Текст книги "Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц)

– Где господин поручик? Доложите, что казаки пришли и располагаются к коридорах и в комнатах около молельни и хотят так же занять ее.

– Казаки! Какие казаки? Откуда? – И я бросился в коридор. Коридор уже был набит станичниками, а в него продолжали втискиваться все новые и новые.

– Где ваши офицеры? Где командир сотни? – обратился я с вопросом к одному из бородачей уральцев. Он махнул головой и не отвечая продолжал куда‑то проталкиваться через своих товарищей.

«Что за рвань? – соображал я, смотря на их своеобразные костюмы, истасканные до последнего – Э, да у них дисциплина, кажется, тоже к черту в трубу вылетела Хорошенькие помощники будут…»

– Эй! Станичники, кто у вас здесь старший? – снова обратился я с вопросом, но уже к массе.

– Всяк за себя – а на что тебе? – раздались два слабых ответа среди гама, с которым они продолжали продвигаться по коридору, частью заваленному какими‑то большими ящиками, о которых острили, что Керенский не успел их с собою забрать по причине преждевременного исчезновения.

Услышав эти своеобразные ответы, я было чуть не разразился бранью за нелепость их и за игнорирование во мне офицера.

«Смотри – среди них нет почти молодежи, это все старших возрастов. Ага, то‑то они и явились сюда», – проталкиваясь среди казаков к стоявшему на ящике и следившему за движением казаков подхорунжему, подумал я.

– Хотя на большом заседании представителей совета съезда казаков и говорено было о воздержании от поддержки Временного правительства, пока в нем есть Керенский, который нам много вреда принес, все же мы наши сотни решили прийти сюда на выручку. И то только старики пошли, а молодежь не захотела и объявила нейтралитет.

– Так, так. А где офицеры ваши?

– Да их не много, пять человек с двумя командирами сотен. А они к коменданту дворца пошли. Их позвали туда… Эй, вы, там, давай пулеметы туда в угол, вот разместится народ, тогда и их пристроим… А вы давно здесь? – уже обращаясь ко мне, продолжал подхорунжий, крепкий бородатый казак.

– С полудня. Ходили уже к телефонной станции, да толку не вышло, – уклончиво ответил я. – Вот что я вас хотел попросить, – продолжал я. – Здесь молельня царя есть. Так чтобы в нее не ходили.

– Зачем толкаться туда, казаки сами не пойдут, разве который пред образом лоб перекрестить захочет. Вы не думайте, поручик, станичники понятие большое имеют, – смотря мне прямо в глаза, добавил подхорунжий.

– Вот это спасибо. Ну, я побегу к своим, а вы, значит, располагайтесь, как можете, а когда придут ваши офицеры, пошлите сказать мне, – спрыгивая с ящика, попросил я.

– Слушаюсь, господин поручик, – вслед ответил подхорунжий.

Придя к первому взводу, где было назначено место моего пребывания для юнкеров связи, я застал поручика Скородинского и юнкера Гольдмана, явившегося с приказанием от капитана Галиевского. Но не успел я открыть рта для вопроса, что есть нового, как из соседней комнаты, слева расположенной, угловой, выходящей окнами на Миллионную улицу, вбежало двое юнкеров.

– Господин поручик, – разлетелись они ко мне.

– Стоп. По очереди. Говорите вы, в чем дело?

– Господин поручик, казаки нас выставляют из угловой комнаты. Взводный командир приказал просил вас прийти.

– Они ничего слушать не хотят и располагаются в комнате так, словно в конюшню явились, – возмущенно докладывал юнкер.

– А вы что хотите? – справился я у второго.

– У нас та же картина, господин поручик, но, кроме того, хотят еще в молельню пойти. Их не пускает часовой, а они кричат, что, может, умирать придется, так чтобы помолиться туда пустили. «Нам будет очень приятно помолиться там, где сами цари молились, – кричат они, – а вы не пускаете, жидовские морды». Часовой из наших евреев оказался. Юнкера обижались, и если вы не придете, то еще дело до драки дойдет, – с еще большею растерянностью доложил второй Юнкер.

«Смех и грех, – пронеслось в голове. – Это теперь не оберешься скандалов с этими бородатыми дядями».

– Александр Петрович, – пока только кончили свои доклады Юнкера, обратился ко мне поручик Скородинский, – вот как раз капитан Галиевский через юнкера связи приказывает отдать левую часть этажа обороне казаков, так как у них есть пулеметы, а нам сосредоточиться лишь в расположении моей роты.

– Ну прекрасно. Передайте в ваши взводы командирам взводов, чтобы они их привели в комнаты направо, – отдал я распоряжение юнкерам. – Фельдфебель Немировский! – обратился я к стоявшему невдалеке фельдфебелю 2–й роты и прислушивавшемуся к происшедшим докладам.

– Я здесь, – подлетел он со своею пружинностью в манере вытягиваться при обращении офицеров к нему.

– Наблюдайте за отданным приказанием. Да чтобы все это быстро было исполнено. Я буду при 1–м взводе 1–й роты. А пока пойдемте к молельной комнате, – предложил я Скородинскому, – посмотреть, что там за антраша выкидывают станичники, а то еще действительно врукопашную схватятся.

Через несколько минут все приняло обычный вид порядка в настроениях юнкеров, – сцепившихся с казаками, но теперь тоже удовлетворенных полученной возможностью войти помолиться там, где «сами цари с деточками молились», – как, мягко улыбаясь сияющими грустно глазами, говорили они.

– Как большие дети они еще, – возвращаясь к своим ротам, говорил я поручику. – Вот и на фронте я не раз наблюдал, как бородачи 2–й Уральской казачьей дивизии, увлекшись спором о преимуществах одного святого перед другим, абсолютно не обращали никакого внимания на лопавшиеся вокруг них гранаты и шрапнели. А однажды при отступлении я едва оторвал от богословского спора и выгнал из халупы шестерых казаков. Еще немного, и мы не успели бы сесть на коней и ускакать от вошедших в деревню австрийцев, – вспоминал я сюжеты фронтовой жизни.

– Да, они особенные, – соглашался поручик со мною. – И они мне очень нравятся, только не молодые, те так распустились, что противно на них смотреть.

– Да, да, а какие были это войска, – вздохнули мы и смолкли. Через открытые окна ночная прохлада освежала воздух комнат, уже пропитавшихся запахом сапог, внесенным нами в эти так взволновавшие наши чувства стены. Тишина, соблюдаемая юнкерами, позволяла улавливать звуки где‑то вспыхивающей ружейной трескотни, что не мешало подумывать о кухнях, находящихся во дворце, на предмет использования их для приготовления чая юнкерам. И эти думы опять напомнили мне о моем 26–часовом голоде. «Хорошо еще, что Телюкин догадался сунуть коробку папирос».

– А вы бы пошли наверх. Там у комендантской есть столовая, где придворные лакеи сегодня подали дивный обед и вина. Право, сейчас – вы видите – все тихо, и можете положиться на меня, – начал убеждать поручик.

И словно меня кто подслушал. В комнату вошел капитан Галиевский и, подойдя в темноте на наши голоса к нам, передал приказание начальника школы явиться в помещение комендантской.

– Начальник школы приказал всем офицерам школ и частей собраться для обсуждения мер и получения заданий по развитию обороны Зимнего. Поэтому идемте скорее, господа. Времени терять нельзя. А у вас хорошо здесь, – невольно поддавшись впечатлению покоя, закончил капитан.

Спустя немного мы входили в продолговатую комнату, шумно наполненную офицерством. Здесь были и казаки, и артиллеристы, и пехотинцы – все больше от военных школ, молодые и старики. Строгие, озабоченные и безудержно веселые. Последние были неприятны; они были полупьяны. Начальника школы еще не было. И поэтому все говорили сразу и на разные темы. Причем преобладающей темой служила противная черта Петроградского гарнизона – высчитывание старшинства в производстве в тот или другой чин, всегда с недовольными комментариями и завистливыми сравнениями.

Один полковник кричал:

– Я при паре 10 лет был полковником, меня тогда обходили и теперь меня обходят. Да и не меня одного, а и вас, и вас… – обращался он к своим собеседникам, – а сегодня нам кланяются, просят защищать их, великих мастеров Революции, да в то же время сажают на голову какого‑то начальника инженерной школы, из молодых. Да чтобы я ему подчинялся? Нет, слуга покорный!

– А вино отличное, – смаковал капитан одной Ораниенбаумской школы. – Это марка! И то, представьте себе господа, что лакеи, эта старая рвань, нам еще худшее подали. Воображаю, что было бы с нами, если бы мы да старенького тяпнули: пожалуй, из‑за стола не вышли бы. А что, не приказать ли сюда подать парочку–другую: а то ужасная жара здесь, все пить хочется.

– Да, так эти жирные негодяи тебе и понесут сюда, – возмущенно возразил штабс–капитан той же школы.

– Ну старики и решили запереть молодых в конюшнях, чтобы их нейтралитет был для них большим удовольствием, а сами решили идти защищать землю и волю, которые по убеждениям эсеровских агитаторов хочет забрать Ленин со своею шайкою, – рассказывал один из казачьих офицеров группе окружавших его слушателей, среди которых стояли офицеры и нашей школы.

– Господа офицеры! – прокричал вдруг полковник, отказывавшийся от подчинения начальнику школы, при появлении последнего из боковой комнаты в сопровождении высокого штатского в черном костюме.

Офицеры поднялись со своих мест, и щелканье шпор заменило стихнувшие разговоры.

– Здравствуйте, господа офицеры, – начал говорить начальник школы, – волею Временного правительства я назначен Главным штабом комендантом обороны Зимнего дворца. Поэтому я пригласил вас для принятия следующих директив: соблюдение полного порядка во вверенных вам частях. Господа офицеры должны прекратить шатание по дворцу и, вспомнив, зачем они здесь, находиться при своих людях, не допуская к ним агитаторов, которые уже успели сюда проникнуть. Затем объяснить людям, что министр Пальчинский свидетельствует о получении телеграммы о начавшемся движении казаков генерала Краснова на Петроград. Поэтому наша задача сводится сейчас к принятию мер против готовящегося нападения на дворец, для чего прошу начальников частей подойти сюда и рассмотреть план расположения помещений Зимнего дворца. А кроме того, дать мне данные о количестве штыков и способности принятия на себя той или другой задачи, за выполнение которой вся ответственность ввиду недостатка времени и условий обстановки момента, конечно, ложится на взявших таковую, – продолжал говорить начальник школы, развернув план и положив его на стол.

Офицеры, почувствовав энергию и сильную волю в словах коменданта обороны Зимнего дворца, подтянулись и оживленно стали обступать стол, всматриваясь в план дворца. Здесь, – показывал карандашом на плане комендант обороны, – расположены сейчас казаки и юнкера Школы прапорщиков инженерных войск – это первый этаж налево…

– Виноват, – перебил коменданта начальник Петергофской школы прапорщиков, – я полагал бы, что юнкерам–инженерам следовало бы заняться устройством баррикад снаружи дворца, а внутреннюю оборону и патрули возложить на пехоту, т. е. на наши школы.

– Совершенно верно, вы полагаете совершенно правильно; но этого нельзя было возложить на ваши школы, ибо они занялись митингами. Теперь, когда более или менее настроение ваше и ваших юнкеров выяснено, когда у нас есть казаки и артиллерия, мы можем строго разграничить функции по родам оружий. Поэтому вы, полковник, возьмете на себя оборону решетки этого сада, примыкающего ко дворцу, против Адмиралтейства, – дал задачу комендант обороны начальнику Петергофской школы.

– Простите, – возразил тот, – юнкера мои очень устали; я рассчитывал бы на внутренний караул дворца, так сказать на резерв.

– Господа, я прошу не отказываться от выполнения получаемых заданий. Мы все здесь устали. Не уставших нет. Поэтому я считаю этот вопрос законченным.

– Господин полковник, – вбегая вприпрыжку в комнату, еще с порога закричал штабс–ротмистр. – Господин полковник, имею честь явиться. Я едва пробился со своими инвалидами–георгиевцами. Сволочи нас хотели разоружить, но мы им прописали кузькину мать. Честь имею явиться, штабс–ротмистр Н. Прошу дать работу. Вы не смотрите, что я одноногий. Я и мои инвалиды в вашем распоряжении.

Действительно, шумно явившийся штабс–ротмистр был с протезом вместо левой ноги. Маленький, подвижный, с тараканьими усами, он мне напомнил пана Володыевского из «Огнем и мечом» Генриха Сенкевича. Это появление инвалида отразилось на настроении офицеров, и когда штабс–ротмистр, заверенный комендантом обороны в предоставлении ему и его инвалидам боевой работы, отошел от коменданта, начальник школы петергофцев заявил, что он принимает к исполнению порученную ему задачу.

Вслед за петергофцами получили задания Ораниенбаумск первая и вторая школы. Первой вручалось дальнейшее продолжение внутреннего караула, а второй предназначена была защита баррикад у ворот, у Дворцового моста и Зимней канавки, причем резервом для нее считалась школа петергофцев. На инвалидов, явившихся в группе свыше 40 человек, возлагалась оборона первого этажа, взамен батальона инженерной школы, которую приказывалось вывести во двор для прикрытия артиллерии с выделением из батальона взводов на баррикадные работы. Поручики Мейснер и Лохвинский получили приказание отправиться возводить баррикады у моста через Зимнюю канавку. Поручики Скородинский и Бакланов – строить баррикады у Главных ворот, из тех поленниц дров, что лежали на площади перед дворцом. Капитану Галиевскому вверялось общее руководство работами инженерной школы и наблюдение за внутренней обороной. Мне было приказано составить расписание расположения частей, с ними поддерживать связь через команду связи, которая организовывалась из четырех человек от части, и иметь местонахождение в комендантской, где объявлялась штаб–квартира коменданта обороны. Командиру артиллерийского взвода от Константиновского училища вменялась оборона ворот на случай прорыва, а пока нахождение в резерве во дворце.

Офицеры, получив задания, постепенно расходились по своим частям, обещая мне немедленно прислать от себя юнкеров для команды связи. Комендант обороны уже сидел за столом, черкая карандашом на плане названных частей в местах, им отведенных. Я сидел над полевой книжкой.

«Слава Богу, дело начинает клеиться», – успокоительно звенела мысль в голове.

Все, казалось, налаживалось и прояснялось. Но вот открывается дверь, и перед столом вырастает офицер артиллерийского взвода Константиновского училища.

– Господин полковник, – обратился он к коменданту обороны, – я прислан командиром взвода доложить, что орудия поставлены на передки и взвод уходит обратно в училище согласно полученному приказанию от начальника училища через приказание от командира батареи.

Взрыв гранаты произвел бы меньше впечатления, чем сделанное заявление офицером взвода.

И сейчас же вслед за офицером явилось несколько юнкеров константиновцев, в нерешительности остановившихся на пороге комнаты.

Комендант обороны и оставшиеся офицеры–добровольцы вскочили со своих мест и в недоумении смотрели на докладывавшего офицера.

– Как это так?! – вырвалось у коменданта. – Немедленно остановите взвод.

– Поздно! – ответили юнкера. – Взвод уже выезжает. Мы просили остаться, но командир взвода объявил, что он подчиняется только своему командиру батареи. Вот мы и еще несколько юнкеров остались. Взвод уходить не хотел, но командир взвода настоял с револьвером в руках.

– Да что вы, с ума сошли? – раскричался комендант на офицера–константиновца. – Ведь взвод, раз он здесь, подчинен только мне. Немедленно верните взвод! – приказал он одному из офицеров. – А вас я арестую, – обращаясь к офицеру артиллеристу, продолжал комендант.

– Я ни при чем, господин полковник, а остаться я не могу, мне приказано вернуться. – И быстро повернувшись, артиллерист выскочил из комнаты. Несколько офицеров было с криком сорвались со своих мест, хватаясь за кобуры своих револьверов.

– Стойте! Ни с места! – снова прогремел комендант.

– Пускай уходят. Им же будет хуже: они не дойдут до училища. Их провоцировали, и они расплатятся за измену

– А вы, – обращаясь к юнкерам, продолжал комендант, – присоединяйтесь к инженерной школе. Спасибо вам за верность долгу… и идите.

Юнкера еще помялись на месте и затем, получив от меня указания куда пройти, вышли. Я боялся взглянуть на коменданта обороны. Я боялся увидеть чувство горести на его лице.

– А может быть, их задержать в воротах, – заметил кто‑то из офицеров, нарушая наступившее молчание.

– К сожалению, некому этого сделать; едва ли успели занять баррикады, – ответил комендант, вставая и направляясь к выходу. – Я иду к Временному правительству в Белый зал, – обращаясь ко мне, сказал комендант, приостанавливаясь в дверях с планом в руках.

Но не успел он выйти из комнаты, как, слегка отталкивая его от двери, влетела в комнату офицер–женщина.

– Где комендант обороны, господа, – женским, настоящим женским голосом спросила офицер.

– Это я, – ответил комендант.

– Ударная рота Женского батальона смерти прибыла в ваше распоряжение. Рота во дворе. Что прикажете делать? – вытягиваясь и отдавая честь по–военному, отрапортовала офицер–женщина.

– Спасибо. Рад. Займите 1–й этаж вместе с инвалидами. Поручик, – отнесся комендант ко мне, – пошлите юнкера связи с госпожой… с господином офицером для указания места и сообщите об этом капитану Галиевскому. Еще раз прошу принять выражение благодарности. Дела будет много. Не беспокойтесь, не забудем вас, – добавил комендант, заметив выражение легкой неудовлетворенности, пробежавшей по личику офицера, и вышел.

Через несколько минут вслед за выходом коменданта комната опустела, а спустя еще немного времени начали постепенно прибывать юнкера для связи. Кончив возиться с полевой книжкой, я стал соображать о близости столовой. Наконец я, не выдержав сидения, отправился разыскивать столовую, захватив с собой одного из юнкеров. Это оказалось довольно сложным занятием. Но вот я и у цели, у двери комнаты, где сейчас насыщу свой пустой желудок. Толстый, бритый, важный лакей отворил дверь. Я шагнул на яркий ослепительный свет и остановился. Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударили в нос, запершило в горле, а от пьяного разгула каких‑то офицеров, из которых некоторые почти сползали со стульев, у меня закружилась голова, затошнило. Я не выдержал картины, и, несмотря на желание есть и пить, я выскочил из комнаты «Пир во время чумы… Пир во время чумы… позор, это офицеры…» И предо мною стала моя адьютантская комната в школе и в ней Борис, говорящий мне: «Нет, ты дурак, да и законченный к тому же, Петроградского гарнизона не знаешь». «Да, да, ты прав, Борис, я дурак; ну а дураков учить надо. Вот сегодня и танцуешь, моралист паршивый, – ругал я себя. – Э, брось, брат, не мудрствуй лукаво, не забывай, что имеешь дело с людьми, что это самый вульгарный тип животного мира…»

«А пожалуй, это лучше, что я не остался в столовой, – возвращаясь в комендантскую, соображал я. – Наелся бы, чего доброго, сам напился… ведь тебе стоит только начать пить, и ты станешь ничуть не лучше других, а пожалуй, и похуже».

Нового ничего не было. Минуты томительного ожидания бежали тягуче медленно. Но вот скрипнула дверь, и показалась фигура капитана Галиевского. Бледный от волнения, шатаясь от усталости, капитан направился ко мне.

– Я не могу. Устал. Выбился из сил, убеждая казаков. Они, узнав, что ушла артиллерия, устроили митинг и тоже решили уйти… Вот что, Александр Петрович, идите к своей роте и займите баррикады у ворот. Пехотные юнкера еще этого не сделали, а между тем восставшие приближаются. Получено известие от Главного штаба. Потом убедите казаков оставить вам пулеметы, которые поставьте на баррикады. Среди юнкеров найдите пулеметчиков, хотя бы чужой школы. А я… я отдышусь и пойду к Александру Георгиевичу. Бедный, тяжело ему сегодня и еще хуже будет.

Но я уже не слушал капитана и, сорвавшись с места, бросился спасать положение. Своих юнкеров я нашел во дворе, на старом месте, куда они были выведены для предоставления места в первом этаже казакам, теперь уходящим, инвалидам–георгиевцам и ударницам. Юнкера были расстроены, что я сразу уловил по отдельным замечаниям, которыми они перекидывались.

«Ну, теперь с ними не разговаривай – это хуже их расстроит, а сразу действуй», – промелькнуло решение, и, подойдя к середине фронта, я скомандовал:

– Рота смирно!

Разговоры от внезапности моего появления смолкли.

– Рота равняйсь! Смирно! Друзья, вам предстоит честь первыми оказаться на баррикадах. Поздравляю. На плечо! Рота, правое плечо вперед, шагом марш!

И рота, словно наэлектризованная, взяла твердый отчетливый шаг.

Вот броневик, испорченный, как оказалось, а потому и торчащий здесь на манер пугала от ворон в огороде… Ворота. Открываю Темно. Кто‑то копошится впереди. Различаю стук, сопровождающий копошение, звук ударов бросаемого дерева. Ага, это и есть линия баррикад – быстро соображаю и развожу роту в темноте по линии, растущей вверх преграды–защиты.

И еще немного, и юнкера начинают сами продолжать завершение создания баррикады и приспособляться к более удобному положению для стрельбы. Отысканы и пулеметчики, и взводные юнкера, посоветовавшись со мной, определили места для пулеметов: таковыми оказались исходящие углы баррикады. Теперь остановка за пулеметами, и я, оставив вместо себя фельдфебеля Немировского, побежал к казакам, захватив несколько юнкеров. У броневика сталкиваюсь с какой‑то фигурой. Оказывается, офицер–женщина, а за ней еще фигуры. Спрашиваю, в чем дело.

– На баррикадах никого нет, решил занять их, – по–мужски отвечает командир ударниц.

– Виноват. Ошибаетесь, юнкера Школы прапорщиков инженерных войск уже заняли баррикады. И я бы просил вас, наоборот, занять весь 1–й этаж, так как казаки уходят.

– Знаю, но там хватить георгиевцев. Да что же, наконец, вы нам не доверяете? – заволновалась офицер–ударница.

– Ничего подобного, таково приказание начальника обороны. Ради Бога, не вносите путаницы, – уже молил я.

– Ну что ж, раз баррикады заняты, я вернусь на место. Рота кругом! – скомандовала командир ударниц.

Видя, что инцидент окончен, я понесся дальше в коридор. В коридоре творилось что‑то невероятное. Галдеж. Движение казаков, собирающих свои мешки. Злые, насупленные лица. Все это ударило по нервам, и я, вскочив на ящик, стал просить, убеждать станичников не оставлять нас… Не выдавать! – рассчитывая громкими словами сыграть на традициях степных волков.

В первый момент их как будто охватило раздумье, но какая‑то сволочь, напоминанием об уходе взвода артиллерии, испортила все дело. Казаки загудели и опять задвигались.

– Ничего с ними не сделаете, – пробившись ко мне, заговорил давешний подхорунжий. – Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле‑то оказалось – жиды да бабы, да и правительство, тоже наполовину из жидов. А русский‑то народ там с Лениным остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будет помянут, оставил одних. Вольному воля, а пьяному рай, – перешел на балагурный тон подхорунжий, вызывая смешки у близстоявших казаков.

И эта отповедь, и эти смешки взбесили меня, и я накинулся с обличениями на подхорунжего:

– Черти вы, а не люди! Кто мне говорил вот на этом самом месте, что у Ленина вся шайка из жидов, а теперь вы уже и здесь жидов видите. Да, жиды, но жид жиду рознь, – вспомнил я своих милых, светлых юнкеров. – А вот вы‑то сами, что сироты казанские, шкурники, трусы подлые, женщин и детей оставляете, а сами бежите. Смотрите, вас за это Господь так накажет, что свету не рады будете. Изменники! – кричал я, уже положительно не помня себя.

И удивительное дело! Подхорунжий молчал, опустив голову и посапывая. «Черт! Заколдованный круг какой‑то! Родиться и жить для того, чтобы ругаться в Зимнем дворце», – холодом обдала меня набежавшая откуда‑то мысль, и я, сразу ослабев, тоже смолк. Казаки уходили, и в этом было дикое, жуткое. «Так Пилат умывал руки», – скользнуло нелепое сравнение; а злоба послала им вслед эпитет Каина.

– Стой! – снова спохватился я. Черт с ними, пускай убираются, только пулеметы оставили бы. И я уже смягченными тоном обратился к подхорунжему: – Бог вам судья. Идите. Но оставьте пулеметы, а то мы с голыми руками, – попросил я.

– Берите, – мрачно ответил, не глядя на меня, подхорунжий. – Они там, в углу, в мешках, они нам ни к чему, – махнул он рукою, а затем, сунув ее мне, добавил: – Помогай вам Бог, а нас простите. И, грузно шлепнув ногой о пол, направился за уходящими в глубь первого этажа казаками.

– Постойте – куда же они идут? – под влиянием недоумения остановил я подхорунжего. – Куда вы идете, ведь ворота там.

– Ну да, дураков нашли, – снова резко ответил подхорунжий. – Там юнкера у ворот, а мы через Зимнюю канавку выйдем, там сам свободный пропуск обещан.

– Кем? – озадаченный спросил я.

– Прощайте! – не отвечая на вопрос и прибавляя шагу, пошел подхорунжий.

«Вот оно что! там есть выход! Они через него уйдут, а потом через него большевики влезут. Свободный пропуск обещан, – повторил я фразу подхорунжего. – Так, так, голубчик, спелись уже. Ну что ж, от судьбы не уйдешь».

– Послушайте, юнкер, – с приливом новой энергии обратился я к одному из взятых с собой юнкеров. – Отправляйтесь вслед за казаками и заметьте выход, в который они уйдут, а затем вернитесь сюда и ждите меня, предварительно указав этот выход командиру георгиевцев. Поняли?

– Так точно, понял!

– И помните, что это боевой приказ. Понимаете?

– Так точно, понимаю, – снова лаконично ответил юнкер.

– Ну идите; а вы, господа, – обратился я к остальным, – берите пулеметы и тащите их на баррикады. Фельдфебель знает, где поставить, а я побегу к коменданту обороны Зимнего дворца с докладом.

Выскочив в проход под аркой, я остановился. Где‑то совсем близко щелкали выстрелы. «Скорее к коменданту или Галиевскому и назад к юнкерам», – кольнула мысль, и я снова бросился в противоположный вход, направляясь в комендантскую. По дороге попались какие‑то юнкера, а затем группа безобразно пьяных офицеров, среди которых один высокий офицер, размахивая шашкой наголо, что‑то дико вопил. Влетев в комендантскую, я наскочил на поручика Лохвицкого, что‑то заикаясь докладывавшего капитану Галиевскому, обескураженно сидящему на стуле.

– Господин капитан, – перебивая Лохвицкого, начал я докладывать об уходе казаков через выход на Зимнюю канавку.

– Так, так, – только твердил он, выслушивая мой доклад, а когда я кончил его, вдруг сразил меня новостью: – Паршиво. Но еще хуже растерянность правительства. Сейчас получен ультиматум с крейсера «Аврора», ставшего на Неве напротив дворца. Матросы требуют сдачи дворца, иначе откроют огонь по нему из орудий. Петропавловская крепость объявила нейтралитет. А вот послушайте, что докладывают юнкера–артиллеристы ушедшего взвода Константиновцев, – показал он рукой на незамеченную мной группу из трех юнкеров. – Положение дрянь, и пехотные школы снова волнуются. А правительство хочет объявить для желающих свободный выход из дворца. Само же остается здесь и от сдачи отказывается, – сообщал рвущая мозги, душу и сердце новости капитан.

Я молчал. Я не чувствовал себя и в себе языка, мысли, ничего. Капитан барабанил по столу своими длинными, костлявыми, худыми пальцами. Я смотрел на них. И вдруг жалость защемила сердце. «Господи, придется ли еще этим пальцам ласкать личико болезненной славной дочурки?» – и эта мысль отрезвила меня.

– Да черт с ними, капитан, – заволновался я. – Чем меньше дряни во дворце останется, тем легче будет обороняться. Ведь до утра дрсидеть, а там в городе опомнятся и придут на выручку. Не так страшен черт как его малюют. А вы что, Лохвицкий, тут? Баррикады построили?

– Какого дьявола, – ответил за него капитан. – Разбежались при подходе семеновцев, [22]22
  Солдаты находившегося в Петрограде запасного батальона л.-гв. Семеновского полка.


[Закрыть]а Мейснер попал в их руки… добровольно, – выдержав паузу, продолжал капитан, – заявил, что хочет идти парламентером от той части защитников дворца, которую здесь держат силою. Я вам говорил, что он что‑то выкинет.

– Да, да, да. Теперь я все понимаю, – твердил я. – Теперь ясны появления у нас в школе Рубакина. Теперь я все, все соображаю. Только бы теперь еще найти военного комиссара и кое‑что спросить, – забегав по комнате, вцепившись руками в волосы, забормотал я.

Капитан, пораженный моей выходкой, подскочил ко мне и начал успокаивать.

– Бросьте, не время, идемте к юнкерам. Поручик! – позвал он Лохвицкого. – Отавайтесь тут и, когда явится Александр Георгиевич, доложите, что мы на баррикадах.

Мы вышли. За нами вышли юнкера–константиновцы.

– А эти назад прибежали, – рассказывал капитан. – Когда они стали выезжать на Невский, им преградили путь броневики и отняли у них орудия, которые теперь против дворца направлены А эти молодцы, как‑то вырвались к просят идти на выручку. Сделать вылазку. Эх, дела, дела.

Но вот мы подошли к выходу под арку. Несколько близких выстрелов густым эхом отозвались под нею.

– Вперед, Александр Петрович! – воскликнул капитан и бросился к воротам. За ними я и юнкера.

Баррикады были освещены. Юнкера стояли на своих местах, готовые скорее быть растерзанными, чем сойти с мест. Пулеметы, налаженные, торчали на местах. Баррикады оказались высокими и довольно удобными, с родами траверсов из перешеек, сложенных также из дров. Обойдя баррикады, капитан нашел, что защитников их недостаточно и что, кроме того, они слишком утомлены, а поэтому приказал заменить их первой ротой, что немедленно и было мною исполнено. И только юнкера расположились по местам за баррикадами, как открылся огонь по дворцу, фонари погасли, и мы очутились снова в темноте.

– Откуда стреляют? Ни черта не видно, – неслось по баррикаде.

– Спокойствие соблюдать! – отдавал распоряжение капитан. – Огонь открывать только по моему приказу. Черт его знает, кто может идти к нам, – обращаясь ко мне, говорил он. – А я вот, что сделаю: вперед дозоры выставлю. – И, приняв решение, капитан начал назначать юнкеров в дозоры.

Но вдруг снова загорелся свет в высоких электрических фонарях, стоящих по бокам ворот. И снова стало светло как днем. И снова, раздались выстрелы и щелканье пуль о стены дворца.

– Свет потушить, – кричал капитан. – Свет потушить, – бегая вокруг фонарей и ища выключатель, кипятился капитан, наблюдая, как звуки пуль, ударявшихся о стены, постепенно снижались с верха к земле. – Александр Петрович, бегите во дворец и найдите собаку–монтера и приведите сюда, – приказал он мне.

– Я ранен в руку, – спокойно отходя от пулемета, так же спокойно доложил юнкер.

Смотря на юнкера, на его спокойствие, написанное на его лице, и на Георгиевский солдатский крестик, мне неудержимо хотелось схватить и поцеловать эту раненую руку. Но я сдержался и стал отвязывать бинт, прикрепленный к поясу.