре замолчать. Взвод горных орудий был двинут на южную окраину города и занял позицию в виноградниках для отражения десанта со стороны Уйташ. Но это не помешало первым эшелонам большевиков высадиться со своей артиллерией и при первых же шрапнелях с их стороны наши части (милиция) начали отходить. Конечно Дагестанский полк доблестно держался насколько мог, но горцы, не привыкшие и не умеющие драться в поле в пешем строю, не могли противостоять регулярной пехоте. Несмотря на доблестную поддержку небольшого отряда капитана Бржезинского, спешившегося с бронепоезда и примкнувшего к нам, все покатилось назад в горы.

Надо сказать, что всем частям, уходящим с Кавказского фронта, внушалось большевиками, что все горцы Кавказа против них, называя их общим именем «татарва», путая с татарами Азербайджана, которые действительно не пропускали эшелоны и имели в Закавказье даже большие бои с ними.

Наша остановка произошла в селении Кумтор–Кале (20 верст). Противник, заняв город и отбросив нас, не стал нами заниматься и, установив снова совдеп в Петровске, двинулся дальше на север походным порядком.

Отряд наш быстро таял. В Шуре настроение городских властей и населения было не в нашу пользу. Все ждали карательного отряда из Астрахани.

* * *

Наступила Пасха, но никто не думал о праздниках. Князь Тарковский, видя, что первая фаза борьбы нами проиграна, решил распустить отряд и уйти в горы, держа связь между собой. Защитой и базой в горах могли быть только крепости, где и решено было ждать появления Добровольческой армии, но о ней пока не было никаких сведений. Сам Тарковский перевел семью свою из аула Коронай в Чечню, под защиту своего старого друга Меджида (аул Ножай–Юрт). Мы же, небольшая группа русских офицеров, приняли предложение Кайтмаса Алиханова идти в крепость Хунзах. Теперь и выяснилось, кто действительно хотел до конца бороться против большевиков.

Накануне Пасхи, на рассвете, взвод горных орудий 1909 года (всю ночь приводили в порядок материальную часть и упряжь) выступил с 15 офицерами, имея во главе генерала Эрдмана. Вот имена ушедших в горы и бросивших свои семьи: генерал Эрдман, полковник Ржевуцкий, капитан Кузнецов 1–й, капитан Кузнецов 2–й, капитан Пионтек, ротмистр Матегорин, поручик Садомцев, полковник Зоммер, капитан Алексеев, полковник Дрындин, поручик Ржевуцкий, прапорщик Крыжановский, австрийский лейтенант Роготынский и еще два офицера (не помню фамилий). Вел нас тот же Алиханов со своими неутомимыми сыновьями, которые заботились о ночлеге и продовольствии.

Проходя мимо дома–дачи генерала Мищенко [282]282
  Имеется в виду генерал от артиллерии Павел Иванович Мищенко, р. в 1853 г., в службе с 1869 г., офицером с 1871 г.


[Закрыть](1/2 версты от Шуры), отряд остановился, и полковник Ржевуцкий (его родственник) пошел попрощаться с генералом. Еще раз он стал уговаривать генерала идти с нами в горы и переждать там события. Выйдя к нам в своей излюбленной тужурке серо–синего цвета, какую носил Государь Император, генерал Мищенко в свою очередь стал нас уговаривать не уходить и упрекать за союз с горцами, говоря: «Что плохого могут сделать мне русские солдаты? От кого вы бежите, от русского солдата?»

В общем, мы друг друга не поняли и разошлись – мы в неизвестность, а генерал Мищенко навстречу верной смерти, поняв только в последний момент своей жизни то, что мы давно уже поняли.

В этой проигранной борьбе мы имели, к несчастью, двух «союзников», которые легли на нас ненужным балластом. Первый – это был Нажмуддин Гоцинский, назвавший себя имамом Дагестана, т. е. высшим духовным главой мусульман. Еще раньше я упомянул о нем как о яростном противнике социалистов, но фактически он был против всех тех, кто его не признавал. Сам он – мулла из аула Гоцатль, чрезвычайно толстый, постоянно на коне, в окружении своих приверженцев, с зеленым значком «газавата», – никакого участия в боевых действиях не принимал, но зато сильно замедлял движение наших колонн частым призывом правоверных к молитве.

Второй «союзник» – Узун Хаджи, чеченец–карлик (поэтому и прозван маленьким – «узун») много раз побывавший в Мекке и поднявший знамя «газавата» не так против большевиков, о которых не имел понятия, как против всех вообще «неверных». Участия в боевых действиях он также не принимал, а бродил где‑то по Чечне.

Единственным человеком, могущим быть полезным в борьбе против большевизма, был Али Митаев, чеченец, пользовавшийся большим влиянием в Чечне, но сами чеченцы были заняты своими делами – сведением счетов с терскими казаками и грабежом всех, кого еще не ограбили. Направить их на верный государственный путь пока было невозможно.

Читатель видит, как трудно было вообще ориентироваться и отличить своего от противника. Даже офицеры, находящиеся в частях, идущих с Кавказского фронта, и сражавшиеся против нас, сами не знали, что делали и против кого воевали. Это относится целиком и к канонеркам «Карс» и «Ардаган» Каспийской флотилии, которые входили в «Центрокаспий» – союз большевистской окраски в Баку – и команды которых – матросская вольница, плавая по морю, занимались спекуляцией. Офицеры канонерок были пленниками команд и трудно было в таких условиях винить их за содействие нашему поражению. Обе канонерки были прекрасно вооружены 4–дюймовыми и 6–дюймовыми орудиями. У нас же были два 3–дюймовых горных орудия с очень ограниченным количеством снарядов к ним и десять старых полевых орудий (клиновые и поршневые).

В боях за Петровск наш маленький отряд понес чувствительные потери. Лучшие офицеры Дагестанского полка были убиты или ранены. Пал смертью храбрых ротмистр Магома Халилов, отличавшийся большим хладнокровием и невозмутимостью. Не могу привести имена других погибших, память изменила за прошедшие с того времени 40 лет. Дагестанский полк мужественно выполнил свой долг.

Офицеры–дагестанцы пошли каждый в свой аул, 7 человек пошли в аул Чох, а наша группа в 15 человек направилась в Хунзах. Кое‑кто, не принимая участия в борьбе против большевиков, решили пробираться в Грузию через единственно доступный в это время горный перевал у селения Бежита, но были обстреляны засадой разбойников. Это были принц Каджар, генерал, начальник 1–й Туземной дивизии, хан Текинский и другие (фамилии не помню). Вторая попытка пройти перевал им удалась. Другая группа полковника Гольдгара с несколькими офицерами 2–го Дагестанского полка перешли хребет через перевал у Телава.

Наш поход в горы сразу же начался неудачно. Заночевав на перевале Араканы, покрытого еще снегом, мы потеряли 4 упряжных коня. Наши ездовые–тавлинцы ускакали на них домой, вознаградив себя этим за лишения и походы. Пришлось всем офицерам сесть за ездовых, но два уноса еле тянули орудия, на которых, кроме того, сидели и уставшие. Первую ночь мы с братом чуть не замерзли. Несмотря на апрель месяц, ночью на перевале был мороз.

Много хлопот доставил нам импровизированный ездовой – прапорщик Крыжановский. Бедняга не мог справиться с конями, к тому же еще невыезженными, и я часто находил его у ручья, где кони, свернув с дороги, пили воду, а прапорщик, плача, уверял, что он все делал, чтобы заставить коней идти дальше.

Дойдя до селения Чалды, мы окончательно убедились, что орудия до Хунзаха не дотащим. Все тот же неутомимый Алиханов нанял при помощи старшины аула быков и буйволов и взялся сам доставить все орудия в крепость.

Этот аул остался нам памятен по двум происшествиям. Первое: в настроении некоторых наших офицеров произошел перелом и они решили вернуться в Шуру, пока большевики не пришли еще туда. Странно, что хороший боевой офицер полковник Зоммер был в их числе. Группа эта в 3 человека пошла обратно, но недалеко от селения Чалды была обстреляна из засады с целью грабежа горцами и, потеряв одного офицера убитым, вернулась обратно. Сам Зоммер, отстреливаясь из револьвера, был ранен в руку.

Второй случай, могущий окончиться печально для нас, произошел по вине австрийского лейтенанта Рогатынского. Имея надобность пойти в уборную, он, вырвав в сакле из какой‑то книги несколько листов, направился к обрыву. Через некоторое время перед нашим домом собралась толпа горцев и стала нам угрожать. Оказывается, вырванные листы были листы из священной книги Корана. Только благодаря авторитету Алиханова мы избежали больших неприятностей. Главным доводом для нашего оправдания было то, что русские офицеры, знающие Кавказ и верующие в Бога, никогда не позволили бы себе этого сделать, а сделавший это был австриец, и притом неверующий. Действительно, Рогатынский вообще ни во что не верил. Как репрессия, может быть и жестокая, по общему постановлению лейтенанту было предложено немедленно покинуть наш маленький отряд, что он и поспешил сделать.

Не будь Алиханова и его сыновей, мы пропали бы в горах, хотя половина из нас были уроженцами Дагестана. Помню, как измученный всякими хлопотами о нашем ночлеге и о доставке в крепость орудий, которые составляли всю нашу надежду, Кайтмас Алиханов садился между генералом Эрдманом и полковником Ржевуцким у костра, предварительно спросив разрешение, снимал папаху и, помолчав немного, начинал расспрашивать: «Скажи, пажалста, кто такой паршевик, какой ему есть программа, когда же будет Царь?»

В это время являлся с докладом его любимец – младший сын Зубаир, прилично говоривший по–русски, так как окончил русскую школу. Несмотря на усталость, Зубаир, стоя на ногах, докладывал отцу на своем аварском наречии все перипетии дня, и только потом отец разрешал ему садиться и закусить. Сыновья его и горцы вообще не сидели в присутствии самого Алиханова. Крепко соблюдались адаты в горах. Мы любили этого веселого и жизнерадостного Зубаира. Он обо всем нас расспрашивал охотно, все запоминал и был услужливый. Отец сделал из него хорошего человека и друга русских.

Наконец мы прибыли в Хунзах. Раньше там всегда стоял батальон то Самурского полка, то пластунский, а в 1906 году батальон присланных в наказание матросов с броненосца «Потемкин». Крепость была несовременная, но с точки зрения эпохи кавказских войн представляла надежный оплот гарнизону до момента прибытия подкрепления, которое и прибывало, благодаря отсутствию в то время телеграфа, через несколько месяцев. Связь в то время поддерживалась только нарочными гонцами

Найдя в крепости довольно большие продовольственные запасы, сохраненные Алихановым, мы приступили к организации крепостной службы и к обороне крепости. Нас было немного: 10 офицеров и небольшой гарнизон, приданный Алихановым для несения караульной службы.

Прошло около 2 месяцев нашей крепостной жизни и подготовки к возможному походу вновь на Шуру, для чего Алиханов держал с князем Тарковским постоянную связь. Тем временем мы изредка получали с нарочным короткие письма от семей из Шуры. Конечно, нас всех искали и сразу же арестовали бы тех, кто не ушел бы в горы. Получил и полковник Ржевуцкий печальное известие о смерти генерала Мищенко.

Через несколько дней после нашего ухода восстановившаяся в Шуре большевистская власть решила обратить внимание на мирно живущего генерала Мищенко. Один из комиссаров, если память мне не изменяет Каргальский, в сопровождении отряда красноармейцев из Астрахани, явился на дачу генерала и вышедшей к нему супруге заявил, что хочет видеть товарища генерала. Генерал Мищенко вышел, как всегда, в офицерской тужурке с погонами и Георгиевским крестом на шее. Первая фраза комиссара была: «Вот что, товарищ, сперва снимите эти побрякушки, а потом будем разговаривать». Красноармейцы вели себя дерзко, вызывающе и пытались сорвать с него погоны. Генерал Мищенко пристально их рассматривал, а затем, не говоря ни слова, повернулся, вошел к себе в дом, поднялся в свою комнату и застрелился.

Питание в крепости было большей частью вегетарианское, так как мясных консервов было в запасе очень мало. Пришлось из сушеных овощей приготавливать и первое, и второе. Изредка Алиханов доставлял нам свежую баранину. Горцы вообще мяса едят мало, только в случае приема гостей. Обыкновенно ихняя пища состояла из сыра, сушеного бараньего курдюка, чеснока и изредка супа–хинкала с галушками и бараньим жиром.

Появились слухи что турецкие пленные, выпущенные Временным правительством и пробравшиеся на Кавказ, чтобы следовать дальше к себе на родину, собираются в ауле Кази–Кумухе. Куда якобы прибывают турецкие офицеры. С нами по–прехснему живут 10 турецких солдат.

В середине июля получили от князя Тарковского распоряжение выступить с 2 горными орудиями на перевал Арактау и оттуда продемонстрировать наступление на селение Унцукуль, родное селение большевистского вождя Дагестана инженера Дагадаева. Наш небольшой отряд милиции в 100 – 200 человек при наших 2 горных орудиях, пройдя один переход, стал на самом верхнем плато перевала. Подходя к нему, мы испытали сильнейшую грозу, которая в горах особенно наводит стихийный страх. Многие видели, вероятно, и не раз, грозу в открытом поле, море и в лесу, но в горах все это во много раз сильнее, благодаря 4– и даже 6–кратному эху. От грома камни срываются и летят через голову в пропасть, молния с шелестом проносится над головой и внизу под нами с адским треском разряжается. Все застигнутые грозой прижимаются к скалам. Лошади поворачиваются задом к пропасти, сбиваясь в кучу, давая людям приют между своими ногами. Сверху обрушиваются потоки воды, грозя смыть на своем пути все. Надо ждать и только ждать конца грозы. Ну вот, как внезапно гроза началась, так внезапно она и кончилась, и сразу над головами откуда‑то появился громадный орел, камнем бросившийся куда‑то вниз.

Стали на позицию. Внизу виден аул, цель нашей демонстрации, и появившееся солнце заиграло на редких железных крышах аула. Сразу узнали дом инженера Дагадаева и пустили в него несколько снарядов. Первый раз в жизни мне пришлось стрелять под такими большим углом склонения. Не было смысла зря тратить драгоценные снаряды, и мы, простояв еще день, вернулись обратно в Хунзах.

Пехота наша (милиция) все‑таки спустилась вниз и потревожила большевистское гнездо. Такая же демонстрация, но с другой стороны аула, была проделана отрядом князя Тарковского.

Вернувшись в Хунзах, мы узнали, что за это время кем‑то был убит сам Дагадаев, как говорят, с целью грабежа, ибо у него были вынуты все золотые зубы. Но в горах говорят, что «правду также трудно отыскать, как и маленький камень, упавший в реку Кара–Койсу».

В начале августа наконец получено приказание собрать все, что будет боеспособным, и двинуться на Темир–Хан–Шуру Одновременно князь Тарковский должен двинуть свой отряд со стороны аула Коронай.

Кроме двух горных орудий, полковник Дрындин сколотил дивизион из старых полевых орудий 1877 года (клиновых) и 1895 года (поршневых). Пехота присоединялась к нам по дороге, группами, со своими старшими, вернее с муллами, кто пеший, кто конный. Впереди зеленое знамя «газавата». Смесь племен и наречий. Алиханов заранее разослал по аулам своих гонцов с призывом изгнать большевиков из Дагестана и позвать Царя. Это был оригинальный поход: шли толпой, не имея понятия о строе и, как водится у мусульман, от намаза до намаза (молитвы). Шесть раз мулла слезал с коня и призывал правоверных к молитве. Все бросались к воде, расстилали свои бурки и начинали молиться. В это время противник, если бы захотел, мог бы голыми руками без капли крови взять всех в плен. Но вероятно, и у противника был такой же порядок.

Помолившись, двигались дальше и вот на 4 – 5–е сутки вышли на перевал Шенширик, последний перед Шурой. Она дымилась перед нами. Кем она была занята – неизвестно, так как были слухи, что со стороны Баку пришел и занял Петровск отряд генерала Бичерахова, организованный и богато снабженный техникой англичанами для защиты Баку от турок, которые двигались вслед за ним. Кто же находится в Шуре, где же большевики? Ответ был скоро получен. При дальнейшем продвижении на Шуру наши разведчики, под командой поручика Петрова, вошли в соприкосновение с передовыми частями большевистского гарнизона города. На наш одиночный огонь из старых орудий противник ответил беглым огнем и метким из 3–дюймовых скорострельных горных орудий. После этого появившаяся конница красных оттеснила нашу милицию к Араканским воротам (узкий проход между двумя хребтами), но стоявший на Шеншерике наш взвод 3–дюймовых горных орудий открыл беглый огонь прямой наводкой и обратил красных в бегство. В последующие дни ни одна из сторон не предпринимала ни боевых действий, а за это время наша пехота разошлась по домам, оставив свою артиллерию без всякого прикрытия. Наконец, кружным путем, был получен приказ от князя Тарковского сниматься с позиции и идти в крепость Хунзах.

Сам Тарковский был около Шуры и вел переговоры с генералом Бичераховым, находящимся в Петровске, об общих действиях против большевиков, но отряд последнего, состоявший главным образом из казаков, желавших скорее добраться до дому, не был настроен для этого, а кроме того, перед Бичераховым был все тот же старый противник – турки, пропущенный грузинским правительством через территорию Грузии.

Отходя от Шуры, мы узнали, что нашим противником, удачно стрелявшим по нас, был полковник Закутовский, командовавший красной артиллерией, коренной шуринец, офицер 21–й и 52–й артиллерийских бригад и георгиевский кавалер. Еще в мирное время на полигоне он считался наилучшим стрелком. Автор очерка был во время войны некоторое время адъютантом дивизиона, которым командовал Закутовский, на Западном фронте под Бжезанами и где он своим умелым руководством огнем артиллерии заслужил Георгиевский крест. Говорят, что его помощником был также шуринец капитан Воробьев. Оба потом исчезли до нашего вступления в Шуру. Закутовский умер не дождавшись Суда и возмездия. На наш же призыв к борьбе с большевиками он не отозвался, выжидая событий. К сожалению, было немало таких офицеров–шкурников, но многие из них все же прогадали, так как пришедшая вторично в Шуру большевистская власть все‑таки с ними расправилась.

* * *

Итак, решив пока не подвергать Шуру ужасам гражданской войны, князь Тарковский начал вести переговоры с генералом Бичераховым. Положение в общем создалось крайне запутанное: большевистский гарнизон из Астрахани чувствовал себя неуверенно, связь с красной Астраханью была потеряна вследствие ликвидации в Баку «Центрокаспия», примкнувшего к Бичерахову. Поэтому обе канонерки, гулявшие по Каспийскому морю, переменили ориентацию, благо в то время благодаря англичанам у Бичерахова было много денег. Бичерахов, а по другим источникам сами англичане, ликвидировал всех комиссаров Баку в количестве 23.

Итак в Шуре – большевики, в Петровске – Бичерахов, около Шуры в горах – Тарковский и с юга идут «освободители» – турки.

По дороге в Хунзах произошло происшествие, повлиявшее на наше первоначальное решение. На одном из ночлегов около ручья, ночью, один из наших офицеров проснулся от какого‑то предчувствия и увидел подкрадывающегося с кинжалом в руке к нашей спящей группе горца. Не растерявшись, офицер схватил ручную гранату и бросил ее в нападающего. Мы все вскочили на ноги и услыхали крики и топот ног в темноте, уносивших, очевидно, раненого. После этого, получив приглашение ротмистра Хуршилова идти на Гуниб, где у него был небольшой домик, мы, передав все орудия Алиханову, отправились, кто верхом на коне, а кто на лошаке (катер), на Гуниб. Другая часть наших офицеров пошла в аул Чох. Миновавши аул Араканы – узкое ущелье, в котором днем на камнях можно было сжарить барана, а ночью замерзнуть, мы в два перехода достигли Гуниба. По дороге все встречные горцы с удивлением разглядывали нашу странную «конную» группу, если можно было ее назвать конной. Алиханов и его сын имели нормальный вид горцев, но мы, остальные, одетые кто в чем, истрепанные, не могли иметь воинского вида, тем более что все внимание было обращено на то, чтобы удержаться на острой спине катера, идущего только тротом. Кто имел папаху, кто выцветшую артиллерийскую фуражку, но все в бурке в адскую жару. Как раз эта бурка и спасала от жары, ибо приподнявши ее сзади и чуть спереди, получали «сквозняк», а папаха не пропускала лучи солнца и только время от времени надо было ее приподнимать и освежать голову.

Во время этого перехода мы убедились, что народ Дагестана все время жил только слухами и надеждой на возвращение старого времени. Пунктом для получения и обмена сведений был каждый горный ключ, пересекавший путь. Выбиваясь из скалы и наполняя каменный водоем, он собирал всех спутников и у него всегда торчали конные и пешие и стада баранов. Все жадно пили ледяную ключевую воду, и должен сказать, что пили с каким‑то благоговением, хотя мы были и не в Сахаре. У водоема висела каменная кружка и на стене была выбита по–арабски надпись и всегда одна и та же. Вот ее перевод: «Путник, благодари Аллаха за этот божественный напиток, который Он дает тебе!» Всегда при встрече первое приветствие было «Селям Аллейкюм!», на которое отвечали: «Во Аллейкюм Селям!» Второй вопрос: «Ким аул?» (какого аула), чтобы знать, из какого лагеря, – может быть, противного? И третий вопрос: «Кой да барасса?» (куда идешь) Эти вопросы на общем принятом языке кумукского народа. Уже после этого идут жадные вопросы: «Кто в Шуре? Где Тарковский? Где Нажмуддин Гоцинский?», иногда – «Где Узун Хаджи? Где турки и где инглези?». На все надо было толково отвечать, и если наступал час молитвы, то все спешили совершить намаз. Пища играла второстепенное значение. Горец довольствуется очень малым, особенно в дороге. В хуржинах у него кусок чурека, кусок сыра овечьего и иногда сушеный курдюк. Дикий чеснок под рукой, воду же дает Аллах. Не курят и не пьют ни водки, ни вина. Разве иногда на плоскости.

Вот и «наш» Гуниб! (Гуниб расположен на высоте 7700 футов над уровнем моря. – Б. К.) Сколько воспоминаний детства! В доброе старое время там всегда стоял батальон Самурского полка, и наша семья побывала на Гунибе три раза по году. Теперь нам казалось, что он был для нас надежным приютом, но вопрос с питанием обстоял остро. На наше счастье или несчастье, на Гуниб как раз прибыла военная миссия от турецкого отряда – авангарда, сформированного в Кази–Кумухе, куда и прибыл потом первый турецкий батальон из Закавказья. Наши турки, артиллерийские солдаты, поступили в распоряжение турецких офицеров и составили небольшой гарнизон Гуниба. Особенно чувствителен был недостаток хлеба, и мы принуждены были питаться иногда так называемым «эхом». Это жареная кукурузная мука, смешанная с небольшим количеством пшеничной, разбавлялась на ладони простой водой и скатывалась в шарик, который проглатывался с трудом. Если бы не чеснок, то цинги нам не миновать. Прибывшие турецкие офицеры (3 – 4), расположившиеся в большом доме начальника округа, любезно пригласили нас всех приходить ежедневно к ним обедать. Один раз мы пошли все, неудобно было отказаться, но наша ветхая одежда помешала нам в дальнейшем пользоваться этим приглашением. Турки же были одеты довольно изысканно Среди них помню небольшого роста майора Генерального штаба, прекрасно говорившего по–французски. Ожидался приезд их начальника полковника (каймакана) Измаил–Хакки Бея, который и посетил один раз Гуниб. Помню его высокую фигуру корректного офицера, получившего образование в Германии. Наши же старшие офицеры, генерал Эрдман и полковник Ржевуцкий, прилично одетые, продолжали ходить обедать к туркам.