Текст книги "Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)

А. Гефтер [223]223
  Гефтер Александр Александрович, р. в Одессе. Окончил Санкт–Петербургский университет (адвокат), сдал экзамен при Морском корпусе (1917). Мичман крейсера «Память Азова». С 1917 г. в подпольных организациях в Петрограде. С декабря 1918 г. в белых войсках Северного фронта в Мурманске, с весны 1919 г. в Финляндии. В Северо–Западной армии в отряде катеров. В эмиграции во франции, с 1928 г. член Военно–морского исторического кружка в Париже. Писатель.


[Закрыть]
«ЕРЕМЕЕВСКАЯ НОЧЬ» [224]224
  Впервые опубликовано: Гефтер А. А. Воспоминания курьера // Архив русской революции. Т. X. Берлин. 1925.


[Закрыть]

Кронштадт лежал в полутьме, когда пароход из Петербурга причалил к пристани. Как и всегда, он, даже в эти ужасные трагические дни начала большевистской власти, производил неотразимое, жуткое и величественное впечатление. Огромный размах творческой инициативы чувствовался на каждом шагу. И все как в сказочном спящем царстве! Все замерло и, будучи не в силах очнуться от летаргического сна, молчаливо переходило в небытие, умирало без сопротивления.

Мне, сентиментально настроенному в этот вечер, как Евгению в «Медном Всаднике», казалось, что за мною следует грозная фигура Петра, только не на коне, а в таком виде, как его изобразил Серов, – на Невской пристани. Он идет без шляпы, с развевающимися волосами, огромными шагами, так что свита едва за ним поспевает, гневно стуча дубинкой в такт своему шагу.

Нервы у меня сильно разыгрались. Да и не мудрено. С «Красной Колокольни» – в стихах, и с прочих газетных столбцов – в прозе, взывали к мщению за смерть Урицкого. Господи, неужели опять будут в Кронштадте лить кровь и мучить людей!

Сейчас же за сквером, где по пути к Военной гавани начинались склады досок и бревен, было совсем темно. Далеко впереди, там, где стояли корабли, слабой звездочкой светился фонарь. В этом месте было особенно жутко. Я не боялся реальной опасности, я боялся того, что может создать воображение; измученные всем пережитым нервы стали плохо служить. Вдруг выйдет из‑за груды бревен огромная костлявая фигура в плаще и треуголке! Спотыкаясь о протянутые с судов на стенку тросы и корабельные канаты, гремя порой по наваленным в беспорядке железным листам, я вскоре был у цели. На темно–сером ночном небе вырисовался высокий и стройный силуэт старого корабля, крейсера «Память Азова». Раньше он ходил и под парусами, и поэтому мачты его, по сравнению с нынешними, были необычайно высоки. Когда покойный Государь быль еще Наследником, он совершал на этом корабле кругосветное плавание.

Сейчас «Память Азова» напоминал своим обликом старого родовитого вельможу, впавшего в ужасную нищету. Он быль грязен, некрашен, исцарапан во время последнего совершенно невероятного перехода через ледяные поля из Гельсингфорса в Кронштадт. Свет получали с берега, чтобы не тратить угля на освещение, и теперь, вероятно, контакт был прерван, так как на корабле царила абсолютная темнота. Чтобы пробраться на «Азов», надо было спуститься на стоявшего рядом «Сибирского Стрелка», недавно еще блестящего представителя одного из славных дивизионов миноносцев. Он стоял теперь с развороченным льдами носом и снятыми по случаю долговременного ремонта трубами. Его песня, как и «Памяти Азова», быль окончательно спета.

Через стоявшую рядом баржу, по наскоро сколоченному из неструганого дерева трапу я поднялся на борт «Памяти Азова», на котором был вахтенным начальником. С верхней палубы хорошо был виден мощный и грациозный в то же время «Андрей Первозванный», на котором было много огней, а подальше – распластанная гигантская масса «Гангута». Пахло сыростью моря, смолой, железом, влажный ветер порой мягко прижимался к щеке, возбуждая сладкую грусть.

Прямо по носу видны были огни «Лесных Ворот», выхода на свободу. Пора бежать! Выработанный план будет приведен в исполнение. Я подошел к борту и посмотрел вниз. Далеко внизу стоял на воде, едва покачиваясь, огромный баркас. Он выдержит какой угодно поход под парусами. О том, куда бежать, – это не представлялось мне особенно важным. Нужно выбраться из этою ада, передохнуть на свободе и приняться за борьбу.

Я подошел к трапу и стал спускаться в кромешную тьму.

Все каюты, выходящие в кают–компанию, были раньше запечатаны, за исключением двух–трех, где жили еще офицеры. Но понемногу в эти каюты стали просачиваться матросы, печати срывались, и маленький уголок, где можно еще было отдохнуть и забыться от матросского ада, зверских голосов, дикой ругани, всей этой вакханалии развалившейся дисциплины, потерял свое значение.

Барон Ф., командир корабля, предложил мне пустовавшую адмиральскую каюту, куда я и перешел, знал, что вообще недолго еще буду оставаться на корабле.

Это было огромное отделение, из большой столовой, кабинет–салона и спальни. Лет 30 назад это помещение занимал Наследник, и каждый предмет в нем говорил о прошлом.

Я ощупью пробрался в столовую, зажег спичку, и с ее помощью нашел аккумуляторный фонарь, прошел с ним в кабинет и, поставив его на стол, принялся шагать по каюте взад и вперед. Из фонаря выходил узкий треугольник света, подобно маленькому прожектору, разделяя темноту на две половины.

В открытый иллюминатор ритмично врывался шепот воды, происходящий от едва заметного покачивания судна.

Да, дела были очень плохи! Кроми [225]225
  Ф. А. Кроми был английским морским атташе в России.


[Закрыть]убит, Локкарт [226]226
  Р. Локкарт в 1918 г. был главой английской миссии в Петрограде.


[Закрыть]в Москве попался со всей организацией глупейшим образом, а наводнение потопило моторы в Гаванском яхт–клубе. Вся активная и положительная сторона дела сошла на нет, а оставшаяся отрицательная, как, например, – опасность быть арестованным и преданным мучительной смерти с предварительными пытками, – оставалась налицо. В 1918 году война с немцами еще продолжалась, и по инерции русское офицерство чувствовало себя еще in statu belli. Ожидался приход немцев в Петербург, который был очень нежелателен для союзников, так как Кронштадт был бы великолепной базой для немцев, не говоря уже о единственном в мире дивизионе 26 000–тонных кораблей – «Гангут», «Полтава», «Севастополь» и «Петропавловск», о миноносцах типа «Новик», о подводных лодках и прочих морских богатствах, которые попали бы в их руки.

В ту пору в Петербурге работала английская организация, связанная с русскими морскими и армейскими офицерами, целью которой было продолжение борьбы с немцами, против большевистской власти. Те, кто работал там, были наивно уверены, что, отдав свои силы, а может быть, и жизнь борьбе союзников против немцев, – в случае победы над ними получат из рук Антанты свою, спасенную из большевистского хаоса, несчастную родину. Много хороших и смелых людей погибло, работая в этих организациях Антанты, а лучший из них, благородный, смелый и образованный Колчак, был подлым образом выдан французом, генералом Жаненом, его убийцам.

Теперь, в момент, к которому относится рассказ, дело обстояло так: Локкарт попался в Москве самым глупым образом. Говорили, что в этой истории была замешана женщина. (К слову сказать, в России женщины во время борьбы с большевиками играли особенно фатальную роль.) Огромное количество лиц, имевших отношение к Локкарту, было либо арестовано, либо принуждено было скрываться.

По чьему‑то доносу большевики узнали, что в британском посольстве есть документы, представлявшие для них интерес. Смелый англичанин, капитан Кроми, во время последнего периода войны командовавший английскими подводными лодками в Балтийском море, защищал вход в посольство на нижней площадке лестницы с маленьким карманным браунингом в руках. В это время хранившиеся на чердаке документы были уничтожены. Большевики ворвались с черного хода, и Кроми был убит винтовочной пулей в затылок.

Смерть Кроми, раскрытие организации Локкарта сделали существование морской организации, по существу, невозможным, а небывалое августовское наводнение, затопившее подведомственные мне моторы, стоявшие в Гаванском яхт–клубе, сводило мою деятельность к нулю.

В самом Кронштадте было два–три верных матроса, которые служили на моторах, и от их настроения зависела моя жизнь. В пьяном виде или в высоком коммунистическом подъеме они могли меня выдать, заслужив, быть может, себе награду

Делать в Петербурге было больше нечего, нужно было бежать.

Безусловно, кардинальной и общей всех участвовавших в так называемых контрреволюционных организациях ошибкой, была ставка на союзников и вера в их помощь в случае их победы.

Поэтому то, что в Петербурге дело было провалено, казалось, не должно было меня обескураживать, так как я собирался работать за границей, где должны были концентрироваться силы активных работников. Однако на душе у меня не было уверенности в успехе, чувствовалась подавленность, и надежд на будущее было немного.

Но и с другой стороны, со стороны большевиков также не замечалось определенного руководящего плана. Пока они только подняли железные решетки, за которыми сидели звери, и выпустили их на свободу. И теперь, особенно в Кронштадте, шел кровавый шабаш.

На счет сегодняшней ночи ходили мрачные слухи. Говорили о «Еремеевской ночи» для всех офицеров – месть за смерть Урицкого.

Перебирая матросов «Азова», я не мог найти кого‑либо, кто был особенно озлоблен против своего начальства. Был, правда, матрос Ткаченко, которого, за его необыкновенно громкий голос и болтливость, прозвали на корабле Горлопаном. Когда меня команда выбрала председателем дисциплинарного суда на «Памяти Азова» и я предупредил своих избирателей, что буду строг, Горлопан заявил, что он придет на суд с дубиной. Но это быль безвредный человек. Отношения между офицерами и командой были в общем хороши. Был, однако, неприятный инцидент у командира корабля, барона Ф., с помощником комиссара Кронштадта, неким Атласевичем, из‑за перископов с английских подводных лодок. После воцарения большевиков подводная кампания английских лодок должна была быть ликвидирована. Лодки были выведены к Грахаре и там были взорваны бароном Ф., который во время войны быль флагманским штурманом у англичан–подводников.

Перед взрывом с лодок были сняты ценные предметы, а медные трубы перископов были подарены барону Ф. в личную собственность. Эти трубы в 1918 году представляли собой большую драгоценность, так как медь в то время ценилась уже очень высоко.

К сожалению, продать их представлялось делом абсолютно невозможным, так как тайком вывезти их из Кронштадта никогда бы не удалось, а разрешения большевистские власти не дали бы. Барон Ф. вышел из этого затруднения, подарив трубы флоту, о чем дал знать куда следует.

Через несколько дней на корабль прибыла комиссия для приемки труб, а с ней и Атласевич, неразвитый и грубый человек, державший себя заносчиво и вызывающе.

Барон Ф., притворившись, что он не знает, с кем имеет дело, в нескольких коротких и энергичных морских выражениях указал ему его место. Завязалось дело. Предстоял суд, атмосфера была чрезвычайно сгущена, и барону Ф. было предложено не выезжать из Кронштадта.

Ему также нужно было бежать В случае же бегства командира должны были бежать все, иначе оставшиеся ответили бы за его бегство. Поэтому было решено бежать барону Ф., лейтенанту С. и мне. Остававшийся прапорщик Яковлев, бывший в дружеских, даже товарищеских отношениях с командой, не был посвящен в дело, а механик, милейший и добрейший человек, некто Минненич, который всех называл «касатиками», и за это сам получил это прозвище, – вышел из матросской среды и был среди команды своим и поэтому ничем не рисковал, оставаясь на корабле после бегства командира.

Тяжело было оставлять Россию и идти навстречу неизвестности, но, с одной стороны, другого выхода не было, а с другой – казалось невероятным, что нынешний хаос останется надолго.

Я долго шагал по каюте. В открытый иллюминатор была видна знакомая вечерняя картина, и понемногу воспоминания стали вытеснять тяжелые мысли. Шум голосов за стенкой прервал поток воспоминаний. Зайдя туда, застал у командира несколько офицеров с соседних кораблей. Все держались сдержанно, но чувствовалось, что есть какая‑то неприятная и большая новость. По кораблям, как выяснилось, ходили агенты Чека и по указанию команды выбирали офицеров, которых уводили на расстрел.

Может быть, сейчас явятся на «Память Азова».

И в командирской каюте не горело электричество, взамен которого стоял аккумуляторный фонарь. Его световой треугольник упирался в большую фотографию «Памяти Азова»; в иллюминатор с серого неба тускло смотрелась звезда.

Никто из присутствующих не выражал страха. Сухо констатировали факты, называли цифры. Барон Ф. не терял веселого и бодрого тона, за который его все любили.

«Сегодня опять получили вместо рыбы перья и хвост, – сказал он. – Господи, как бы хотелось покушать хорошенько мясца!» – «Да, у вас кормежка слабая, – отозвался кто‑то из угла, – у нас на «Андрее» стол очень сытный».

В это время за комодом что‑то пискнуло, и тяжелое мягкое тело провалилось куда‑то.

«Теперь она не уйдет от нас, – торжествующе заявил барон Ф., – эта проклятая крыса не дает мне покоя!» Была организована охота по всем правилам, с загонщиками и охотниками. Крыса была ранена палашом и искала спасения под диваном. Туда направили свет фонаря и – о чудо! – рядом с обезумевшей от травли крысой под диваном была обнаружена большая банка с Corned beef'ом. Крысе немедленно была дарована жизнь за оказание существенной услуги в деле добычи провианта, все содержимое банки с Corned beef'ом было выложено на сковородку, отнесено в камбуз, где и было изжарено на хлопкожаре, а затем с большим вниманием съедено.

Этот инцидент немного развлек публику, но донесшиеся издалека выстрелы опять перевели разговор на серьезные темы. Говорили о том, что матросы с «Александра III», отправившиеся на рыбную ловлю, вытащили из воды вместо рыбы гирлянду трупов Соловецких монахов, связанных друг с другом у кистей рук проволокой, о двух баржах заложников, затопленных недалеко от Кронштадта, и – совсем потихоньку – о Колчаке, собиравшем вокруг себя силы.

Чьи‑то громкие голоса раздались за стенкой.

Там остановились какие‑то люди и совещались.

В каюте наступила тишина. Казалось, что смерть тихонько остановилась у двери и ждет.

Потом голоса смолкли. Очевидно, ушли. Я вышел на верхнюю палубу. На фоне ночной тишины отчетливо были слышны далекие выстрелы. Каждый выстрел уносил жизнь!

Я прислонился к кормовому якорю–верпу и задумался. Недавно, пробуя новый моторный катер, я проходил мимо красавцев кораблей, которых по тайному приказу организации надо было потопить в случае прихода немцев. Об этом знало лишь несколько человек. Как тяжело было бы это сделать, если б пришлось, – и, пожалуй, лучше, что катера потоплены наводнением, а организации лопнули.

Чего добился несчастный студент, Каннегисер, убивший Урицкого? Сколько тысяч жизней по всей России теперь дают ответ за его смерть, а сам он предан утонченной казни. Как найти верный путь к спасению родины? И мало–помалу, тревожная мысль стала просачиваться в мое сознание «Anima servilis», – как определял Петражицкий, которого я слушал в студенческие времена. Класс, неспособный к сопротивлению! Сколько раз приходилось видеть, что сотню арестованных вели три–четыре оборванных мерзавца, не умевших даже держать винтовок, – вели на смерть, и никто не старался уйти от этой смерти, хотя бы из инстинкта самосохранения. Только что крыса, окруженная десятком, для нее – великанов, людей, билась за свою жизнь, геройски бросилась на грудь мичману Н., хотя одна нога ее была уже отрублена палашом, а там – бессильные китайцы гонят целое стадо, как баранов на смерть! Сколько раз арестованные отдавали свое оружие, из которого их тут же убивали! А звери, не видя сопротивления, становятся все жесточе и жесточе. «Да, мы не финны, создавшие единственный в мире Schutzkar! Среди нас есть столько сильных и смелых людей, но нет веры друг в друга». Мне не хотелось возвращаться больше в командирскую каюту, и я пошел к себе, где еще не скоро уснул.

Когда утром, вставши пораньше, я поднялся на мостик – я увидел страшное зрелище. Откуда‑то возвращалась толпа матросов, несших предметы офицерской одежды и сапоги. Некоторые из них были залиты кровью.

Одежду расстрелянных в минувшую ночь офицеров несли на продажу.

Л. Бек, Б. Годлевский [227]227
  Годлевский Борис Константинович, р. в 1899 г. Юнкер Елисаветградского кавалерийского училища. В Добровольческой армии в эскадроне 13–го гусарского полка. В Русской Армии в Нарвском гусарском эскадроне во 2–м кавалерийском полку до эвакуации Крыма. Корнет. Эвакуирован на корабле «Аю–Даг». В эмиграции.


[Закрыть]
ЯРОСЛАВСКОЕ ВОССТАНИЕ 1918 ГОДА [228]228
  Впервые опубликовано в газете «Новое русское слово». Приводится по изданию: Часовой. № 508. Октябрь 1968.


[Закрыть]

Сразу после Февральской революции в Нижнем Новгороде оказалось некоторое количество фронтовых офицеров. Часть из них в эти дни находилась в госпиталях или в отпуске, другие приехали домой после организации в их частях солдатских комитетов. В то время много кадровых офицеров, не будучи выбранными на командные должности комитетчиками, оказались за бортом своей армии, числились в резерве чинов и ждали разрешения конфликта, имевшего большое значение для тогдашней России, между Главнокомандующим генералом Корниловым и Керенским.

В конце августа 1917 года Керенский отдал приказ об отрешении Главнокомандующего генерала Корнилова. За неподчинение этому приказу и военный поход на Петербург Корнилов, Деникин и другие генералы были арестованы в Могилеве и посажены в Быховскую тюрьму. Этим Временное правительство во время войны с немцами вторично нанесло оскорбление офицерству.

Вскоре после октябрьского переворота в Нижний Новгород приехали из Петербурга и из Москвы юнкера разогнанных большевиками военных училищ и школ прапорщиков, а с фронта много штаб– и обер–офицеров.

Поздней осенью 1917 года офицеры из Нижнего в других городов России уезжали на Юг к генералу Корнилову. Но пробраться из Нижнего на Кубань было в то время трудно. Некоторые группы офицеров, чудом избежав в Царицыне ареста и расстрела, возвращались в Нижний.

Чтобы сохранить тайную офицерскую организацию «до нужных дней», офицеры–воспитатели Нижегородского кадетского корпуса организовали в Нижнем завод – мастерскую жестяных изделий. На этот завод принимались только офицеры, юнкера и кадеты старших классов закрытых «военных гимназий». Эти временные рабочие изготовляли из жести чайники, кружки, кастрюли и керосиновые коптилки.

С весны 1918 года тайное офицерское вербовочное бюро в Нижнем Новгороде стало направлять «военных специалистов» уже не к Деникину, а в Ярославль, Рыбинск, Владимир, Муром, Калугу и другие города.

В Ярославле в то время находился штаб Северного фронта Красной армии. В этот штаб, его отделы снабжения и артиллерийские склады, в городские управления милиции, поступали на службу направляемые в Ярославль бывшие офицеры и юнкера. Тайными офицерскими организациями ведали кадровые офицеры, частично связанные через савинковский Союз защиты Родины и свободы [229]229
  «Союз защиты Родины и свободы» (Народный союз защиты Родины и свободы). Антибольшевистская подпольная организация, созданная в феврале 1918 г. Б. Н. Савинковым. Имел ближайшей задачей «свержение существующего правительства и организацию твердой власти, непреклонно стоящей на страже национальных интересов России, воссоздание старой армии с восстановлением прав старого командного состава с целью продолжения войны с Германией». При создании Союза Савинков выдавал себя за полномочного представителя генералов М. Н. Алексеева и Л. Г. Корнилова, использовав удостоверение члена Совета при генерале Алексееве. Штаб–квартира Союза находилась в Москве, с отделениями в других городах (в Казани ее представлял служивший в Красной армии фон дер Лауниц, в Муроме – Григорьев и т. д.). В штаб Союза входили полковник А. П. Перхуров, полковник Я. Бредис, военврач Д. С. Григорьев. Насчитывал по разным данным от 2 до 5 тысяч офицеров (имеются данные, что к концу мая удалось привлечь в организацию до 6,5 тыс. офицеров в Москве и 34 – в провинциальных городах), из которых были сформированы полки и бригады. В одной Москве в пехоте числилось 400 офицеров. Рядовые члены организации не могли знать более 3 – 5 человек. Командующим всеми боевыми отрядами был назначен генерал–лейтенант В. В. Рычков при начальнике штаба полковнике Перхурове. Активными членами Союза были генералы Веревкин, Карпов, Афанасьев, полковники Филипповский, Томашенский, капитан 2–го ранга Казарновский, штабс–капитан Благовещенский, поручики Попов, Кутейников, Шрейдер, Веденников и др. Предполагалось одновременно поднять восстания в Москве, Ярославле, Челябинске, Рыбинске, Муроме, Калуге и других городах. Даже после случайного провала и арестов руководителей организация сохранилась и смогла обеспечить выступления в ряде городов. После того как 29 мая в Москве было арестовано 13 офицеров, занятых разработкой оперативных планов, ЧК смогло выйти и на других членов руководства и произвести новые аресты, а овладев паролем, начать аресты и в других городах. Наиболее тяжелый удар был нанесен в Казани, где был схвачен в полном составе весь штаб местного отделения Союза и штаб офицерский организации генерал–майора И. И. Попова. Все офицеры, схваченные в Москве и Казани (около 600 человек) расстреляны в начале июня, но большинству членов организации удалось перебраться в Поволжье. 7 июля произошло восстание в Рыбинске (где в организации состояло до 400 офицеров), а на следующий день – в Муроме (где им руководили полковник Н. Сахаров и убитый в тот же день поручик А. Мальчевский), подавленные после кратковременного успеха. Наиболее крупной акцией Союза было Ярославское восстание. Активизировал свою деятельность в мае 1921 г., когда вместе с примыкавшим к нему Всероссийским союзом офицеров направлял через польскую границу действия партизанских отрядов в Белоруссии. Осенью 1921 г. таких отрядов насчитывалось до 15. Среди их руководителей – полковник С. Э. Павловский, подполковник В. Свежевский, полковник Павлов, капитан Колосов, поручик Прудников, поручик Орлов, поручик Пименов.


[Закрыть]с союзниками, главным образом французами.

К концу мая 1918 года в тайных офицерских группах насчитывалось более пяти тысяч офицеров, разбросанных в 34 провинциальных городах России.

В марте 1918 года, после заключения большевиками мира с Германией, занятия немцами Киева, Одессы, Харькова, Ростова, переезда советского правительства из Петербурга в Москву, офицерские организации вместе с эсером Б. Савинковым подготовляют в 23 городах вокруг Москвы восстания. Идея заговорщиков: расстроить транспорт, отрезать центр от продовольственных баз и топлива, свергнуть в Москве и окужжающих ее городах большевиков, восстановить русскую армию и совместно с союзниками продолжать войну с Германией до победного конца.

В ночь с 5–го на 6 июля 1918 года во Владимире, Муроме, Рыбинске, Ярославле и некоторых других городах заговорщики приступили к действию. В Москве 6 июля восставшие заняли телефонную станцию и взяли приступом Покровские казармы. После получасового артиллерийского обстрела казарм они были взяты большевиками. В этот же день в Москве был убит германский посол граф Мирбах, приехавший в Москву 24 апреля. Во Владимире, Муроме и Рыбинске восстания были быстро подавлены. Только в Ярославле восставшим удалось полностью захватить центр города и установить в нем свою власть.

Несмотря на большие жертвы среди восставших офицеров и юнкеров, а также и среди городского населения, сильно страдавшего от артиллерийского обстрела города большевиками, в почти полностью горевшем Ярославле восставшие продержались 16 дней – с 6–го по 21 июля. Офицерство и молодежь, будучи отрезанными от всего мира, жертвовали собою в надежде, что союзники из Архангельска придут им на помощь. Но, как потом оказалось, союзники высадились в Архангельске только 2 августа.

Не успел поддержать ярославцев и полковник Муравьев, командовавший войсками на фронте против чехословаков. 10 июля он поднял восстание в Симбирске и потребовал немедленного заключения мира с чехословаками и продолжения военных действий против немцев. Благодаря предательству полковник Муравьев был быстро уничтожен большевиками.

Участники Ярославского восстания так описывают подробно первые дни жестокой борьбы. За полчаса до рассвета с 5–го на 6 июля 105 невооруженных офицеров и юнкеров, во главе с полковником Перхуровым, [230]230
  Перхуров Александр Петрович, р. в 1876 г. Офицер с 1895 г. Полковник артиллерии. Руководитель Ярославского восстания, затем в белых войсках Восточного фронта. Расстрелян 22 июля 1922 г. в Ярославле.


[Закрыть]атаковали склады оружия на окраине Ярославля.

Обезоружив караул, охранявший склады, и вооружившись винтовками и револьверами, офицеры разделились на «роты» по 11 человек в каждой. Всех участников этой смелой операции полковник Перхуров здесь же наградил Георгиевскими ленточками. Малочисленные роты сразу заняли почту, городской телеграф и другие советские учреждения в центре города. Забыли только занять банк, оставив большевикам пятьдесят шесть миллионов рублей.

Через несколько минут после взятия артиллерийского склада 30 кадет Ярославского корпуса въехали на автопулеметных машинах в город. К полудню, приказом полковника Перхурова, было мобилизовано около 1500 офицеров из различных учреждений штаба Северного фронта. К ним присоединились 600 железнодорожников и около четырехсот матросов Волжской флотилии, защищавших заволжское пространство.

В ту ночь в губернаторском доме происходил съезд полковых комиссаров – около 120 человек. Восставшим легко удалось арестовать комиссаров, посадить на баржу и, отведя ее от берега, поставить на якорь. Арестованных стерег только один часовой. Восставших вначале было мало, и каждый боец был на счету.

Не хватало и оружия. Артиллерия состояла только из двух трехдюймовых орудий. Организованная конная охрана города была безоружна. Одиннадцать всадников, под командной корнета Нуса, составляли кавалерийскую часть у восставших. К этой коннице присоединились все кавказцы, проживавшие тогда в Ярославле. Как писала в то время советская печать, в первый же день восстания на стенах зданий и заборах были наклеены объявления: «Граждане! Власть большевиков в Ярославской губернии свергнута во имя свободной России! Долой большевиков!» Первый советский Ярославский полк, размещенный в здании кадетского корпуса, с самого начала восстания объявил нейтралитет.

Хоть городская телефонная станция была захвачена восставшими в первый же день, но железнодорожная телефонная связь осталась в руках большевиков и первое время продолжала работать на них. Они запросили помощь из Ростова, Костромы, Рыбинска, Иваново–Вознесенска и Кинешмы. Через день весь город был уже окружен частями Красной армии, только железнодорожный мост через Волгу удерживали восставшие. Части Красной армии состояли главным образом из китайцев, мадьяр, латышей и бывших немецких и австрийских военнопленных.

17 июля, на одиннадцатый день героической защиты города, как выяснилось позже, день зверского убийства Царской Семьи, полковник Перхуров, видя большие потери среди восставших бойцов и населения, потеряв надежду на помощь союзников из Архангельска, сдал командование генералу П. П. Карпову. [231]231
  Имеется в виду генерал–майор Карпов Петр Петрович, р. в 1866 г., в службе с 1885 г., офицером с 1887 г.


[Закрыть]Сам же вырвался из города за Волгу, в надежде поднять на восстание ярославских и вологодских крестьян.

Медвежью услугу в Ярославском событии оказали восставшим немецкие и австрийские военнопленные. Зная, что восставшие за продолжение войны с Германией и против Брест–Литовского мира, некоторые из военнопленных с самого начала помогали большевикам организовывать военные отряды в предместьях города. Видимо, из‑за этого в первые дни восстания все военнопленные были как бы арестованы и посажены в городской театр. Немецкие офицеры дали слово восставшим, что если их выпустят, то они будут сохранять нейтралитет и даже смогут защитить офицеров от большевиков, приняв их в свои отряды как военнопленных. Когда же их выпустили, они предали восставших и сдали город большевикам

В «Красной книге ВЧК» позже сообщалось, что председатель Германской комиссии (действовавший на основании Брестского договора) лейтенант Балк приказом за № 4, 21 июля 1918 года, объявил гражданскому населению Ярославля, что ярославский отряд Северной добровольческой армии сдался вышеозначенной Германской комиссии.

Измученные шестнадцатидневной борьбой в горящем городе, идеалистически преданные идеям Великой России и союзникам, чуждые побуждениям личного интереса, обманутые Балком бойцы Ярославского восстания были им выданы большевикам. Около пятисот из выданных были сразу же расстреляны коммунистами. Как сообщает С. П. Мельгунов в своей книге «Красный террор в России», всего за это время было расстреляно 5004 человека.

Советский писатель Николай Чуковский в романе «Ярославль» так описывает план восстания: «Офицерская организация, совершившая переворот в Ярославле, называлась «Союзом защиты Родины и свободы». Большинство членов «Союза» приехало в Ярославль из Москвы. Они привезли с собой готовый план действий. Это был тщательно продуманный и детально разработанный план… Ярославль был избран не случайно, а потому, что он расположен на железной дороге, соединяющей Москву с Вологдой и Архангельском. Летом 1918 года в Вологде находились послы Великобритании и Франции, переехавшие туда из Москвы в знак протеста против заключения Брестского мира… Англия и Франция готовили десант, который должен был высадиться в Архангельске… Захватив Ярославль, заговорщики должны были двинуться вдоль железной дороги на север – к Вологде и Архангельску и на юг – к Москве…»

Как потом стало известно, союзники высадились в Архангельске не в начале июля, а только 2 августа, и ярославцам в течение шестнадцати дней никто не помогал. Из‑за этого на двенадцатый день борьбы первоначальная территория, занятая восставшими в первый день, сократилась почти вдвое. Только части, охранявшие левый берег Которосли, не отступили ни на шаг. К этому времени у восставших уже не было ни орудий, ни снарядов. Даже трехлинейки пришлось заменить малокалиберными, потому что не хватало патронов.

Одному из авторов этой заметки на одиннадцатый день восстания было приказано переправиться со своим кавалерийским отрядом на левый берег Волги для связи с матросами, а затем уйти в лес на защиту одного имения, где находился один из Великих Князей. Видимо, это был Михаил Александрович, который, по слухам, до его расстрела в 1918 году, скрывался где‑то около Архангельска.

В последний день восстания, 21 июля, только немногим из бойцов–ярославцев удалось переправиться через Волгу, а потом пробраться в Северную, Восточную или Южную добровольческие армии.

Летом 1922 года полковник Перхуров сидел в тюрьме Особого отдела ВЧК в Москве. Там его встретил С. П. Мельгунов. Потом Перхурова перевели в Ярославль и через месяц расстреляли.