Текст книги "Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)

Вдруг – удар хуже разорвавшейся бомбы! Командир роты печально, негромко объявил:

– Государь Император отрекся от престола! Революция!

Кадеты потрясены – как это могло случиться и зачем? На улице, перед главным фасадом корпуса, уже стояла колоссальная толпа ликовавшего народа с красными флагами. Она пришла требовать, чтобы ей дали немедленно, по случаю торжества, кадетский духовой оркестр. Корпусное начальство старалось убедить обезумевшую от радости толпу, что сейчас уже поздно и оно не может выпустить кадет на улицу, потому что они ложатся спать, и обещало, что завтра утром весь кадетский корпус выйдет и пройдет по улицам города с оркестром музыки.

Толпа продолжала реветь и требовать. Но все же постепенно начала успокаиваться и уже была готова двинуться дальше показывать свои восторг – освобождение от царских уз. В это время кадеты 2–го отделения 5–го класса, окна классной комнаты которого выходили на улицу, открыли форточки и запели: «Боже, Царя Храни!» Толпа опять заревела, и раздались вопли: «Волчата!»

Корпусные офицеры снова бросились ее успокаивать, уверяя, что произошло недоразумение: кадеты думали, что это манифестация по случаю победы русского оружия на фронте военных действий. Удалось ли воспитателям уговорить толпу или ей просто надоело уже кричать, но она понемногу затихла и, распевая революционные песни, оставив корпус в покое, куда‑то удалилась. Кадеты построились и пошли в столовую пить свой вечерний чай. Настроение у всех было мрачное, и все думали, что же теперь будет дальше?

На следующий день утром в корпусе уроков не было: шло приготовление к предстоящему маршу по улицам города Симбирска. Пропитанным с детских лет обожанием своего Царя кадетам предстояло показать свой неописуемый восторг перед свершившимся, для них печальным, переворотом. Для корпусного начальства была тоже нелегкая задача. От них требовали, чтобы корпус присоединился к всеобщему ликованию, когда в сердцах у всех лежала тяжелая грусть о происшедшем.

Оно терялось, не зная, как поступить. Опасно было окончательно раздражать революционно настроенных горожан и, особенно, почувствовавших веяние свободы чинов местного гарнизона, и так уже недовольных отношением корпуса к революции. Кадеты упорно твердили: «Никаких красных тряпок мы не понесем!» Наконец все же был найден выход. Сделали большой белый плакат с написанным на нем черными буквами лозунгом: «Война до победного конца!» – и под его прикрытием было решено пройтись по улицам революционного города.

В 10 часов утра все было готово, и Симбирский кадетский корпус в полном своем составе, с духовым оркестром впереди, выстроился поротно, посередине улицы перед парадным входом корпусного здания.

На тротуарах быстро собралось довольно много весело настроенной, разукрашенной красными бантами и радостно улыбавшейся публики – все больше учащаяся молодежь. Солдат гарнизона почти не было заметно. Они, вероятно, еще не успели отоспаться после ночного разгула. Из Кошкадамской женской гимназии, находившейся немного наискосок от здания корпуса, на улицу высыпала орава ликовавших гимназисток. На их пальто были приколоты красные бантики или розетки, и в руках у многих виднелись красные флажки. Их начальница была близкой приятельницей Ленина и сумела подготовить своих питомиц достойным образом к развернувшимся событиям.

Дружно размахивая этими флажками, гимназистки радостно приветствовали стоявших смирно в строю кадет. А одна из них, по–видимому переполненная чувством переживаемого момента, подошла к крайнему в первой шеренге кадету 2–й роты и сунула свой флажок ему в руку. Кадет от неожиданности так растерялся, что его взял. Стоявший на самом левом фланге 1–й роты кадет 7–го класса, увидев этот позор для корпуса, быстро подбежал к нему, вырвал флажок и, сломав его древко о свое колено, гневно швырнул священный символ революции в толпу обескураженных гимназисток. Как гром, раздался взрыв их негодования.

Находившийся рядом корпусной офицер – воспитатель сразу же подошел вплотную к разгневанным дерзким поступком кадета девицам и спокойным тоном принялся им объяснять, что, согласно русскому военному законоположению, в строю строго воспрещается носить какие‑то бы ни было посторонние предметы. Гимназистки, как бы это ни казалось странным, очевидно, ничего не поняли, но все же постепенно успокоились. На их молоденьких личиках снова появились очаровательные улыбки, и взоры устремились в сторону кадет, продолжавших стоять смирно и смотреть в затылок впереди стоявших своих товарищей, не обращая на девушек никакого внимания.

Раздалась громкая команда командира 1–й роты: «На плечо! Шагом марш!» Оркестр заиграл марш «Тоска по родине», и три роты кадет двинулись по улице показывать свою приверженность новому режиму. На главной улице города, Гончаровской, еще не успело собраться много публики, и далеко не у всех красовались красные значки. Когда корпус стройными рядами маршировал по ней, командир роты почему‑то крикнул старшему музыканту кадету Житетскому: «Нельзя ли что‑нибудь повеселей?» Оркестр заиграл марш: «Прощание славянки» – еще печальнее первого. Под звуки этих двух маршей уже без всяких приключений, пробыв минут сорок на улицах города, корпус вернулся обратно домой.

Происшедшая перемена власти в стране, так сильно потрясшая все созданные веками устои государства Российского, мало внесла нового во внутренний распорядок кадетского корпуса. Жизнь кадет продолжала течь по проложенному десятками лет старому руслу. Почти ничто не изменилось, только в молитве: «Спаси, Господи, люди твоя», которую кадеты ежедневно пели утром и вечером, слова «Благочестивейшему нашему Императору Николаю Александровичу» были заменены словами «христолюбивому воинству нашему». Но с первых же дней революции это воинство показало совсем обратное. Оно с каждым днем становилось все более и более разнузданной, не желавшей никому подчиняться дикой толпой. Кадеты старших классов в глубине души сильно переживали крах империи, а малыши, хотя и мало что понимали, но тоже недоумевали, что же будет теперь без Царя?

В главном и ротных залах корпуса по–прежнему продолжали висеть портреты Императоров и царственных особ еще только вчера великой страны. В корпусной церкви стояли знамена – одно Симбирского и два Полоцкого кадетских корпусов. Весной, хотя и был получен приказ, изданный Временным правительством, отправить все императорские знамена в Петроград, наше корпусное начальство не исполнило этого распоряжения революционного правительства, знамена так и не были никуда отосланы и все время продолжали оставаться в корпусной церкви.

В некоторых других учебных заведениях города портреты царственных особ были сразу убраны или завешены материей, вероятно чтобы Их Величествам не приходилось больше смотреть на вышедших из ума людей.

Уроки в корпусе шли нормально, и даже кадеты, чтобы не причинять еще лишних неприятностей своим наставникам, как‑то более подтянулись и стали лучше себя вести. Никто из воспитателей и приходивших на уроки преподавателей в обсуждение совершившихся событий не вступал, да кадеты почти никого сами и не расспрашивали. Только не пользовавшийся большими симпатиями преподаватель русской истории, придя после свершившейся революции на свой первый урок во 2–е отделение 6–го класса, по–видимому желая произвести какое‑то для него выгодное впечатление на кадет, громогласно и с чувством полного достоинства объявил, что он – социалист, плехановец…

Сидевший на самой задней парте кадет К. Россин, как ужаленный, моментально вскочил со своего места и громко его спросил: «А до революции вы тоже были социалистом?» – «Ну да, конечно», – с пафосом ответил он и собирался еще что‑то добавить, но был вторично перебит Россиным: «А почему же вас тогда не повесили?» Класс разразился гомерическим хохотом. Ошеломленный произведенным неожиданным для него впечатлением на кадет, педагог замялся и сконфузился, но, немного придя в себя, хотя и весьма неуверенно, все же приступил к ведению урока. Больше на политические темы он в корпусе никогда не пытался выступать, а кадетам так и не удалось познакомиться с учением Плеханова.

Кадеты 2–го отделения 6–го класса, как и все остальные, остро переживали происходившие события и иногда спрашивали приходившего к ним на урок преподавателя русского языка Мирандова: «Что же получится дальше?» Он весьма неохотно и лаконично отвечал, что скоро будет избрано Учредительное собрание, которое и установит новую законную власть в стране, и тогда все будет в порядке. Кадетам хотелось верить его просвещенному мнению, но что‑то подсказывало им совсем другое, и они с трепетом в сердцах вглядывались в надвигавшееся будущее своей родины.

* * *

В Петрограде быстро организовалось Временное правительство разгулявшейся по просторам страны российской свободы. На третий или четвертый день всех кадет корпуса повели присягать ему на верность в корпусную церковь. Шли все неохотно. Но приказ был приказом, и ослушаться никто не посмел. В церкви с амвона корпусной священник читал слова присяги. В ответ несся неясный лепет нескольких сот голосов. Кто что отвечал, разобрать не представлялось возможным. Стоял какой‑то неопределенный гул, и чувствовалось, что все это была просто одна проформа.

Знаменитый «приказ № 1» в жизнь корпуса не внес каких‑нибудь осложнений, потому что его появление было враждебно встречено кадетами, и они подчеркнуто продолжали вести себя согласно уставным правилам прежних воинских законоположений. Кадеты не переставали отдавать установленную честь всем офицерам, становясь по фронт, кому полагалось по положению.

Низшие служащие корпуса – дядьки, повара, писаря и другие – своим поведением особой радости к добытой свободе ничем не показывали. Они все время держались так, как будто все происходившие события их мало касались. Только один кандидат на классную должность, фельдшер Григорьев, еще совсем молодой человек, просидевший, как у Христа за пазухой, всю войну в корпусном лазарете, пропитался революционным духом. Спустя полмесяца после революции он неожиданно появился в главном зале корпуса и довольно независимым тоном предложил сидевшей на стульях группе кадет немедленно убрать стоявшие и висевшие в зале портреты царственных особ. При этом позволил себе сказать несколько унизительных слов в адрес отрекшегося Царя.

Оскорбленные его замечанием кадеты моментально повскакали со своих мест и, дав ему основательную встрепку, выгнали вон из зала. После этого до конца учебного года он в стенах корпуса не проявлял больше своего революционного рвения. И портреты русских Царей, никем больше не тревожимые, продолжали оставаться в главном и ротных залах корпуса. Но в начале 1918 года, когда власть в городе окончательно перешла в руки большевиков, за свои заслуги перед революцией Григорьев был назначен комиссаром корпуса.

Прошло еще немного времени, и наконец, и в городе Симбирске образовался комитет учеников всех среднеучебных заведений – защищать интересы почувствовавшей вольность юной молодежи, которая хотела поменьше учиться, а побольше веселиться.

Первая рота кадет пришла с завтрака, и командир роты полковник Соловьев объявил перед строем, что из общеученического комитета пришло требование: произвести среди кадет старших двух классов выборы делегатов – по три человека от каждого отделения. Выбранные кадеты должны будут ходить каждый четверг после вечерних занятий в город, на заседание этого комитета, которое будет производиться в здании высшего начального училища. И, добавив «Выбирайте!», распустил роту.

Кадеты сразу его окружили и заявили, что выбирать не будут: «Назначайте сами кого хотите». Командир роты пожал плечами, сказав, что не может, и ушел. Кадеты разошлись по своим классным комнатам. Во 2–е отделение 6–го класса вошел вместе с ними и их отделенный офицер–воспитатель и полушутя сказал: «Ну что же, выбирайте!» Поднялся шум, и раздались возгласы: «Не будем, назначайте сами, господин капитан!».

Воспитатель, не зная, как поступить, стоял и улыбался, а кадеты продолжали твердить: «Назначайте!» Вдруг кто‑то из кадет отделения ему подсказал: «Назначьте князя Макаева, Голеевского и Дубовицкого, они любят ходить в город». Воспитатель, ничего не ответив, повернулся и вышел из класса. На этом выборы и закончились.

Пришел очередной четверг, и нам троим пришлось собираться и идти. Из 7–го класса, кажется, пошли по желанию, но больше кадеты вице–унтер–офицеры. Все переоделись в отпускное обмундирование, и 12 делегатов под предводительством фельдфебеля роты двинулись в путь.

Высшее начальное училище находилось на главной, Гончаровской улице. Пришли кадеты туда немножко с опозданием. Заседание происходило в небольшом зале со сценою, на которой стоял длинный стол, с сидевшим за ним президиумом комитета. Перед сценой было довольно много рядов очень удобных кресел, занятых делегатами от всех среднеучебных заведений города.

Заседание уже было в полном разгаре. Выступал какой‑то оратор–гимназист, из сидевших в зале. Кадеты разбрелись и расселись по незанятым местам. Фельдфебель поднялся на сцену и сел на свободный стул за столом президиума. Особенного внимания приход кадет у членов комитета не вызвал. Все были слишком заняты слушаньем оратора. Решались насущные проблемы не вполне созревшей молодежи.

В речах выступавших ораторов твердилось все больше одно и то же: «Нас притесняют наши педагоги, нам необходимо скорее и крепче объединиться и требовать от них большей свободы». Что под этой свободой они подразумевали, никто из них ясно ничего не говорил. Да из кадет толком никто ничего не слушал. Попав в неприятную для них революционную обстановку, они вначале себя не совсем уверенно чувствовали.

Я и князь Макаев, найдя два свободных места, уселись рядышком. По обеим сторонам сидели делегатки женских гимназий с чрезвычайно серьезным выражением на их личиках. Их внимание было полностью поглощено происходившим заседанием. Нас они не подарили даже легким взглядом. Немного осмотревшись, князь ткнул меня локтем в бок и шепнул: «Посмотри, рядом со мною, какова революционерка!» Сидела очень миловидная блондинка с большими голубыми глазами и длинными темными ресницами.

«Славненькая! – ответил ему я и добавил: – Хорошо бы познакомиться».

Расхрабрившись, князь ее спросил: «Вы какой гимназии?» – хотя по форме отлично знал, из какой. Она, даже не взглянув на него, коротко обрезала: «Не мешайте слушать».

Князь не унимался и продолжал: «Простите, пожалуйста, у вас в гимназии у всех такие чудные ресницы, как у вас?» – «Не приставайте», – был ее короткий ответ. Он успокоился, и мы, разглядывая наших соседок и почти ничего не слушая, изредка перешептываясь между собою, просидели до конца первого заседания. Прелестные барышни, по–видимому, были поглощены революционными идеями, и отвлечь их от переживаемых событий не было никаких сил. По крайней мере, наши чары на них никак не действовали.

В следующие два четверга речи выступавших ораторов мало чем отличались от первого собрания, только наши милые соседки все же немного поразмякли и иногда стали отвечать на наши глупые вопросы. Появилась надежда на успех. Но внезапно все оборвалось. В четвертое наше посещение собрания общеученического комитета вначале все шло как обычно – тихо и спокойно. Вдруг с своего места вскочил небольшого роста гимназист и начал обвинять президиум комитета, что он не принимает никаких нужных мер и вообще ничего не делает, чтобы добиться желаемых поблажек от учебного персонала. И предложил всем среднеучебным заведениям города немедленно забастовать – просто перестать учиться.

Не успел он еще совсем окончить свое блестящее предложение, как выскочил другой гимназист и кратко заявил: «Здесь, среди нас, есть кадеты. Они самые дружные. Пускай кадеты забастуют первыми, а мы их поддержим!»

Поднялся со своего стула сидевший на сцене за столом президиума кадет–фельдфебель и ровным спокойным голосом начал объяснять революционному собранию, что нас, кадет, никто из нашего начальства не обижает, и мы всем довольны. Нам надо учиться, и бастовать мы ни в коем случае не будем. Тогда опять выскочил какой‑то гимназист и громко закричал: «А мы придем и сорвем вас с уроков!»

Выступил второй кадет–оратор, кто‑то из 7–го класса, и ясно отчеканил: «Пожалуйста, приходите, и мы набьем вам морду!»

В зале поднялся шум возмущения, а кадеты, как один, встали и под гневные взгляды присутствовавших стали пробираться к выходным дверям. Выйдя на улицу и идя в корпус, весело обсуждали предстоявшее сражение с гимназистами.

Больше в зале заседаний общеученического комитета кадетские делегаты никогда не показывались, да, собственно, их никто и не приглашал. Угнетенные ученики средних школ города решали свою судьбу без них. Срывать кадет с уроков так никто и не приходил, и никакой общеученической забастовки в городе никогда не было. Корпусное начальство о поступке кадет своего мнения не высказывало, вероятно считая, что другого исхода и не могло бы быть.

Хорошенькую блондинку мне с князем так и не удалось нигде больше встретить, и пришлось постараться поскорее забыть прекрасные ресницы.

Быстро, но однообразно, без всяких перемен и приключений прошли дни почти до конца учебного года. В одно из предпоследних воскресений, весной 1917 года, перед роспуском кадет по домам на каникулы, неожиданно 7–м классом было объявлено: «Всем отпускным к двенадцати часам дня собраться в городском театре». В нем было назначено для всех среднеучебных заведений города общеученическое собрание – решить окончательно свое положение на революционном фронте. Кадеты 7–го класса, по–видимому, что‑то задумали. Приказ был ими отдан неспроста.

Весь зал театра в назначенный срок набился до отказа учащейся молодежью. Пришло послушать на это собрание и довольно много студентов. Кадеты, человек семьдесят, заняли места в первых рядах балкона. Выше, сзади, расселись реалисты. Гимназистки и гимназисты в большинстве расположились по ложам и в партере. На открытой сцене сидел полный состав президиума общеученического комитета. Он все еще существовал, но только без кадет.

Начались прения по текущему моменту. Выступало множество ораторов – все больше гимназисты. Высказывали почти все одно и то же: нас давят и притесняют, и мы должны добиться во что бы то ни стало полной свободы. Кадеты, реалисты и семинаристы посвистывали, а остальная аудитория одобрительно аплодировала. Иногда в зале театра поднимался основательный шум. Председатель собрания призывал к порядку.

Оппонентом против искавших всевозможных, мало на чем основанных льгот для учащихся средних школ выступал все время какой‑то неизвестный кадетам благоразумный студент. Говорил он прекрасно и, слегка иронизируя, моментально разбивал все доводы выступавших ораторов. Кадеты, реалисты и семинаристы неистово ему хлопали и кричали: «Браво!»

Так продолжалось немного больше часа. Наконец реалисты, не выдержав больше, спустились вниз к кадетам и, сказав, что они сейчас начнут бить гимназистов, спросили: «Вы нас поддержите?» – «Поддержим!» – раздался ответ, и кадеты тоже поднялись с своих мест. И вся эта смешанная ватага с шумом и гамом побежала вниз, крича: «Бей гимназистов!» В общем, никакой драки не было, был только один крик: «Бей гимназистов!» Но в театре все всполошились, и поднялся невероятный бедлам. Большинство бросились к выходным дверям и стали быстро выходить наружу.

Кадеты, спустившись в фойе театра, увидели там благоразумного студента и за его речи, подняв его на руки, принялись, крича «Ура!», качать. Театр быстро опустел – почти все разошлись по домам. И на этом грандиозное собрание учащихся всех средних школ закончилось, так ничего и не добившись в этом учебном году. Скоро всех распустили на каникулы, и заниматься политикой было некогда.

Выпускные и переходные из класса в класс экзамены, вероятно, по случаю свободы Временным правительством были отменены. Выпускали и переводили по годовым средним баллам. В 7–м классе во время войны экзамены заканчивались на две недели раньше, чем в 6–м и 5–м классах, чтобы дать возможность окончившим корпус кадетам, выходившим в пехотные училища, в которых начинался новый курс, попасть вовремя к началу занятий в этих училищах. Выпускники ходили гордые тем, что они настоящие, без пяти минут, юнкера.

Обыкновенно во всех кадетских корпусах России после окончания учебного года кадеты старших классов, по отделениям или целыми классами, со своими офицерами–воспитателями уходили из корпуса куда‑нибудь за город и, живя там около двух недель в походных палатках, проводили время на лоне природы, питаясь едой собственного приготовления. Иногда вместо этих военных прогулок устраивались экскурсии – посмотреть достопримечательные места. И только после них кадет распускали на летние каникулы.

В Симбирском кадетском корпусе, во время германской войны, когда директором корпуса был назначен генерал–майор Мерро, [213]213
  Речь идет о генерал–майоре Михаиле Ивановиче Мерро, р. в 1863 г., в службе с 1882 г., офицером с 1884 г. В 1918 г. он был мобилизован большевиками и служил в Красной армии, одно время командуя дивизией.


[Закрыть]бывший до корпуса инспектором классов Тверского кавалерийского училища, этих прогулок не производилось.

Генерал–майор Мерро внес некоторые изменения в обыденный распорядок корпусной жизни. При нем кадетам трех старших классов были сшиты из старых шинелей галифе. Ношение мятых фуражек не преследовалось, и в строю на приветствие начальников отвечали так же, как в военных училищах: «Ваше высокоблагородие».

Не знаю, по распоряжению ли Главного управления военно–учебных заведений – для пробы, или по собственной инициативе нашего директора корпуса, вместо этих военных прогулок кадеты трех старших классов корпуса уходили в лагерь стоявших в городе Симбирске пехотных запасных полков и, прикомандированные к их учебным командам, проходили военное обучение наравне с солдатами. В строю учебных команд кадеты стояли через одного: кадет – солдат и т. д., и поступали в полное ведение начальника учебной команды, в которой находились. Отделенные офицеры–воспитатели только присутствовали на занятиях и, ни во что не вмешиваясь, вели чисто внешнее наблюдение за своими питомцами.

Первыми в учебную команду из корпуса, сразу после выпускных экзаменов, отправлялись кадеты 7–го класса, и, по их возвращении обратно, одновременно уходили два младших класса, только в учебные команды разных полков.

Лагерь запасных полков находился за городом в 7 верстах от корпуса, недалеко от железнодорожной станции Киндяковка. Кадеты в полной походной форме, держа винтовки попеременно то на плечо, то на ремне, шли в лагерь с песнями, походным порядком. Только в вещевых мешках, вместо полной солдатской выкладки, лежала одна смена чистого нижнего белья, полотенце, мыло и зубная щетка. Все остальное строго по уставу: скатка шинели, скатанная вместе с одним из полотнищ походной палатки и притороченными к ней специальной веревкой одним большим или двумя маленькими колышками. Медный котелок и фляжка для воды.

По приходе в лагерь один из отделенных офицеров–воспитателей, который был старше в чине, докладывал командиру полка о прибытии кадет. Им указывалось место, где сразу кадетами разбивались в два ряда походные палатки; обыкновенно на пустом месте левого фланга учебной команды. Кроме набросанной прямо на землю свежей соломы, в палатках никаких других постельных принадлежностей не полагалось. Ночью кадеты, снявши только сапоги, спали, прикрывшись одними шинелями. Довольствие получали из солдатского котла. Но по воскресным дням из корпуса привозили по одной французской булке на человека.

Утренний подъем в учебной команде производился немного раньше б часов, и уже в семь она стояла выстроившись впереди передней линейки ее палаток, хотя господа офицеры приходили на занятия к восьми. Фельдфебель начинал, по своей собственной системе, производить строевую подготовку команды для встречи начальствующих лиц. Под его строгим руководством команда, вздвоенными рядами, выводилась на находившееся позади палаток лагеря ровное поле, где и начиналась подготовка.

Если шаг, отбиваемый учебной командой, по его просвещенному мнению, не был достаточно твердый, то сейчас же раздавалась команда: «Бегом марш!» Прогнав довольно почтительное расстояние и, по–видимому, удовлетворившись наложенным им на людей наказанием за нерадение в строю, он командовал: «Шагом марш! Тверже шаг!» Но еще не успевала учебная команда толком отдышаться от произведенного пробега, как им снова подавалась команда: «Бегом марш!»

И так в продолжение минут сорока повторял эту перемену движения от шага в бег и обратно несколько раз. Наконец его твердое сердце смягчалось, и по полю несся его зычный голос: «Жалко кадет! Шагом марш!» И учебная команда, вдоволь набегавшись, возвращалась обратно на место впереди передней линейки и, выстроившись развернутым строем, стояла смирно в ожидании прихода начальника и офицеров команды.

Немного трудновато приходилось кадетам бегать с винтовкой «на плечо»: многим из них не было еще и 16 лет, но они из всех сил крепились, стараясь показать, что для них все это – сущие пустяки.

Господа офицеры всегда приходили точно вовремя, и учебная команда снова уходила в поле, где теперь производились строевые занятия самим ее начальником и строго по часам, до 12 часов дня. Команда стройно маршировала по полю, проделывая всевозможные перестроения. Летавшая тучами мелкая мошкара буквально залепляла глаза и уши находившихся в строю солдат и кадет, и если кто, не выдержав этого испытания, иногда отмахивался от нее рукой, то эта вольность не вызывала неудовольствия начальствующих лиц.

Каждый час давался десятиминутный отдых. Подавалась команда: «Стой! Стоять вольно, оправиться!» Позволялось, кому нужно, выйти из строя и разрешалось курить. Отделенные офицеры–воспитатели кадет издали наблюдали, как их воспитанники теперь, ни от кого больше не прячась и никого не стесняясь, на законном основании, свернув козьи ножки и насыпав в них махорку, раскуривали, пуская клубы дыма. В полдень занятия прекращались, и учебная команда возвращалась обратно в лагерь обедать.

Время было военное – шла война, и обучение велось ускоренным темпом. Передышек для отдыха солдатам не давалось, и в час дня учебная команда снова выходила на занятия, но не на ровное поле, а на лежавшую перед передней линейкой лагеря открытую местность. Начиналось обучение рассыпному строю. Команда «Цепь, ложись!» почему‑то не подавалась, а раздавался сзади чей‑то громкий окрик: «Пулемет!» – и требовалось со всего размаха брякаться на землю. Если кто, выбирая поудобнее место, замешкивался, то несся гневный голос взводного унтер–офицера: «На пуп!»

Очень часто кадет назначали старшими звена, и они, довольные полученным повышением, при перебежках в цепи, срывались с места и, громко крикнув: «Звено, курок, вперед за мной!» – неслись на указанный рубеж. Иногда происходили тактические занятия, под наблюдением командира полка и офицеров его штаба. Тогда выдавалось на руки каждому по 15 холостых патронов.

Чаще всего учебная команда вела наступление на занявшую, где‑то далеко, оборонительную позицию какую‑нибудь из рот полка. Наступление велось по всем правилам военного искусства, и, когда подходили на близкую дистанцию, открывался винтовочный огонь. Кончалось оно штыковой атакой и контратакой противников. Держа винтовки наперевес и крича «Ура!», их цепи бежали друг на друга, и, встретившись, люди пробегали через интервалы в цепях. Подавалась команда: «Отбой!» – и противники выстраивались развернутым фронтом. Приходил командир полка и, объяснив обеим сторонам недостатки их маневра, объявлял, на чьей стороне был успех.

С этих занятий с песнями возвращались в лагерь, очень часто после 6 часов вечера, и, поставив винтовки в козлы, шли с котелками на батальонную кухню получать ужин – щи, сваренные из соленой кеты, или гречневую кашу. После ужина разбирали и чистили свои винтовки. В 9 часов вечера учебная команда выстраивалась на своей передней линейке на поверку. Производилась перекличка, и пелась хором вечерняя молитва. После нее команда, уже не в строю, а собравшись плотной толпой и отбивая шаг на месте, пела солдатские песни. В 10 часов всех распускали, и люди шли по палаткам спать.

Один раз, когда кадеты находились в учебной команде, были устроены ночные маневры всего полка. Часа два, пока высылали разведчиков и выясняли обстановку, команда лежала в цепи. Курить не разрешалось, и чтобы никто не спал, беспрестанно по цепи передавалось распоряжение – скатать скатки, раскатать скатки. Вернулись с этих маневров рано утром, и в этот день до часа дня никаких занятий не было.

По воскресеньям регулярных занятий не производилось. Солдатам давали отдых после шестидневной усиленной тренировки. Кадет утром водили показывать уже готовые разновидные типы стрелковых окопов, и сам командир полка объяснял их назначение. После обеда в расположение кадет приходил кто‑нибудь из взводных унтер–офицеров и, окруженный кадетами, с чувством своего превосходства и слегка снисходительно, вел беседы, стараясь щегольнуть знанием военного дела, и показывал красоту и четкость ружейных приемов. Солдаты относились к кадетам доброжелательно и даже немного предупредительно, но разговаривать с ними не было времени, потому что, живя от них отдельно, встречались с ними только в строю на занятиях.

По окончании двухнедельного пребывания в учебной команде кадеты разбирали свои палатки и также походным порядком возвращались обратно к себе в корпус. В корпусе, поставив винтовки в пирамиды, немедленно все отправлялись в баню мыться. Отмыв накопившуюся за две недели грязь со своего тела, переодевались во все чистое и шли в свою ротную спальню – получать отпускное обмундирование. Многие в этот же день вечером на пароходах по Волге уезжали к себе домой на летние каникулы. По случаю революции все это тоже было отменено, и кадеты разъехались по домам раньше обыкновенного.